Christmas is here

      В трескучую зиму Мондштадт преображался особенно сильно: начиная от сочных зелёных лугов и заканчивая верхушками цветочных хребтов стелил на свои земли белоснежные ковры, строил плотные сугробы, впускал в ущелья ледяную вьюгу, рисовал на окнах иней и шептал сказки в глубокой метельной ночи. Жителям в эту пору приходилось утеплять не только себя, кутаясь в тёплые пуховки и повязывая шнурки на высоких шерстяных сапогах, но и дома, затапливая вечерами печь. Чем сильнее становились морозы, сгущались тучи, завывали ветра, тем чаще люди собирались в кругу семьи и проводили время вместе за долгими разговорами, играми и уютными посиделками, прячась от ненастной погоды в своих берлогах. Время, казалось, в такие моменты застывало, позволяя насладиться им вдоволь, выдохнуть скопившийся на душе груз, переродиться и ощутить реальность настоящего. Однако, несмотря на то, что город затихал и впадал в своеобразную спячку вплоть до первых нежных подснежников, всё также денно и нощно бдели рыцари Ордо Фавониус, стучали молот и наковальня Варки, шипели сковородки ресторана «Хороший охотник» и звенели стаканы с высокоградусными напитками в таверне «Доля ангелов». Так незаметно пролетал первый месяц зимы. А к концу декабря на улочки вылезали торговцы с мешочками трав от болезней, зельями от лихорадки, горячительным чаем и сладкими угощениями. На площади появлялись мерцающие гирлянды, подле статуи архонта устанавливали огромную ель, украшать которую приходили все. Вокруг фонтана кружили дети, играя в пятнашки и ловя на языки снежинки, молодые родители распивали чай или кофе, пожилые занимали скамейки, наблюдая за тем, как в эти волшебные дни все становились дружнее и роднее. В канун Нового года, в эти гарцующие минуты, забывались проблемы, ненастья, грусти и печали. Не вспоминали об обидах, ссорах и ненависти. Только искренне сцепляли ладони и молились о счастливом настоящем и будущем. Каждый искал радость момента и пытался урвать свой рай. Каждый из всех — без исключения. Кэйа тоже старался. Изо всех сил, как мог, как умел, как было это возможно, как даровали небеса: тянул робкую, тихую — в обычные дни непохожую на него — улыбку, когда в это субботнее пасмурное утро в его кабинет ворвалась Кли. Как всегда ярко и громко выбила дверь с крошечной ноги, пробежала по ковру и подлезла под руку, устраиваясь на коленях и прижимаясь к груди. Заглянула своими глазами цвета огненного рассвета в его стальные вечно молчаливые льды, непоседливо захихикала, потянула ворот рабочей рубахи, нетерпеливо сдвинула бровки и требовательно начала: — Братик. Так она обращалась только к двум взрослым: Альбедо, что приходил за ней к обеду и уносил её уже сонную домой, и Кэйю, с которым она любила проводить время и устраивать шалости и пакости. Ведь дядя Кэйа всегда, всегда прикроет и защитит. — Кли, — вторил её тону капитан кавалерии, кладя ладонь на хрупкую спинку и мягко поглаживая. Кэйа любил её, как если бы отец любил свою дочь, видел в ней принцессу и желал подарить весь мир. В дни, когда серость и тяжесть бремени становились невозможными, он искал в ней спасение, отдушину и оазис, где прятался до конца черноты, пережидал бури. — Почему ты опять тут? «Тут» — Ордо Фавониус, куда Кэйа пришёл в этот новогодний рассвет, налил кофе и устроился в кресле, забрав целую стопку бумаг у Джинн, такой же работяги, не нашедшей жизнь вне стен своей должности. И казалось кощунством позволить ей одной разбираться со всеми формальностями в этот прекрасный день. — Помогаю Джинн, — урчал внутренний кот Кэйи, устроившего подбородок на светлой макушке девочки. — Не волнуйся, я не забыл, что мы с тобой сегодня будем готовить печенья. Ребёнок в его руках только прижался сильнее, и Кэйа растрогался, крепко обнимая её и целуя в мягкие щёки. Таким по-отцовски ласковым, настоящим видели лишь несколько человек, и Джинн, без стука заглянувшая к нему спустя часы, была одной из них. — Я так и знала, что найду вас здесь, — магистр шире открыла дверь, и Кэйа увидел за ней Лизу. — Время уже почти пять вечера, ну-ка, заканчивай тут свои почеркушки с ехидными подписями и собирайся — будем праздновать все вместе. Кли, как любое дитя, влюблённое в праздники и подарки, сразу потянула его за собой, и Кэйе не оставалось ничего, кроме как отложить работу, одеться, запаковать малышку в тёплое и последовать за женщинами. — Будем наливать чего-нибудь крепкого? — Лиза поправляла длинный фиолетовый шарф, так и норовящий сорваться вместе с ветром, прятала руки в перчатках и морщилась от порывов ветра. Ведьма не любила холод, не переносила морозы. — Бессовестная, — беззлобно хмыкнул магистр, боднув подругу локтем. Та только бархатно рассмеялась. Джинн, никогда не забывавшая о работе, на радость была расслаблена и спокойна, шла неторопливо, и словно по-новому смотрела на город, будь что ледяные фигурки, будь то игрушки на ёлке, мимо которой они проходили. Кли бежала вперёд, оббегая задорное дерево, и взвизгнула, стоило цепким рукам капитана схватить её за нос и пощекотать бока. Унеслась крохотным красным огоньком в таверну, а Кэйа, догоняя, вдруг замедлился. Обернулся неуверенно, ловя на себе две пары внимательных глаз, кивнул своим мыслям и направился следом. По белому настилу оставались отпечатки маленьких и больших сапог. В Новый год, когда проблем целый чан и ложка, часто говорят «будь что будет», ведь в каждом заложена вера в лучшее. И что-то да обязательно образуется. В таверне стояла духота из-за работающей печи, пахло пряными блюдами и всецелым ожиданием чуда. — А где мы будем делать печенья? — Кли подняла к нему голову, дёрнув подол дублёнки. Кэйа опустился на колени, чтобы помочь ей раздеться, и собрался было уже ответить, как за спиной раздался знакомый голос, вызвав целый табун мурашек. — На кухне, там свободна одна печь. Джинн с Лизой заулыбались, здороваясь с хозяином таверны, а Кли вдруг смущённо опустила глазки. Кэйа про себя отметил, что Новый год — это время для принятия неизбежности. Если у других она была своя, то его собственная имела красные волосы, носила чёрное одеяние и хранила подолгу молчание так, что забывалось звучание голоса, стиралось воспоминание его тембра и оттенок озвучиваемых слов. — Привет, — он поднялся, оказываясь на одном уровне со своим принятием, и по-детски, совершенно наивно охнул: на голове Дилюка покоились заячьи ушки, ободок которых держал копну густых алых волос. Улыбка, которую Кэйа показывал только Кли, сама собой расползлась по лицу, вгоняя человека напротив в смущение. — Заяц? Удержаться от комментария было невозможно, и Кэйа, наверное, ожидал презрения или осуждения, как обычно, но получил неловкий смешок и растерялся совсем сильно — Дилюк так давно не дарил ему подобные улыбки, что он и вовсе забыл, каково это видеть улыбающегося брата. В груди разлилось тепло, хромая душа потянулась за этим светом. — Провожаю всех зайцев этого года? — в его голосе прозвучала вопросительная нота, как и в приподнявшихся бровях, что затем хмуро сдвинулись, и Кэйа знал, что эта хмурь просто напускная игра, — очевидно же. Язвить он пытался, вы только посмотрите, а, какой наглец! Кэйа очень неожиданно ощутил желание рассмеяться в голос, но позволил себе по-доброму — насколько это было возможно его лисьей внешности — фыркнуть. — Дракону бы понравился такой зайчик на ужин. Фраза пронеслась сквозь короткое между ними расстояние и оглушительно лопнула в голове Дилюка, мгновенно заалевшего щеками, потому он решил спрятаться скорее от всей этой пакости — ну куда же без этого — на баре. Девочка глядела на них, всё также держась за грубую плотную ткань, а потом потянула капитана к себе: — Дядя Дилюк был бы самым красивым зайчиком, — шепнула в самое ушко, а потом спрятала лицо у него на плече. — Только не говори ему! — Не скажу, — кивнул Кэйа, быстро оглядев этого огромного зайца, трусливо зарывшегося в приготовления коктейлей. Весь первый этаж гудел от количества людей — самых близких друг другу по кругу, — пришедших праздновать в это место. Изо всех углов раздавался смех, были слышны звонкие голоса, ребята носились с этажа на этаж, пританцовывали, показывали свои наряды и прятали случайно найденные подарки. Время неуступчиво шло к колоколам, за окнами стремительно развеивалась ночная мгла, а на небе потихоньку зажигались звёзды. Там, наверху, тоже кто-то праздновал. Ближе к девяти столы были сдвинуты в один большой, окропилась вычурная красная скатерть, а на неё — зелёные салфетки, и блюдца золотые, такие, как сокровища, ведь драконы любят всё сверкающее. Вредные чешуйчатые сороки. На кухне уже ничего не варилось, вся еда была готова в больших количествах и томилась в чанах, и только Кэйа с Кли, обляпанные в муке, возились с тестом и попеременно чихали от рассыпавшейся корицы. — А если им не понравится? — Кли опустила ручки, грустно посмотрев на кривую фигурку имбирного оленя. — Понравится, не волнуйся, — он оставил поцелуй на взъерошенной за прошедшие часы макушке. — Мне же понравилось в прошлый раз. — А потом ты пил зелья от желудка, — она надула щёки, и Кэйа поспешил: — У меня болел желудок, потому что я переел очень много жирного. Кли недоверчиво покосилась, но улыбнулась: — Ладно. Тогда в этот раз ешь меньше жирного. — Ему бы меньше вина пить, а не жирного есть, — раздалось вредно справа, и Кэйа обернулся, первым делом видя белоснежные ушки, и только потом их обладателя. Красные глаза осмотрели островок, прошлись по маленьким пальчикам, усердно вылепляющих какую-то фигурку, остановились на смуглом остром лице. — Помочь? Внутри капитана взорвались фейерверки отчаяния, заныла бездонная пустота и подозрительно подобралась искалеченная душа. Она вся тянулась к этому человеку, но так сильно боялась разбиться окончательно. — Вообще-то я пил виноградный сок, — деловито насупился Кэйа, и Кли, как котёнок, подняла к нему голову. — Не прибалтывай. В прошлое Рождество они не обменивались приветствиями, не становились так близко к друг другу, не говорили — напряжение между ними было ощутимым, казалось даже, что мелкими змейками сверкает. Не были врагами, ведь заботились втихомолку, исподволь, боязно. Просто как будто заново учились общаться спустя сожжённые мосты, выстроенные стены. Сейчас было так легко, но так странно одновременно: если бы Кэйа взял его за руку, то никто бы не отпрянул, не укусил, не зашипел, не прогнал, однако поглядели бы непонимающе, стыдливо, непривычно скромно. Принятие неизбежного это всегда больно, и Кэйа, тихо роняя «да, пожалуйста, помоги», потому что в готовке абсолютно ничего не смыслил, принял. Со всеми острыми концами. Со всем, что было, есть и будет. На кухне их всего трое. Кли сидела между ними, строя армию имбирных фигурок, Дилюк лепил их, а Кэйа… А Кэйа не мог насытиться чужим — самым родным — присутствием. Не мог налюбоваться им, впитывая в себя каждое его движение, редкие короткие фразы, смешки, вздохи и такие же робкие переглядки. Вокруг — бардак и шум, но существовали только они. В своём маленьком мире, как семья, как дом и быт, как вечность, разделённая между ними. В какой-то момент Кли, устав сидеть на одном месте долгое время, оставила их наедине и ускользнула в основное помещение, где с радостными воплями принялась играть в салочки с Беннетом, до этого уронившего с небольшой ёлки игрушки. На мгновение Кэйа представил, что остался в одной клетке с диким зверем, готовым его съесть, но эти ушки, ох, и кто тут ещё добыча для дракона? — Ты сейчас во мне дыру прожжёшь, — капитан кавалерии вздрогнул, когда на него обратили внимание, посмотрели прямо и настолько мягко, так сладко и до жути не по-настоящему, что сердце жалобно проскулило. В памяти от этого вспыхнуло жёлтое поле, сочное яркое лето и два мальчика, резвящихся в пшенице. Маленький Дилюк никогда не терял возможности улыбаться ему, а, повзрослев, забрал каждую. И в это мгновенье всё было нереальным. — Я… — по щекам прошёл жар, смущение начало топить вместе с головой, и Кэйа беспомощно забарахтался в этом океане, грозясь утонуть. — Я… Наверное, Кэйа хотел бы разом рассказать обо всём, о скопившемся сожалении, сожженных слёзах, разочарованных ожиданиях и бесконечных надеждах. Наверное, Дилюк собирался сказать «я знаю», прочитав в чужом взгляде целую выстраданную эпоху. Но ни один из них не успел — дверь распахнулась резко, в кухню ввалились друзья, закричали, что время идёт, а их всё нет, впихнули печенья в печь, утащили в несколько рук двух запоздалых братьев за стол, вручили бокалы и загремели тосты. Новый год он всегда такой: отчасти тягучий, растянутый как ириска, а отчасти сумбурный, петляющий как вихрь, уносится в прошлое, несмотря на то, что только приходит — успевай ловить его, сжимая пальцами бокал с полуденной смертью и слушая наставления Джинн. Колокола пробили двенадцать вместе со смехом Венти, глядевшего на всех хитрыми, лукавыми глазами, словно этот бродяжка в смешной одежде знал нечто большее и мог рассказать целую историю, пролистать которую потребуется самая длинная ночь в году. В эти сказочные секунды хотелось кричать от счастья, ведь внутри не хватало места, чтобы уместить всё. Хотелось сотворить нечто безумное, нечто, что навсегда останется на пожелтевшем листе альбома. И безумие это, такое близкое Кэйе, настало после вручения подарков, когда в таверне разом опустело: все вышли пускать огни в небо и растворяться в смехе. Дилюк задержался у бара, пытаясь застегнуть пуговицы длинного пальто, а Кэйа не смог пройти мимо. Остановился, небрежно запахивая свою меховую дублёнку, уставился на бледные длинные пальцы без перчаток, усердно пытавшихся попасть пуговичкой в петлю. — Дай помогу, — произнёс он охрипшим голосом и потянулся к проблеме. И стрела проткнула его насквозь. Касаться горячей кожи Дилюка собственными голыми пальцами — сродни виселицы, прыжка в жерло вулкана. В грудине опасно затрещали рёбра. Бледные руки не отпряли в испуге или отвращении, ненависти или непринятии. Они просто… обхватили поверх, накрыв собой. Как когда-то давно обещая «я рядом», «я навсегда». Это всё было неправдой, наверное, но Кэйа не знал, что ему делать — ринуться в этот огонь или сбежать, забрав с собой весь дух волшебства? Давно ещё, когда они были совсем маленькими, Дилюк любил бросаться громкими словами и обещаниями, которые не смог пронести с собой во взрослую жизнь и просто грубо замолчал, а Кэйа слушал, слушал всегда внимательно, внимал так сильно, как мог. И Кэйа внял ему настолько, что в настоящей тишине, опустившейся вокруг них, услышал чужое сердце. Услышал то, как оно сбивчиво извинялось, смеялось, плакало, тянулось к нему, невпопад рассказывало о приключениях, о боли, о потерях, о новом, о старом, о вечном, о личном — он услышал его, а потом Кэйа утонул. Он шагнул в эту отдаляющую их пропасть, боясь встретить зияющую пустоту, но столкнулся с теплом чужого тела и стукнулся лбом о лоб напротив. А потом — груз с плеч спал, он вдохнул так глубоко, что чуть не задохнулся, уткнулся в шею, вдохнул любимый запах и сжал в своих руках. В ушко очень тихо сказали «прости», а затем «спасибо», и ещё через пару секунд добавили «всё хорошо». Кэйа зажмурился, вдавливая пальцы в широкую спину, боясь потерять это. Маленький любопытный котёнок, потерявший одного из своих старших братьев в толпе, заглянул внутрь и улыбнулся. Кли аккуратно прикрыла за собой дверь — снова — и побежала к Альбедо, подхватившего её на руки. Она обняла его крепко-крепко и муркнула: — С Новым годом!