Взгляд ангела

       Лишь спустя неделю, на берегу Цинь заметил силуэт ангела. Он молча сидел на берегу, так же как в их первую встречу, только сейчас день, а не вечер. Тихо подойдя к нему со спины, император положил руки на плечи серафима, оглаживая их. Аид дрогнул, явно не ожидав касания, отчего повернулся на пришедшего. Шихуанди выглядит вполне здорово, только голые плечи и живот прикрыты накидкой, видимо чтоб не простыл, ведь иммунитет все еще слабый.        — Здравствуй, ангелочек. — Мужчина улыбнулся и положил голову на оголенное плече.        — Здравствуй. — А вот святой радости его не разделял. — Как ты? Как самочувствие?       — М? Я прекрасно, спасибо. Мне хорошо полегчало. Лекари говорят, чудо божье, хах. — Аид лишь кивнул на слова о самочувствие. Состояние ангелочка напрягало Циня, отчего тот отстранился и сел рядом. — На тебе лица нет. Что случилось? Ты можешь мне выговориться, нельзя всё копить в себе.        Ангел как-то грустно усмехнулся, даже не глянув на собеседника. Дежавю. — Копить, не копить… будто у меня выбор есть. Да и нечего тебе слушать мои проблемы.        Человек же тяжело вздохнул и аккуратно снял повязку. Еще немного посидев, он поднялся и взял серафима за подбородок, поворачивая к себе. Эти пронзительные голубые глаза заглядывали в душу, такие красивые и чистые. Аид удивленно смотрел в эти них, утопая.        — Выбора нет лишь тогда, когда приказ отдал император. Поэтому плачь. — Твердо произнес он. И ведь не боялся Цинь Шихуанди, приказывал самому серафиму, держа и стоя над душой. Он ещё в чистилище прекрасно почувствовал, как страдал этот ангелок. Осталось лишь чуть надавить и он не выдержит.       — А если я ослушаюсь? — Ангел усмехнулся, пока не почувствовал что-то мокрое на щеках. Он…плачет? Почему он заплакал…? Как давно он плакал…? И не помнит уже.        — Но слушаешься ведь. — Цинь улыбнулся, пока по его щекам скатились пара слезинок. И сам заплакал непонятно от чего.       Он присел на колени и обнял Аида, уткнув его в свою грудь и поглаживая по спине. Такой странный император, но при этом будоражит сердце. Ангел сидел в немом шоке, пока слезы одна за другой скатывались с его щёк.        — Как ты… это сделал…? — Шихуанди чувствовал, как бешено стучится сердце серафима, как он вздрагивал с новым и новым всхлипом, сжимаясь и обнимаясь в ответ.        — Душа подобна сосуду, в который заливают эмоции. Постепенно он переполняется, а чтобы этого не случилось надо их высвобождать. Потерянный человек, ангел, да хоть бог, может решить просто закрыть сосуд, отчего стенки начинают трескаться, а содержимое выливаться. Я лишь стимулировал тебя его открыть и вылить всё то, что там было. — Мужчина привёл красивую метафору, продолжая обнимать и поглаживать, слушая этот бешеный стук сердца.        Сосуд ангела был переполнен давно, весь истрескался, ломаясь и ломая своего хозяина. При братьях ни плакать, ни показывать слабости, они видят в тебе опору. При подчинённых не давать слабины, держать все в руках, ты же серафим. При отце быть холодным, ты же его гордость, ты должен. Слишком много на него свалилось с этими наказаниями, истреблениями и запретами. Но он тоже не вечен.        Сейчас, сжимаясь в объятьях человека и рыдая навзрыд, Аид впервые понял, как сильно он устал, как он разбит и запутан. Сжав в руках одежду императора, ангел тихо пробормотал. — не покидай меня, прошу…        — Я просто не смогу уйти, пока кому-то плохо. Давай, смелее, ангелок. Со мной ты можешь не прятать эмоции.— Шихуанди улыбнулся и утер собственные слезы.        — Хах и как же ты все понимаешь, а, Цинь? — Между всхлипами пробормотал серафим, пока император поглаживал его по голове, перебирая пряди серебряных волос.       — Хорошо понимаю, я сам когда-то не позволял себе слабость, отчего сильно мучался. А после… одна хорошая женщина помогла мне. Она многому меня научила, помогла и спасла. — Мужчина тепло улыбался, вспоминая эту женщину и аккуратно вытирая слёзы святого пальцами. Одни из самых теплых и лучших воспоминаний.        Ангел удивлённо смотрел своими фиолетовыми глазами на императора, что так ласково вытирал его слезы. Нежные и тёплые руки держали его щеки. Этот человек одаривал его такой заботой и любовью, которой он не получал даже от братьев. Тяжело, когда одного из них в наказание за нападение на другого сделали демоном, а второго отправили на перевоспитание за любовь к мальчикам, да и третий занят сыновьями.       Циня мягко обняли крыльями. А они такие тёплые и нежные, будто пуховое одеяло. Император прямо-таки счастливчик, что ему плакал ангел, ещё и крылья свои доверял.       — Не за что, обращайся. Всем нужна поддержка, даже великим ангелам. — Шихуанди прижался к этому мягкому крылу, потираясь щекой. Аид же ему тепло улыбнулся, а после чуть замялся, пока его держащий за щеки, все так же утеря слезы.        Положив голову обратно на грудь, серафим прислушался к стуку сердца императора. Такое спокойное и умиротворенное. Крылья растворились в воздухе, дабы не привлекать лишнее внимание.       Постепенно всхлипы и шмыганье носом стихли и мужчина подумал, что святой успокоился. Так расслабленно лежит прижавшись к его груди, даже трогать не хотелось. А после стало понятно, что ангел уснул. Это ни могло не вызвать тёплую улыбку у Циня.       — Ты прекрасен, когда не скрываешь свои эмоции, святоша. — Тихо прошептал он на заостренное ушко, после чего оставил на мочке поцелуй. — Самый лучший.

***

      Проснувшись, Аид потянулся и зевнул. Глаза немного болели после слез, как и голова, что даже не сообразила, что ангел не в своей спальне. Осознал он это, когда рука задела ткань и она зазвенела. Святой лежал на достаточно большой кровати с полупрозрачным алым балдахином, по краю которого висели золотистые монисто и бахрома. Под головой мягкие подушки красных и оранжевых оттенков, под тёплым пледом бежевые простыни.       Теперь серафим сидел растерянный, озираясь. Тумбы, комод, шкаф, столик, ковры, благовония, цветы… Похоже, он у Циня. Тут и сам император из-за ширмы показался. Он был без повязки и тепло улыбался, пока подходил.       — Доброе утро, ангелок. Как поспал в императорских покоях? — Шихуанди сел на край кровати и положил руку на щеку Аида, оглаживая.        — Не плохо, но в свой кровати привычнее.— Ангел усмехнулся и прижался у ладони, прикрыв глаза, как почувствовал сладость на губах.        Цинь вновь целовал его, на этот раз передав губами кусочек шоколада. Сочетание его губ и этой сладости были такими гармоничными, что отрываться не хотелось. Прижаться, обнять за шею, закрыть крыльями от всего мира. Все это так греховно, но желанно. Безумно желанно.       — Цинь-       — Помню — помню. Мх… все ангелы такие сексуальные, а? — Мужчина усмехнулся и вновь прижался к губам, придерживая святого за подбородок. Даже ответить не дал заткнув поцелуем от которых оба плавились. Мало. До ужаса мало. — Люблю.       Серафим удивленно смотрел в слепые глаза того, кто признался ему в любви. Все это время они целовались, обнимались, проводили вечера в тишине, пили вместе, но никто так и не сказал эту заветную фразу. По крайней мере до этого момента.       — Ты меня любишь? — Аид чуть отстранился, но был обратно притянут. — Я же ангел.       — Лучший ангел. А я — Первый император Китая Цинь Шихуанди и я достоин всего самого лучшего, даже если это ангел. — Он вновь его поцеловал усмехнувшись. — И никому этого ангела не отдам, ведь никто кроме меня его не достоин.       — Хах, подкупаешь меня сладкими речами? — Святой облизнул губы, внимательно и чуть сощурившись смотря в голубой омут.       — А мне казалось, что я давно пленил тебя своими речами. — Мужчина гордо ухмыльнулся и сел ровно отпустив из плена своих теплых рук.       — Не казалось. — Ладонь вернули на щеку, аккуратно поцеловав в нее. — Что ж, узнаем, достойны ли мы друг друга, когда закончится весь этот балаган с восстаниями.       Цинь лишь хмыкнул и хотел вновь потянуться за лаской, как его быстро чмокнули в губы. А после взмахнули крылья и рука провалилась сквозь воздух, отчего он упал на подушки. Его ангел вновь ушел оставив Шихуанди в игривом настроение одного. Вот ведь пернатое чудо. Он не позволит ни кому отнять его. Ни богу, ни небу, да хоть дьяволу. Это лишь его пернатое чудо и никто не посмеет его тронуть, если не хочет познать гнев первого императора.