***
Беннет, родившийся на Уберии (родной планете доктора Хаксли, Флоренс, и, возможно, некоторых других работников) некогда человек B-типа, добравшийся до «вершины карьерной лестницы» в виде типа A, в итоге быстро пожалел о своем переводе. Вместо косметики на нем стали тестировать недоработанные и потенциально опасные лекарства, заражая его перед этим различными заболеваниями. Одним из таких стала глазная чума — фактически неизлечимая постоянно мутирующая раковая опухоль, бесконечно покрывающая тело и внутренние органы инфицированного глазными яблоками. Тратить на Беннета редкие и дорогие медикаменты, замедляющие течение болезни, никто не собирался, ожидая того момента, пока A-шник не превратится в ходячие скопище глаз, которое после бы просто напросто сожгли. Тем не менее, Беннету повезло. Он попал под опеку на тот момент уже очень известного доктора Генриха Хаксли, который обеспечил ему надлежащее лечение и, проводя над ним опыты (гораздо более гуманные, чем до этого), вывел препарат, полностью останавливающий процесс появления новых глаз на теле больного. Останавливающий, но не откатывающий уже произошедших изменений. Получив очередную долю лавровых венков и восхищений, Хаксли в один день по простому обратился к Беннету, который все это время продолжал жить в доме у доктора. — Мне неприятно это говорить, но мои исследования в области глазной чумы подошли к концу, — совершенно безразлично сказал он, не отлипая от микроскопа, — Я помог тебе, теперь ты волен идти туда, куда посчитаешь нужным. У тебя есть время до вечера, чтобы… Гм… Собрать вещи. Спасибо за содействие науке. Не нужно было быть гением, чтобы понимать, что все, что спасало Беннета от продолжения мучений — светлое имя доктора Генриха Хаксли, и после выхода из-под его опеки он не смог бы долго прятаться, его опять поймали бы и начали заражать различными болезнями. И вряд ли ему так повезло бы ещё раз. И Беннет остался, предложив свою кандидатуру в качестве мальчика на побегушках, а равнодушный Хаксли не стал сильно беспокоится по этому поводу, вскоре привыкнув к удобству, который своим присутствием создавал парень. Он стал первым работником в будущем немаленьком штате, появившимся после их переезда в Дом. Когда Хаксли почувствовал приближающуюся старость и задумался о том, кто должен был бы продолжить его дело в будущем, доктор быстро понял, что детей он иметь не может (как минимум по причине того, что он полностью не подходил на роль отца) и не хочет, а все его работники, по его мнению, были слишком глупы и ограничены, чтобы не ударить в грязь лицом. Так и появился проект «Феликс Хониккер». Беннет лично наблюдал короткие жизни шестнадцати неудачных версий Феликса, одни из которых не проживали и нескольких недель, умирая просто от изнашивания несовершенно сконструированного тела, у других ярко вспыхивали те или иные психологические проблемы и они кончали счеты с жизнью, а третьи были просто недееспособны и умирали от голода или жажды, пока их названный дядя равнодушно наблюдал за их мучениями. Но Беннет и сам видывал всякое, и судьбы ранних Феликсов совсем не касались струнок его души, которые после всего пережитого ушли куда-то на недосягаемую глубину. Так, по крайней мере, думал он сам, таская мешки с оприходованными Хаксли трупами в морг. Но так не смогло продолжаться вечно. Семнадцатая версия Феликса стала относительно удачной, хоть и не лишенной своих минусов. Она продолжала успешно функционировать уже на протяжении четырех лет, и Генри, недолго думая, настругав на будущее дополнительных тел для Хониккера, вернулся к другим проектам. Тем временем этот Феликс успешно преодолел проблемы с самоидентификацией, социализацией и учебным процессом, и стал полноправным членом исследовательской группы Хаксли. Пока не случился тот роковой день, и эта версия не стала первой дожившей до момента обнаружения факта искусственности собственного происхождения. Беннету было даже приятно осознавать, что этот Феликс до сих пор жив только потому, что по каким-то странным причинам тот к нему привязался и вытянул Хониккера из той пучины суицидальных мыслей, в которую он тогда провалился. Возможно, причиной привязанности стало неравнодушие Феликса к проблемам Беннета, которые он посильно решал, вырезая нарастающие иногда глаза на коже и проводя с ним редкие сеансы психотерапии. По-видимому, тогда Беннет и влюбился в этого молодого, немного меланхоличного рыжего мальчишку. Между ними закрутился роман, который они держали в строжайшем секрете от всех остальных жителей, населяющих Дом. Беннет часто хотел большего, но Феликс встречал это желание в штыки, говоря о том, что уже то, что они делают сейчас, совсем неправильно и является «только лишь дядиной недоработкой» (каждый раз когда Хониккер это говорил, Беннет яростно сжимал кулаки), поэтому дальше засосов и поцелуев парни не заходили. Так день шел за днем, и обоих положение дел, в принципе, устраивало. Но всё в этом мире имеет свойство заканчиваться. Да, Феликс не был идеален. В нем было очень много минусов. Но, повторяясь, Хониккер всегда был очень ответственным, рассудительным и собранным существом и никогда не страдал рассеянностью. И когда он, ещё не до конца отошедший от целого марафона длительных нежных поцелуев, выгнал раскрасневшегося, натягивающего шлем химзащиты Беннета из своей комнаты и полез в шкаф с химикатами, желая проверить посетившую его в такой неподходящий момент теорию, в итоге не обнаружил на привычном месте целую банку порошковой щёлочи, он очень сильно напрягся. Дважды бегло проверив все места в комнате, где могла оказаться щёлочь, он только нервно дёрнул плечами и выскочил в коридор. В доме было очень тихо, что неудивительно, ведь в той части, где располагалась дядина лаборатория и все примыкающие к ней помещения была установлена дорогущая система шумоподавления, а в этой части дома шуметь могли только четверо — Феликс, проводя опыты, Беннет, смотря свои мыльные оперы в ТВ-комнате, Флоренс, которая изредка заглядывала сюда «тихонько почитать в гостиной», но каждый раз не могла рассчитать силу, которую её протезам надо было бы применять для тихого закрытия дверей и Шарлотта, собственно, хозяйка всего дома, которой все остальные жители старались позволять вообще всё. К слову, дверь в комнату Шарлотты была приоткрыта, и резко дёрнув её на себя, Феликс заглянул внутрь. Там было пусто. Зато из ванной доносились звуки льющейся воды. — Беннет! — заорал Хониккер, выбивая дверь ногой. — Беннет! Беннет выскочил из ТВ-комнаты (неужели он умеет ставить громкость пониже, когда что-то смотрит?), и не задавая лишних вопросов, оттолкнул Феликса от двери. Разбежавшись, он влетел в неё плечом и замок, издав жалобный треск, поддался. Резко открывая дверь, Феликс увидел обнаженную Шарлотту, сидящую под струями душа. Тело девочки с ног до головы покрывали химические ожоги, судя по всему, она уже давно потеряла сознание от болевого шока, но, по крайней мере, ещё дышала. Выключив воду, Феликс аккуратно положил девочку на спину, краем уха услышав, что Беннет уже выскочил за дверь, побежав за уксусом. Хониккер яростно взвыл и со всей силы ударил по плитке, покрывающей пол. По руке заструилась кровь. Хониккер понимал, что Шарли может и не выкарабкаться. А если повезёт, и она выживет, ей не скоро станет лучше, а её тело на всю жизнь покроют ужасающие шрамы. Он понимал и то, что не имел никакого особого права поступать так, как поступал сейчас. Но на дилеммы о морали и этике не было времени. Переложив её в свою комнату и введя ей лошадиную дозу обезболивающего, он почти всю оставшуюся ночь делал ей перевязки, наносил различные мази и сооружал сеть капельниц с восстанавливающей и обеззараживающей жидкостями. Когда с делами было покончено, они с Беннетом, который все это время находился рядом и помогал по мере возможности, устало сели рядом с девочкой. Пока что никто кроме них в доме о происшествии не знал. — Знаешь, а ведь эти жидкости разработал дядя… Без них у Шарли не было бы и шанса. — пробормотал Феликс, кивнув на капельницы. — Блять, Хониккер. При всей, сука, моей благодарности и уважению к доктору Хаксли, сейчас он хорошо может делать только одну вещь, — на секунду он оборвал себя, словно передумав говорить, но тут же зло процедил — Знаешь какую? Трахать трупы. Феликс промолчал, уткнувшись лицом в рукав халата и тихо заплакал. Беннет сел рядом и обнял его за плечи. Всё в этом мире имеет свойство заканчиваться…О химическом ожоге
24 декабря 2023 г. в 22:37
По своей природе Хонникер был очень ответственным, рассудительным и собранным существом. Именно существом, не человеком. Рассеянность дяди не передалась племяннику по наследству, да и было бы странно, если бы передалась — Феликс ведь был просто клоном личности доктора Хаксли, но не его родственником с биологической точки зрения.
При его создании (а создавал доктор Феликса по своему образу и подобию, для продолжения научных изысканий после его, Хаксли, смерти) дядя убрал все свои недостатки, в том числе собственную рассеянность, безразличность к чему-либо, несвязанному с наукой, убрал жестокость, характерную для людей его профессии, и многие другие черты характера, помогающие в работе учёным, но делающие из него самого психически нездорового человека. Иного, точнее.
Особенно долго доктор мучался в процессе уничтожения в Хониккере некрофилии. Да, сам Хаксли был некрофилом, и да, по каким-то совершенно непонятным с научной точки зрения причинам эта его «маленькая слабость» вспыхивала в ранних версиях Феликса, несмотря на то, что этот пункт, перед созданием очередного племянника, доктор с корнями выкорчевывал для верности не менее трёх раз, после каждого проверяя успешность уничтожения. Как в итоге доктор поправил эту недоработку, Хониккеру было неизвестно, но дядя, по-видимому, все же справился с этой напастью — тяги к трупам Феликс не испытывал.
О «маленькой слабости» Хаксли знали все работники его лаборатории, в том числе и актуальная версия его племянника. Доктор старательно пытался это скрывать, но именно из-за своей природной рассеянности и проблемами с помутившейся от возраста памятью постоянно оставлял улики — путал трупы, прося кого-нибудь отнести тело с явственными следами сексуального насилия, а не относил их сам, или, допустим, забывал запереть дверь в свой личный отдел лаборатории, куда не допускал никого, установив для этого на дверь двухэтапный биометрический замок, считывающий отпечаток большого пальца и сетчатку глаза.
Именно в тот день, когда Хаксли впервые (впервые ли?) забыл это сделать, Хониккер, которому приспичило пораньше закончить статью о влиянии школьной Социализации на личность людей из Ложного Царства, узнал сразу о двух поразивших его вещах — дядиной некрофилии и собственном искусственном происхождении. О первом он узнал, увидев «манипуляции», которые дядя производил над чьим-то трупом, о втором же, увидев свои тела в больших колбах, наполненных формалином.
Странно было и то, что первое произвело на него даже больший шок, чем второе — он считал дядю идеалом умственного и личностного развития, примером для подражания, существом без единого минуса в какой-либо области, ближе всего подобравшегося ко всем главным секретам этого странного мира. Его идеалы тут же разрушились. И Хониккер на две недели впал в острейшую депрессию. Впал бы и на больший срок, если бы увидел, чьё тело стало невольным соучастником девиаций доктора. Тело, конечно, принадлежало самому Хониккеру, и было вытащено из одной из множества колб, стоящих в помещении. Впрочем, дядя депрессии племянника даже не заметил, зато заметил Беннет.
После, уже именно с Беннетом, Хониккер узнал третью шокирующую вещь за недолгое время, и вторую — лично о себе. Феликс не мог сказать точно, повлияло ли на это увиденное ранее, но молодой учёный оказался существом с девиантными сексуальными наклонностями, тяготеющим к своему полу. Проще говоря, геем. Это была одна из многих дядиных недоработок, которые позже начал обнаруживать в себе Феликс.