38, двое детей

Люцерис сидел на подоконнике и бессмысленно смотрел, как капли дождя разрезают пепельно-серый город неровными тёмными полосами. Сигарета медленно тлела в руке, пока почти не прожгла фильтром палец. «Чёрт», — едва слышно пробормотал он, потушив окурок. Дети легли спать полчаса назад, и это было единственное время, которое он мог посвятить себе: просто потупить в окно или стену, не бежать, не суетиться, не звонить, не писать. Его НИКТО не трогал. Только в эти мгновения можно было наконец-то снять с себя маску большой, как Тихий океан, всё понимающей и всё принимающей личности. Как же его всё заебало. Он устал пахать 24 на 7, без выходных. Последний отпуск у него был в октябре 2018 года, и на весьма скромные деньги. Он и жёлтые пляжи Шарм-эль-Шейха были созданы друг для друга: морские волны должны были лизать его пятки, а он — радостно плескаться в объятиях солнечных зайчиков и накачанных массажистов на шезлонге. Но что-то пошло не так. Лизать приходилось Люцерису, и не тугие мышцы горячих арабских парней, а задницу начальника, который никак не мог войти в положение и дать ему (имеющему, между прочим, двух детей-погодок) хотя бы неделю отпуска. Он устал жить в режиме «завали еблет и доделай работу». Устал всё время думать за других, просчитывать последствия поступков, искать репетиторов сыну и дочке, оплачивать счета, следить за сотрудниками в корпорации, которые порой вели себя, как трёхлетние сорванцы, и творили редчайшую дичь. Недавно один из менеджеров на созвоне с важным партнёром выдал что-то вроде: «мы ебали в рот их заказ в такие сроки», и Люку пришлось спешно объяснять менеджеру низшего звена, что на созвонах с клиентами нужно отключать микрофон и что в сроки уложиться придётся, потому что «эти гандоны, блять» очень важны для нас. Он устал от необходимости быть сильным, смелым, опорой для детей. Он не мог себе позволить элементарно нажраться в хламину, потому что малышня, и он один, без поддержки мужа, и должен быть примером, сильным, стойким, смелым. Даже плакать было некогда: истерика упорно не вписывалась в его расписание вот уже несколько лет, как он разошелся со своим мужем-альфой. Посидеть и пожалеть себя тоже не удалось этим хмурым вечером. Странный звук настойчиво пробирался сквозь туман мыслей, отвлекая Люка от медленного разрушения лёгких сигаретным дымом, а психики — грустными мыслями. Пришлось встать, в очередной раз натянуть милую маску и тащиться открывать дверь соседу, потому что кто же ещё припрётся в десять часов вечера? — Люцерис? — на пороге стоял улыбчивый молодой человек с серебристыми волосами, собранными в длинный хвост. Угловатые черты лица были приветливы и казались смущёнными. — Боги, Эймонд, я совсем забыл про тебя. Прости, был тяжёлый день на работе, проходи. Как дорога? Как он мог забыть, что сегодня к ним должен был приехать его дядя, сын Алисенты! Ну дядей он ему приходился по крови, а по возрасту, скорее, Люк был ему дядей. Эймонд попросил пожить у них в квартире несколько месяцев, пока не найдёт подработку и не сможет снять подходящее жильё. Что ж. Все ездят на Люке, почему бы и дедушкиной жене тоже не проехаться, ведь шея у него большая и толстая, она выдержит не только жопу начальника, истеричных клиентов, но и бампер Эймонда. Впрочем, у мальчика оказалась отличная фигура и накачанная задница, как успел оценить он беглым взглядом. — Качаешься в зале? — спросил он. — Сколько тебе вообще лет? — Восемнадцать, я поступил в колледж. Да, занимаюсь спортом. Пауэрлифтёр, — ответил он, и щёки его порозовели не то от холода, не то от стеснения. — Класс! Давай в ту сторону. Муж оставил мне просторную квартиру при разводе, так что мы найдём тебе комнату на первое время, — сказал он, провожая гостя по коридору, — тут ванная, кран немного подтекает, но мыться можно, я вызову сантехника в выходной. Слева — твоя комната, с балконом. Дети уже спят, с ними познакомлю тебя завтра. — Люк включил свет, тот замигал. — Блять, всё же работало, — еле слышно выругался он, — короче, тут надавишь посильнее, и контакт восстановится. Располагайся, я приготовлю кофе или чай с дороги. За чаем выяснили, что Эймонд поступил на факультет физической культуры, но несмотря на распространённые стереотипы о тупых качках, оказался юношей начитанным и разносторонне развитым. Вечерами он собирался тренировать в спортзале девушек, помогая им сделать хорошую форму перед сезоном отпусков. Он уже договорился с местным залом «Тугой пресс», прошел тестирование и буквально через неделю выходил на стажировку. — А мне? Какие упражнения ты бы посоветовал мне? — спросил Люк в шутку. — Вы очень красивый. Я даже не знаю, я не стал бы перегружать ваши мышцы чрезмерными тренировками. Вы изящный и хорошо сложены. «Он что, шутит, — подумал Люк. — У меня растяжки, полноватые бёдра, нездоровый цвет лица от кофе и сигарет. Ах, да, беда не приходит одна: после вторых родов у него увеличилась грудь, и сейчас ему совершенно непросто стало скрывать её под одеждой. И вот этот амбал сидит напротив на его кухне и заливает про изящную фигуру и телосложение». — Обращайся ко мне на «ты», — суховато ответил он, внимательно глядя в переносицу Эймонду. — Ты всем своим клиенткам так заливаешь, ну про изящную фигуру ахахахахааха? Это правильный подход, из тебя выйдет классный тренер. Девушки с радостью будут нести тебе деньги за тугой пресс. — Я не заливаю, — он опустил взгляд, рассматривая чай в чашке, — вы, ты... хорош собой. — Люк закатил глаза (это движение было отработано у него профессионально) и не стал продолжать бессмысленный разговор. На следующий день Люцерис задержался на работе: важный клиент устроил всему отделу продаж взбучку, потому что его обслужили недостаточно с огоньком, и ему пришлось разгребать за менеджерами дерьмо: договариваться с клиентом, подкупать его бонусами, снова быть милым и приветливым. Время было уже около десяти, когда Люк нёсся от лифта к двери в ледяном поту, прекрасно понимая, что дети, скорее всего, сидят голодные после школы, едят бутерброды с салями, а Люку уготован отдельный котёл в аду, как самому «внимательному и любящему» родителю. Он никак не мог придумать удачную отговорку: — Я тупой отец, который забыл про вас на работе — слишком правдиво, детям не хватит денег впоследствии на терапевта. — В здании начался пожар, меня взяли в заложники — слишком пафосно. — Начальник уебан, которого надо оттрахать страпоном — слишком с матом. — Я попал в пробку и простоял там два часа — нормально. Проворачивая ключ в замке, Люцерис уже открыл рот, чтобы накормить ребят отборной ложью. Его встретили трое: Эйма, Джейкейрис и Эймонд. Все трое были в кухонных фартуках, со взъерошенными волосами и раскрасневшимися лицами. — Папа, мы сделали ужин, пойдем скорее, мне так не терпится накормить тебя, — Эйма крутилась под ногами, радостно вереща. Эймонд помог ему раздеться, снял плащ, убрал на полку барсетку, пока Люк со стыдом осознал, что совершенно забыл про в общем-то чужого человека в своей квартире. Человека, которого они знали полдня, и который, тем не менее, провел весь вечер с его детьми. Намывая руки в ванной, Люк понял, что что-то не так. Уставшая за день голова упорно отказывалась принимать факт: кран не протекал. — Эймооооонд, — закричал он из ванной, — это ты кран починил? — Да, там было несложно, буквально три прокладки взял за 15 центов и затянул потуже. Ловкость рук и никакого мошенничества. — Шок-контент, — сказал шёпотом Люк, и чуть громче крикнул, — спасибо! Я смотрю: ты прямо мужчина-мечта, с руками не из жопы, — это было не слишком грубо? — Не за что! Выходи за меня, — Люк от души заржал, когда осознал, что чувством юмора они с дядей явно совпадают, а значит, ужиться друг с другом будет проще. Ужин был восхитителен: сырники с кокосовой стружкой, кунжутом и орехами, заправленные сметаной, салат из брокколи с кальмарами и огурцами, чай с шиповником — Люк почувствовал себя в далёком счастливом детстве, когда мама отвозила его в санаторий «Sweet boy» и оставляла там играть с ребятами. Вообще это было удивительное, ни с чем не сравнимое чувство: когда ты пришёл домой после тяжёлого дня на всё готовое, тебя накормили полезной сбалансированной по БЖУ едой, убрались в квартире, рассказали про новости в школе. Никто не приставал с отчётами, планами продаж, срочными делами. Хотелось свернуться калачиком и задремать, словно мартовский добрый котик. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно», — подумал Люк, и уставшие веки начали закрываться сами собой. Жить с Эймондом было не так уж и плохо. Хорошо было с ним жить. За-ме-ча-тель-но! По выходным он брал Эйму с Джейкейрисом и уходил с ними на прогулку в ближайший парк. В это время Люк лежал на кровати, раскинув конечности в разные стороны, и отдыхал, то есть валялся с маской на лице, подложив под поясницу иппликатор Кузнецова, и медитировал под звуки леса и ручья. С приездом Эймонда в доме волшебным образом починился свет, краны не текли, робот-пылесос сосал исправно, вещи не валялись, потому что с ним даже дети умудрялись убираться в удовольствие. «Игра, игра, дядя придумал весёлую игру: кто быстрее уберёт игрушки с пола, тот сможет почитать для всех сказку вслух, как настоящий актёр», — и самое странное, ребята велись на это, убирались и читали книги, садясь в кружок на полу. Дядя явно старался быть полезным и не доставлять хлопот, и ему это удавалось на ять. По вечерам они разговаривали. Эймонд оказался приятным и внимательным слушателем, и Люк не заметил, как постепенно рассказал ему многие вещи, которые не смог бы обсудить даже с психологом. Он был своим, вызывал доверие, с ним хотелось говорить часами. С ним было комфортно: словно ты завернулся в огромный белый плед из шерсти мериноса и сел в плетёное кресло на веранде старого домика в деревне. — Расскажи, как вы расстались? — спросил он как-то во время позднего ужина вдвоём. — Или ты не хочешь говорить об этом? — Ну, я был молод и дико влюблен. Боррос, он, знаешь, он такой был яркий и сексуальный мужик. Он мог трахаться часами. — Тут Люк осёкся. — Прости за подробности, само вырвалось. Я же... был глуп и наивен, как дон Кихот. Мне казалось, раз мы вместе, — он будет любить меня, беречь, заботиться обо мне. Я думал, что любовь приходит раз и навсегда. Но жизнь показала, что мой муж всегда был полигамен, а для меня такой порядок вещей стал неожиданностью. Он немного помолчал, перебирая салфетку руками, и продолжил. — Мама была категорически против нашего брака. Сейчас я понимаю, что она читала его, как поваренную книгу. Блядоватый, красивый, любитель выпить и пощупать задницы других омег обоего пола — он всегда был таким, а я, слепой влюблённый идиот, не замечал этого. Надо было слушать мать. Но юношеский максимализм не давал мне осознать это, и я поплатился за свою самоуверенность. В общем, мы поженились тайно и стали жить вместе. Потом «любовная лодка разбилась о быт»: Боррос начал пить, не приходил на ночь домой, пока не нашёл себе молодую девушку и не ушёл окончательно из дома. — Как думаешь, этого можно было бы избежать? — Люцерис задумался. — Мне бы хотелось думать, что да, но лучше не врать себе. С ним нет, не получилось бы избежать этого. Люди не меняются, Эймонд. Блядун до последнего будет блядуном, жмот — жмотом, тупица — ну здесь, может, и есть шансы, хотя мне на работе часто кажется, что нет. Я просто выбрал не того человека. Вот и всё. — На что бы ты мне порекомендовал обратить внимание при выборе спутника жизни? — Этичность и добрая душа, — сказал Люк, улыбнувшись, — если он не благодарен родителям за жизненный старт, плохо отзывается о бывших, я бы уже на этом этапе задумался о том, чтобы прекратить общение. Парень может быть весёлым и компанейским, но в браке порой важнее другие качества характера. — Парень? — Эймонд улыбнулся, а у Люка похолодело в животе. С чего он вообще взял, что ему нравятся парни? Вечно его язык живёт своей глупой жизнью. — Спасибо, что поделился, — ответил Эймонд и стал лёгкими движениями поглаживать пальцы на руке Люцериса, — ты заслуживаешь партнёра, который будет любить тебя искренне. Ты вообще планируешь найти кого-то в будущем? Ладонь жгло. Это движение слишком интимно, чтобы быть дружеским или родственным. Отдернуть руку было неудобно, держать её на столе, принимая ласку Эймонда, неловко. «Надо бы потрахаться с кем-нибудь, — рассеянно подумал Люк, — пока я не начал возбуждаться от вида своего малолетнего дяди». То, что дядя был вполне себе половозрелым, накачанным мужиком с крепкими мышцами и нервными клетками, он упорно не хотел замечать. Молчание затягивалось, ладонь надо было убирать, но она словно налилась чугуном и не желала отлипать от богоподобно сложенного родственника. — Ты задаешь сложные вопросы. Не знаю, думаю, я не готов. Пока не готов. Да и кому я нужен, с двумя детьми, немолодой мужчина. Вряд ли это вообще возможно. — Ты прекрасно выглядишь, ты умный, добрый. Притягательный. — Доброй ночи, Эймонд, — всё-таки Люцерис убрал руку и стал убирать посуду в раковину. Не стоит расслаблять булки: мальчик просто хорошо воспитан, а Люк может надумать себе всякое. Надо держать себя в руках, руки — в карманах, штаны — на замке. Не хватало ещё опозориться перед тётей Алисентой и остальной семьёй. В воскресенье Люку удалось-таки отмазаться от похода в офис и было решено на семейном совете всем вместе лепить странное славянское блюдо: пельмени. Дети быстро вышли на скамейку запасных, потому что играть во дворе с друзьями было намного интереснее, чем монотонно облепливать мизерные куски мяса тестом. У Люцериса получалось хреново. Он, конечно, догадывался, что судьба его создала для восхищения, славы и сексуальных извращений, а не для работы руками, но чтобы всё было настолько плохо?! Пельмени получались разные: некоторые были похожи на причудливые вагины, другие напоминали меланхоличных улиток, ползущих по степным травам, третьи отскакивали от рук, словно акробаты, и улетали в ебеня. Люк так увлёкся лепкой, что не заметил, как Эймонд подошёл сзади и положил обе ладони поверх его рук. Не разжимая их, он взял ложку и тихим голосом сказал: — Смотри, вот кружок теста, берёшь небольшой кусочек фарша, кладёшь внутрь, прищипываешь и фиксируешь хвостики. Давай вместе. Кажется, Люку надо проверить сердце, а заодно давление и щитовидку. Воздух исчез из его живота, словно он был резиновой куклой, у которой отсосали кислород насосом, от головы отлегла кровь и застоялась где-то в паху. Люк застонал, позорно и громко. — Ммм. Что это было? Ты так рад моим прикосновениям? — Блять, нет. Причина в другом, — кончики ушей Люцериса стали алыми. Ситуация явно принимала смешной оборот, вот только ему было не смешно. — А в чём? — спросил Эймонд, подушечками пальцев проводя по талии Люцериса. — Частый пульс, покрасневшая кожа, прерывистое дыхание. Ну же, признайся, тебе это нравится. Нравится, когда я прикасаюсь к тебе. — Нет. Да. Да блять! — Он чуть не подпрыгнул. — Я не могу сказать, почему я застонал на самом деле. — Эймонд положил голову Люку на плечо, удивлённо перехватывая его взгляд. — Ты будешь ржать. Это личное. — Понятно. Пиздёж, хуёж и провокация. — Кончики пальцев продолжали кружить по животу и талии. Люк задержал дыхание и замер. — Ты не матерился раньше. — Учусь у великих. — Так, ладно, я скажу, но богами прошу: не смейся. — Эймонд кивнул, — это шарики. Не ты. Дело в них. — Какие шарики? — Бл… Ну… Вагинальные. Которые используют для прокачки мышц, тех самых. Они усиливают чувствительность тела, поэтому я застонал. Не обольщайся, в общем. — Постой. Я правильно понял? У тебя сейчас внутри вагинальные шарики, которые ты используешь для улучшения тонуса мышц? — Люк кивнул. На кухне повисло драматичное молчание. Наконец, Эймонд не сдержал улыбку и тихо сказал: — Я ни секунды в тебе не сомневался. Ты удивительный, — и добавил так тихо, что только Люцерис его мог услышать, — хочешь, я тебя трахну с этими шарикам внутри? Никогда в жизни Люк так не охреневал. Даже когда впервые узнал, что он не такой, как все, и у него могут быть дети. Даже когда родил первого малыша и прижал его к груди. Даже когда много лет назад на улице к нему подошла группа цыган, чтобы забрать золотую цепочку — подарок матери — и он отбивался от них сумкой с пол-литровыми бутылками пива и криками: «Убью нахуй». — Эймонд, нет. Нет. Нет! — чуть не закричал Люк, растекаясь от спазмов внутри и щекотки шёлковых прохладных волос на шее. Всё, чего он хотел, — это запрыгнуть на Эймонда прямо там, на кухне, среди липких пельменей и горок муки. Но делать этого категорически было нельзя, потому что Люк — взрослый самодостаточный человек и должен позиционировать себя в родительской позиции к молодому дяде. И это позиционирование явно не допускало страстный трах на кухне с шариками внутри. — Чего ты боишься? Почему просто не отпустишь себя? Не расслабишься в... моих объятиях? — Прикалываешься? Мы типа родственники. Тебе восемнадцать, мне, внезапно, тридцать восемь. Как мы потом будем мелким в глаза смотреть, если потрахаемся? — Какой ты грубиян. Детям не обязательно знать, чем мы занимались в твоей спальне. И вообще: что такого, что разница в возрасте? Вспомни Саркози и его жену. Живут же. — Это неудачный пример. Исключение, которое лишь подтверждает правило, — пробурчал Люк, мягко выворачиваясь из объятий. Но руки Эймонда сильно и нежно прижимали его к рельефному торсу. Уходить вообще-то не хотелось, но и признаться себе в этом было стыдно. — Слушай, выйди уже из зоны комфорта. Расслабься. Отпусти себя. Дай мне вести. К тому же, в этот выход ты ещё не выходил. — Не могу, Эймонд, я триста раз пожалею об этом потом, — тихо ответил он. — Это всё неправильно. Тупо. — Могу я быть с тобою откровенным? — спросил Эймонд, поглаживая скулу Люка. Тот поспешно кивнул, — я был влюблён в тебя с самого детства. Когда Боррос женился на тебе, я готов был… убить его. Я никому не говорил об этом, а ты был слишком занят собой, чтобы увидеть мою... привязанность. И вот теперь, когда у меня появился реальный шанс сделать счастливым тебя и себя, я его не упущу. Даже если ты будешь сопротивляться. Извини, но ты попался, малыш. От этого слова Люк едва не расхохотался. Абсурдность ситуации напрягала: они стояли друг напротив друга, пока Люк не опустил взгляд на широкую грудь. Признание смущало, притяжение к юному дядюшке с телом Давида сбивало с толку. Трахаться хотелось неимоверно. «Это же не любовь, просто похоть, — подумал он, — хотя, почему бы и да? Почему бы не попробовать?». Эймонд наклонился к его губам и замер в миллиметре от них. Он ждал. Ждал разрешения. «Да и чёрт с ним!», — подумал Люк и едва заметно погладил его запястье. — Наконец-то, — выдохнул он, — мой самый-любимый-и-красивый-человек. На следующее утро Люк написал сообщение начальнику сектора продаж с просьбой дать ему отгул, потому что у него болит горло и сел голос. «Порвал связки, когда болел за любимую футбольную команду», — объяснил он. Как ни странно, три кита, которые держат землю, не упали и не раскололи мир на части, оттого что старший менеджер отдела продаж один день прогулял работу. Начальник лишь сухо ответил ему: «Зачем вы ходили на матч, если знали, что у вас в понедельник созвон с клиентами?»