Прощение

Они расстались семь месяцев назад. Леви признавал свою вину в произошедшем, но лишь отчасти: он не считал, что был единственным, кто разрушил их отношения. Эрвин тоже хорошо постарался. Они расставались громко, с истерикой и криками, что соседи даже вызвали копов, думая, что кого-то убивают. Леви в ярости разбил любимую кружку Эрвина, которую сам же подарил в начале отношений, Эрвин в отместку порвал его любимую рубашку. Слишком много было выплеснуто боли, много дурных слов наговорено и дел сделано, а завершающим штрихом их истории стал грохот захлопнувшейся двери, когда Леви ушёл навсегда. Они расстались уже семь месяцев назад, но жизнь так и не вернулась в прежнее русло. Леви отдалился от их общей компании друзей, не желая играть в прятки с бывшим, ушёл в работу с головой: то ли чтобы накопить быстрее денег на покупку собственной квартиры, то ли чтобы усталость вытравливала все лишние мысли. Прошло достаточно времени, сменилось три сезона, но жизнь казалась кислой без любимого человека рядом. Без Эрвина. Хотя Леви даже самому себе в этом отказывался признаться: убеждал себя, что в действительности те отношения стали худшим периодом в сознательной жизни, просто катастрофой, а теперь так паршиво было именно из-за них. Леви всего лишь восстанавливался после токсичного расставания, а не тосковал по былому. Но это было искусным самообманом человека, который ненавидел заниматься самокопанием и искать истинные причины проблем. Они расстались целых семь месяцев назад, Леви сменил бейсболку на шапку и шарф, а шорты на шерстяные брюки, но теплее на душе не стало. Он винил в этом высокие цены на отопление и слишком снежную зиму, но выйдя в сочельник на улицу, чтобы купить подарок для матери в последний момент, он увидел сотни счастливых людей на празднично одетых улицах, среди которых ему места не нашлось. Гуляя по шумным магазинам в полном одиночестве, он неизбежно оказался один на один со своими мыслями и почему-то из мыслей этих никак не лез Эрвин. Скучать по отношениям, которые закончились на дурной ноте уже более полугода назад, было крайне тупо и бессмысленно, но почему-то теперь, когда мысли хоть ненадолго освободились от деловых задач, они сразу утекли в сторону того, чьё существование он пытался игнорировать. Он рассматривал украшения в витрине ювелирного магазина и думал о том, какое бы кольцо он подарил Эрвину, если бы сделал предложение. Он выбирал сумку, которая подошла бы его матери больше всего, а думал о том, что Эрвину наверняка надо было обновить портфель, вряд ли он сделал это сам — а ведь на момент расставания его уже был сильно потрёпан. Он проходил мимо магазинов с мужскими часами и представлял, как они бы смотрели на руке Эрвина, когда он лез бы в его штаны. Это сводило с ума. Единственный день за последнее время, который он освободил от работы, выводил его из равновесия. В итоге Леви сдался и решил отложить покупку с поездкой к маме на потом. Она простит его, хотя и скучает безумно, но Леви не простит себе слабость, одолевшую его в этот день. Вернувшись домой, он почувствовал такую сильную усталость, будто весь день бегал с совещания на совещание, поэтому снова сел за работу — только сосредоточившись на ней, он мог не думать лишнее. Рождество, как и свой день рождения, он не любил. Этот день никогда не приносил ничего хорошего с самого его детства, когда они с матерью жили в бедственном положении. Самое первое воспоминание Леви о Рождестве, это как их выгнал на улицу хозяин квартиры за неуплату аренды. Весь день Кушель провела с маленьким Леви на руках в поисках подработки, а ночью свернулась вокруг него калачиком, чтобы он не замёрз. На следующий день она снова искала работу, но безуспешно. От отчаяния она пошла домой к какому-то незнакомому мужчине неприятной наружности, лишь бы не проводить опять ночь на морозе. Они заперлись в одной из комнат, а Леви играл со своей единственной игрушкой — потрёпанной плюшевой обезьянкой. Так продолжалось какое-то время. Вскоре Кушель стала запирать его на ночь в комнате, которую она снимала в квартире с соседями-наркоманами, и уходить до утра. Леви запомнилось, как через несколько лет, когда она привычным образом ушла в сочельник, то наутро вернулась со страшными синяками и порезами, едва живая. Ещё неделю Леви, которому на тот момент было 8 лет, заботился о ней и лечил. Но Кушель очень старалась, она делала всё возможное, чтобы каждый год 25-го декабря давать своему малышу чуть больше, чем обычно. А Леви видел её страдания насквозь, несмотря на свой возраст. В 12 лет он сам пошёл на работу, чтобы помогать матери. В таком возрасте это было нелегально, так что он выполнял самую грязную и подпольную работу, часто зарплату в конверте ему задерживали или вообще не выдавали. В школу он ходил нечасто, но и там было не лучше — одноклассники его ненавидели и издевались. У Леви из близких была только мама, а у неё — только её сын. Так и продолжалось до окончания школы. Общими усилиями они смогли выбраться из бедности, и как только это стало возможным, Леви попросил Кушель бросить работу, особенно унижавшую достоинство, а оплату всех счетов взял на себя. С тех пор прошло 16 лет, и Леви был свободен от своего прошлого, оставив его там, где ему и место. Только Рождество служило напоминанием о том, с чего в детстве начались его скитания по самым злачным и жутким местам, столкновение с самыми падшими людьми. Помимо Леви и его матери об этом знал ещё только один человек. Единственный человек, который сумел превратить плохие воспоминания в новые, приятные. А теперь этого снова не было. Ложась спать в половину третьего ночи, когда на экране блокировки телефона уже светилось 25-е декабря, Леви с сожалением подумал, что проклятье этого праздника вернулось. Он снова один и никому не нужен в этом мире, кроме разве что мамы.

***

— Привет, — голос в трубке прозвучал тихо, словно говоривший был не уверен в том, что делает. Сегодня Леви решил позволить себе проваляться в постели весь день, как бы херово ему ни было потом, надеясь во сне убежать от реальности, но в час дня его разбудил звонок телефона. С трудом разлепив веки, Леви из-за звенящей в ушах головной боли не мог сфокусировать взгляд на имени и нажал «принять вызов» с надеждой, что разберётся по ходу дела, лишь бы ничего плохого, как это было раньше в этот проклятый день. Но одно слово знакомым до щемящего чувства в груди голосом сдуло морок сна с сознания. Сердце заколотилось в груди, дыхание перехватило. Он с великим трудом смог выдавить только хриплое спросонья «Привет». — В общем… Я не знаю, стоило ли звонить вообще... Если это неуместно, можешь сбросить звонок, — Эрвин замолчал на какое-то время, словно ожидая этого, но Леви внимательно вслушивался, жадно ловя каждое слово. — Хорошо… Леви, я не хочу, чтобы ты как-то не так понял мои намерения, но просто… Я знаю, что этот день для тебя тяжёлый, и в общем… если ты захочешь провести его вместе, я не буду против. Если у тебя уже есть планы, то извини за звонок. Повисла тишина. Леви судорожно сжимал трубку в пальцах, вслушиваясь в тишину и надеясь ещё услышать голос на том конце, но Эрвин ждал ответа. Наконец, Леви прокашлялся, чтобы вернуть голос в приемлемое состояние, и ответил: — Я буду очень благодарен тебе за это. Но… как же твоя семья, друзья? — Всё нормально, не беспокойся. Мы уже отпраздновали. — Понятно… — Ты ведь работал всю ночь, да? — осторожно спросил Эрвин. Казалось, он хотел ошибиться в своём предположении. Хотел услышать, что Леви встретил Рождество с друзьями или новым парнем, но это было бы ложью. А ложь однажды уже погубила их отношения, так что Леви честно признался: — Да. Ну не всю ночь, так… до трёх вроде бы. — Понятно. Напиши мне свой адрес, я приеду. — Спасибо, — Леви ответил тихо, и Эрвин, угукнув, сбросил звонок. Это было так странно. Леви в растерянности смотрел на журнал вызовов в своём телефоне и не верил, что там действительно был принятый звонок от Эрвина. В ушах шумело, головная боль обрушилась с новой силой. Это не имело никакого смысла. Они не обменялись ни словом после расставания, переблочили друг друга во всех соцсетях, ничто не намекало на то, что они когда-то ещё встретятся. Леви пропустил день рождения Эрвина, будто это был какой-то пустяк, и нагрузил себя новым проектом, а Эрвин… он позвонил. Ну и что, что Леви не любил свой день рождения, мало ли таких людей на свете. Разве это было поводом наступать на горло собственной гордости и звонить тому, кто разрушил всё прекрасное, что у них было? На месте Эрвина, Леви бы не простил себя и не сделал бы первый шаг. От этого было ещё тяжелее принять, что Эрвин уже не его. Он выключил телефон и закрыл глаза. Ему нужно было время, прежде чем предпринимать что-то дальше. Стоит ли вскрывать старую рану? Стоило ли так поступать с Эрвином? Возможно, им следовало бы просто сделать вид, что этого звонка не существовало вовсе? Но руки взволнованно дрожали от одной мысли, что стоит написать Леви свой адрес, Эрвин тут же приедет. Наверняка что-то привезёт — он никогда не приходил с пустыми руками. Да даже его одного будет вполне достаточно. Может, им это надо было — обсудить свои проблемы спокойно, когда пыл накопившихся обид угас за истечением срока важности. Леви был слаб. Особенно в свой день рождения, когда броня, наросшая с годами, ослабевала, и воспоминания ядовитым потоком накатывали вместе с чувством вины и мыслями о том, что не было бы никаких проблем у его матери, у Эрвина, у всех, кем он манипулировал и по чьим головам шёл, если бы только Леви не родился. И теперь он тайно нуждался в компании, которая бы разбавила этот рождественский яд мёдом или хотя бы водой. Леви открыл глаза и разблокировал телефон. Влажно липнущими к экрану пальцами написал нужный адрес и снова засомневался, когда палец замер над кнопкой «отправить». И в этот момент от Эрвина высветилось сообщение: «Тебе что-нибудь привезти?»

***

Ровно через два часа на всю небольшую квартирку Леви раздалась трель дверного звонка. За то время, что Эрвин добирался до места назначения, Леви привёл себя в порядок — видок сперва был изрядно помятым после необычайно длительного для него сна — и приготовил на обед пасту в сливочно-сырном соусе. Эрвину она нравилась. Посмотрев в глазок и удостоверившись, что это действительно был он, Леви вдруг занервничал. Все два часа он был занят приведением себя и своего жилища в идеальный, как ему казалось, порядок, что совсем забыл продумать, как себя вести и разговаривать с гостем. Глубоко вздохнув, чтобы хотя бы самую малость расслабиться, он открыл дверь. Эрвин. Некогда родной, а теперь совершенно чужой Эрвин. За семь месяцев он почти не изменился, но как будто выглядел более уставшим и напряжённым. Наверняка дело было в том, что он поздно лёг, а теперь приехал к своему бывшему. Эрвин был одет в классическое бежевое пальто и укутан синим шарфом. Шапку по-прежнему не носил. В руках он держал несколько пакетов, в которых что-то ярко переливалось. — Впустишь? Я тебе ёлочку принёс, — опустив приветствие, Эрвин неловко улыбнулся. — Что… как… — Леви вынырнул в холод коридора и с удивлением заметил метровую ёлочку, прислонённую к стене справа. — Зачем? — Я подумал, ты как всегда ничего не украсил, решил создать тебе небольшую атмосферу. Как он это всё дотащил вообще, оставалось загадкой. Конечно, Эрвин водил машину, но нести всё это добро на 11-й этаж, даже с учётом лифта, было той ещё задачкой. Леви забрал пакеты и отступил внутрь, чтобы Эрвин занёс пушистую зелёную гостью. Когда он уже снял верхнюю одежду, сбросил обувь и помыл руки, Эрвин пронёс дерево в гостиную, установил на крепёж, который оказался в одном из пакетов, и, сняв сетку, распушил ветки. Леви стоял поодаль, наблюдал, как Эрвин ловко управляется со всем, и ловил себя на мысли, что соскучился по этой домашней обстановке вдвоём. Даже после катастрофического расставания одно появление Эрвина на его пороге принесло тепло и уют. Это вызывало смешанные чувства от приятной ностальгии до зудящей злости на собственную зависимость от партнёра рядом, которую он не смог, видимо, побороть. — Хочешь помочь украсить? — Эрвин раскрыл другие пакеты и показал, что внутри были ёлочные игрушки и гирлянды. — Давай, — не успев подумать о том, что им придётся работать совсем рядом, согласился Леви. Ёлка приятно пахла зимним лесом. Она была совсем свежая и очаровательная, идеально устроилась на тумбе возле окна, за которым шёл снег. Удивительно, как Эрвину удалось найти такую красавицу в самое Рождество. Прикосновение иголок к пальцам, когда он развешивал игрушки, её аромат, запах одеколона Эрвина магически успокаивали Леви. Он быстро увлёкся процессом, мельком поглядывая на своего гостя. Он старался считать язык его тела, словно искал там подтверждение того, что тот сюда не хотел идти, но Эрвин выглядел вполне нормально и спокойно, он тоже кидал на него редкие взгляды, даже чуть улыбался уголками губ. Вдвоём они управились довольно быстро, и это было самое лучшее время в жизни Леви за последние полгода. Он словно ожил, хотя даже не замечал, в каком оцепенении находился до этого. Мышцы расслабились, сердце оттаяло, он забыл о работе и бытовых обязанностях и оказался в очень приятном моменте. Но блаженная нега прошла довольно быстро, когда они оба сели за стол, чтобы пообедать. Тишина вдруг стала тяготить, а разговор не клеился. Когда они наряжали ёлку, то изредка совещались, как сделать лучше, куда что повесить, разговаривали почти как прежде, но когда всё было сделано, а праздничные огни зажжены в гостиной, между ними снова разверзлась пропасть. — Спасибо, что пришёл, — тихо сказал Леви, ковыряя свою порцию. Аппетит пропал. — Мне было несложно. Кстати, очень вкусно, — Эрвин, напротив, уже умял почти всё. — Можешь и моё тоже съесть, аппетита почему-то нет, — Леви подвинул свою тарелку к нему, но Эрвин отказался. — Нет, поешь сам. Ты хоть завтракал? — Не-а. — Ну вот. Ешь. Леви снова посмотрел в свою тарелку, сердце защемило. Эрвин о нём заботился? На него вдруг обрушилась лавиной вина за собственные поступки и гордость, мешавшую не то, что помириться, но хотя бы извиниться. — Эрвин, я должен тебе кое-что сказать… Почувствовав перемену в атмосфере, Эрвин перебил его: — Не надо. Не стоит сейчас. Давай просто спокойно поедим. Он ответил твёрдо, но вежливо. Леви поднял взгляд на лицо напротив, и заметил, как тот посерьёзнел. — Я так виноват, — снова попробовал Леви, потому что он испытывал острую необходимость сказать именно сейчас то, что давило в груди, но Эрвин его остановил: — Я попросил, не надо. Я не хочу это обсуждать. У Леви сердце рухнуло в желудок. Эрвин ещё злился. Его рана была всё ещё свежа, а воспоминания болезненны. Он пришёл только потому, что жалел Леви, ведь так? Он не чувствовал больше к нему симпатии или сочувствия, только жалость по отношению к никчёмному Леви, который страдал от своего прошлого всю жизнь и не смог это перерасти. Так ему и надо было. Леви опустил голову и устало прикрыл глаза. Он заставил себя вспомнить то, о чём так старался забыть. Старался сделать вид, что ничего не было, и обвинить Эрвина во всех грехах, будто это не он лгал, глядя ему в глаза. Леви изменял Эрвину. Не один раз, не случайно, не по пьяни. Он не знал, почему так поступал, что им двигало. Порой казалось, что блядство было у него в крови. Он безумно любил свою маму, но не мог не помнить, чем она занималась. И почему-то Леви возбуждал этот распутный образ жизни, нравились отношения без обязательств, секс с незнакомцами, пока он не встретил Эрвина. Эрвин стал самым стабильным в его жизни на целых три года, и Леви даже стал меняться, пока не сорвался. Это было какой-то игрой «поймай меня, если сможешь». Ему нравился тот риск, когда с утра он отсасывал Эрвину перед завтраком, во время обеда трахал коллегу, а вечером снова подставлялся Эрвину. Ему нравился адреналин, который выплёскивался всякий раз, когда тот почти узнавал правду. Но однажды он действительно узнал её. И обстоятельства были самыми подлыми и жестокими, которые только можно было представить. Эрвин собирался сделать предложение Леви в ресторане — точно собирался, он уже достал тогда аккуратную коробочку из чёрного бархата. А Леви собирался согласиться. Конечно, он хотел этого. Как вдруг его узнал один из посетителей ресторана. Тот, с кем он спал и бросил всего несколько месяцев назад, и он прямо в лицо рассказал всё Эрвину. Понятно, что парень был тоже зол, но Эрвин… совершенно потерян. Разрушен, сломлен. В тот день он ничего не сказал, не закатил истерику, это всё случится потом. В тот день они даже легли в одну постель. Но впервые Леви услышал, как Эрвин плачет и даже не смел к нему прикоснуться. — Леви, поешь, — снова ставший мягким голос Эрвина вернул его в реальность, но когда их взгляды пересеклись, он нахмурился. — Что с тобой? — Тебе, наверное, лучше уйти, — ответил Леви. — Я очень-очень благодарен за то, что ты нашёл время на меня, но ты не должен был. Тебе следовало давно уже вычеркнуть меня из своей жизни. Эрвин, почему ты вообще здесь? — голос предательски сорвался на последнем вопросе, и Леви умолк. Эрвин отвёл взгляд. Глотнул чаю, который стоял перед ним, глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Облизал губы. — Я не знаю, мне просто захотелось. — Ты скучаешь по мне? — вдруг догадался Леви. Эрвин лихорадочно вскинул взгляд. Кончики ушей вспыхнули, в глазах мелькнул странный блеск, выдававший правду. Но сам он промолчал. — Я не понимаю, почему? — Леви спросил с долей отчаяния. — Ты должен меня ненавидеть. Эрвин покачал головой. — Чувства странная штука. — Ты достоин лучшего. — Я знаю. Я знаю, что достоин лучшего, но… Возможно, ты прав, и я зря пришёл. — Ты уйдёшь? — Леви спросил упавшим голосом, будто это не он меньше минуты назад сам просил его уйти. — Если ты так этого хочешь, — но голос Эрвина тоже выдавал с головой его нежелание уходить. Леви тихо признался: — На самом деле не хочу. Уголки губ Эрвина дрогнули, и он понимающе кивнул. В желудке вдруг образовалась зияющая пустота, и Леви всё-таки накрутил немного остывших макарон и сьел их. Полегчало. И ещё немного… На него напал жуткий голод, и он прикончил свою порцию под внимательным взглядом Эрвина, тайно обдумывая, что же сказать дальше, чтобы не испортить день и не устроить новый скандал. — Я рад, что ты поел, — сказал Эрвин, когда Леви отнёс пустые тарелки в раковину и снова сел напротив него. — Да, я тоже. Они замолчали. Это было странно. Их взгляды блуждали в поисках того, за что бы зацепиться и периодически пересекались. Но даже когда Леви отводил взгляд, он краем глаза любовался Эрвином. Хотелось к нему прикоснуться. Провести пальцами по точёным контурам лица. Но он не имел права. Неожиданно первым тишину прервал Эрвин: — Ханджи беспокоится о тебе. Она говорит, ты игнорируешь её сообщения. — Мм… да, так вышло… Можешь сказать, чтобы не волновалась. Я в порядке. — Скажи ей сам. — Я постараюсь… — Леви отпил чай и усмехнулся. — На самом деле, я думал, все ненавидят меня за то, что я сделал с тобой. Эрвин побледнел, сжал кулаки. — Я тоже был в этом виноват. — Ты серьёзно? Эрвин, это я всё испортил, я подвёл тебя. — А я тебя, — парировал он. — Не пытайся оправдать мои измены, я был ужасным партнёром, — ответил Леви с сожалением. — То, что я наговорил тебе о твоей вине, полная чушь. — На самом деле не чушь, — медленно ответил Эрвин, — люди не изменяют в счастливых отношениях. Я должен был заметить, что что-то не так. — Это «что-то» — я, Эрвин, — Леви ответил с горечью. Ему было больно это признавать вслух — впервые с их расставания. Он отчаянно уходил в работу, игнорируя правду о том, что разрушило их отношения. Он цеплялся за мысль, что Эрвин тоже совершал ошибки, недостаточно уделял ему внимания, не понимал глубины его травмы, но всё ерунда. Эрвин был самым лучшим парнем, с ним было безопасно и комфортно, а Леви к этому комфорту попросту не привык. Он был ему чужд. — Ты правда меня обидел своим предательством, — тихо сказал Эрвин. — Но я и сам не замечал очевидного и не пытался с тобой поговорить. У меня ушло много времени, чтобы понять, что просто факта наличия наших отношений мало. Что тебе нужно гораздо больше внимания и понимания. Я больше не злюсь на тебя, Леви. — А надо! Ты должен злиться! — Леви вскочил со стула, его словно обожгли слова Эрвина. Он отступил назад и впился ногтями в кожу головы, зажмурившись. Старался успокоиться и привести мысли в порядок. — Это было ошибкой, ты не должен был приходить. Я все семь месяцев вообще не думал о тебе, когда как ты, очевидно, — только это и делал, если сумел вывернуть так факты, — он в отчаянии посмотрел на Эрвина, который растерялся от внезапной вспышки. — Мне жаль, мне так жаль, что я подвёл тебя, Эрвин. Мне так жаль, — его голос сорвался, и слёзы неконтролируемо потекли по щекам. Эрвин тут же вышел из-за стола и подошёл к нему. Колебался с мгновение, решаясь, и всё-таки прижал Леви к себе. — Тише, тише, мы найдём выход, — прошептал он и погладил его по спине. Леви прорвало. Он даже в детстве мало плакал. Быстро познал, что слезами делу не поможешь, а во взрослом возрасте слёзные железы словно вообще забыли, как работать. Но теперь, когда Эрвин весь такой большой, тёплый и понимающий, когда за окном морозный декабрь, а на душе слякоть, его защита треснула. Уткнувшись в мускулистую грудь, вцепившись пальцами в рубашку на спине Эрвина, он плакал и судорожными рывками вдыхал запах его одеколона. Такого родного, привычного. Эрвин пах домом больше, чем квартира, которую он снимал уже много месяцев. Эрвин гладил его по волосам и продолжал говорить бессмыслицу вроде «всё хорошо», «ничего страшного», «я рядом». Я рядом. — Почему ты такой, почему после всего… — Леви всхлипнул и отстранился, Эрвин мягко обнял его лицо ладонями и вытер влагу с щёк, — почему ты рядом? — Давай присядем? — вместо ответа предложил Эрвин. Леви кивнул. Они устроились на диване — Леви забился в угол с ногами, Эрвин сел рядом. — Послушай, я вижу, как ты сожалеешь, и я знаю, что это искренне. Тебе не надо было этого говорить даже, я всё понял, зайдя только в твой дом. Хотя ты пытался привести всё в порядок, и даже приготовил обед — спасибо за это — но всё это, — он обвёл рукой квартиру, — это не твоё. И ты словно не здесь. Словно лишь тень. Ты очень устал и измотал себя, и понятно, что ты несчастлив. — И что? Я же заслужил это, — Леви не понимал, к чему тот клонит. — Я говорю о том, что ты не такой на самом деле, Леви. Ты не изменщик. Я не знаю, что спровоцировало тебя так поступать, но если всё прекратилось после нашего расставания, значит, проблема была не только в тебе. Леви удивлённо расширил глаза. Погодите-ка… В груди странно опустело. Он отчаянно пытался вспомнить, когда был в интимной близости с кем-то за эти семь месяцев, и ничего. Пустота. Эрвин правильно считал выражение его лица и продолжил. — Похоже, что я прав, да? — Может, мне нравится причинять боль тому, кто меня любит? — опасливо спросил Леви. От этой мысли страшно херило. Эрвин покачал головой. — Нет, это не так. Ты не садист. — А если ты просто плохо меня знаешь? Эрвин… зачем ты всё-таки пришёл? — осторожно спросил Леви. — Дело ведь не только в том, что я ненавижу день рождения. — Я думал закончить своё предложение. Но сначала мне нужно было увидеть тебя, и понять, нужно ли это нам. — Что?.. Какое предложение? — Когда нас прервали. Тогда, в ресторане. — Что… — Леви не понимал. — Что ты имеешь в виду… Нет! — воскликнул резко, когда Эрвин потянулся к своему карману. — Не смей, умоляю. Найди себе того, кто тебя полюбит и не ранит больше, Эрвин. Прошу. — Это ты, — спокойно ответил он, — ты меня любишь и не ранишь больше. Несмотря на протесты Леви он всё-таки вынул маленькую бархатную коробочку из кармана. Леви сломался. Глаза опять защипало, и он посмотрел на потолок, лишь бы не видеть, что творилось перед ним. Сжал кулаки, стараясь сохранить самообладание. Его потряхивало. — Спокойно, — мягко сказал Эрвин и подхватил его подбородок, — посмотри на меня, пожалуйста. Леви с трудом повиновался. — Давай договоримся так. Это, — он вложил коробочку в руку Леви, — будет у тебя. Но откроешь ты её только тогда, когда будешь сам готов перейти к следующему шагу, хорошо? Если не будешь готов никогда, она просто останется у тебя. Делай с ней, что хочешь. Я покупал его для тебя, Леви. Я не собираюсь его сдавать, продавать или передаривать, оно твоё. Но не волнуйся сейчас об этом. Пока мы просто познакомимся заново и постараемся быть более открытыми друг с другом, идёт? — Эрвин, это… это неправильно. Это нечестно. Всё нутро Леви стремилось к Эрвину. Сердце колотилось, кожа горела в местах, где он к ней прикасался. Леви подавался вперёд и искал большей близости, хотя в мозгу бешено билась мысль, что это неправильно, нелогично, что он должен отказаться от всего, вернуть кольцо Эрвину и попросить его уйти. Ради его же блага. — Это моё решение. Просто скажи, согласен ты попробовать сначала или нет. — Я… — Леви взволнованно кусал губы. — А если я снова начну… — он не смог выговорить слово «изменять», настолько противно вдруг стало от себя. — Тогда скажи мне, хорошо? Сразу скажи, что ты с кем-то общаешься и тебя посещают неправильные мысли. Мы разберёмся, ладно? — Прости меня, Эрвин, — Леви сжал в руке коробочку и набрался смелости, чтобы посмотреть ему в глаза. — За то, каким дерьмовым парнем я был, за то, сколько раз тебя обманывал, за то, что был неверен, за то, что причинил тебе столько боли, — Эрвин внимательно его слушал, бережно накрыв ладонями кулак, в котором пряталось кольцо. У Леви сердце из груди выпрыгивало, горячие эмоции лились через край, прорвавшись, наконец, сквозь ледяную стену, возведённую им собственноручно. Казалось, он вот-вот потеряет сознание от мощи накативших чувств, но тёплое касание Эрвина успокаивало, заземляло и позволяло продолжать говорить. — Я знаю, что мне трудно будет вернуть твоё доверие, знаю, что ты сомневаешься в своём выборе, — Эрвин было собирался возразить, но Леви его остановил, рукой прикрыв губы, и тут сам смутился этому жесту и отдёрнул её. — Не спорь, пожалуйста, сколько бы ты ни обдумывал это решение, простить предательство сложно, если вообще возможно. Но я стану лучше. Я буду очень стараться. Сделаю всё, что попросишь… Я знаю, ты давно советовал пойти на психотерапию, а я лишь отмахивался, но я попробую, ладно? Я надеюсь, однажды у тебя не останется ни зерна сомнения во мне. Когда Леви закончил говорить, Эрвин выждал несколько секунд, чтобы убедиться, что он больше ничего не добавит, и сказал: — Спасибо за твою честность, Леви. Для тебя тоже всё было очень непросто, и я ценю твоё стремление к работе над собой. Иди сюда, — он ловко уронил Леви в свои объятия и прижал к себе. Эрвин пах своим пряным одеколоном, который подарил ему Леви на прошлое Рождество, хвоей, стиральным порошком и дезодорантом. Эрвин пах собой. Он согревал и дарил покой. Сердце размеренно билось возле уха Леви — он до сего момента даже не осознавал, как сильно скучал по этому звуку. Леви прикрыл глаза и прислушался. Это сердце выдержало боль предательства и расставания, собралось из осколков снова в мягкое и живое, закалилось и осмелело, чтобы дать разбитому сердцу Леви второй шанс. Это сердце стоит беречь. Его нельзя снова ранить, нельзя, чтобы оно в панике забилось от горечи разочарования. Леви прижался губами к рубашке на его груди там, где билось смелое сердце, мысленно вымаливая у него прощение.