Снег на моей голове...

По-настоящему, всерьез, до желания ударить, выгнать, никогда больше не видеть ругались они с Николаем трижды. Чем ближе становились, тем больнее и злее ругались. И, стоит сказать, не выиграла Ариадна ни ни разу по сути скандала. И что-то в каждом потеряла. Наверное, сравнимое по масштабу с самим скандалом. Заглянула в навигатор, кажется, ее такси как раз пыталось пробиться через пробку, то есть по сути стояло на одном месте, призывая дожидаться его. Что остается? Других машин все равно нет. Вот, стоит, ждет, ловит на одежду, кожу, волосы залетающие под крышу у выхода из аэропорта снежинки. Вспоминает то, что надо забыть как сон. Пусть и нестрашный, а милый и даже временами до щекотки под ложечкой про счастье, но уж больно незадачливый в окончании. И, что печально, сама же понимала, что дело хорошим не закончится. Как ни странно, но все их большие скандалы крутились почему-то вокруг благополучия Евы. Смешно сказать, она так с Володей не ругалась об их общем ребенке, как с Колей о его ученице. Хотя, а о чем она ругалась с Володей? Ну, вот так, чтобы до слез в глазах и звона в ушах от ощущения поражения? Даже когда было совсем тошно, не ругалась. Тогда — тем более было не до ругани. Ходила на цыпочках. Про тот контракт с “Комиссаркой”, вроде бы, но и там, он сказал — нет, она ответила — да. Хладнокровно расстались, потом безразлично сошлись. И все, больше ни о чем не вспоминали. И впредь он ни о чем не просил, чтобы не получать отказов, а она ни о чем важном не распространялась, чтобы не нарываться на выволочки. Как оказалось в будущем — привычка полезная. По поводу Евы ее отец вообще не спорил. Да и не интересовался. Ребенок и ребенок. Все равно не общаются. Пусть мать воспитывает так, как считает нужным, он денег даст, конечно. Деньги— это мелочь, которая успокаивает совесть— не бросил ребенка. Между прочим, повод оценить, что такое отношение — плюс, в конце концов, Дадиани дал, да так, что боялась из науки ног не унести. Первый раз поскандалили с Николаем после заявления Евы. Мать прекрасно поняла, с чьего голоса, вольно или невольно, запела девочка. И не особенно стала церемониться. Как только педагог появился на работе после похоронных мероприятий, так и запланировала беседу. А потом отложила. Уж слишком потерянным выглядел мужчина. Совсем оторванным от точек равновесия. И, возможно, их разговор не состоялся бы вовсе, если бы Евка не давила, заводя беседы снова и снова. И каждый раз это заканчивалось взаимным недовольством. После одного искрящего препирательства и поняла — пора включать родительский авторитет по полной программе и приводить в чувство зарвавшегося учителя танцев. Перед обеденным перерывом зашла в класс, чтобы пригласить Николая Сергеевича к разговору: — К сожалению не могу. Я успеваю только забрать сына из школы и увезти к бабушке за это время. Можно вечером?— поинтересовался преподаватель. — Давайте вечером,— согласилась Ариадна. У Евы был выходной, так что лучшего момента для предметной беседы и не найти. Доработала до сумерек, поглядывая на часы, ждала подчиненного, но того все не было, хотя классы закончились уже минут двадцать как. Злилась, конечно. И без того время позднее, поговорить бы в темпе, да домой бежать. Злость на опоздание сливалась со злостью за дурные мысли в голове дочки. И к тому моменту, когда мужчина зашел в кабинет, блондинка за столом была похожа больше всего на высоковольтный кабель с испорченной изоляцией. Напряжением могла убить в секунду. Но откуда это было знать бедному Коле? Он тоже устал и хотел домой, так что появился с предложением: — Давай в темпе аллегро. Сегодня еще куча дел, а сил никаких. — Я и не планировала тебя задерживать,— огрызнулась на его предложение.— Пришел бы сразу, уже бы ушел по своим делам. — Не мог сразу, с женой папы говорил,— будь она в другом настроении, заметила бы погасший, усталый взгляд, но женщина злилась и понимала и слышала только себя. — Николай Сергеевич, вы, вообще, много говорите. И часто ненужное, я считаю. Особенно с моим ребенком,— это в любой ситуации было грубо, а для человека,у которого в семье большое горе оказалось ударом хлыста по незажившему. — Давайте не будем путать мою семью и ваше дитя, Ариадна Александровна,— тут же ощерился в ответ измученный педагог. — Было бы замечательно, если бы и вы помнили, что мое дитя — не ваша забота, а сосредоточились на собственной семье! Внушать ей мысли о возможном возвращении в группу и серьезной карьере балерины — безответственность!— хлопнула рукой по столу.— Зачем это все?! — Но она может. И у нее есть желание!— он скорее удивился, чем рассердился словам блондинки.— Почему бы ни дать ей шанс?! — Ты сдурел совсем?!— кажется, Коля, впрямь, плохо оценивал ситуацию.— Ты помнишь, что у нее сердце больное?! — Но она справляется! И на лекарствах показатели хорошие. Вы же вот ездили на обследование,— уперся учитель.— Ариадна, ты ведь ее видишь! Она же создана для балета! Такая выворотность, такой подъем! Идеальная пропорция! Ей надо пробоваться в нормальное балетное, а не в этой… — Ну, продолжай!..— прищурилась, понизив голос до полушепота женщина.— Не в этой шарашке? Не в этой богадельне? Не в этой самодеятельности?!. Получается, у них тут великий педагог-новатор тратит таланты, а мог бы при Академии русского балета служить что ли? — Ты же понимаешь, что с твоей школой в серьезный театр не устроишься,— врезал правдой-маткой по самолюбию Серебряковой.— А у Евы дар! — У Евы карта медицинская в ладонь толщиной, дебил! И на каждой странице противопоказание к профессиональным физическим нагрузкам!— взвилась Ариадна, нависнув над столом и уперев ладони в его центр.— Что ты ей в голову дерьмо льешь?! Кто ее куда возьмет, даже если очень захочется?! Удобно самоутверждаться за счет чужого ребенка?! Коля тоже подскочил и так, будто боясь, что блондинка исчезнет схватил ее за одну из рук: — Помнишь, как валялась в больнице и понимала, что ничего не будет? Танцевать не будешь? Карьеры не будет. Тебе не будут рукоплескать в лучших театрах мира?! Помнишь?! Лица были близко, глаза смотрели в глаза и оба взгляда сверлили собеседника ледяной злобой. — Я нашла себя в другом. И состоялась не хуже, чем могла бы в балете,— прошипела Серебрякова. — А я не нашел!— выдохнул напряженно бывший танцор.— Мне до сих пор снится партия Магедвеи. Слышишь?! Сколько она не станцует, если ты ее спишешь?! Сколько не увидит мир красоты?! — А сколько не увидит она, если сердце встанет?!— как не мог понять этот глупец, что у Ариадны вся жизнь — Ева! Если с Евой что-то случится, никогда себе не простит. Она уже никогда не простит упущенного здоровья. Большие риски? Никогда! — Всегда можно найти возможность! Выход! Почему никто не хочет пробовать?! Даже ты! Ведь ты же ее мать! Ты должна хотеть своему ребенку максимального счастья!— пальцы на женской руке сжимались все сильнее. — Иди в баню!— сморщилась блондинка.— Хорошо говорить о счастье, когда несчастье тебя касаться не будет, да?! Если она выйдет и станет звездой, то ты тот, кто в нее верил! А я мать, которая все запрещала. А если нет, то это же не твой ребенок будет в гробу лежать! Удобно! И эксперимент провел! И своего не вложил! И поражение не тебе принимать! Зачем ты, вообще, к ней привязался?!— уже и забыла, что когда-то сама рассказала, как пропускает занятия с дочерью, а Коля вызвался помочь по душевной доброте. — Я ведь тебя выручал!— напомнил хореограф. — Все! Выручил! Спасибо! Свободен!— села в кресло, махнула рукой на двери.— У Евы будет другой преподаватель! — Нет!— Николай замер, а потом опасно, неторопливо, пошел вкруг стола, загораживая выход начальнице.— Нет! Я буду ее учить! — Я не стану это обсуждать с тобой! Если вопрос в деньгах, найду тебе тех, кому нужны допзанятия,— над ней неуютно нависало лицо с квадратной челюстью, чуть впалыми щеками, на которых была заметна отросшая за день светлая щетина, желваки играли, перекатываясь под кожей. — Я. Буду. Работать. С Евой,— отчеканил Коля, разворачивая кресло так, чтобы оказаться лицом к лицу с оппонентом. — Да что ты к нам привязался?!— женщина возмутилась и несколько испугалась суровой близости.— Будут у тебя ученики не хуже. Не настолько она особенная! Это было увещевание. — Она особенная,— негромко проговорил, продолжая нависать на креслом.— Ты — особенная! Не сразу поняла, что происходит, а поняв, так удивилась, что не стала пытаться останавливать. Неожиданные поцелуи после тридцати лет не так чтобы обыденность, поэтому задохнулась от его напора, губ прижатых его губами. Хотела что-нибудь сказать, открыла рот и пропустила атаку языка. То ли от того, что между ними и так летали искры напряжения ссоры, то ли по какой-то другой причине, но поцелуй ощутился и ощущался самым настоящим сексом, подчиняющим и завораживающим. Когда мужские пальцы запутались в светлых волосах на затылке, разрушая прическу, их секс стал обоюдным. Отвечала, его губам, сама отдавала свой язык в сплетение с его, вцепилась пальцами в бесящую растянутую футболку. И перестала что-либо соображать до момента, пока сквозняк из полуоткрытой двери кабинета не дунул по голым плечам. Сознание вернулось, когда женщина сидела на столе, между ее раздвинутыми ногами стоял голый по пояс мужчина и торопливо выцеловывал от шеи дорожку к груди, скрытой простым бесшовным бюстгальтером. Длинные тонкие пальцы, обвитые прядями русых волос, контролировали и направляли скольжение губ. Ладонь Николая нырнула под чашечку и вынула белое мягкое полушарие полностью на свободу. Розовый сосок откровенно демонстрировал степень удовольствия его обладательницы. Когда язык пощекотал вершинку напряженной пуговки, вызвав коротких стон, захотелось снова утонуть в беспамятстве и не выныривать, оставшись между его ласками и своим удовольствием. Лишь остатки разума, за которые попыталась уцепиться, чтобы вернуться в реальность, твердили, что так нельзя. Так просто нельзя! — Коля!— уперлась в голые мускулистые плечи сильного мужчины.— Коля! Второй раз почти выкрикнула его имя и даже слегка ударила по плечам: — Очнись! Что ты творишь?! На нее смотрели мутные серые глаза человека, который все еще был не в себе. — Опомнись!— спрятала грудь, натянула блузку на плечи и запахнулась.— Что вообще случилось? — Прости,— тяжело рухнул в ее кресло.— Я потерял контроль… Неловко встал, пытаясь обойти женщину, продолжавшую сидеть на столешнице, не коснувшись, но все равно зацепился бедром за колено и вздрогнул, будто совершил ошибку, перерезая провод у взрывного механизма. И сейчас все полыхнет. Ариадна бы полыхнула, если бы понимала, что случилось вообще и с ней самой в частности. Выходила какая-то иррациональная муть, из-за которой ее чуть не трахнул на столе ее же сотрудник. Да ладно бы просто сотрудник — человек, с которым она меньше чем за пять минут до этого ругалась на всех оборотах и грозилась отлучить от занятий с Евой. Вообще ничего не предвещало того, что случилось. Дверь кабинета закрылась за молча вышедшим Николаем. И хорошо, что он не стал ничего объяснять и выяснять. Разговоры — последнее, что сейчас занимало Ариадну. Сползла со столешницы, пересела в кресло, где до этого в той же практически позе сидел Коля, потерла лицо, потянула себя за мочки ушей. Вынула косметичку, чтобы оценить разруху. Помада съедена, подводка глаз и тени смазаны. Волосы растрепаны. — С этим что-то надо делать,— сказала сама себе и отправила СМС по давно знакомому номеру. “Какие планы на завтра?”- Ариадна почти никогда не инициировала свидания с любовником, но делать, и правда, было что-то надо. В конце концов, так терять себя от обычного поцелуя можно только с большой голодухи.