В одно окно смотрели двое.

Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее. И напротив, абсолютное отсутствие бремени ведёт к тому, что человек делается легче воздуха, взмывает ввысь, удаляется от земли, от земного бытия, становится полуреальным, и его движения столь же свободны, сколь бессмысленны. Феликс брел по улице. Он понимал, что сегодня произойдёт столь нежелательная встреча с женой и дочерью отца. Ли туманно, совершенно безразлично смотрел вперёд, пиная камушки, произвольно валяющиеся на пути. Этот пустой и отстраненный взгляд свидетельствовал о том, что мысли и эмоции человека далеки от привычных вещей. Его мысли овладевал лишь один вопрос : Чем же характеризуется человеческая мораль? Неумение владеть и осваивать личные прорицания, возможности, столь аморально, что может довести до обсессий. Но стоит ли продолжать жертвовать собой, не достигнув личного пика удовлетворения(?) По приходе домой Феликс увидел отца, что сидел за столом, мило беседуя с новой пассией, лет так тридцати пяти. Она подняла на него темные, вдоволь залитые желчью глаза, показывая всем своим видом неприязнь к чаду, от которого становилось не по себе. Девушка неприятно вздохнула, всем видом подтверждая свое недовольство и обернулась к дочери. — Милая, познакомься со свои братом, – голос этой стервозной женщины заставил Ли слегка пошатнуться, по сей час не осознавая надобность ее присутствия. Девочка подошла к Феликсу. Она была в белом платьице. Черты её лица были обыкновенными, но в особенности были надменно вздёрнутые пухлые губы и громадные карие глаза, что были непривычны для азиатского рода, отчего выделялись на фоне. Лет ей около семнадцати, ровесница, вероятно. Феликс прекрасно понимал, что отец может вставить ему за ослушание вчерашней просьбы, но до боли в груди ему даже приближаться не хотелось, посему он просто завернул в свою комнату, лишь безразлично окинув новых обитателей их дома, всем сердцем нежеланных. — Вот же мерзкий мальчишка, я ему устрою, – мужчина со злостью сжимал кулаки и челюсть. Каждое его слово было сказано с нескрываемым гневом. Только оборачиваясь на падчерицу, тот принял спокойный и улыбчивый вид, насколько это позволяло его абсолютно нетрезвое состояние. – Лиса, можешь пойти к нему, нечего тебе здесь делать, – он говорил несвязно, его язык изрядно заплетался, а глаза смотрели на девушку как-то мутно, отстраненно. Она немного хмурилась. Лисе совершенно не понравился ее новый отчим. — Хорошо, – она сказала это спокойно, но в душе хотелось, словно назло, остаться. Только вот нежелание находиться рядом с этим нелицеприятным мужчиной было сильнее, поэтому девушка быстро ретировалась с просторной кухни, начиная изучение новой большой обители. Лиса шагала по просторному особняку в попытках отыскать комнату так называемого брата. Дом был неприлично огромным, но напрочь пустым и мрачным. Стены были окрашены в унылый серый цвет, мебели было помнимому, а декор, местами так хорошо вписывающийся в интерьер, и вовсе отсутствовал. Девушка, продолжая поиски нужной комнаты, задумалась о том, почему такой красивый мальчик выглядит так истощенно и пусто. Мимолетная встреча, но она уже запомнила впалые щеки своего сводного брата, его синяки под глазами и бледную кожу. Вопрос отпал моментально, как только она услышала отдаленные разговоры матери с отчимом. Господин Ли сразу оказал свое недовольство по отношению к чаду, а у того видимо уже иммунитет выработался. Лиса мотнула головой, пропуская мимо неприятные картинки того, что, по ее мнению, могло способствовать становлению подобного образа брата. Наконец, спустя долгие блуждания по коридорам, Лиса заметила комнату, откуда исходил небольшой проблеск еле заметного света. Девушка остановилась у двери и не решалась постучаться. Она несколько раз заносила руку ближе к двери, а потом робко опускала. Уместно ли будет в такой ситуации пытаться выйти на контакт? Была не была. — Я могу войти? – она еле слышно постучалась, ожидая ответа от Ли. Лиса говорила специально тихо, словно не желая, чтобы она была услышана. Ей хотелось, чтобы ее проигнорировали. В таком случае, девушка бы просто пошла исследовать особняк дальше, не докучая Феликсу. Только вот, с другой стороны, тому могло бы знатно прилететь за то, что не пустил сестру. — Зачем? – Лиса сначала испугалась тому, что ее услышали, а потом задумалась над низким тембром голоса, совершенно не соответствующему внешности нового родственника. Тот еще и звучал сипло, словно тот буквально недавно сорвал голос. Только вот он показался ей донельзя красивым, и она мягко улыбнулась, продолжая стоять у закрытой двери. — Я знаю, что ты не особо рад новости о свадьбе наших родителей, и могу тебя уверить, что я тоже не в восторге. Просто в нашей ситуации избегать друг друга будет как минимум проблематично. Рано или поздно придется разговаривать и как-то контактировать. Я решила ради приличия хотя бы познакомиться, – Лиса скрестила руки на груди и облокотилась о стену. Феликс не собирался заводить новые знакомства, а о том, что они когда-то смогут стать кем-то вроде нормальных брата и сестры, речи вообще не шло. Дружить тоже не хотелось, Уена с головой достаточно, открываться кому-то и подавно не было надобности. Кроме отца, в доме теперь такая же мерзкая женщина, что было предельно ясно по насмешливому взгляду. Но вот ее дочь… Голос Лисы показался робким и осторожным, оттого на долю секунды ему даже почудилось, что она единственная нормальная в этой семейке. Немного подумав, Феликс все же решил пустить её в комнату, совершенно не понимая, что его к этому подтолкнуло. — Ты ещё там? – он подошел к двери и взялся за ручку, но помедлил, думая о том, что девушка могла уже уйти. — Да, – Лиса все еще подпирала спиной стену и смиренно ждала, когда Феликс пустит её в комнату. Невольно для себя, она поняла, что они с новым братом очень похожи. Ведь когда девушка смотрела в его словно пустые глаза, осознала, что за ним нет никого, с кем можно поговорить или просто обсудить то, как прошел день. Этот взгляд кричал об одиночестве, как и у нее. Только в отличие от Феликса девушка старательно скрывала это. Идентичны. Она всегда была одна. Присутствие матери доставляло ей далеко не самые приятные ощущения и чувства. Да, мать вроде как старалась ради дочери. Она покупала ей все, что та просила, и не только. Но разве можно купить любовь? Увы, жизнь и заключается в том, что порой, даже, как нам кажется, единственное, что дает смысл к существованию, покидает нас. И будь то вещь, или человек, неважно. Все рано или поздно заканчивается: пакетики любимого зеленого чая, контрольная, что так сильно давит на мысленный процесс, срок жизни, – все это рано или поздно заканчивается. Ничто не вечно. From childhood’s hour I have not been As others were; I have not seen As others saw; I could not bring My passions from a common spring. From the same source I have not taken My sorrow; I could not awaken My heart to joy at the same tone; And all I loved, I loved alone. Then—in my childhood, in the dawn Of a most stormy life—was drawn From every depth of good and ill The mystery which binds me still: From the torrent or the fountain, From the red cliff or the mountain, From the sun that round me rolled In its autumn tint of gold, From the lightning in the sky As it passed my flying by, From the thunder and the storm, And the cloud that took the form (When the rest of Heaven was blue) Of a demon in my view. Дверь слегка приоткрылась, что немного удивило девушку и одновременно дало надежду. Лиса выпрямилась, опустила руки и медленно сделала шаг в сторону входа. Она аккуратно распахнула ее чуть больше и зашла, плавно закрывая дверь за собой. Феликс уже сидел за письменным столом, что-то небрежно черкая в листочке. — Можешь сесть на кровать, – Ликс слегка повернул голову в сторону гостьи его комнаты, по-прежнему не особо желая вести диалог. — Постель – место личное, по себе знаю. Я могу и на полу посидеть, – Лиса неловко улыбнулась, приземлилась на коврик у кровати, аккуратно облокачиваясь на ее боковую поверхность. — Как знаешь, – Ли без интереса перевел взгляд обратно на листочек и продолжил в нем что-то черкать. По крайней мере, со стороны это мало походило на процесс рисования. — Я не буду набиваться к тебе в друзья, на этот счет можешь не волноваться. Просто хотелось побыть в чьей-то компании, – Лиса слегка почесала запекшуюся кровавую корочку на руке, причиной появления которой стало частое мытье рук в кипятке. Это почему-то позволяло ей снимать стресс, так же, как и принятие очень горячего душа. — Тебе недостаточно нахождения в кругу родной матери и отчима? – Лиса хмыкнула от неожиданной фразы. У девушки от такой неприятной картины невольно пробежались мурашки по рукам, и она поежилась. — Нет. Я не хочу там находиться, – она опустила взгляд вниз, натягивая рукава платья чуть дальше, чем запястья. Ли обернулся на нее и заметил светлую грусть, мерцающую в её красивых, темно-карих глазах. Словно Лисе все казалось живым, будто все было исполненным. Феликс смотрел на ее, невольно задумываясь о том, что единственное, что различает их — эта маленькая надежда в её глазах, которая уже давно погасла в, когда-то полных жизни, глазах парня. Когда все дороги заходят в тупик, когда разрушены все иллюзии, когда ни один луч не блеснет на горизонте, тогда в глубине души каждого человека остается проблеск надежды. Но надежда не может жить постоянным ожиданием. Где умирает надежда, там возникает пустота. Феликс прекрасно понимал это, основываясь на собственном опыте. — Спасибо, что впустил меня. Стало даже немного легче, – Лиса аккуратно поднялась с пола, бережно поправляя задравшуюся юбку, с аккуратной выкройкой по подолу. – Я пойду. — Ага, – Ликс по-прежнему продолжал сидеть за столом, черкая необъяснимые рисунки, которые понять в состоянии был только он. Ли хотел изобразить на листе именно то, что он чувствовал, но бумага была многократно исчеркана. Каждый рисунок был испещрён полосами, что были сделаны с таким нажимом, что бумага едва ли не рвалась. Он и не смог бы описать своё состояние лучше этого. Пустоту внутри невозможно изобразить или описать словами. Пустота – слишком абстрактное понятие. Так же, как дружба, любовь и смерть. Их нельзя представить. Их невозможно понять. Флегматичное состояние остается таковым, вероятно, не граничащим с субтильным понятием о человеке. Жизнь — это остров в океане одиночества, остров, чьи скалы – надежда, чьи деревья – мечты, чьи цветы – уединение, а ручьи – жажда. Феликс прилёг на письменный стол, на котором был полный порядок: бумаги лежали ровной стопкой, а две ручки гармонично расположились в небольшом органайзере, рядом с которым стояла старая фотография, на которой была изображена мать Феликса. И снова эти неконтролируемые мысли, что берутся в голове извне подвластного состояния. Кто судья нашим мыслям и суждениям? Отдаваться с полной безнадежностью в руки глухой пустоте. Разве это то, что несет собой здравый смысл, понятия обозревания разума? Феликс не отдает себе отчет о том, что делает сейчас за этим столом, за которым не сидел уже привычно долгое время. Его мало что волновало в этой никчемной, пропитанной ненавистью и злостью жизни, но были вещи, которые неподвластны разуму быть забытыми и оставлены на течение судьбы. Вопрос о том, что подтолкнуло его к тому, что он пустил незнакомого человека в свою комнату, в которой даже комар, желающий влететь в щелку форточки, ни раз не попадал. Время уже давно перевалило за отметку полуночи, но даже несмотря на это, он продолжал сидеть за столом, все так же уткнувшись в стену. Все уже спят. Это он знал наверняка. Прекрасное время для того, чтобы провести его наедине с собой и металлической штуковиной, что испещряет бледную, беспомощную фарфоровую кожу. Пол в ванной по-прежнему холодный. Отопление в ванной мало волновало беспринципного отца, оттого судить это бесполезно. Лезвие прожигало кожу, заставляя узреть небольшие надрезы, откуда плавно стекали струйки крови. Мысли в кучу, они были не способны морально устойчиво оценить ситуацию. — Кто я? – тихо задал вопрос Ли, продолжая лицезреть результат нанесенных самому себе увечий. С этими мыслями Феликс уснул. Сон — это лучшее лекарство от бодрствующих бед. Фантазия, как и каждое создание психики: сон, видение, бред, – должно иметь хоть какое-нибудь значение. Во сне Ли увидел свою маму. Она как всегда красива. Эти ее прекрасные пухлые губы нежно кораллового цвета, тёмные яркие глаза, маленький аккуратный носик. Она неотразима, прям как на фотографии. "Прости, что раньше у тебя болело сердце. Теперь у меня навечно болит душа" – с уст Феликса невольно выскочили слова. Мать обняла своего любимого сына. Неловкий прощальный взгляд последней встречи, навеки растворил их лица. Говорят, время способно вылечить все моральные и физические раны. Но не все случаи подвластны этому лекарству. Время приводит к равнодушию, оно убивает все то, что мы так одномоментно любили. А тот, кто сказал, что время лечит, вполне вероятно солгал. Время помогает перенести удар и потом с этим жить. Оно не заштопывает раны, оно просто обматывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта, и иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую, едва известную боль... Феликс проснулся в привычном ощущении недосказанности и боли. Внезапно появившееся чувство, что он упустил что-то очень важное где-то в промежутке столь ранящего сна. Это неописуемое и жалкое состояние, начавшееся после смерти матери он испытывал слишком часто. Утро — время непростое. Оно всегда являлось таковым. Ли не ощущал ту магию пробуждения, что описывают в сопливых дорамах, где каждая минута пропитана ватой и ванильной фантазией. Оно с периода потери важного человека в жизни не начиналось счастливо. Напротив, утро всегда очень мучительное, вытягивающее тебя из чего-то феерически интересного, после чего забрасывает в рутинные будни. Оно вручает в руки тяжеленное иго и указывает пальцем на путь, изложенный сплошным томлением. Ты стоишь сгорбленно, выкидывая под шумок весь этот гнет, а затем ложишься спать, надеясь, что завтра будет так же, или ты не проснешься вовсе. Но, увы, лик дневного светила, как всегда, будит тебя хлыстом и шепчет: «Вставай». Проснувшись с утра, можно пожалеть о том, что ты не умер ночью. Начинает свой путь Ли по узким улочкам, постоянно скользким, отчего подошва некогда любимых кроссовок стирается, оставляя неприятные ошметки. Школа находится довольно далеко от дома. Если ехать на автобусе, то нужно выходить на третьей по счету остановке. Но Феликсу больше нравится ходить пешком. Чтобы не дай бог на весах не увидеть ненавистный плюс, Феликс давно привык ходить лишь пешком. И пусть даже самая маленькая трещина не станет содрогаться под ним. Можно ли назвать резкое появление дождя тем, что все снова идет против Ебнока? Волосы, что выпадают при любом возможном случае, неприятно прилипают к лицу, причиной чего является недостаток витаминов, которые зачастую берутся в продуктах, которые, увы, Ебнок не употребляет, изредка давясь калорийным батончиком, что дается через силу, ибо желудок уже не способен нормально переваривать даже такое. Весьма ожидаемо, что даже дождь абсолютно безразличен Феликсу, ни первый, ни последний. Он идёт через двор одной из школ, где встречается с мамами, гневно обсуждающими школу и учеников, собравшись в довольно любимом множеством укромном месте для запрещенного удовольствия. Школа — это место, куда каждый приходит с какой-то целью: получить знания, пообщаться с одноклассниками. Школа Феликса расположена в здании с нарядным фасадом и большими светлыми окнами. Это трехэтажное светло-серое здание прямоугольной формы. Она не новая, ей больше двадцати пяти лет. Во время обучения в школе все люди находятся в окружении одноклассников, которые помогают и выручают друг друга на протяжении всего пути. У Феликса же были не очень хорошие взаимоотношения с ними. Каждый раз, когда кто-то из них пытался завести разговор, Ли безразлично уходил. Но даже несмотря на это, все же нашёлся человек, которому плевать на этот холод и безразличие. Друзья — это те редкие люди, которые спрашивают, как у нас дела, а после искренне ждут ответа. Уен принимает Феликса таким, какой он есть. Независимо от того, что Феликс говорит, и насколько холодно он отвечает, этот человек всегда рядом с ним. Пускай и обидно. Феликс зашёл в класс и сел на своё привычное место, расположенное возле окна. Лёгкий и свежий ветер подул в спину. Еще не до конца взошедшее солнце пыталось пробить свет в его давно потухшие очи. Уен подошёл к Феликсу и, не тревожа друга, что по привычной натуре витал в своих мыслях, присоседился к нему, доставая все необходимые тетрадки для урока. Мысль — начало всего, и этими мыслями можно управлять. Поэтому главное дело – совершенствования. Нужно работать над собственными мыслями, что порой весьма сложно понять. Душа, оскверненная ложью, недоверием и предательством, широко распахивает на мир глаза, чтобы никогда больше не ошибиться… Мысли Ли всегда были однотипными. Что же держит его в этом гнилом и пустом мире? Смерть вмещает мир в себе, подобно тому, как вмещает в себе Ли его кожа. Не будь смерти, он не был бы тем, кем является. Смерть — это не зловещая дверь, к которой Феликс неспеша направляется, пускай длинным и мучительным путем, это само его движение к ней. Он научился смотреть на смерть как на старый долг, который рано или поздно, но всем нам предстоит заплатить. — Я не услышал, как ты пришел, – влажные волосы Феликса слегка окутывали небольшой промежуток лица, принимая всю горечь утреннего дождя. — Не стал тебя тревожить. Ты снова плохо спал? – Уен облокотился на парту, с горечью глядя на друга. — Долгая история, – парень махнул рукой. – Не хочу сейчас об этом говорить. Уроки шли мучительно долго, а из-за чувства голода Феликс не мог сосредоточиться на том, о чем говорили учителя. За невозможностью понять школьный материал, он погружался в мысли, смотря в окно и наблюдая за поведением и эмоциями людей, проходящих где-то вдалеке. Люди очень похожи на окна: одни закрыты, другие открыты; у одних прозрачные стекла, другие наглухо зашторены; одни навсегда разбиты, другие отражают яркие огни. А ещё бывают окна в никуда и с видом на кладбище, бывают и с цветными стёклами… Красиво, но утомляет. А бывают зеркальные… Изнутри всё видно, а туда заглянуть нельзя… У окон есть общее свойство: они смотрят друг на друга или перед собой. Редкие же окна смотрят в небо… За каждым окном своя особенная атмосфера. Весьма ожидаемо чувствовать потерянность и осуждение самого себя после череды обстоятельств, что гадко заняли все пространство души, когда-то наполненной спокойствием и надеждой. Вполне нормально ощущать себя не таким, как другие. Вполне нормально осознавать всю свою ненормальность, на что каждый второй так и пытается ткнуть пальцем, взывая содействие на гнусные пороки. Но ненормально терять свою суть в потемках, отпуская веревку, что почти дотянула тебя к верху. — Ли Феликс, вы-таки ответите на мой вопрос? – молодой преподаватель терпеливо ожидал содействия со стороны его подопечного, что отнюдь не собирался выходить из своих мыслей. Парень сидел, продолжая исследовать тошнотворно унылый и приевшийся вид из окна. – Ли Феликс? – снова позвал его учитель. — Я не знаю, – парень не стал отвлекаться от своего увлекательного занятия – разглядывания людей, что спешно ходили по улице, скрываясь под пестрыми зонтами. Учитель тяжело вздохнул и поправил очки. Он обратился к книге и продолжил вести урок, как ни в чем небывало, словно только что он не пытался усиленно выведать ответ на свой вопрос у самого заинтересованного в предмете ученика. — Мог бы и ответить, – тихо сказал Уен. – Ты же знаешь ответ. — Не хочу тратить на это время, – сказал Феликс и начал доставать из портфеля другой учебник. И не важно, что учитель еще до рассказывает свой предмет. Все равно звонок уже прозвенел. Начался урок математики. Тогда Феликс вновь увидел этого учителя. Он тяжело вздохнул. Математика – это язык, на котором говорят все точные науки. Человек есть дробь. Числитель – это, сравнительно с другими, достоинства человека; знаменатель – это оценка человеком самого себя. Увеличить свой числитель, свои достоинства, – не во власти человека, но всякий может уменьшить свой знаменатель, – свое мнение о самом себе, и этим уменьшением приблизиться к совершенству. С математикой у Феликса все, откровенно говоря, плохо.