Омела

      Под потолком главного обеденного зала пиццерии висела омела. Обыкновенная рождественская забава — некоторым посетителям она очень даже нравилась. Тем, кто не был одинок, кто вдруг захотел подарить ближнему своему немного тепла или же просто подурачиться. Под этой омелой, что специально неприметно была подвешена в одном из проходов, люди влюблялись заново — Чарли сама видела. Так получалось, что она несколько раз оказывалась свидетелем загорания в их душах множества крохотных огоньков, каких было не сыскать ни на одной гирлянде во всей «У Фредди». Даже ель, теперь возвышавшая в углу сцены, так не переливалась. Ох и долго же они её наряжали… Чтобы какое-то мелкое растение дарило больше бабочек в животе, чем все рождественские чудеса.       В такие моменты Чарли признавала, что несмотря на свой каменный характер и ни капли не женственный внешний вид где-то в глубине души она была самой обыкновенной девчонкой. Девчонкой, которая хотела, чтобы её так же обняли, притянули к себе, — заботливо прижали к груди — а затем поцеловали. Чтобы она тоже пропиталась этой нежной традицией.       Она не могла просить об этом Уильяма. Хотела, но не могла. Рождественская суета поглощала большую семью «Фазбера» без остатка — число назначаемых банкетов увеличивалось вдвое, а то и втрое; детские праздники прибивались друг к дружке вплотную — час к часу. Запыхавшиеся сотрудники только и успевали, что наводить порядок в залах да подправлять аниматроников; запах пиццы не выветривался с кухни даже тогда, когда она была отполирована и вылизана дочиста.       Работы невпроворот, а она здесь… Она просто захотела рождественского чуда. Впервые за долгие годы, в которых рассосалось ушедшее детство.       Но под Рождество чудеса непременно происходят, не так ли?       Омелы в пиццерии, оказывается, две.       Чарли замечает ещё одну в самый нужный момент, словно в кино. Именно тогда, когда в полутьме подсобки грохочет бессмертная стремянка, и Уильям поднимается по ней, чтобы заменить перегоревшую лампу.       Взгляд, под звуки выкручивающегося металла бродящий по потолку, натыкается вдруг на подвешенную связку стебельков. В свете, отбрасываемым фонариком, блестят пластиковые жемчужины-ягоды. Им в ответ так же поблёскивает своими нитками аккуратный бантик — ровные очертания выдают его смятость. Чарли знает этот материал. Он жёсткий, никак не выпрямляемый. Типичный такой праздничный.       — О как, и здесь висит, — слышится почти на её уровне, и от неожиданности Чарли дёргает фонариком. Яркая вспышка падает прямо на лицо спустившемуся обратно Уильяму, и тот, прищурившись, вскидывает руку, чтобы укрыться и не ослепнуть. Свет спешно направляется обратно, мягко рассеиваясь по потолку.       Несколько проморгавшись, Уильям дёргает уголками губ, глядя на Чарли сверху вниз.       — Ты её сюда и повесил, — уверенно отмечает она, обходя стремянку.       Его шаги вторят её собственным, отдаваясь эхом по пустоте голых стен вместе с довольным хмыканьем.       Конечно, это был он.       Чарли останавливается прямо под омелой, чтобы рассмотреть обвязанный пучок получше — с тонкими стеблями и мелкими листьями; совсем молодая омела, настолько лёгкая, что её нить держится на потолке двумя слоями простой изоленты. Этой малышке хватило бы даже и одного.       Едва взгляд, скользнув ниже, попадает на Уильяма, сердце обжигается. Он всегда смотрит сверху вниз так… вызывает такие эмоции, которые её язык, не привыкший к нежностям, не может описать.       Ноги будто сами привели её к тому заветному желанию. К тому чуду.       Он наклоняется к её лицу. Чарли застывает, всматриваясь в пронзительные глаза, оказавшиеся с ней на одном уровне.       — Я видел, как ты смотрела на ту омелу, — снова хмыкает Уильям с улыбкой. — С Рождеством, Чарли. — Он шепчет так непривычно мягко, и палец прожимает кнопку выключения на фонарике.       Здесь их никто не увидит.       Чарли подаётся вперёд, в предвкушении смыкает веки. Рот приоткрывается, когда ладони укладываются на щёки, нежно поглаживая подушечками челюсть.       И всё равно, что это не происходит в окружении гирлянд, конфетти и прочей праздничной мишуры. Плевать, что всё волшебство вершится в какой-то тёмной подсобке, где постоянно перегорают лампы. Плевать на всё, когда он так близко.       Дыхание замирает, а лицо бросает в жар. Кроткий чмок, не осмеливающийся оглушить тишину, повторяется. Уильям тяжело выдыхает. Привыкшие к темноте глаза отмечают, что его улыбка стала чуть шире. Она выглядит так, словно он и вправду может разглядеть алеющий оттенок девичьих щёк.       Прихватив воротник рубашки Уильяма, Чарли едва-едва тянет за него на пробу, и к ней послушно наклоняются — ещё ближе. С его губ слетает новый вздох. Серебро глаз лишь на миг озаряется полоской света, падающей из коридора, и снова погружается во тьму.       Их лбы сталкиваются. Горячие — уже горячие — руки касаются талии. Делают они это настолько легко, что кажется: при любом неровном вдохе готовы соскользнуть.       Желанные губы мажут по щеке. Чарли потирается о его лицо носом. Рука комкает воротник — Уильям снова ловит её рот и даёт столько нежности, — каждый раз сминая, то замирая, то снова двигаясь, проходясь легонько кончиком языка — что той хватит с лихвой, чтобы наполнить всё желание доверху и даже перелиться через край — дальше по заждавшейся ласк душе.       Первая серия поцелуев выходит слегка грубоватой — разум мутнеет так, что Чарли едва может подстроиться. Ладони с воротника перемещаются на плечи — там и остаются, водят пальцами по складкам рубашки в такт чужим, что ласкают талию с боков. Порыв постепенно сходит на нет, перетекает в нечто более ленивое, влажное и глубокое. Они замирают, нехотя отцепившись друг от друга, трутся щеками, соприкасаются тяжело вздымающимися грудными клетками. Уильям выпрямляется и, обвив Чарли руками, притягивает её прямо к себе.       — С Рождеством, — повторяет за ним она, обнимая поперёк поясницы и теряя голову от разницы в их росте. Лицо с проступившей на нём мягкой радостью утыкается в грудь. Глаза блаженно прикрываются.       Уильям вдруг издаёт смешок, и тот вибрацией отдаётся в щёку.       — Что? — спрашивают прямо в его рубашку.       — Пожалуй, развешу эту прелесть по всему дому. Чтобы наслаждаться тобой в каждой комнате и каждом коридоре. — Он снова смеётся. — Там хотя бы будет светло. — Она чувствует, как по макушке проходится ладонь. — Ну, пойдём? Сделаю тебе горячий шоколад с зефиром.       Чарли жмётся к нему ещё больше.