***
Там, где немеет в муках человек,
Мне дал Господь поведать, как я стражду.
— Как ты пришёл к вере? Хонджун с опаской начал этот разговор, говоря тихо и никуда не спеша пододвигая к себе графин с апельсиновым соком — в последнее время он все чаще желал испытывать на языке этот горьковато-сладкий привкус. Пусть отдалённо, но и не ничего. Священник сидел напротив, за окном небольшой кухоньки царили сумерки, а порядком надоедливый Даниель подметал храм по внушению демона, сам Ким никогда об этом не скажет Сану. Вид Чхве даже по прошествии трех недель оставлял желать лучшего. Его дар к прощению ужасных вещей удивлял, он больше не боялся, только неимоверно сильно опускался в своих мыслях до изнеможения, заглядывал в саму их суть — Хонджун очень ярко чувствовал чужие умозаключения и переживания. Но понять Сана до конца все ещё не мог, наконец решившись узнать о прошлом человека, об его мире, его виденье, о том, почему они похожи. В конце концов, о том, что так тревожит клирика с той самой ночи. Что-то вздрагивало в груди демона при одной только мысли — Супруг уже всё знает, всё прочувствовал насильно. — Это очень долгая.— Сан запнулся, опустив сухое печенье обратно в тарелку. — Долго и грустно. — Вы думаете об этом почти весь месяц, бывает легче, если поделиться с кем-нибудь, — мягко предложил Ким, приподняв уголки губ. — Я уже давным давно исповедовал эти грехи, Хонджун. По спине парня пробежались ненастоящие мурашки от резко подскочившей в смертной голове ненависти. — Не злитесь на мою навязчивость, это чистый интерес. — Аа.— Чхве неловко улыбнулся, прикрывая усталые глаза. — Я не злюсь на тебя, просто вспомнил своего духовного отца. Демон кивнул, разжигая внутри себя неподдельный интерес. — Он слушал мои исповеди. Очень жаль, что Господь не наказал священника нарушившего таинство исповеди, впрочем. — Простите, но я не удивлён, хороших людей в мире не так много, — с сожалением отозвался парень, пройдясь языком по кругу стакана, отдалённо слыша запах живых фруктов. Человек очень тяжело вздохнул, откинувшись назад и отвернув голову в сторону. — Наверное тогда мне очень хотелось верить в отличие церкви и людей в ней от большинства… Но там и правда есть хорошие люди, Хонджун, просто отношение к вере пришлось переменить. — Но все же, чего вы ищите в ней? — вышло даже провокационно, за что Киму стало стыдно. — Покоя, — не долго думая ответил Сан. — Людям его найти гораздо легче, но ведь и не только в церкви, — снова возразил демон, не получив от ответа удовлетворения. Сан истерично хохотнул, непроизвольно прижав пальцы к губам и сдержав в себе порыв разрыдаться. — Прости. Неловко опустив глаза, парень нахмурился, прокрутив бокал в руке и зачем-то протяжно выдохнул. Вопреки всему он нашёл для себя ещё одно сходство их миров — Сану тоже было не с кем поговорить о своих чувствах, о своих страхах уже долгие года. — Почему ты думаешь, что я хороший человек, Хонджун? — Просто знаю. — А как ты понимаешь слово «хороший»? Ты считаешь себя таким? Демон резво замотал головой в знак отрицания, пряча ироничную улыбку и сведенные брови. — Тогда ты и не прав в суждениях обо мне. — Если так, то поправьте меня… Как ты пришёл к вере? Священник замер, уставившись в одну точку казалось не дыша. Демон не спешил разрывать тишину и через пару минут мужчина наконец продолжил: — Мне было уже двадцать восемь… Мне было уже двадцать восемь, когда я впервые пришёл учиться в церковь, впервые исповедовался и хоть что-то узнал о Боге. Я оказался в Риме только к тридцати четырём, пройдя тяжёлый путь. Отвратительный. Но так мне казалось, будет правильным, тогда мне казалось, я нашёл покой. В стенах базилики я чувствовал неимоверное спокойствие, почти божественное, но оно было неправильным — смертельным. Словно бы могильным, словно я искал смерти, приравнивая её к обманчивому покою, Хонджун. Я не нашёл себя в вере, не нашёл в себе любви к Господу, но я пытался. Я никогда не смогу простить себя за всё, что было, за всё, что происходит сейчас.Не сможете или не захотите?
Никогда не хотел на самом деле. Я много думал над твоими словами, над тем, что сказал мне твой… Друг. Наверное это очевидно при взгляде на меня, я не хотел признавать, но я не заслуживаю радости, да и самой жизни.Скорее всего, он сказал вам то, что вы сами хотели услышать,
в чем вы убеждены.
… Я родился в 20-х годах, под оккупацией Японии жилось скверно, детства почти не помню. Мама старалась заботиться обо мне, а дальше все как в тумане, правда мне удалось даже немного выучиться. Война началась не неожиданно, но я никогда не мог подумать, что попаду в такой кошмар. Схватили на улице, угрожали смертью матери да и чем только было можно глупому парню… Я не хотел умирать, Хонджун. Н-никто не хотел бы в здравом уме, ни один человек и не должен хотеть — это ужасно. В сорок первом я чудом не погиб, пять раз попадал в лазарет, всегда был в последних рядах и все же в сорок третьем всю нашу базу разбомбили. Насколько страшно это было, что я, себя не помня, бежал все дальше. Это дезертирство. Но так ли это, если воевал я ни за что?Бессмысленные войны часто преследуют людские умы.
До сих пор помню, как в тот день споткнулся обо что-то в лесу. Подумал — очередной труп, но когда услышал щелчок за спиной, вся жизнь перед глазами пронеслась… А он не выстрелил. Это было взаимное и немое согласие, я увидел в нем такой же страх, ту же жалость. Следующие два года я служил на другой стороне. Его звали — Чарльз.Красивое имя, британец?
Да. Через пару месяцев у него должен был быть отпуск и я сбежал с ним… Я его любил очень сильно, даже слишком. Мне нравилось в нем все от его прелестных мыслей до цвета глаз, увы он был также бездушно вынужден драться за право жить. В тот момент мне становилось все безразличнее за сторону, казалось — война никогда не закончится. Никогда больше в этом мире, я не ждал и возвращения на родину, если она когда- то была. Одного хотелось — скрыться с ним вдалеке от бессмысленной стрельбы, от отвратительной безпощадной войны. В отпуска мы уезжали вместе, отдыхали, я выучил его язык, прекратил притворяться немым в конце концов. Я начал забывать своих знакомых, погибших давным давно, забывал грубую мать. Чарльзу было настолько же плохо, как и мне. Сердце на части разрывалось при мысли о своей беспомощности… А в сорок пятом мы угадили в плен. Я умолял его врать о том, на чьей стороне он служил, умолял сделать хоть что-то, спастись… Его расстреляли на моих глазах в тот же день, в грязи как какую-то свинью… Сразу же, как он рассказал все о том, как я, последняя узкоглазая тварь, пытался сбежать, как он гнался за мной… О том как сильно любит свою Родину. Хонджуна окатило отвращением от чужой истории и в тоже время — обидой. В чем-то Чхве соврал, настолько претила ему реальность, что он готов был врать бессмертному. Я предпочёл бы умереть вместе, сам застрелился бы там… Я прекрасно понимаю, что этим он выгадал мне шанс на спасение, нас бы казнили вместе. Но знал ли он на какие муки обретает меня парой предложений? Мою глупую попытку застрелиться, приняли за то, что я хотел скрыть от них важнейшую информацию этого мира. Все равно приняли за шпиона, разве что пытали меня в разы больше. Пытка заключалась в том, что… Вокруг шеи оборачивали верёвку и таскали по военной части, иногда топили. А мне нечего было им сказать.Мне так жаль.
Позже на запрос о пленных, каким-то боком им пришли и мои данные за пару дней до казни. Эти ублюдки поверили, что я был в плену, извиняться правда не в их положении. Да и то, что меня не повесили — ещё одно чудо. Чхве накрыл раскрасневшиеся глаза ладонями, после опустив голову ниже и вцепившись пальцами в собственные волосы. — Я не смогу словами передать, как сильно покалечила война мою душу, голову. Каков этот Ад, до сих пор мне порой снятся сгоревшие обезображенные трупы, оторванные ноги с руками, сколько не пытайся ты их забыть. Я никогда в жизни не хотел убивать, никогда не хотел причинять боль, Хонджун. А все вышло наоборот… Чарльз мечтал о конце войны и погиб, не дожив всего пару месяцев. Я собрал всю свою волю и вернулся домой, иногда мерещились друзья, брошенные мною, иногда Чарльз, а иногда просто взрывы и свист, перед мраком. Мать ругалась на меня, не хотела узнавать меня, однажды даже обвинила в том, что я ушёл на фронт. И я всегда боялся — вдруг выбор все-таки был. Вдруг я мог избежать всего этого? Любимых людей не осталось, знакомых у меня не было, работа казалась однообразной — в те года я ничего не чувствовал. Абсолютно ничего, и не вспомнить ни одного дня, ни праздника. А в конце сорок девятого мать не вернулась домой, я почувствовал впервые за долгое время что-то неладное, отвратительное. Выбежал на улицу, искал, всю её привычную дорогу обыскал до каждого кирпича и нашёл. — Сан, — почувствовав отвратное, перебил демон, осторожно перехватил дрожащую ладонь мужчины, чьи глаза налились ненавистью. Это ввело Кима в ступор, он и сам застыл на месте. — Какой-то урод насиловал её в самой вонючей подворотне нашего городка на моих глазах… Я. Я никогда в жизни не убивал с такой жестокостью, с желанием сделать это. А знаешь, что сказала мне мать? Что я чудовище, что мне не нужно было лезть. Я пытался повеситься несколько раз и каждый раз, что-то мне мешало. В пятидесятом снова началась война, в этот раз я мог сражаться за свою родину. Воспоминания ещё были свежи, я мучился от постоянной паники, болей и в конце концов едва пережил сердечный приступ… Я не стал, Хонджун, не стал воевать снова. Сбежал, мать погибла в тот же год. Когда затянуть петлю ещё раз мне не хватило храбрости, я пошёл в церковь, потому что ни еды, ни сил, ни крыши у меня уже не было. Там познакомился с одним парнем — Юнхо. Он наверное единственный кроме моего духовного наставника знает о моей жизни. Он мой соотечественник, единственный друг с ужасно добрым сердцем. Наверное сам Бог послал мне его, уверяющего, что все мы совершаем ошибки. Мы вместе учились после, вместе ездили в Рим, я почти забыл обо всем. Наверное, делал вид, что в Бога верю, в его справедливость, на которую и намёка нет в реальном мире… Моей ошибкой было верить людям, когда в храме узнали о моем прошлом, я повздорил с одним епископом и меня отправили сюда. Такого убийцу и мужеложца держать никто не станет… Вот так и вышло, Хонджун. Даже ничего интересного. Я писал Юнхо, но он ответил мне всего лишь раз…. Писал с просьбами разнообразными, но увы. Видимо Кто-либо не только для тебя подготовил страшную расплата… Я пытаюсь помогать другим. Нужно быть благодарным, что я хотя бы когда-нибудь умру, наверняка попаду в Ад… Хонджун не представлял себе, как поддерживать людей без внушения, не очень правильно себе это представлял. Чужая и неимоверно тяжёлая жизнь легла на плечи грузом. Сан рассказывал её так, будто за все сорок лет с ним никогда не происходило ничего счастливого. Ким и не знал за что браться, они говорили больше двух часов, оказавшись по итогу в спальне клирика. Чхве вовсе не стало легче после рассказа, он остался прежним и никакая вина с его души не посыпалась. Хонджун не знал, как помочь, зато ещё лучше понял человека. Им приходилось жить с разными масштабами миров, но с одинаковыми проблемами. Сан сбегал от себя, от войны, как Хонджун — от своей сути. Сан винил себя в убийствах, задавался вполне логичными вопросами — А можно ли было поступить иначе? — точно также, как Хонджун. Сан терпел потерю любимого уже больше пятнадцати лет — Хонджун носил их внешности и голоса при себе столетия, понятия не имея, что делать со своим единственным. Друзья Сана умирали на войне, словно бабочки, а после уходили из его жизни и остальные — он был также вечно одинок, как Хонджун. Не способен больше влиться в компанию и не видящий в этом смысла. Сан желал смерти и в конце концов искал прощения. Чьего-то прощения, точно также как Хонджун. Искал понимания в глубине души да и в Бога верил с натяжкой. Демон редко ошибался, уж реже людей. А вот Чхве в одном серьёзном вопросе допускал, точнее даже не рассматривал свою серьёзную ошибку — мучается он только потому, что сам продолжает изо дня в день неизменно, упорно и осознанно выбирать этот путь. Придя к подтверждению собственных умозаключений, Хонджун опять выдохнул, загоревшись жизнью и идеей помочь священнику. После ощутил себя отвратно за происшествие месячной давности. Должно быть насилие для бедного мужчины представлялось пыткой куда серьёзнее, чем видел это Ким. — Хочешь я узнаю про твоего друга? В спальне нельзя было разглядеть от темноты даже силуэтов. Сан неловко улыбнулся, сложив руки на коленях и опустил плечи, предполагая, что демон уселся на полу, не отрывая от него глаз. Не всегда, как выяснилось, они светились словно маленькие лампочки. — Раз он не пишет мне, значит нужды в этом нет. — Вы очень уверены в своем решении, а я все равно считаю вас хорошим человеком, — через короткую паузу проговорил парень. Демон и сам не заметил, как стал рассуждать иначе, куда человечнее. Как только Чхве улегся в постели, отвернувшись лицом к стене, Ким поднялся, тихо наблюдая за ним. — Это смешно. — Вовсе нет… Если вы так и не смогли поверить в Бога, то возможно… — Я ведь не говорил, что отрицаю его. Может быть и не люблю так, как делают это другие, но я хотел бы. Мне лучше, когда люди находят успокоение в вере в него, а я им помогаю. Может быть он не такой, как мы думаем, но все-таки не зря я вечно остаюсь в живых… Ещё и ты попался именно мне, может быть так все и должно произойти по божественному замыслу. Некоторые слова звучали мечтательно, и Хонджун ещё с первых встреч перехотел рушить именно эти устои мужчины. Он человек и ему необходимо во что-то верить, разве что вера эта нуждалась в небольшой коррекции и расставлении точек. Противоречий в Сане было много, впрочем как и в демоне. — Вы не нашли себя в вере, но все же верите? Чхве притих, открытыми глазами разглядывая чернейшую стену у носа. — Чем-то и правда похоже на тебя. Хонджун встрепенулся, дернувшись к постели, захотев возразить и в тоже время испытав новое ему чувство своеобразного удовлетворения. — С чего вы взяли? Вы можете считать, как кажется правильным, но я для себя знаю другое. — А почему ты решил, что твоя правда правильная? — Сан развернулся, ища глазами хотя бы очертания чужой фигуры в темноте. На этот раз замолчал демон, сильно нахмурившись и принявшись рыться в своих устоях. — Спокойной ночи, — пожелал Чхве и отвернулся обратно к стенке. Сан упорствовал, читая молитвы на ночь от чего по щекам побежали слезы. Скорее от искренности, нежели от боли, так бывало и раньше. На грани сна, Чхве разбудили уже знакомые прикосновения, демон придвинулся ближе, приобняв за талию и замер, осознав свою ошибку. Священник не стал сопротивляться, прижавшись лбом к прохладной стенке, и быстро заснул с давящим чувством в районе сердца, от пережитых воспоминаний.***
В том сердце, что, отдавшись ей всецело,
Нашло в ней все, что для него священно,
Лишь в ней до дня раскрыть себя сумело,
Лишь для неё вовеки неизменно,
И, каждым ей принадлежа биеньем,
Прекрасный плен сочло освобождёньем.
Манящий выход из мрачного закоулка, обрамленный лучами закатного солнца отталкивал лишь тем, что вёл к главной площади. Хонджун чувствовал его куда лучше нежели неделями назад, прошедшими для супруга скверно, в восстановлении сил. И Ким на себе ощутил последствия, замечая очередное оживление расследование и утроившийся мрак в городке. Однако, пренебрегая раскрытием себя и, надо полагать, наслаждаясь презренными подозрениями ото всюду, на плетеном стуле у небольшой пекарни восседал Сонхва. Именно Пак Сонхва, совершенно не вливавшийся в атмосферу своими раскосыми глазами полными дьявольщины, насмехающимися от скуки или может злости надо всем. Лицом он напоминал Хонджуну олицетворение слова «красота» — всегда чистая, бледная кожа, ровный тон, пухлые губы, всегда мягкие волосы, прекрасное тело. Возможно, даже больше, чем прекрасное — идеальное, без малейших изъянов, болезней, шрамов и синяков. Порой и вправду казалось, что он сошёл со страниц человеческих романов о жестоких демонах, страстных вампирах, жаждущих чужих жизней и таинственных обольстителях, играющих с душами. Хонджун оглянул его с чёрных туфлей до не моргающих светлой синевы глаз и сделал шаг навстречу, принимая чужое приглашение. Сонхва ведь умел любить, но только по-своему и только Кима. Даже парня, чью внешность он носил и как говорил — совершенствовал, супруг не смог бы вспомнить где встретил и как выпил душу да и выпил ли вообще? Он заводил сюжетные романы куда чаще, чем люди, создавая им проблемы, решая их или же нет, убивая родственников, упиваясь чужим поведением, решениями. Иногда мог даже убить ребёнка матери, оставленного с разведенным отцом, только чтобы посмотрел на ругань, побывать на похоронах и в церкви, посмеяться со священником молящих о невинных душах. А мог и призраком притворяться, мог надругаться над спящим, прикрываясь сновидением. Ему все были интересны темы, коими можно было бы посильнее унизить человека, можно было бы себя развлечь. Площадь имела овальную форму и не имела ничего интересного впрочем, исключая причудливые вазы с цветами. Хонджун подходил все ближе к нему, хмуря брови и едва ощущая горячие плиты под ногами. Невозможность точного решения — оторвать ли супругу голову или может отправить в непроглядную тьму океана, заставила демона забыть о пародировании дыхания и прибавить шагу, силясь не перейти на человеческий бег. Чего ещё не хватало, так это носиться на своих ногах, как дурак. Маленький столик пустым стоял недалеко от двух стульев, с одного из которых Ким не сводил взгляда, а на другой планировал присесть, дабы высказать свое нелестное мнение о поведении единственного. Стоило выйти из закоулка, сделать пару шагов, как все свое внимание Сонхва переключил на подошедшего к нему мужчину в длинных чёрных одеяниях. У Хонджуна что-то в груди ёкнуло, издалека повеяло чем-то похожим на душу священника. Он устремился вперёд куда быстрее, почти сбив мирно прогуливающихся людей. Губы супруга изогнулись в тёплой улыбке, мужчина присел рядом с ним, на тот единственный свободный стул. Ким разглядел цвет его волос, показался ворот-стойка и запах души послышался отчетливее прежнего. Этого быть не может. Сан ведь остался там, у себя в комнате, в высоком храме! Хонджун мимолетно обернулся, увидев верхушки храма, едва виднеющиеся из-за крыш домов — так далеко. Демон прибавил шагу — супруг приблизился к мужчине, наклонившись к его шеи. Перейдя на бег, Ким кажется что-то закричал своему демону — люди обернулись, кто-то покрутил у виска, кто-то напугался, ожидая очередного убийства, а безжалостный супруг прикрыл глаза, прижав свою свободную изящную ладонь с перстнем к человеческой шее. В груди Хонджуна нечто важное разбилось, словно сердце на миг заработало, только чтобы остановиться вновь. От неверия он сбавил ход, во все глаза уставившись на своего единственного друга. В нос стукнул знакомый запах, супруг выпрямился, осторожно придержав человеческую голову. Жертва сидела к Киму спиной, Сонхва заботливо уложил мужчину в кресле, дабы казалось, что он просто без сознания. Зачесал трупу волосы назад, отпустил его ладонь, что до этого сжимал в своей, и легко откинулся на спинку, источая своим видом одно только торжество. Хонджун крался вперёд, оставалась всего-то пара шагов. Испанцы уже не смотрели на него да и ветер наверное прекратил дуть, как солнце — греть. Сонхва едва сдержал заливистый смех, стоило его демону обойти стул, увидеть незнакомое ему лицо с европейскими чертами, маленький и аккуратный разрез на шее и вовсе не сутану, а простую черную юбку и подобие длинного пиджака с поднятым вверх воротом. Голову заполнила ярость — как он мог в который раз попасться на идиотские шутки этого чудовища?! Сонхва искренне улыбался, стараясь не раскрывать рта, а после вскочил со стула, добравшись до опешившего Кима. Нежно взяв его голову ладонями, он впился в алые губы противным поцелуем, отдавая чужую душу своему любимому. Хонджун вцепился в его рубаху, прижавшись ближе. Вкус на самом деле слегка отличался от того, что он очень бы хотел забрать, и в тоже время повторял отдельные нотки. Демон забылся, отвечая на поцелуй, чувствуя, как душа незнакомца льётся по горлу, оставляя на языке желаемый привкус апельсинов с долькой горечи. На несколько секунд, он представил Сана рядом. Сонхва же зарылся в чужие волосы одной ладонью, а второй притянул за талию, стараясь отдать все до последней искры без жадности. Ему так хотелось прижать Кима ещё ближе, ещё крепче и наконец забрать, но весь этот миг разбила шокированная чужим поведением испанка, кинув мокрую тряпку в спину Сонхва. — Con todos insolentes, bastardos! — прокричала она на испанском, а после посыпалась проклятьями и самыми разнообразными ругательствами. Хонджун оторвался от него, заглянув в разозленные глаза. Вот оно…. сейчас он убьёт здесь всех, прямо сейчас начнёт хохотать и рвать плоть своими когтями, вот-вот в нос ударит далекий запах крови и горечи смешанной со сладостью… Ещё секунда… — Oh, están tan borrachos, lo siento! — прокричал он в ответ и с невинной улыбкой обернулся к женщине, источающей ненависть. — Помогика мне, друг, отнести его домой! Хонджун едва пришёл в себя, спохватившись помогать супругу. Они легко подняли труп со стула, Сонхва виновато и пьяно отсалютовал женщине, двинувшись вверх по площади. Киму оставалось только прожигать его взглядом и корить себя за мысли о Сане, его душе и её вкусе, казалось, осевшим глубокого внутри и на языке.***
— И сколько же тебя нужно, чтобы наиграться? Пак раскинулся на крыше дома, недалеко от главной площади и все всматривался в чистое небо. Пока родное лицо не возникло над ним, осуждающе скривившись. — Надеюсь, ты размышляешь вслух. Сонхва тихо рассмеялся. — Что я сделал не так, дорогой, скажи? Священники плохо влияют на твоё восприятие нашего с тобой мира, не могу же я сложа руки ждать, когда ты вернёшься другим, а после ещё пару столетий будешь горевать по кому-то. — А с чего ты взял, что твоё видение «нашего» мира правильное? С чего ты взял, что я хочу так жить? — Ким оскалился, присев обратно на черепицу и мимолетно взглянув на церковь вдалеке. Сонхва вовсе не прекратил вызывать в нем ярость, скорее разжёг её лишь сильнее, но рядом с «сородичем» в тоже время становилось чуть спокойнее — как будто надежнее.Глубоко внутри он скучал, но всего лишь по ушедшим временам. — Да потому что я понимаю о чем ты думаешь, я понимаю то, что он навязывает тебе и я понимаю твои сомнения… Вспомни, когда-то и я говорил тебе подобные вещи, но мы не созданы сострадать, не созданы прощать и просить, я… — Почему ты так думаешь? Или. — Ким изогнул бровь от злости, прищурив глаза, и схватил Супруга под локоть. — Или может знаешь меня лучше, чем себя я? Твои страдания не сравнить с моими, поверь, думай ты как я в тот момент, ты бы понял по-настоящему и словами не кидался. — Oh mon amour, я хочу чтобы ты ушёл со мной, тебе не нужен никто другой. Кто же виноват, что ты стал так легко верить словам детей, они того не стоят. Демон усмехнулся, отпустив единственного, и поднялся на ноги. — По твоим суждениям, они совсем никогда и вовсе ничего не стоят. Тишина повисла между ними, пока внизу переговаривались на испанском жители городка, хлопами дверьми и готовились ко сну. Сонхва изменился в лице довольно резко, сменив всю свою обыденность на мягкость и ласковую любезность, осторожно взяв в свою бледную ладонь чужую. — Мне вовсе не нравится твоё общение с ним, чего же ты ещё хочешь? Я так старался, только представь как долго пришлось искать похожую душу! Я надеялся мой подарок, — имея в виду душу, уж больно схожу вкусом с душой священника обмолвился супруг, — заставит тебя забыть о нем… Скажем, закрыть гештальт. А как же! Или разжечь желание убить Сана до предела, свести с ума! Закончить все это приключение, помучить посильнее! — Ты самый настоящий дурак, — выдернув руку, взвился Хонджун. — Боишься остаться один, да? — В первую очередь я волнуюсь о тебе, где скажи, найдёшь ты хоть кого-то похожего на нас, как не сойдёшь с ума? — Пак без раздумий начал покрывать демона лживой заботой. Однако Ким лишь улыбнулся. — Не припомню и дня, когда тебя волновало сильнее себя самого хоть что-то. — … Пошли со мной, так будет лучше. — Нет. Я хотел сказать тебе, что нам лучше остаться… Друзьями, может быть чем-то по подобию соседей или… Сонхва поднялся, сжав челюсти, что было сил и раскрыв глаза, перебил Кима: — Я убью его, я убью его, любовь моя, самым страшным способом, как ты можешь говорить мне такое?! Снизу донесся напуганный шёпот жильцов, Хонджун цыкнул Паку, дабы тот замолчал, в ответ получив лишь озлобленное пародийное шипение. — Мне плевать! Пусть хоть все они слышат, ты никогда не сможешь уйти! Ты понимаешь, что будет с тобой?! — Идиот. — Клянусь своим словом. Если ты уйдёшь, первым делом я найду и убью его. — А вторым уже меня? Что ещё останется? — прорычал Ким прямо в лицо супруга, едва не коснувшись носом его щеки. Сонхва замолчал, хлопнув своего единственного по плечу от захлестнувших чувств. — Я не дам тебе жить среди скота. — Тогда, я клянусь своим… Ещё раз ты сделаешь с ним хоть что-то, сделаешь со мной… Я клянусь тебе, что даже намёка на моё существование ты больше не найдёшь в этом мире. Ким стукнул демона в ответ, злобно огрызнувшись, и, тут же увернувшись от чужого удара, соскочил на самый вверх крыши. Словно кот, без особо труда забравшийся на тонкую перекладину крыши, он замер, сцепив руки за спиной в замок и приготовившись уйти. — Dic mihi, donec moriatur exspecto?! — крикнул демон на латыни, так чтобы не поняли испанцы. — Suggerisne me omnes in hoc oppido interficere, vel fortasse ad dandeliones cum aurantiis flectere?! Ineptias! Хонджун хотел бы ответить, но он и сам понимал все несостыковки своего предложения. Демон надеялся обсудить это в другой раз, но супруг этого мнения, как обычно, не разделял. Специально, хочет последнее слово, ещё и кричит. Ким назло развернулся к нему спиной. — Ego praecipio tibi sex mensibus, bene?! Eum sex mensibus interficiam si Nisi qui non veniam… Et iam non curant, adhuc eandem medietatem habes, amor meus! Полгода с лихвой хватит, чтобы помочь Сану сбежать отсюда — Хонджун был даже рад, практически счастлив. До того момента, пока в спину не прилетел оторванный кусок бордовой черепицы, облив его с ног до головы вязкой обидой, ощущением тяжкого одиночества и разочарования. Чёрным, как смоль, будто он только что упал с небес в самую грязную и вязкую лужу мира. Никак не ответив, Ким шагнул вперёд на свою территорию, слетел с крыши стеклянными глазами не видя ничего и никого. Ноги сами понесли его к знакомому холму с одиноким храмом.***
Фантомные звуки органа то разрывали голову демона, то нещадно давили сверху каменной плитой весом в несколько тонн. Он слышал пение, незнакомых ему голосов, а может быть — всего лишь забытых. Все это было похоже на жуткий церковный хор мёртвых душ. На очередной шаг звук усилился, заиграли низкие ноты подобно грому. Стоило открыть двери в храм, перейти за порог — все усилилось, звук резал небеса и бедные стены церкви. Хонджун печально замер на месте, вглядываясь в распятого Христа, крутая вопрос на языке — «За что же ему досталось такое?» Невидимые костлявые руки незнакомого музыканта последний раз надавали на тлевшие клавиши. Священник сидевший на самой первой лавке обернулся с мягкой улыбкой, которую мигом скрыло беспокойство. Мужчина поднялся, поправив сутану и не разжимая ладони с четками, двинулся вперёд. Демон едва доволочился к человеку, с несвойственным ему трепетом уткнувшись в тёплое плечо лбом и приобняв мужчину за талию. Хотелось разразиться плачем, найти в себе надежду на помощь от простого смертного существа в его вечном мире преисполненном страдания, но увы — заканчивалось все оно одинаково. — Что-то случилось? — тихо поинтересовался человек, неуверенно уложив свои руки на спину парня и зачем-то ещё раз убеждаясь в молчании его сердца. Если у него вообще были внутренние органы, наверняка ведь были? Сан словно вернулся в начало его духовного пути, когда молитвы к Господу перебивали навязчивые, глупые и пустые мысли, норовящие затмить первый план сознания. — Я устал. Чхве с сочувствием обнял парня увереннее, ощутив мимолетное прикосновение холодных губ к шее. Мурашки разошлись по коже, но родится страху он не дал. Хонджун, возможно, так выражал привязанность, точно не более. — Всё прихожане сегодня выпрашивали у меня одно, — набравшись смелости начал Сан. — Знаю ли я тех иностранцев на площади, что… Клирик не договорил, почувствовав, как демон мрачнеет своим присутствием, вовсе прячась лицом в его шее и вдыхая запах апельсинов с подозрительной горчинкой — как если бы откусывать кожуру от фрукта. Хонджун зажмурился, вспоминая о Даниеле, снующем по храму, и мысленно ненавидя мальчишку за то, как он портит своим наличием вкликолепный запах души мужчины. — Сонхва вас больше не побеспокоит, — шёпотом уверил демон, наконец отрываясь от священнослужителя. — Забудьте о нем, чтобы ему не было радости. Сан тяжело вздохнул, убирая руки за спину и медленно перебирая бусинки обмотанных вокруг ладони чёток. Он смотрел на демона, проходящегося вдоль ряда лавок и самозабвенно смотрящего на танцующие огоньки свечей в тишине. — Любовь у вас все-таки странная вещь, — вдруг проговорил демон, обернувшись к клирику. — Что сейчас говорит о ней Церковь?
***