Путеводная звезда

      Их встреча изначально была неправильной.       Володя снова коротал обеденное время во дворе Юркиной музыкальной школы. Ему нравилось сбегать от суеты и напряжения офисного мира в это спокойное и уютное местечко. В центре стоял памятник кому-то из композиторов, возле которого нередко вилась малышня. Раскидистые деревья, рассаженные по периметру, бросали прохладные тени на изящно изогнутые скамьи. Из открытых окон порой лились мелодии, воспроизводимые на разных инструментах. Иногда Володя и сам не знал, что за инструмент звучит — до того разнообразными были звуки. Но особенно он любил слушать фортепианную игру, которая звучала чаще и громче остальных. Наверно потому, что окна одного из кабинетов фортепиано выходили прямо сюда, во двор.       Володе нравилось сесть на отдаленную скамью и, чуть откинув голову и прикрыв глаза, давать волю своему воображению. Сначала он пугался своей одержимости образами прошлого, но потом смирился: это было то единственное, что среди всего безумия дарило ему хоть какое-то успокоение и чувство едва осязаемой радости. Радость эта, правда, тесно граничила с невыносимой печалью. Но ему так нравилось представлять, что не кто иной, как Юрка, перебирает клавиши и извлекает эту музыку, льющуюся из окна порой стройно и красиво, а порой ломано и прерывисто. Что это он, а не какой-то незнакомый мальчишка, разговаривает с одноклассниками у памятника, заливисто смеясь. Что это он с папкой нот в руках спешит домой с урока, едва не переходя на бег.       А как будоражила мысль о том, что Юрка и правда здесь когда-то учился! Что он, возможно, как и сейчас Володя, сидел на этой самой отдалённой скамье, занимался в том самом кабинете, чьи окна выходили во двор, и во дворе была слышна и его музыка, Юркина! Эти мысли отдавались в груди восторгом, теплом и тупой болью одновременно. Как же иронично и парадоксально, что раньше их разделяли два города — Харьков и Москва, и огромное расстояние между ними. А теперь Володя не в Москве, он в Юркином Харькове, а самого Юрки здесь уже и нет…       Как он мечтал открыть глаза и увидеть его перед собой… Интересно, как Юра сейчас выглядит? Прошло ведь уже девять лет, он наверняка подрос и возмужал, изменился. Насколько сильно? А Володя сам — насколько стал другим? Вот вроде всё такой же: высокий, стройный, наверно симпатичный лицом, даже очки похожие носит. Но осталось ли что-то общее у него с восемнадцатилетним вожатым из восемьдесят шестого? Наверно только искалеченная психика. Хотя сейчас, в девяносто пятом, с ней стало еще хуже.       А если и Юра изменился до неузнаваемости, приметил бы Володя его в толпе?       Да. Точно. Сердцем, искалеченной душой, всем телом бы ощутил его присутствие. Узнал бы со спины, издалека, да даже с завязанными глазами, в кромешной темноте, по голосу, по смеху… Но Юры в Харькове нет уже давно. Стал ли он пианистом, как они и хотели? Нашёл ли себе девушку? Счастлив ли?       Так хотелось открыть глаза и наяву увидеть его: загорелого, с вечно лохматыми волосами, с алым галстуком набекрень, лукавой улыбкой и огромными глазами, такими трогательно блестящими и озорными. Он будто стоял прямо перед Володей, призывно и подбадривающе улыбаясь, мол, да, Володя, это я, только протяни руку и коснись…       И Володе так хотелось это сделать! И пусть это нездорово, ненормально и походит на шизофрению — хотелось наплевать на всех, на всё, податься вперед и раствориться в своем безумии, исчезнуть, остаться с воображаемым Юркой где-то за пределами этого мира. Но бережно хранимый образ подернулся белой дымкой, закружился и растворился в воздухе.       В груди защемило — ну что же он опять творит?! Столько лет выкорчевывал из себя эту извращённую любовь, столько лет лечился от своей ненормальности, а всё туда же… Злость на себя подступала к горлу, душила. Ну сколько можно жить мечтами? Ведь уже давно не восемнадцать, пора двигаться дальше, думать о будущем, наконец, его строить! Юры нет, он уехал, он оборвал все связи, у него другая жизнь. И у Володи должна быть другая, и ему пора оставить прошлое в прошлом и наконец задуматься над настоящим.       Хватит.       Володя медленно раскрыл глаза. Мир сначала показался ослепительно ярким, но постепенно начал обретать очертания и перестал резать глаза. Володя поправил очки на переносице и едва ли не вздрогнул от неожиданности, когда понял, что перед ним кто-то стоит.       — Ты в порядке? — Спросил приятный высокий голос.       Она была красивой. Невысокого роста, стройная и даже чуть худощавая. Густые волосы, отстриженные под каре, по природе темные, на ярком солнце отливали янтарным блеском. Вид казался строгим: этому способствовал и чёрный брючный костюм, и нахмуренные в вопросе брови, и плотно сомкнутые губы, накрашенные блеском. Её выдавали только глаза: большие, то ли карие, то ли зелёные, — еще не до конца привыкший к свету, Володя не смог точно понять, — они смотрели обеспокоенно и с по-детски живым интересом.       Он не помнил дальнейшего разговора: наверняка он был бессмысленным и неловким. Помнил лишь, что пересилив свои чрезмерную воспитанность и скромность, ответил ей так же — на «ты». Даже сумел удачно пошутить и взамен лицезрел искреннюю улыбку. А еще узнал её имя, — красивое, красноречивое, говорящее само за себя, — Света.       На следующий день они уже гуляли вместе. Света проводила Володе экскурсию по городу, еще не до конца ему знакомому. Былая строгость окончательно растворилась: за ней обнаружилась веселая и смешливая натура, больше характерная девочке-подростку, чем молодой учительнице. Володя рядом с энергичной и разговорчивой девушкой даже почувствовал себя каким-то дряхлым стариком, хотя разница в возрасте у них была совсем небольшая. Он забыл, когда в последний раз вообще смеялся так искренно и громко, и ему так нравилось снова чувствовать себя молодым, беззаботным и веселым парнем, у которого вся жизнь впереди.       Ему так нравилось снова чувствовать себя живым.       Уже стоя у Светиного подъезда, Володя смог внимательнее изучить её лицо. Особенно очаровательными казались родинки, которыми оно было усыпано. Три на левой щеке: одна прямо под глазом; другая — точно под ней, но значительно ниже, ближе к уголку губ; третья левее, на уровне крыльев носа. На правой щеке красовалась только одна, под скулой. Еще одна, маленькая и едва заметная, находилась на подбородке.       Заметив Володин внимательный, изучающий взгляд, Света неловко оборвала фразу и потопталась на месте. На удивление она, такая смелая и активная, вдруг чуть смутилась, отведя взгляд. Но Володя заметил, что в больших глазах, несмотря на смущение, плясали искорки озорства. Тогда Володя понял — эта встреча не последняя. Ему с ней хорошо, весело, легко. С ней он забывает обо всех проблемах, в которые уже столько лет постоянно погружен. Они должны встретиться снова.       После следующего свидания Володя, сидя за своим письменным столом в полной темноте, размышлял о том, как поступить. Точнее уговаривал себя поступить правильно.       Ему в Свету нужно влюбиться.       Аргументы «за»: она красивая, умная, интересная, добрая, она вечно его веселит, смешит, заставляет забывать обо всех неприятностях, ему с ней хорошо и легко, она ему нравится и он ей, кажется, тоже.       Аргументы «против»: он больной извращенец, заглядывающийся на мужчин, у которого за плечами годы конверсионной терапии и приема транквилизирующих препаратов; имеются суицидальные наклонности, мучают ночные кошмары и бессонница. Влюбиться в девушку — его единственное спасение.       Володя презрительно хмыкнул: а нужен ли он будет Свете, узнай она правду? А какой девушке он с этой правдой вообще будет нужен?       Он с этой правдой должен лечь в могилу, так никому её и не раскрыв.       На третьем свидании он разгадал тайну её глаз-хамелеонов. На солнце они становились медово-зелёными, а в тени превращались в карие. Потому он и не понял сразу их цвет.       На этом же свидании он её впервые поцеловал.       С девушкой это у него происходило не впервые: в студенческие годы пару раз Володя целовался с девчонками за игрой в бутылочку, а один раз вообще выполнял кем-то загаданное желание — его с какой-то первокурсницей заперли на балконе и заставили обжиматься целых пять минут. После всего его чуть не стошнило — то ли от выпитого алкоголя, то ли от омерзения.       Но в этот раз сама мысль о том, что он, как нормальный мужчина, целуется с девушкой после прекрасного свидания, будоражила и приятно волновала. Володя настолько вошёл во вкус, что даже увлёкся — Свете, уже прижатой к двери подъезда, пришлось протестующе замычать и слегка толкнуть Володю в грудь руками, до этого обвитыми вокруг его шеи.       — Прости… прости, я н-не… — Начал было он, но Света его перебила.       — Тшш… Я знаю, что ты не хотел ничего… плохого, — мягко заверила она.       Володя залюбовался: раскрасневшаяся, чуть потрёпанная, она нежно и игриво смотрела на него снизу вверх. А потом, рассмеявшись, быстро чмокнула Володю в щёку и забежала в подъезд. Уже дома он заметил, что на губах и щеке остались еле заметные следы Светиной помады, а одежда пропахла сладкими духами. Его накрыло необъяснимое чувство облегчения. Отчего? Наверно оттого, что всё происходящее было правильным. Таким, каким должно было быть изначально. Света дарила ему надежду на то, что у него получится измениться, стать лучше, стать нормальным.       Володя решил, что начинает влюбляться.       Его перерыв удачно совпадал с окном между занятиями Светы, поэтому обедать вместе стало их традицией. А после работы Володя неизменно забирал её из музыкальной школы, и либо они проводили время вместе, либо он сразу отвозил её домой, перед этим, конечно, вдоволь нацеловавшись прямо в машине.       Уже в отношениях Володя понял, что его девушка может быть очень разной. За веселостью и озорством в их первые встречи, как призналась сама Света как-то раз, она пыталась скрыть ужасное волнение. И хоть смешливость и беззаботность ей действительно были присущи, со временем Володя раскрывал в ней всё новые стороны.       Например, Света часто становилась спокойной и задумчивой, особенно когда нежилась в его объятиях и выводила пальцем невидимые узоры на его груди. В такие моменты они могли долго молчать и думать каждый о своем, но тишина никогда не была неловкой или напряженной. Еще она была очень ласковой, внимательной и заботливой. Утаивать плохое самочувствие, недосып и проблемы на работе от неё было бессмысленно — она читала Володю как раскрытую книгу и строгим учительским тоном (так она выглядела еще более забавно) приказывала не тратить на неё время, а быстрее ехать домой и ложиться спать. И хоть обычно Володя отнекивался, но пару раз переспорить Свету не удалось.       Светина забота грела Володю безмерно. Она отзывалась в нём благодарностью и нежностью, превращалась в заботу ответную.       Как же хорошо было чувствовать себя любимым и нужным.       Как же хотелось вернуть эти чувства Свете в двойном размере.       Их первая близость далась Володе на удивление легко. Он бы соврал, сказав, что совсем не волновался. Волновался еще как! Боялся, что у него не получится, что что-то пойдет не так, пытался скрыть от Светы дрожание рук. Но как и при их первом поцелуе, Володя был окрылен чувством правильности.       А возбуждение вызывал банальный интерес — ведь он никогда не был с женщиной в таком смысле. Было необычно и волнительно раздевать Свету и видеть вживую, а не на фотографиях, обнажённое женское тело. Изучать его руками и губами, искать особо чувствительные места, от прикосновений к которым у неё заходилось дыхание и судорожно сжимались пальцы.       Невольно в подсознании всплыла сцена под ивой, но он тут же отбросил воспоминания в сторону, не позволив им задержаться в голове ни на секунду. Тогда всё было против природы, против правил. Он до сих пор винил себя за то, что тогда повёлся на уговоры Юры и позволил делу дойти до секса. Юрка был слишком юн, чтобы осознавать все масштабы произошедшего, и наверняка сейчас, став старше, возненавидел Володю за все то, что случилось в «Ласточке». И как бы ни была дорога Володе память о тех днях, он знал — это он всё испортил, он сделал Юру таким, он сбил его с верного пути. И прощения за это ему не было.              Володя окончательно отбросил прочь всплывшие образы и сосредоточился на происходящем.       Ему нравилось слышать под собой Светины вздохи и негромкие стоны, ловить их губами, осознавать, что это он — их причина. Будоражил её вид: полуприкрытые глаза, полный любви взгляд, распухшие губы, разбросанные по подушке короткие волосы.       А в голове мельтешило:       «это не сон, это наяву: я занимаюсь любовью с женщиной, мне это очень нравится, я больше не думаю о мужчинах, не думаю о Юре и, кажется, я её люблю, я хочу быть с ней».       И вот Света задрожала в его руках, испустила самый громкий и протяжный стон, несколько раз рвано дернулась всем телом и наконец обмякла, закрыв глаза. Это зрелище стало последней каплей — Володя, еще несколько раз толкнувшись бедрами, рухнул сверху и уткнулся лицом в изгиб её шеи. И неожиданно для себя самого выдохнул ей на ухо:       — Свет, я тебя люблю.       После этой ночи его впервые за долгое время накрыла паническая атака, с которой он смог справиться только привычным способом — засунув руки под горячую воду. Самочувствие было поганым, как и крутящиеся в голове мысли. Володя знал, что панические атаки зачастую случаются без определенной на то причины, обрушиваются в самые неожиданные моменты. И все же, сидя без сил на полу прямо в ванной, он задумался — не поторопился ли с признанием? Насчёт взаимности он не переживал: Света вслед за ним, без колебаний, произнесла те же самые заветные три слова. Потом, разнеженная и счастливая, прижимала его голову к своей обнажённой груди и ласково перебирала ему волосы.       — Володь, ты такой нежный… ты так бережно, осторожно… — она смутилась и почти шёпотом добавила, — мне еще никогда так хорошо не было…       И он, прислушиваясь к её успокаивающемуся сердцебиению, чувствовал себя счастливым и, по правде говоря, даже был горд собой. Не только потому, что слова Светы были ему приятны и лестны, а потому что у него всё получилось       Потому что он убедился, что может быть нормальным.       Но почему же сейчас, после ночи, наполненной ласками, любовью и тихими признаниями, стало так тревожно?       — Почему-то я чувствую, что ты бы никогда не сделал мне больно: ни физически, ни морально. — Света по привычке водила пальцем по его коже, рисуя одной ей понятные узоры. — Да и вообще, Володь, ты очень добрый и обходительный со всеми, прям настоящий дипломат, — они оба рассмеялись, — всё никак не могу смириться с тем, что мой парень окончил МГИМО… — задумчиво, протянула она. — Прости, я такая болтливая, говорю всё, что на уме! Иди сюда…       «…ты бы никогда не сделал мне больно: ни физически, ни морально…», — наверное, именно эта фраза впоследствии его испугала. И если в «физически» он был уверен на все сто процентов, то «морально» заставило задуматься. Только после этих слов пришло осознание, что Света не просто эксперимент. Теперь Света — это девушка, которая его по-настоящему любит.       Света теперь — его девушка.       И если сначала Володя рассматривал её только как средство достижения своей главной цели — излечиться от гомосексуализма, то теперь понимал, что Света ему — самый близкий человек, что он несет ответственность за её чувства, что должен заботиться и оберегать от своих демонов, которые время от времени давали о себе знать. Света ни за что не должна узнать о его прошлом, о вечной внутренней борьбе, о панических атаках и слишком реалистичных кошмарах — вечных составляющих его жизни. Нельзя допустить, чтобы Света разглядела его душу в обнаженном виде — перештопанную, обугленную, покорёженную.       Нельзя допустить, чтобы Света узнала его настоящего.       Сворачивать с пути слишком поздно. Если и нужно было сомневаться, то намного раньше. Света его любит. Володя ведь тоже любит её? Наверно любит. Не зря же эти слова вырвались у него так внезапно. Чего тогда бояться? Ответ пришёл сам — рецидива. Вдруг снова проснётся его извращенная сущность? Вдруг он сделает Свете больно, сильно навредит? Но ведь на мужчин ему смотреть уже не хотелось, Володя был счастлив и доволен в отношениях. Значит, он на верном пути.       От души отлегло.