***
Следующие недели были странными для обоих: Вова по-особенному смотрел на Губанова, выражая во взгляде то сомнения, то какое-то еле уловимое восхищение, а Лëша смотрел как обычно, но ощущал себя и взаимоотношения с Вовой по-другому, иначе, чем было до. Между ними почти ничего не изменилось: Вова настороженно к нему относился и иногда пропадал на пару суток, но возвращался абсолютно трезвый и готовый к работе. Губанов всякий раз смотрел на него косо, но молчал. А в то время, пока Губанов занимался своими делами, колесил по Питеру вдоль и поперёк, чуть ли не каждый день находился с Антоном и Ильёй на связи, Вова хоть и не в прямом смысле, но почти каждый день стрелял себе в голову самыми опасными пулями. Мало для кого остался в секрете факт, который гласит: чем дольше протекает смерть, тем она страшнее. Человек, как только появляется на свет, сразу в курсе своего конца, потому как он единственен. Человек не может кончаться разными способами, но исход всегда один — смерть. Хоть мы и умираем с момента появления на свет, но у любого человека есть возможность в любой момент ускорить этот процесс и вколотить гвозди в собственный гроб куда быстрее, чем хотелось бы изначально. Вова знает, что смерть через всякие препараты — это долго и мучительно, это страшно, но он выходит из комнаты Васи, которую тот снял три дня назад, и заворачивает не в сторону выхода из квартиры, а наоборот, идёт в самую её глубь, параллельно вытягивая из кармана смятую купюру. Ему отрезали все пути к Шпане, но судьба, которая заманила Васю именно в эту квартиру и в эту комнату, дала новый шанс ещё и Вове. В конце большой квартиры жили две девчонки, которые то ли учатся, то ли учились в театральном, и из их комнаты постоянно как-то странно и знакомо пахло. Каждый раз, когда этот запах улавливали вовины рецепторы, в голове возникала странная мысль: «хочу». Откуда она шла и почему, если прошлый опыт был не самым радужным — загадка. Психологически его ужасно тянуло, думалось, что трава, воспользовавшись вторым шансом от Вовы, сделает всё, чтобы подарить ему положительное послевкусие. Вова начал наведываться в эту комнату, а девчонки начинали его пускать и принимать от него деньги, обменивая на них свою траву. Вова начинал с малого, боясь, что будет как в прошлый раз, но это малое казалось таким слабым, таким недостойным этих денег, что парень начал увеличивать дозы, выкуривая по целому плотному косяку. Иногда случалось так, что девчонки были свободны в следующий день, и Вова оказывался в полном их пьяном внимании. И, честно говоря, в такие моменты он чувствовал себя странно и мерзко. Возбуждение могло дать в голову, но тут же просыпалась трезвость и возвращала Вову на землю, больно ударяя об асфальт. Девчонки мгновенно становились мерзкими и слишком развратными в его глазах, и он бежал оттуда, еле перебирая ногами, но никогда не возвращался в квартиру Губанова, пока не проветрится и не отрезвеет. Он научен, он знает, что от него сейчас ужасно воняет, что он неадекватен, что глаза тут же выдадут его с потрохами. Он болтается по соседним квартирам и домам, находя сомнительные компании, а потом возвращается к Губанову и мирно произносит: «был у Васи». И все вопросы автоматически снимались. Лёша даже не думал копать глубже. У него выработалось некоторое доверие к Вове, и это стало главной его ошибкой. Но он упорно верил, что Вова просто хороший брат и что он поддерживает раненного горем Васю. Да как-то вышло всё двояко. Вова хорошо устроился: есть Губанов, есть работа от него, есть его квартира и его деньги, есть Вася, есть его комната, а по соседству с братом две наркоманки, которые в любой момент могут обменять зелёные бумажки на пару косячков. И дёргаться уже никуда не хотелось. — А вот смотри, есть у тебя этот мужик, ты что, трахаешься с ним? — Пьяная дурочка вскидывала свои брови при каждом слове, наглаживая чужое колено. — Или он тебе просто так бабки даёт? Вова поджимает губы и тут же улыбается, оголяя зубы. Ему было смешно со всего, что происходило здесь и сейчас. Смешно с того, как одна пыталась заучить свой монолог, а вторая упорно допытывала Вову, не зная чем заняться до прихода ещё одной подруги. — Дура что ли? — Вова фырчит в смехе, отворачиваясь. — Я работаю на него, три раза уже говорил. — Ну мало ли как ты работаешь на него — убиваешь кого-то, а может горлом или жопой? Этого ты мне не говорил! — Она начинает хохотать, щуря ярко накрашенные глаза. Уже не в первый раз она несёт такой бред, даже на трезвую голову из её уст вырывались странные слова, от которых Вову воротило. На пьяную было ещё хуже, но Вова терпел. Странная девчонка, но он не обращал внимание на эти странности. Вова стискивает челюсти и вдруг понимает — ему не смешно. Совсем. Под травой они становились мерзкими, и Вова это знал, но чтобы настолько… такое он наблюдал в первый раз и вдруг задумался: он под действием наркотика такой же странный и говорит такие же тупые вещи? И почему он начал трезветь именно в этот момент? — Испорченная. Дверь комнаты проскрипела, и в небольшое помещение ворвался сладкий запах, перемешавшись с запахом травы. Девушка с малиновыми, собранными на затылке волосами вошла уверенно, с широкой улыбкой, которую тут же спрятала, принюхавшись к стоящему смраду. Она говорила медленно и протяжно, глазами стреляя прямо в душу. Вова чуть понаблюдал за ней, послушал, о чём она говорит первые пару минут, а затем, даже как-то нехотя познакомившись с ней и сделав пометку в голове, что эту девушку зовут Ксюша, ушёл. Время поджимает, а компания становится неприятной. Он проходит мимо комнаты Васи, так как для него Вовы уже давным-давно не было в этом доме, выходит на улицу, дышит пару минут свежим воздухом, уже достаточно умело чуть отрезвляет себя и идёт в сторону дома Губанова. Может, он, Вова, слишком осмелел, что перед делом курит далеко не обычный табак, но ему сегодня так хотелось травы, что думать ни о чём другом он не мог. Он знал, что если его спалят (а его спалят!), то просто прибьют, так наколотят по будке, что Вова навсегда забудет о существовании травы, но почему-то всё равно пошёл на такой отчаянный шаг. И Губанов почувствовал. Сразу уловил этот запах, но промолчал, стиснув челюсти. Сейчас не время ругаться, остаётся только надеяться, что Вова в относительном порядке и сможет выполнить свою работу. Его расширенные зрачки заставляли сомневаться, а странное поведение и улыбка без причины только сильнее сеяли панику. Антон две недели отслеживал тачку, две недели следил за её новоиспечённым владельцем, и сейчас столь кропотливая и долгая работа встаёт под знак вопроса из-за человека, которого Губанов настойчиво тащил под своё крыло. Стало на мгновение даже обидно, но злость взяла его с новой силой тогда, когда машина уже была угнана, но петляла позади так, будто все её шины были проколоты. Вова старался не крутить баранку, чтобы машина не петляла по дороге, но его начинало чуть хуёвить от нервов, которые вдруг его одолели. Одолевало и чувство страха, хоть он и имел представление о том, как избежать упрёков и гнева Лёши. В момент, когда Лëшу за грудки притянули к себе и жадно впились в губы, под ногами ощущалась какая-то вата. Вова всë ещë не понял, как правильно целоваться, как не кусаться и куда деть язык, но остервенело рвался учиться. Почему так рвался? Да потому что был уверен, что это хоть как-то смягчит раздражение Лёши. Губанов до сих пор прекрасно чувствовал запах, чувствовал, что Вова не такой, как обычно: сильно разговорчив, хохотлив. Он хотел было начать ругаться именно сейчас, когда дело уже завершено без всяких нюансов, но его нагло перебили и заставили засунуть свои упрëки куда поглубже. — Ты, блять, сучëныш, — только успевает выдохнуть Губанов, щуря глаза, а Вова смеëтся в ответ, скаля зубы. Но где Вова нашëл траву, если путь к Шпане перерезан? Где он пропадает, прикрываясь братом? Где добывает эту пакость и почему курит её вопреки всем просьбам не делать этого? Хочется задать ему эти вопросы прямо сейчас, но Вова всеми силами затыкает его, сделавшись таким ненасытным, выливая на Губанова столько страсти сейчас, что кружит чужую голову и свою заодно. Пока Вова виснет на Губанове, пока чувствует, как его за голову тащат всё выше и выше, он анализирует. Ему так нравилось целоваться под кайфом! Это какие-то совсем иные ощущения, совсем другие эмоции. Сам Губанов ощущался совсем иным. Там, в лесу, всё было каким-то окрыляющим и сжимающим изнутри, а сейчас наоборот. Вову приземляло и размазывало, и каждое касание ощущалось не просто тёплым, а жгучим. И всего его сейчас сжимало, становилось тесно и жарко, хотелось стянуть с себя всю одежду, кажущуюся давящей. — Где ты её берёшь? — Губанов шипит это в чужую щеку, выдыхая резко и рвано. — Где брал, там уже нет, — фырчит Вова, искоса глядя на жёлтое от освещения лицо Губанова. — Зачем оно тебе? — Я другой под ней, — Вова отстраняется, оставляя ледяные руки на чужих плечах. Будь он трезв на все сто, так постеснялся бы даже прикасаться к Лёше, но сейчас этого стеснения нет, и он готов лапать чужое тело вдоль и поперёк. — А что тебя не устраивает в себе обычном? Вова молчит. Будет глупо, если он скажет правду: «я не знаю, мне просто нравится, как я себя ощущаю под ней». Ему нравилось, что под травой его настигает некоторая свобода, которую Вова прежде не ощущал. Свобода чувств и эмоций, голова начинает работать на несколько десятков процентов больше, мыслей столько, что каждую и не уловить. Становится смешно, становится грустно, становится блаженно, и всё это за короткий срок. Столько эмоций, столько всего в голове, что чувствуешь себя на двести процентов живым. И в такие моменты, когда голова в дурмане, даже не думается о том, что будет в отходняке. Что будет болеть голова, что будет тошнить и мутить. Это можно пережить, особенно если перед этим получаешь нереальное блаженство. Вова смотрит в чужие тёмные глаза, чуть задрав голову, лениво моргает и усмехается, показывая, что отвечать он не собирается. Его отталкивают от себя, прося сесть в машину, и скрываются за дверьми гаража Барагозеров. Вова послушно плюхается в машину, отодвигает кресло, наклоняет его спинку и ложится. В теле ощущается истома, а голова начинает медленно и монотонно гудеть. Мыслительный процесс полностью прекращается, и он лежит, чувствуя вялость и расслабление, пустоту внутри, при этом не слыша ничего, кроме тихого мотора машины Губанова. — Мне пиздец как не нравится то, что ты подсаживаешься на эту гадость, — Губанов возвращается в машину и сразу начинает движение в сторону выезда из кооператива. — Я не понимаю, за что ты так её не любишь? Типа, сейчас почти все курят, и что, ты всем своё недовольство высказываешь? — Все — не ты, идиот, — Лёша начинает раздражаться куда сильнее. — Все по тупости в это ввязываются. Ты ведь не тупой, Вов, — Губанов выруливает на дорогу, пытаясь хоть как-то расслабиться и выпустить пар путём глубоких вдохов и медленным выдохов. — Что, Шпана тоже тупые? Все поголовно? — Блять, да. У них такие перспективы, а они сидят на месте и дурь курят. Не идиоты ли? И вообще, не прикрывайся другими, за себя отвечай. — Не опекай меня, — взрывается Вова, поднимаясь и тут же чуть ли не набрасываясь на Губанова. — Я не для этого к тебе работать перешёл! Хочешь кого-то опекать — заведи себе семью! Я жить хочу, блять, а не под присмотром сидеть и слушать то, какой я «тупой» только потому, что пару раз покурил траву! Я свою работу выполняю? Выполняю! Даже накуренный, но выполняю! — Видел бы ты, как тебя по дороге мотало, долбоёб, — скалится Губанов, рявкая в сторону соседнего кресла. — Это тебе сейчас хорошо, весело от дури, вот когда ты загнёшься — я на тебя посмотрю и посмеюсь. — Над собой посмейся, еблан, — Вова отворачивается, складывая руки на груди. Голова разболелась сильнее. Губанов поджал губы, предпочитая промолчать. Не хотелось больше с ним разговаривать. Он понимал, что Вова сейчас не очень расположен к конструктивному диалогу, потому что в его голове всё ещё идут нездоровые процессы, и разговаривать с ним сейчас — бросать в стену горох и тут же им получать по лбу, то есть бесполезно, так ещё и не в угоду себе. Оставалось молча крутить руль до дома и гнать Вову отсыпаться. Лёша надеялся, что в кровати он успокоится. Отчасти так и случилось: мысли о том, что Вова встал на смертельную дорожку чуть отпустили, но одолели другие. Как же Вова был ласков в момент до того, как Губанов поднял тему зарождающейся в нём зависимости. Была мысль, что он сделал это специально, чтобы Губанов меньше ругался, но судя по тому, с какой страстью Вова лез целоваться и как жарко это делал, причина была не в этом. Трава в редких случаях становится возбудителем, и, кажется, Вова тот самый редкий кадр, на которого дурь так влияет. Губанов не хочет признаваться себе в том, что ему до красных кончиков ушей понравилось рвение Вовы. Неужели для того, чтобы между ними возникала страсть, Вова должен быть укуренным? Слишком дорогая плата за пятиминутное удовольствие как для Губанова, так и для самого Вовы. Парень почти всю ночь мучился с больной головой и три раза ходил в туалет, пытаясь сунуть два пальца как можно глубже в глотку. Его ужасно мутило, тошнило, выкручивало наизнанку, будто он сильно траванулся. Было жарко и плохо, но к Губанову он не шёл. Справится как-нибудь сам, без помощи опекуна-зануды. Но выворачивало так, что ходил он чуть ли не на четвереньках, тихо стонал от боли в голове, хватался за неё при каждом резком приступе и даже плакал. За такие огромные деньги он получил ужасную траву, от которой мало того, что вставило на слишком долго, так ещё и с такими побочками, что хотелось лишиться всего своего физического, чтобы не чувствовать болей.***
Илья точно знал, что Ксюша сегодня навещает подруг, а значит занята, потому он занимает себя самым привычным — Денисом и Шпаной. Завтра у них полно работы в гараже Барагозеров, но сегодня есть ещё время потусоваться в не самой тихой компании. Тем более Илье есть чем выебнуться перед старыми знакомыми, есть что обмыть. — Так и не скажешь, что ты просто тачками занимаешься. Ощущение, что ты полгорода держишь, — Лиза с интересом оглядывала новую машину Ильи, наклонялась, рассматривая стопари и спойлер, цыкала довольно и качала головой. — Ну, отчасти полгорода и держу. Только частично, и не я, а Барагозеры и Хес, — Илья горделиво выныривает из машины, качая головой и чуть смущаясь. Он долго копил на эту «бэху», вгонял себя в мелкие долги, откладывал в копилку каждый доллар, и вот, наконец, он сидит в собственной машине, исполнив свою давнюю мечту. Да, не самая новая модель, не самая свежая, не полная комплектация, но кого это волнует? Главное четыре колеса, комфорт для Ильи и достигнутая цель. Теперь он хвастается, выставляя богатство перед друзьями. О, как приятно получать похвалу даже не в сторону себя, а в сторону того, чего ты достиг! Первое, что бросалось в глаза — это не именно тачка, которая подъехала к стрипушнику впервые, а её хозяин. В Илье неожиданно появилась стать, да и стиль стал особенным. С появлением машины Илья начал держать голову выше обычного и выглядел уже не как мальчишка из трамвая в свои двадцать пять, а как серьёзный парень при деньгах, и он уже вполне мог показываться семье Ксюши и представляться будущим зятем с полной уверенностью в глазах. — А Ксюша видела? Ты показывал ей? — Денис вылез из машины, встал чуть позади Ильи и чуть нагнулся, чтобы никто, кроме Корякова, его не услышал. — Да, катал её в Пушкин, — кивает Илья. Денис ничего не отвечает, только отстраняется, вскидывая подбородок. То есть, её он в Пушкин катал, а Дениса только спустя пару дней посадил в салон своей новой машины. Тупая ревность раздражала. — Ну эту красотку надо обмыть! — Влад хлопнул в ладоши, заулыбался широко и кивнул в сторону входа в стрипушник. В горло влетало всё: начиная пивом и заканчивая чистой водкой без закуси. Во рту уже стоял алкогольный смрад, язык немел и не слушался, но Илья продолжал пить за финансовое благополучие, за любовь, за дружбу, пытаясь втянуть в праздник Дениса, который за последний час не влил в себя ни грамма алкоголя. Он знал свою меру, а вот Илья её немного упустил. Перед глазами всё крутилось и вертелось веретеном, все голоса и звуки сливались воедино и шумом дробили разум, топтали его и убивали, пока Коряков не упал полумёртвым телом на пороге квартиры Дениса носом у самых дверей. Переползти порог — непосильная задача. Дайте возможность, и Илья вырубится прямо тут, не отрывая головы от старого паркета. Но его упорно тянут до комнаты, волоча по полу пьяное тело. — Слава богу ты свою же машину не обблевал, — бурчит Денис, бросая чужие плечи около дивана. Илья валится на пол, вытягивая тело вдоль дивана, и стаскивает с него одеяло дениса, обворачиваясь в кокон прямо на полу. — Завтра мыл бы, — несвязно бормочет Илья, открывая один глаз. — Вместо машины будешь завтра полы мне мыть, — фырчит недовольно Денис, бросая рядом с головой Ильи таз, отчего внутри черепной коробки Корякова всё звенит и трещит по швам. — Собственным языком вылижу, если мимо наблюю, — клянётся Илья, укрывая голову. В комнате свет не включался, потому как в нём не было нужды. Привыкшие к темноте глаза хорошо различали предметы, их очертания, и Илью на полу. Денис падает на своё спальное место, оставшееся без одеяла, отворачивается к стене и закрывает глаза, мечтая о том, как он сейчас максимально быстро заснёт и проснётся только утром, а не от звуков, а хуже всего запаха блевоты. Но от него самого мало что зависело, только скорость погружения в сон, потому он пытался не концентрироваться ни на одной мысли, выкидывать их из головы и максимум, чем себя занимать — это счёт овец. Но как бы он не пытался отдать всё своё уже рассеянное от усталости внимание на счёт, краем уха он постоянно улавливал тихое сопение, доносящееся из-под дивана. Будь у Дениса не один единственный диван на всю и так маленькую квартиру, так он положил бы Илью куда-нибудь, но тот никак не хотел отрываться от пола, да и мест для сна больше не было, а сам диван не раскладывался из-за поломанного механизма. Оставалось корить себя, как хуёвого хозяина, который не может принимать у себя пьяных гостей. Ближе к утру Денису всё же удалось уснуть. Овцы и тихое пьяное сопение из-под дивана сделали своё дело. В квартире стало ужасно тихо и хорошо, и чуть похолодало от сквозняка. Но когда начало светать, когда задул сильный ветер через деревянные рамы пятиэтажки, пополз по полу сквозняк, в комнате началось ворчание. Илья проснулся от того, что в горле встал странный ком, а язык присох к нёбу, и при этом всём было ужасно холодно, несмотря на то, что он укутан в одеяло, а Денис, вообще-то, вообще без него. Илья поднялся, крепко держась за голову, посильнее укутался в одеяло, отопнул таз и потащился в туалет. Желудок так и не сумел принять всё то количество алкоголя, которое в него влили за короткие, по меркам Ильи, четыре часа. Почистившись, а затем и присосавшись в ванной к крану с не самой чистой водой, Илья ввалился в комнату и сразу же рухнул на диван, разделяя Денисово одеяло. Свёрнутый в клубок Денис что-то промычал, затем чуть пошевелился и натянул одеяло до самой макушки. Илья искренне завидовал Коломийцу, но в то же время признавал свою вину. Денису хорошо сейчас, потому что тот почти не пил, а вот Илья херачил как не в себя, потому сейчас и расплачивается больной головой и проследующим ощущением тошноты, хотя в желудке не осталось ничего, кроме свежевыпитой воды. И голова разболелась раза в два сильнее из-за давления. Он уже не настолько молодой, чтобы смешивать всё подряд и выходить сухим из воды. Хоть на диване и было чуть теплее, но было ужасно тесно, потому Илья без всякого стеснения прижался к чужой спине, всё ещё чувствуя себя пьяным, сложил руки между своей грудью и Денисом и с головой спрятался под одеяло, вытянув ноги, чтобы как-то поместиться на узком диване. Была уверенность, что Коломиец спит мёртвым сном, потому как тот почти и не пошевелился, а поправление одеяла можно списать на сонную инерцию. Но он проснулся ещё тогда, когда Илья заворчал на полу, готовясь подняться и поплестись в туалет. Он чувствовал каждое прикосновение к своей спине и молчал, сохранял мерное дыхание и не открывал глаза до последнего, пока Илья снова не вырубился и не закинул ногу на две чужие, а руку не перекинул через грудь Дениса. Он чуть ли не заползал на хозяина квартиры, и не то что бы Коломийцу было не по себе. Ему было нормально: он понимал, что далеко не весь алкоголь вышел из Ильи, что тот до сих пор ужасно пьян, что холод делал своё дело и заставлял его быть ближе. Но было бы лучше, если бы не было этих факторов, и Илья делал бы это с трезвым умом. Утро стало обедом, и только в два часа дня оба стояли на пороге гаража Барагозеров, надевая тканевые прорезиненные перчатки, готовясь работать до упора, хотя у Ильи болела голова, а Денис нисколько не выспался. И оба до самой ночи молчали о том, что проснулись чуть ли не друг на друге. А ночью Илья тряхнул ключами от своей "бэхи", подкинул Дениса до дома и уехал, попросив починить наконец диван. Коломиец вслед только усмехнулся кривенько, зашёл в подъезд и пропал на пару дней.