Жизнь и смерть Миллисент Булстроуд

Она никогда не была красивой, но с узкими кистями и стопами, с тонкими чертами лица и светлой кожей ее часто называли изящной и словно сошедшей с картин эпохи ренессанса. Одного взгляда на руку, смуглую и широкую в кости, было достаточно для паники и осознания, что тело совершенно не ее, чужое и непривычное, оно даже двигалось немного не так, как задумывалось изначально. Вместо плавного жеста вверх был тяжелый взмах, годящийся лишь мух отгонять, вместо аккуратного касания носочек о пол тяжелый удар босыми пятками по скрипящим половицам. Осознание, что она сейчас сидит на старой, пахнущей пылью и чем-то мускусным кровати, в нелепой ночнушке с кучей оборок и перекрутившимися на бедрах панталонами, болезненно впившимися в кожу, пришло абсолютно неожиданно. Комната была совершенно пустой и какой-то заброшенной, в полу, освещаемом лишь лунным светом из окна, тут и там зияли темные провалы, так и ждущие, пока беззащитная нога соскользнет в один из них и в судорожной попытке спастись обдерет всю кожу в кровь о неровные деревянные края. Одна кровать с тяжелым, на первый взгляд даже дорогим бархатным балдахином совершенно нелепо смотрелась в самом центре этой комнаты, полностью отбирая внимание у тяжелого стола и колченогой табуретки возле низенького то ли шкафа, то ли комода. Но морально добили ее почему-то нитки, обычный шерстяной клубок с вязальными спицами, гордо лежащий на столе. Стоило ей полностью встать на ноги, слегка покачнувшись от странной ватности тела и едва не упав, как тишину разрушил новый звук: задетая рукой, с тяжелых простынь скатилась бутылка, разбрызгивая свое содержимое вместе с крошками стекла по всему полу и голым ногам, тяжелый запах спирта ударил в нос, разразился кашлем при попытке сделать вдох. Виски, коньяк, самогон? Она никогда не пила ничего страшнее бокала шампанского на праздник и просто сходу определить не могла, но только сравнив размер ступней с оставшимся целым горлышком бутылки, ужаснулась окончательно. Крошечные аккуратные пальчики, покрытые мерцающими в странно ярком лунном свете каплями, со слишком отросшими ногтями, неприятно впивающимися в кожу при каждом вдохе, определенно принадлежали ребенку. Сделать шаг было страшно, даже не столько из-за неожиданных провалов и осколков, как от понимания, что все вокруг слишком реально для страшного сна и стоит двинуться хоть на миллиметр, как это тяжелое испуганное дыхание станет ее, как щурящиеся в полутьме слезящиеся глаза будут принадлежать ей, как... Отрицать все было глупо, еще глупее было продолжать стоять вот так, голыми ногами на ледяном полу и вдыхать пары алкоголя, от которого уже ощутимо кружилась голова. Прислушавшись, она смогла расслышать странное порыкивание где-то вне этой комнаты, что ее мозг с небольшой задержкой расшифровал как храп мамы, на миг она даже решила пойти туда, но волна страха и детского, не прикрытого лицемерием и фантазией отчаяния остановили невольный порыв. Это тело боялось маму, как огня, было готово хоть плясать на углях, но не войти в ее комнату, тем более ночью. Приложив крошечную ладошку на быстро, как у загнанного кролика, бьющееся сердце, она тяжело выдохнула, невольно отмечая странный полухрип-полувсхлип, вырвавшийся вместе с воздухом. Легкие, до этого бывшие такими же ватными и словно не принадлежавшими ей, обожгло огнем. Не могло же это тело умереть перед ее появлением, что этот вдох оказался первым? Эта мысль была отброшена сразу же, вместе с запахом спирта - не будь у нее дыхания, не было бы и обоняния. Наверное. Сделать шаг все же получилось, пусть и медленно, прощупывая кончиками пальцев безопасное место, следующий уже был несколько легче, по крайней мере, тело не заваливалось вперед и больше не норовило упасть, хоть баланс руками все еще приходилось держать. Первый вдох и первый шаг, довольно быстро для новорожденной в этом мире, стоит ли записать это в список позитивного за сегодня? Отблеск справа недвусмысленно намекнул, что за одной из тряпок скрывается зеркало, до этого невидимое с ее первоначальной точки, словно хозяйка комнаты не хотела лишний раз видеть свое отражение и даже то, что маленький кусочек мелькнул в лунном свете уже печалило это тело. Девочка ненавидела свое отражение, но ей сейчас было до боли необходимо узнать, как она хотя бы выглядит. Расстояние до задрапированного высокого зеркала она едва ли не пролетела, смахнув ткань, похожую на балдахин, под собственным весом упавшую тяжелыми пыльными складками возле ног. На первый взгляд девочка показалась пухлой, но через силу и неприятие тела поднятая ночнушка оголила четко очерченные ребра и тазовые косточки, на которых едва держались панталоны. Широкие для такого маленького тела бедра переходили в мускулистые голени, взгляд лишь спотыкался о тонкую костлявую коленку без намека на складки, а далее обрубались в стопах, широких и похожих на лапку. Возможно, что после фигура и вытянется, оттенит широкие бедра такой же тяжелой грудью, обрисует линию талии, но сейчас это была типично крестьянская фигура, как их описывали в книгах: коренастая, широкая и выносливая. Впечатление не сглаживали и тяжелые черные волосы, богатой спутанной волной лежащие на широких для девочки плечах, закручивающиеся в колечки в углублении ключиц, теряющиеся за спиной и, как оказалось, ощутимо оттягивающие голову. В лице же явно проскальзывало что-то азиатское, то ли в темной, почти черной в темноте радужке, то ли в довольно узких глазах под широкими густыми бровями, совершено не сочетающихся с по-детски пухлыми щеками и тяжелой челюстью с крупными губами. Из соседней комнаты, где по зыбким воспоминаниям тела жила мама, послышались странные звуки, с каждой секундой все более узнаваемые для взрослого разума, оттого и более страшные для не понимающего детского тела, которое на одних рефлексах бросилось в шкаф, прихватив по пути донышко бутылки, в котором все еще плескались остатки смердящего пойла. Забившись в приготовленные там заранее тряпки, как в гнездо, она почти-привычным движением закрыла дверцу и даже заперлась на самодельный затвор изнутри, залпом выпив остатки алкоголя, раня десны об острые грани. Так не больно и не страшно, так можно было бы уснуть спокойно... Передернувшись от отвращения, девочка едва подавила в себе желание отшвырнуть донышко, чтобы не издавать лишний шум, мысленно ругаясь и на свою растерянность в этот момент, и на мать тела, что почти с рождения использовала дешевый виски как снотворное для нежеланного ребенка, что внедрилось в подкорку едва ли не наравне с необходимостью дышать. Раздавшиеся в комнате тяжелые, неуверенные шаги, словно подтаскивающие непослушные ноги, как и последующий пьяный мат, когда их обладатель не нашел искомое в кровати, взорвались теплом чуть ниже живота и потекли по ногам. Она банально описалась от страха, судя по стоявшему тяжелому запаху мочи, далеко не в первый раз. Впрочем, осуждать бывшую хозяйку тела за это было бы низко и подло, она сама, будучи взрослой женщиной и оказавшись в подобной ситуации, вряд ли бы выдала что-то более... не физиологичное. Черт возьми, этому телу на вид не больше семи! - Я же сказала, что она тебе не по карману, - среди мата и трещащих под тяжелыми ботинками осколков раздался красивый, грудной женский голос с легким акцентом, но только поразило не это, а сама речь, английская и понятная, когда она сама учила немецкий в школе. - Девственность дорого стоит, я берегу ее для другого. Неужели тебе мало меня? - Сколько через тебя уже прошло, а? - Презрительно фыркнул мужчина, тяжело упав на скрипнувшую кровать. Между неплотно висящими дверцами мелькнул огонек, похожий на маленького светлячка, тут же почти погасший и едва тлеющий на кончике сигареты, наполнив комнату не только запахом спирта, но и дешевым едким табаком. Легкие, до этого лишь напомнившие о себе, загорели с куда большей силой, угрожая со следующим выдохом выдать не свист-хрип, а полноценный кашель. - Не боишься, что под ее папашу подложишь? И так уродка родилась, единственная ценность и та между ног, а ты все цену ломишь. - Прошло не прошло, а ты же продолжаешь ходить, - флегматично отозвалась женщина, облокотившись на шкаф и проигнорировав остальную часть вопроса. И так в темном и тесном помещении стало еще страшнее, спина, пусть и тощая, закрыла собой треснувшие рейки, перекрывая поступающий тусклый свет едва ли не вполовину. Легко было бы представить, как этим голосом она поет колыбельные или романсы, рассказывает сказки от разных лиц, успокаивает и смеется, поистине, у нее должен быть просто восхитительных смех! Но вместо этого она перечисляла что, как и в каких позах он с ней делал, наверняка зная, что ее дочь сейчас сидит за тонкой дверцей и трясется от страха. - Тогда отрабатывай, - животно рыкнув, мужчина прижал победно засмеявшуюся женщину к шкафу, ритмично скрипя старым деревом, пока девочка в ужасе прикусила ладонь, стараясь не закричать и не выдать себя, чувствуя ржавый вкус крови во рту. Десны кровоточат от бутылки или прокусила руку? Наконец, хлипкая дверца не выдержала, сложившись вовнутрь вместе с вывороченной щеколдой и двумя пьяными телами. - Вот это сюрприз! Малышка, иди к дяде! - Отлепившись от застонавшей и потерявшей сознание матери, неудачно приземлившейся головой на какой-то ящик, он нарочито медленно встал на колени, совершенно не стесняясь болтавшихся на них трусов. - Дядя не обидит! - НЕТ! - Ее первое слово было омрачено матерящимся мужиком, зажимающим рваную рану на лице рукой. Увидев в своих руках окровавленное донышко, которое все еще продолжала отчаянно сжимать, с лоскутом щетинистой кожи на нем, девочка взвизгнула от страха, пнув все еще ползущего в ее сторону мужика по ране, отчаянно надеясь, что веса детского тельца хватит причинить ему хоть какую-то боль. Оказалось, что хватило. - Бежать! И она побежала, сначала по матерящемуся вонючему телу, чуть не схватившему ее за ногу, после на выход из комнаты и дальше по коридору, под редкие любопытные взгляды из некоторых открытых дверей соседних комнат, кое-кто даже расщедрился на улюлюканье и пьяный хохот. Вслед ей доносились оскорбления, самым легким и самым частым из которых была шлюхина дочь и дьявольское отродье. Сначала показалось, что она выбила собой входную дверь, всем весом навалившись на ручку, но на самом деле та оказалась не заперта. По инерции пробежав несколько улиц, она остановилась, тяжело кашляя и пытаясь отдышаться, руками обхватывая себя за ломящие ребра, из клетки которых так и норовило выбраться сердце, умоляла себя не вырвать содержимое желудка, если оно вообще есть, согнулась, чтобы не упасть. Пустынные тесные улочки встретили ее гостеприимно, лунный свет заливал мокрый от тумана камень, которым было вымощено все, на что падал взгляд, по углам в тенях мявкали бродячие кошки, провожавшие каждый жест прищуренным взглядом фосфоресцирующих глаз. На улице было куда уютнее, чем в наполненном людьми доме. Полная луна безэмоционально взирала с неба, звездный же свет не мог пробиться сквозь плотный туман, сливаясь с молочной дымкой, зато тонкая ночнушка легко с ним подружилась, вымокая и облепливая и без того продрогшее тело, чьего имени она не знала до сих пор. Да и слышала ли девочка свое имя хоть раз в этой недолгой жизни? Идти было не легко, усталость и шок брали свое, хотелось завернуться клубочком и уснуть где-нибудь в теплом месте, или хотя-бы не таком влажном, но ощущение погони - была она вообще? - не отпускало, упорно гнало вперед, от одного маячка фонаря к другому, странными зигзагами и петлями, иногда даже казалось, что она ходит кругами, до того все вокруг было эфемерно, еще и кружилось во время резких движений - глоток виски дал о себе знать. Первая разумная мысль была тут же отвергнута, стоило только представить, как она пьяная, в нижнем белье и босая, покрытая кровью своей и чужой, мило просит о помощи какого-нибудь слугу правопорядка. Куда ее отправят, что здесь вообще делают с уличными детьми? Приют, опека, вдруг вообще на органы пустят или в тот же дом, но уже в качестве работницы? По окружающим зданиям, таким зыбким и искаженным, не определить даже стиль постройки и материалы, а на небе, кажется, была вторая луна. Или это пьяный разум шалит? Всхлипнув, едва сдерживаясь от истерики, она все же разразилась кашлем, который так долго сдерживала. В ладошку брызнуло что-то мокрое и горячее, со странными маленькими кусочками, наоборот, холодившими пальцы. Не нужно быть доктором со столетним стажем, чтобы заподозрить у себя туберкулез, как самое страшное. Конечно, наверняка еще сотни заболеваний могли бы привести к такому, та же пневмония вроде может так же, но и она разве не смертельна без лечения? Зато теперь было понятно, почему совсем не холодно - ей было просто очень жарко, казалось, еще немного и капельки от тумана начнут просто испаряться с кожи... На какой-то миг даже показалось, что от кожи идет легкий пар. Забившись под окно какого-то дома, огражденная от ветра и чужих взглядов буйной, давным-давно разросшейся и оттого просто восхитительной живой изгородью, она подтянула тощие коленки к лицу, устраиваясь по-удобнее. Так кашель почти не напоминал о себе и даже легкие перестали гореть столь сильно, если бы еще пальцы не ходили ходуном и не скручивались в коротких судорогах, жизнь вполне бы можно было назвать прекрасной. Сидя вот так, она сама себе напомнила девочку со спичками из истории с ожидаемым концом, даже на миг представила, что в ее пальцах так же горит маленький огонек, что греет душу и тело, исцеляет от болезней и забирает усталость, что стоит огоньку погаснуть, как она окажется дома, с любимым котом на коленях, который своим мурчанием перебивает треск поленьев в весело горящем камине... Только чуда, даже если оно окончится смертью, так и не случилось, зато туман издевательски перерос в ливень. К счастью, то ли над ее головой был выступ, то ли дом так удачно стоял, но в ее убежище не попало ни капли, зато туман, сгустившись, прыгнул на руки пушистым комком. Сморгнув наваждение, вызванное то ли лихорадкой, то ли алкоголем, она встретилась глазами с возмущенной кошачьей мордочкой, фыркающей то на нее, то в сторону дождя. Длинная шерсть, казавшаяся туманным облачком, на ощупь оказалась довольно грязной и с кучей колтунов, зато была мягкой и прекрасно защищала от нарастающего холода и сырости, вот и уснула она, обняв неожиданную спутницу и уткнувшись носом в ее теплый бок. Просыпаться от шершавого язычка, вылизывающего лицо, было привычно - ее старенький, но от того не менее любимый Шива постоянно будил ее так, что и будильник был не нужен. Улыбнувшись, она потянулась, с неудовольствием отмечая забившиеся мышцы и закоченевшие конечности, да и под спиной вместо мягкой перины было что-то твердое и холодное. Она во сне упала на пол и даже не проснулась? Кошачий язычок прошелся по все еще закрытым векам, в горле же начал зарождаться кашель, который не добровольно приняла на себя кошачья шкурка. - Ты определенно не Шива, - откашлявшись, девочка приподняла пушистое тельце, оказавшееся совсем еще котенком и, к тому же, мальчиком, удивившись тому, насколько тяжелым он ей показался ночью. Сколько было в этом грязно-сером клубочке, килограмм от силы, но он все же смог ее согреть и успокоить. - Нибелунг, как в поэме, мы ее учили в школе. Забавно, я могу вспомнить уроки немецкого, а своего имени... Договорить предложение ей не дал очередной приступ кашля, справедливости ради не в кота, а в плечо, окрасивший грязно-серую ткань темно-красным, со сгустками чего-то слизистого, похожего и на почти безобидную мокроту, и на вполне напрягающие кусочки легких. Получив мягкой лапкой по носу, девочка слабо улыбнулась, ободренная такой нехитрой поддержкой, пусть и понимала в глубине души, что кошки часто ложатся рядом с больными из-за их повышенной температуры тел, а никак не в попытках помочь. Банальная ошибка выжившего, как с дельфинами, якобы спасающими утопающих, а на самом деле чаще их убивающими в своих играх, но не углубляясь во все это и глядя в бесхитростные зеленые глазки, стоило признать, что такая, пусть и не настоящая забота была приятна. Своего прошлого имени она не помнила, нынешнего же и не знала, к счастью ли то, что никто этим и не интересовался? Впрочем, ее прошлая жизнь, столь блеклая в воспоминаниях и лишенная всяческих эмоций, выцветала еще больше по сравнению с мрачными красками этой, отчего-то вспоминавшейся буквально с самого рождения. Особенность ее появления здесь или у малышки мозг устроен по-другому, извилин больше, а может, над беременной матерью ставили опыты? Вот только родилась она даже не в больнице, а в ванной, явно раньше срока, чего мать даже не заметила в алкогольном угаре, разбуженная лишь тихим мявком, на более громкий звук новорожденная была не способна. Счастье или горе, но легкие все же смогли тогда раскрыться, отчаянно желая жить. Через несколько дней она увидела отца, пусть и размытого, перевернутого, но что-то было такое, позволяющее и сейчас его узнать с закрытыми глазами, как и его голос, презрительный и полный отвращения. Странный человек, пользоваться услугами явно не элитной продажной женщины совершенно без защиты ему было совершенно нормально, а держать своего ребенка на руках нет. Не убил и то хлеб, но маленькую ручку он тогда сломал, отшвыривая дитя от себя, боль в запястье теперь часто дает о себе знать на погоду. После того раза он приходил еще несколько, только уже не к матери, а к ней: садился рядом на корточки, все еще брезгуя прикоснуться даже пальцем, но что-то сначала требовал, потом умолял, а после и вовсе пропал, расщедрившись на прощание пощечиной. Малышка раньше и она сейчас так и не смогли понять, что же он хотел от годовалого ребенка, в воспоминаниях так и застывшей с ладошкой, прикрывающей краснеющую нежную щечку, зато к тому странному родственному чувству добавилась и его внешность - немного несуразный, довольно высокий и тощий блондин с рыжеватыми усами и блекло-голубыми глазами, совершенно теряющимися в оспинах, покрывающих все лицо. Увы, стоит признать, что прошлая она была похожа на него больше, чем нынешняя, пошедшая в мать-китаянку, своим доминирующим генофондом вычеркнувшую воздушные светлые волосы с невинными голубыми глазами. Увы, но ничего полезного в памяти так и не нашлось, никому не нужного ребенка, лишь из-за хорошего настроения хозяйки дома не выкинутого на улицу, воспринимали максимум как домашнего зверька. Прикормить с общего стола, наорать ни за что, заплести косички и после срезать их под корень, запереть в комнате на неделю без еды и воды, а после удивляться ее бесполезности. За всю свою жизнь это был первый раз, когда она вообще вышла за пределы пропахших алкоголем и табаком стен, у нее не было даже верхней одежды или ботинок, никто не учил читать и писать, говорить она училась сама и получалось это с трудом. Страна, год, привычная ли это реальность вообще? Даже вполне современный на слух английский язык, на котором разговаривали местные, не давал никакой гарантии, что общественная мораль в целом была выше, чем в том доме, а не погрязла в грязи средневековья. Стоило ли рискнуть и все же найти стража порядка или надеяться на чудо в лице себя? Нибелунг, чересчур сильно стиснутый в объятиях, протестующе вякнул. И то верно, сидеть на попе ровно и утопать в бессмысленных воспоминаниях было глупо, да и вредно для и без того подорванного здоровья. Вскочив на ноги, едва не упав из-за затекшего тела, девочка аккуратно положила живой меховой воротник на плечи, не удержавшись от того, чтобы потереться о теплый бок носом. Присутствие кого-то рядом, пусть и неразумного кота, немного успокаивало бешено стучащее сердечко, отчего-то не хотевшее подчиниться холодному разуму - она читала о таком и это вполне было нормальным, но совершенно непривычным, словно тебя разрывает между двух огней. Это... будоражило? Да, и вполне сойдет за плюс ее переселения сюда, даже если и продлиться эта жизнь недолго. - Ну что, Нибель, нам нужно найти еду? - Девочка прохрипела, недовольно морщась от непривычных ощущений в горле. Голосовые связки, явно не привыкшие к речи, протестующе заныли, сам голос то спускался до еле различимого шепота, то срывался на писклявый вскрик. Нужно было тренироваться, к счастью, не очень добровольный слушатель у нее уже был. - Насколько я знаю, при туберкулезе нужно часто и хорошо есть, много отдыхать и принимать сильные антибиотики... почти год. Как думаешь, сейчас в аптеках выдают лекарства без рецептов и денег? Кот, как и ожидалось, в ответ лишь зевнул, пахнув несвежей пастью перед носом. Аккуратно коснувшись пальцем бархатного серо-голубого носа, девочка взглянула на светлеющую полоску неба, на фоне которого вырисовывались вполне понятные трущобы. Здесь, в отличии от доносящегося шума проезжающих машин, приносимых откуда-то ветром, жизнь наоборот затихала. Как она помнила, мама всегда просыпалась на закате, как и большинство жителей дома и их клиенты, рассасываясь по домам в предрассветных сумерках. Подняв взгляд для мысленной благодарности защитившего ее от дождя навеса, девочка мимолетно удивилась - как раз над ее головой зиял пустой проем разрушенной кирпичной кладки на втором этаже и полностью отсутствующий крышей. Это было нелогично, но кто знает, вдруг именно здесь в туче была дыра и она попала в слепое пятно дождя? - Машины означают цивилизацию, - подбодрив саму себя, она пошла в противоположном направлении, где густел парк, плавно переросший в лес, или же наоборот, деградирующий кусочек дикой природы под влиянием человека. Кашель, мучающий ее всю ночь, с первыми лучами солнца потихоньку сходил на нет, свернувшись ежиком в легких и злобно сопя, периодически колясь своими иголками. Такое совпадение напомнило еще один факт - зловредная палочка не выносила ультрафиолета и очень быстро погибала на свету, вот только способа запихнуть солнечный свет внутрь не существовало. Так, просто еще одна мысль в копилочку для развития извилин и отвлечения от суровой реальности. Тело, не привыкшее к долгой ходьбе и болевшее после ночной пробежки, постоянно пыталось поднять восстание, то запнувшись о камень, то зацепившись за ветку. Заброшенный парк был на удивление чистым, видимо, местным обитателям было совершенно все равно на буйство зелени посреди каменных развалин, их больше интересовала бутылка и плотские утехи, что, конечно же, было только в плюс ей. Плетущиеся кусты с ягодами, из которых она узнала лишь ежевику, журчащие роднички и стрекот проснувшихся птиц, мурчащий на плечах кот - все навевало ощущение сказки, в которую не вписывалась только она. Найдя источник, удобно выбравший свой путь по мелким камешкам, девочка тут же окрасила его в розоватый, просто окунув в воду ночнушку. Панталоны, не заметные под длинным подолом, были безжалостно разорваны на подобие мочалки и обмоток для ног, тело ломило уже не от боли, а от холода, а под грязью нашлись застарелые и новые шрамы. Продрогнув, девочка вновь закашлялась, меланхолично наблюдая за струйками крови, плывущими по течению и постепенно растворяющимися в потоке. На такое странное угощение собрались мелкие рыбешки, хищные, судя по всему, но ей неизвестные, жадно раздувая жабры и раскрывая рты в прозрачной воде. Секунду подумав, девочка связала остаток панталон в подобие сачка и просто зачерпнула сырой рыбный суп, совершенно не пуганный и оттого доступный, выделив парочку самых маленьких и Нибелунгу. - Сырыми их есть нельзя, заболеешь, - от такого заявления бродячий кот удивленно мявкнул и сел на пушистую попу, но послушно выпустил еще трепещущую рыбку из пасти, вяло толкнув ее по траве. Впрочем, первую он уже успел съесть, так что можно было бы и потерпеть. - Похоже, клетки мозга начали умирать, иначе как объяснить мою полную уверенность в том, что кот понял мою речь... Пожав плечами, она зябко вздрогнула, оглядывая влажный после тумана и дождя лес в поисках хоть одной сухой веточки. Естественно, что ранним утром такого добра здесь и не сыскать, поэтому, оставив Нибеля старшим за рыбами, девочка решилась на вылазку в одну из заброшек. Одновременно правильное и не очень умное решение. Далеко убегать от своего нового друга она не собиралась, тем более, что никогда не могла нормально ориентироваться в пространстве, а для бывшей хозяйки этого тела даже ближайший переулок был огромным и неизведанным миром, в котором так легко потеряться. Выбрав одно из ближайших зданий, разбитые окна которого красовались вполне обычной деревянной рамой, девочка потуже завязала портянки и поправила липнущую к ногам ночнушку. Сделав пару вдохов и выдохов, она оглянулась на колыхающиеся кроны деревьев, где ее ждал кот и неприготовленный обед, после чего смело шагнула в темный провал выбитой двери. Опасения были не напрасны, по сравнению с парком, в этом месте были жильцы. Под пальцами ног противно расползались внутренности и шкурки крыс, которые доедали их живые родственники, с верхних этажей доносились голоса и запах грязных носков, перемешанный с тухлыми яйцами. Аккуратно ступая между шприцами и обломками стен, девочка пробиралась к неизвестно как выжившей деревянной тумбочке, с облупившейся на ней белой краской и медными ручками, абсолютно уверенная, что на такую маленькую вещь у нее хватит сил, главное, чтобы была пустая. Приподняв ее, плотно обхватив руками и ободрав ладошки о застывшие чешуйки краски, она кивнула своим мыслям, приоткрыв верхнюю полочку, в которой что-то глухо сдвинулось при движении. Едва не заорав от ужаса, девочка упала на пол, уже не обращая внимания на то, что там копошилось, до боли прикусив губу, чтобы не закричать. Нужно искать что-то хорошее, верно? Вдох-выдох... Верно. По крайней мере, ее при рождении не похоронили заживо в импровизированном гробу. Взяв себя в руки, она почувствовала тепло, льющееся по ногам - опять придется купаться в ледяной воде. Вдох-выдох, детские гормоны и эмоции это, конечно, хорошо, но в данной ситуации ей нужен был лишь ее холодный разум, не способный на лишние переживания. Аккуратно взяв младенца на руки, она переложила его в провал сгнившего пола, где виднелась земля, устроив похороны с почти настоящей могилой. Было бы неплохо и вовсе сжечь трупик, но добытый огонь бы легко выдал ее, а заходить в чужие владения дважды было просто опасно, да и есть потом жаренную рыбу и вспоминать, как в таком же огне только что сожгла маленького человека... Облегченная на несколько килограмм тумбочка была признана переносопригодной и достаточно большой, чтобы и самой просохнуть, и рыбку сготовить. Правда, рыбу она ненавидела в прошлой жизни, но сейчас выбирать не приходится, да и рыбий жир при заболеваниях легких довольно полезен. Упираясь о тумбочку подбородком, она невольно смотрела вверх, боясь, что оступится или подскользнется и тогда на этот грохот сползется все живность, разумная и не очень, но неожиданность пришла совершенно с другой стороны: ее голова зацепила ботиночек на детской ноге. После младенца в ящике это было не таким шокирующим, но все равно пробивающим все границы веры в человечность. На потолочных балках, довольно высоко над головой, лежали девочки в нарядных платьях, одна же из них сползла достаточно, чтобы зацепить низенькую макушку. Раздутые, истекающие гнилью вперемешку с кровью и жиром, они грозились рано или поздно просто стечь с балок и без посторонней помощи. Отвращение боролось с нуждой и проиграло с разгромным счетом: выбрав самый свежий, оттого и самый ближний к выходу труп, она залезла на тумбочку и потянула за твердую и холодную ручку, едва успев лечь на пол до падения тела, приняв весь его вес и возможный шум на себя. С выбором она не ошиблась, разложением пока не пахло, а платье было целым, но снять его с окоченевшего тела было поистине сложной задачей, как и аккуратные туфельки на небольшом каблучке, нижним бельем с теплыми колготами она все же пренебрегла. Засунув одежду во вторую полку, стараясь даже не думать о бывшем содержимом первой, она с максимально возможной скоростью побежала обратно в парк, делая передышки через каждые несколько шагов. Разум твердил, что шагом она медленнее устанет и больше пройдет, но детское тело, не выдерживающее всего калейдоскопа гормонов в крови, нагло его игнорировало. Так вот что люди подразумевают под состоянием аффекта? Неприятная вещь, и без того непослушное тело выбивается из под контроля и творит что-то свое, и как с этим жить? Одна надежда, что с опытом и возрастом полный контроль восстановится. - Нибель, я вернулась, - кот зашипел на несчастный предмет мебели, придерживая лапой изрядно поредевших рыбок. - Думаю, ты старался их всех не съесть, молодец. Нужно запомнить правило: в любой непонятной ситуации гладить кота. Полезно как для душевного равновесия, так и для отвлечения от проблем насущных. Первейшим делом нужно было развести огонь, сам процесс не сложный и понятный, но вымотанный организм упорно не желал тереть одной щепкой о другую в одинаково быстром темпе, очень быстро к ссадинам на ладошках добавились и пузырящиеся мозоли, почти мгновенно рвущиеся на нежной коже. Она уже успела забыть, каково это, когда руки не приучены к делу и больше похожи на лепешки с пальцами-сосисками. - Кажется, сегодня мы будем есть суши, - преувеличенно радостно провозгласила девочка, натыкаясь на недоуменный кошачий взгляд. - Да-да, Нибель, заболеем, но умрем сытыми. Можешь взять еще парочку в качестве компенсации. Перестав надеяться на тепло огня, она поспешно переоделась, не обращая внимания на дрожащие руки и рвотные позывы - телу было все равно, что платье было намного чище, суше и теплее ее нынешнего наряда, одно то, что прежде в нем был труп, хватало для полного неприятия. Это начинало напрягать и грозило немалыми последствиями в будущем, если вдруг тело выйдет из-под контроля в самый ненужный момент, испугавшись высоты или выдав ложь малейшей мимикой, о проблемности которой раньше она могла только догадываться. Что же ей принесет гормональный бум, до которого нужно еще дожить? Выбрав самых свежих рыбин - они шевелились до удара ими об камни, - она распорола брюшко острой гранью брошки, найденной на кружевном вороте платья, ею же откромсала голову, что было встречено радостным мявом с кошачьей стороны. Пресноводная живность, как и ожидалось, до ужаса воняла, была полна мелких и острых косточек и на вкус не принесла сюрпризов, будучи такой же отвратительной, как и в прошлой жизни. Только сейчас еще и сырой, но хоть без видимых паразитов. Желудок протестующе сжался, но был заткнут несколькими горстями ледяной воды, глупый организм был готов так легко расстаться с пищей, что становилось смешно. Посреди истерического смеха проснулся кашель, как по часам, с заходом солнца, окропляя красным не только небо, но и белые кружева на воротнике. - Как быстро день прошел, не правда ли, Нибелунг? - Погладив муркнувшего кота между ушек, девочка привалилась спиной к стволу дерева, бросив напоследок негодующий взгляд на полуразрушенную тумбу, так и не ставшую костром. - Абсолютно бесполезный и непродуктивный день... Спалось в эту ночь ужасно. Кашель поднимался сухим жаром, как взболтанное шампанское выстреливал из бутылки, душил ее внешне радостными золотистыми брызгами во сне, в реальности оказавшимися все той же кровью. Измученный организм отказывался работать в таких условиях, бунтовал под вновь разразившимся ливнем, от которого не спасала даже густая листва. Так плохо ей не было никогда, от того более страшно, что это приходилось переживать маленькой девочке. Не потому ли она ушла, бросив все на попечение мимо пролетающей душе? Нибелунг, обычно мяукающий лишь в крайних случаях, сейчас подавал голос без передышки, хрипло и на одной ноте, беспокойно вертелся вокруг и терся всем телом о голые колени, проходился кончиком пушистого хвоста по носу, постоянно вырывая из уютного беспамятства. - Ты на удивление глупый, знаешь? Нельзя привязываться к умирающему человеку за какие-то сутки, он ведь и предать может. - Прохрипела девочка, прижав мельтешащее животное к груди. - Промок весь, так и заболеть легко, глупый-глупый Нибель. Усмехнувшись возмущенно ударившей ее по носу мягкой лапке, она слегка наклонилась вперед, перекрывая тугие струи воды своей спиной. Ей терять уже нечего, кроме этого пушистого комочка, скрашивающего последние часы жизни, оттого и хотелось его защитить, что для прежней нее было совершенно дико: кактусы засыхали, рыбки тонули, а черепаха убежала. Желание матери отдать ей жизнь еще и щенка было встречено в штыки, нелепая смесь тогда еще детской наивной доброты и внутренней, уже пустившей корни скверны, пожирающей все эмоции, не могли потерпеть столь бесчеловечной и бессмысленной смерти живого существа. Сейчас же живое существо само шло на смерть ради нее. Как же все-таки глупо с его стороны. Прижав дрожащее тельце к своему, не менее продрогшему, еще сильнее, она сделала то, чем развлекала себя девочка и чего она раньше была лишена - представила чудо. Палочку Коха убивал ультрафиолет, абсолютно невозможный дождливой холодной ночью, но ощущение тепла, маленького солнышка, теплыми лучами прорывающимся сквозь клетку ребер, было почти материальным. Его нельзя было увидеть глазами, потому закрытыми, но легко было приласкать ладонью, как пушистую кошачью голову. Разум, холодно отмечающий, что это просто жар, был так же холодно отослан куда подальше, оставив лишь желание согреть Нибеля и не допустить его болезни или смерти. Даже если ее лихорадит, разве она не лучшая печка для теплокровного животного? Шампанское внутри, золотистое и игристое, перламутрово блеснуло пузырьками, похожими на мыльные, только светящиеся и более эфемерные, ненастоящие, колыхающимися медузками повисшими вокруг. Кажется, стало даже светлее... К своему удивлению, утром она проснулась. Впервые ее расчет оказался неверен, то ли мозг преувеличил серьезность ситуации, то ли существовал неожиданный фактор. Ежик в груди подставил мягкое беззащитное пузико под солнечные лучи и беззаботно сопел, лишь намекая своим присутствием про боль от разложившихся легких, тонкой кроваво-слизистой струйкой стекающих из рта. Не желая терять драгоценную жидкость зря, она подползла к ручью, полоща рот от мерзкого привкуса и привлекая рыбок, просяще раскрывших зубастые пасти. Панталоны и в этот раз неплохо изобразили сачок, ловя непуганых чешуйчатых хищников, чем-то похожих на маленьких окуней, на завтрако-обед. - Доброе утро, Нибелунг, мы поживем еще немножко, - она растянула губы в улыбке, не решаясь показывать наверняка все еще красные зубы, чтобы не напугать муркнувшего кота. - Но на этот раз я точно добуду огонь, поэтому жди. После ночного чуда - второе дыхание или улучшение состояния перед смертью? - пальцы были послушнее, а лопнувшие мозоли задубели в ледяной воде и практически не болели. Тумба, естественно, не избежала сурового ночного ливня, но старая краска смогла защитить внутренние полки, лишь слегка отсыревшие от утреннего тумана. Всего за какой-то час руки все же смирились с действительностью, и, найдя нужный ритм, смогли добиться тонюсенькой струйки дыма, после переросшей в полноценный огонь. Распотрошенная брошью рыба была аккуратно нанизана на мокрые палочки, воткнутые вокруг импровизированного костра, и пусть не было ни специй, ни гарнира, но это была самая вкусная еда на свете... Хотя она все еще ненавидела рыбу. - Знаешь, Нибель, нам все же нужно выходить к людям, - отдав последний хрустящий хвостик на волю объевшегося кота, она подняла голову вверх, высматривая яркое солнце через листву. Едва заметный ободок сбоку него, словно отражение в небе, все еще вызывал вопросы. - Рано или поздно рыба закончится, ягоды будут съедены и могут наступить морозы, я ведь даже не знаю местного климата. И вдруг местное правительство решит снести этот район и все отребье кинется в наш парк за убежищем? - Мря, - Нибель лениво подцеплял коготком не лезущий в горло кусочек, пока все тело до последней шерстинки настойчиво требовало не упускать не крошки. - Да, я знаю, что до этого не решалась показаться на глаза местной страже, - девочка, по своему поняв ответ, задумчиво накрутила на палец кудряшку, торчавшую перед глазами, - но теперь я довольно прилично одета, платье выглядит качественным и дорогим, даже швы не разошлись после всего произошедшего, в той же брошке явно не дешевые камушки... Нет, каким бы ни было это общество, люди одинаковы везде и просто не бросят потерявшуюся маленькую девочку с потенциально богатыми родственниками. К тому же мне необходимо в больницу, шприцы в том доме были одноразовыми, значит, медицина достаточно развита, чтобы меня не сожгли на костре во избежание эпидемии. Нибелунг, ты со мной? Ожидание ответа от пушистого было больнее, чем сегодняшняя ночь. Странные эмоции, привязанность и благодарность, такие непонятные и до сего момента не изведанные просто душили и раздирали, словно болезнь разрослась и теперь атаковала еще и снаружи, но, в отличии от туберкулеза, они были... приятными? Перерождение, самим своим фактом и так достаточно удивительное, оказалось настоящим подарком, о котором она мечтала всю свою сломанную жизнь, а мягкая лапка, доверчиво прикоснувшаяся к ноге, и вовсе вызвала настоящую улыбку, впервые не выверенную до миллиметра. Днем забытые и отданные на растерзанию времени и человеку дома казались беззубыми и безглазыми великанами, застывшими в нелепых позах перед смертью, зеленый мох пророс сквозь их вены и артерии, кое-где прорываясь жутким бурым цветом, так похожим на кровь. Остановившись посреди пустой улицы, такой широкой и пустой под ярко сияющим солнцем, совершенно отличающейся от себя же туманной ночью, девочка молча поклонилась этим исполинам, хранившим и хорошее, и плохое. Поддавшись любимому занятию прежней хозяйки тела, она представила, что является лесной феей, а они ее верные стражи, охраняющие покой от надоедливых людишек, но теперь настала пора для расставания. Закружившись на месте с запаниковавшим котом, вцепившемся когтями в плечи, она оглядела на прощанье спящий район, на секунду задержавшись взглядом в примерном направлении дома, из которого так стремилась убежать. Впрочем, утверждать точно она не могла, слишком уж одинаковыми были окружающие дома и улочки. Зажмурив глаза, она крутанулась в последний раз, резко остановившись лицом к доносящемуся шуму дороги. Она сделала шаг.