сахар и специя

Она знает, что ненавидеть его должна. И ненавидит. Он ведь олицетворение всего того, что ей так противно. Начищенный до блеска комсомольский значок, идеально чистая водолазка и такой же наглаженный пиджачок — всё это, как и его речи, в которые он сам, кажется, не верит, вызывает у нее несомненное отторжение. Карьерист хуев. Но когда он помогает маленькой девочке донести тяжелый рюкзак в школу, отряхивает малыша-первоклассника от снега, в который тот умудрился упасть, или открывает для неё дверь — ненависть немного отходит на второй план, уступая место чему-то другому, Диана сама ещё не понимает, чему. Вот и сейчас, Коневич стоит перед их классом, вдохновенно толкая очередную речь о том, как важно не дать уличной преступности разрастись, что нужно бороться с ней всем вместе и бла-бла-бла. Диана слышала это все раз сто, поэтому уже даже не вслушивалась в слова Коневича, вместо этого бездумно раскрашивая ручкой поля своей тетради по математике и жуя клубничную жвачку. Клубничного в ней, правда, через пару минут интенсивного жевания осталось мало. Урок подходил к концу, да и Коневич уже закруглялся со своей пламенной речью, поэтому Диана, незаметно (как ей казалось) налепив жвачку под парту, начала собирать вещи, и через пять минут уже была в коридоре. Хотелось курить. — Надо её самостоятельно заставить все эти жвачки с парт соскребать… — Пробубнил себе под нос Денис. Сдержанно попрощавшись с учительницей и поблагодарив одиннадцатиклассников за внимание, он вышел из кабинета, ища Гафурову глазами. Коневич прекрасно понимал, что Диана Гафурова — не самая выгодная для него пассия. Она почти никогда не носила пионерский галстук, что уж говорить о значке, а если мать не успевала погладить школьную форму, то просто шла в школу в мятом фартуке, всем своим видом демонстрируя наплевательское отношение к символике партии. К идеологии она относилась примерно так же, в общем была индивидуалисткой до мозга костей. У комсомольца должна была быть другая жена: скромная, честная, со значком на синем платье в горошек и двумя детьми на руках. Все это он понимал и знал, но поделать с собой ничего не мог. Денис хотел такую жену, которая бы его из каждой командировки встречала в халатике и нижнем белье, которое он же ей из Чехословакии или Венгрии привез. И которую он бы летом в Батуми или в Юрмалу возил, и пил бы с ней вино ночами на безлюдных пляжах. Диана, почему-то, казалась ему именно такой. Гафурова тем временем направлялась в импровизированную курилку, на ходу шарясь в сумке в поисках сигарет и зажигалки. Обнаружив искомое на самом дне сумки, Диана уже засунула сигарету в рот, но, зажигалка, как назло, лишь защелкала, а пламя не загорелось. — Твою мать. — Выругалась она. — И что теперь делать? — И тебе доброе утро! — Вдруг послышался голос одного её знакомого. — Доброе утро, Маратка. Зажигалка есть? — Прямо спросила она. Марат был младшим братом её соседа, который сейчас служил в Афгане. Он её один раз спас от хулиганов, а она взамен пообещала присматривать, чтоб его младший брат не творил совсем уж дичь, пока тот на службе. Тот кивнул, протянув ей небольшое устройство. Гафурова закурила, вдыхая ядовитый дым и открывая книжку, которую читала уже неделю. Марат тоже закурил. — Слушай, Дианка, а ты не знаешь, что девчонке можно задарить? — Вдруг спросил Марат. — Ну, недорогое. У Адидаса-младшего появилась подружка. Какая прелесть. Подумала про себя Гафурова. Лишь бы самой девчонке это боком не вышло. Диана от шпаны любого калибра старалась держаться подальше. Она хоть и была человеком свободолюбивым, но прекрасно понимала, что абсолютный беспредел и вседозволенность ни к чему хорошему не приводят. — Цветочек можешь подарить. Или конфеты. — Предложила она, перелистывая страничку. — Или розочку с духами. Но это уже побогаче вариант. Марат уже хотел было ещё что-то спросить, как вдруг зашкерился за угол, многозначительно зыркнув на подругу и махнув головой в сторону выхода из школы. Убрав от лица книгу, она тут же выматерилась. — Ой, блять… — Вырвалось из её уст. Марат еле сдержал смех. — Иди отсюда, а то щас будешь речи Коневича выслушивать. — Пригрозила она Маратке. Тот без слов смылся, оставив соседку один на один с руководителем ОКОДа. Cпешно затушив окурок носком ботинка, Диана выпрямилась, смотря Денису в глаза так, будто ничего и не происходит. Позориться, так до последнего. — Диана, ну что же ты так? Курить — здоровью вредить. — Начал он, вставая аккурат напротив неё. — Ну что, опять к вам в центр? — Спросила она. — Будете нотации мне читать? — Опять ко мне в центр. — Утвердительно произнёс Коневич. — Буду тебе нотации читать. И давай уже на ты, а? Я ж тебя не сильно старше.

***

— Ну что, все еще не надумала к нам вступить? — Спросил Коневич. Они сидели в его кабинете друг напротив друга. Денис пил чай, а она просто сидела на стуле, прижимая к груди книгу, которую даже не подумала убрать в сумку. — Я? Ты смеешься? Чтоб я с Розочкой Богоудиновой тут чаи гоняла? Или плакатики рисовала? — Прыснула Диана. Коневич улыбнулся. В свете настольной лампы он даже смог рассмотреть название книги. «… государство и утопия». Первое слово он прочитать так и не смог. — А что это у тебя за книжка? — Спросил он. — Можно посмотреть? — «Анархия, государство и утопия». — Ответила она. — Нет конечно, чтоб ты её отобрал, как в прошлый раз? Денис лишь неодобрительно потряс кудрями, прямо как в прошлый раз, когда экспроприировал у неё «Лолиту» Набокова. Красивые у него кудри все же, подумала Диана, но тут же отогнала эти мысли прочь. — Анархия, анархия, анархия… — Словно мантру повторял Коневич, вдруг открыв один из ящиков стола и начав в нем копошиться. — Вот тебе анархия. Читай. С этими словами мужчина передал ей стопку каких-то бумаг, подшитых в чёрную папку. Это оказались дела всех малолетних хулиганов, живых и нет, с которыми имел дело ОКОД. — Это не анархия. — Сказала она, перелистывая страничку за страничкой. Коневич усмехнулся. — Анархия представляет собой добровольную конфедерацию независимых собраний граждан, самостоятельно управляющих своей жизнью и трудом на рабочем месте, в районе проживания. То, что ты мне щас показал — это не анархия. Это — пиздец. — Вынесла свой вердикт она, бросив том ОКОДовских дел на стол. Дурочка, подумал Коневич, резко вставая из-за стола. Такая домашняя девчонка в анархии и дня бы одна не продержалась. — Ну ты ведь хорошая девочка, Диана. Хорошо учишься, читаешь много. Откуда такие деструктивные идеи? — Спросил Коневич, медленно сокращая расстояние между собой и девушкой, пока не оказался стоящим к ней вплотную. Что-то внутри Дианы зашевелилось, когда он назвал ее хорошей девочкой. Руки Дениса в это время ловко подхватили её под ягодицы, усаживая девушку на длинный стол и прижимая к себе. Так было каждый раз, когда они оставались наедине: не проходило и двадцати минут, как руки его были где-то у неё на теле, а пальцы её в его густых кудрях. — Коневич… — Наконец-то прервала поцелуй она. У неё уже губы начинали болеть, да и усы его все же кололись. Терпимо, но не особо приятно. — Это в последний раз… Денис хохотнул, стягивая с себя свитер. — Ты в прошлый раз тоже так говорила. И в позапрошлый тоже. — С ухмылкой произнёс он, помогая ей снять платье с фартуком. Больше она ему ничего не сказала, лишь быстро стянула колготки, отправив их лежать в одной куче с его свитером и её формой. Коневич, прежде чем раздеться до конца, вытащил из кармана бумажный пакетик с изделием № 2 внутри. — Терпеть тебя не могу. И комсомол твой, и дружинников… — Начала она, пытаясь цепляться за медленно покидающие её остатки самообладания. — Товарищ Коневич. Последнее завело Коневича еще сильнее, и тот, стянув с себя серое нижнее белье, подошел к Диане вплотную, широко раздвинув ноги девушки. Вот сучка, знает ведь, как на него эти два слова из её уст действуют. Надев презерватив одним быстрым движением, Денис крепко взялся за бедро девушки и таким же быстрым движением вошел в неё. — Терпеть меня не можешь, а первый у тебя я был. — Напомнил Коневич, закидывая одну её ногу себе на плечо и начиная двигать бедрами. Секс у них всегда, кроме первого раза, был такой. Жесткий. И она всегда говорила, что это в последний раз. А он после этого всегда шел в аптеку и покупал презервативы. Она на его слова никак не отреагировала, лишь болезненно цепляясь за худощавую руку и смотря на него глазами, застеленными пеленой-поволокой не то всеиспепеляющей ненависти, не то щенячьего обожания. Она знает, что ей не должны нравиться ласки этого карьериста-конформиста, но поделать с собой ничего не может, жалко постанывает и просит ещё, пока он вколачивает её в стол. Коневич, тем временем, входит в неё ещё глубже, накрывая её губы поцелуем. Значит, он близко; он всегда так делает, когда вот-вот кончит. Отвечая на поцелуй, Диана чувствует, как пальцы его аккуратно надавливают на самую чувствительную точку её тела. Она тут же охает, хватаясь за его плечи и кончая первой, а потом обессилено выдыхая и запрокидывая голову назад. В висках все еще стучала кровь, а Коневич, так же тяжело выдохнув, упал ей на грудь. — А я же люблю тебя… — Как само собой разумеющееся произнёс Денис, вдыхая аромат её волос. От женщин в бюро ЦК пахло удушающе-пудровой «Красной Москвой», от его товарищей по ВЛКСМ женского пола в лучшем случае дегтярным мылом, а от Дианы пахло домашней выпечкой и сахарной пудрой. Её мать, кажется, работала в кондитерской. Коневич был большой любитель сладкого, и запах этот его манил сильнее, чем любые духи. Диана ничего не сказала, вместо ответного признания поглаживая комсомольца по кудрявой голове. Не отталкивает, думал Коневич. Значит тоже что-то чувствует, только не говорит. Через пару минут она ушла, оставив Дениса одного в его же кабинете, но это его не обижало. Он знал, что она вернется.