Про любовь

Могами стоял у здания концертного зала. Губы еле ощутимо дрожали, букет оранжевых лилий вял в руках. Здание — высокое, ячеистое, кубически-хаотичное, словно гигантский полуразобранный блок из детского конструктора… Прекрасно знакомое, но теперь — такое ужасно непривычное, неправильное, безобразно исказившееся. Оно изменилось. Мир изменился и мутировал… И ничего уже не вернуть. Могами рассказал ей всё, до последней капли, до последнего изворотливого словечка, что уже не первый год точило его разум… И теперь он шёл, покачиваясь, как в пьяном трансе, сквозь пелену, налепленную на глаза. Не знал, куда, главное — подальше от искривлённого концертного зала, который он больше никогда не увидит. Могами надеялся, что больше никогда не увидит его. Двери закрыты. Но болезненно яркие воспоминания ещё сочатся сквозь каждую щёлку. И сумерки опускались, напитывая мир густыми масляными красками. Могами остановился и сел на мокрую скамью, но время продолжало бежать и утягивать его дальше и дальше от реальности, в которой ничего ещё не произошло. От безупречного момента, самого счастливого в его жизни момента, в котором он мечтал остаться навсегда. Но мир менялся постоянно, безостановочно и неотвратимо. Могами сел на скамью — было ещё светло, теперь же вдоль улицы внезапно горели фонари. Внезапно дневной свет умер, и его приходилось поддерживать искусственно. Фонари, вывески, неон — скользкий, лоснящийся свет, время шло и шло, и всё больше нужно было пихать в глаза яркую синтетику. Когти деревьев, редкие вкрапления жухлой листвы стали силуэтами на фоне грязно-голубого, тревожно ползучего неба. Асфальт побурел, будто покрылся грубой кровяной коркой, а лужи заблестели — открытые раны. В их синих безднах таяли оранжевые лепестки, потому что букет выпал у Могами из рук. Он казался таким свежим и красивым на прилавке цветочного магазина всего пару часов назад… Какие-то два часа! Мир был сияющим, воздушным, полным мечтательного ожидания и вздохов. Могами дослушал концерт, божественный концерт — её большой прорыв, и как только смолкли аплодисменты, выбежал из зала. У неё всегда хватает забот после выступления, а ему нужно было подготовиться… Выбрать самый роскошный букет, который отражал хотя бы фрагмент пышного цвета его чувств. Ждать эти сладостные два часа, думая о ней, только о ней… Раз за разом проговаривать слова, что он готовится сказать, и воображать всё новые и новые исходы, и чтобы один захватывал дыхание сильнее другого… Он не представлял того, что случилось в действительности. Она была единственной на свете, кто мог понять его, — хотя едва умела говорить на одном с ним языке. Их единение — совсем в другом… Она такая же изолированная ото всех: одна в чужой стране. И так же томится в иссушающих лучах славы. Так же обречена быть растерзанной ими, когда они обратятся в деревянные копья, которыми люди пронзают соломенных чучел, не способных больше их развлечь. И он рассказал ей, чего они все заслуживают. Он умолял понять… Он произносил её имя с самым нежным вздохом, он клялся, что она и их будущее — это всё, что имеет значение… Остальное — просто фальшивая, паразитическая шелуха. И она… отдёрнула руку. Вырвала её из ладони Могами, тем же движением, каким отцепляют колючку от рукава. И смотрела на него с испугом, спросила вполголоса «О чём вы вообще говорите?..» И страх в её глазах сменялся отвращением, когда Могами, запинаясь, пытался объясниться, но ничего уже не мог сказать. Она выглядела так, будто надкусила яблоко и обнаружила внутри червивую гниль. Разлагающуюся горечь. Смертельный яд. Могами оставалось только смотреть ей в спину. Иногда, во время их редких встреч, они оказывались так близко друг другу, что их пальцы будто бы случайно вскользь соприкасались. И эти крупицы телесного контакта ощущались головокружительнее и горячее, чем любые нафантазированные объятия. Во время изнуряюще долгих эфиров Могами думал о ней и о её поцелуях, которые не случились и уже никогда не случатся. Он говорил с её образом в своей голове, когда никто не был способен услышать… И он потерял всё. Этого больше никогда не будет. Никогда… Могами никогда не женится и не заведёт семью. А его мать так радовалась, когда он рассказал ей об их знакомстве и зарождающейся связи… Она говорила: «Мой сын и экзотическая певица, не могу поверить… У вас будут такие красивые дети». Не будут. Никогда. И как Могами расскажет ей?.. Как признается… что его всё это время его водили за нос, ему лгали, его использовали — и ради чего?! Дорогого ужина раз в полмесяца? Он не знал… Он ничего не понимал и ничего не видел: сырой, застилающей болью набухали глаза, а сердце резало, и он впивался пальцами в грудь, мечтая вырвать его вместе с мясом. Больно… Так больно… Из него ведь уже высосали всё хорошее. Он пал под натиском чудовищной, непрощающей машины и не мог сопротивляться, потому что руки сковали печатями в контрактах, ноги связали проводами микрофонов, на лицо наклеили неменяющуюся улыбчивую маску, а тысячи камер жадно пили его проклятую силу, пока он не стал посмешищем. Как она этого не понимает?! Как она не видела, что единственная может его спасти, что всё, о чём он просит — это спасение и утешение?! Впрочем… это, быть может, и к лучшему. Он уже много лет приносит миру больше вреда, чем пользы… Он просто сгусток отравы, который невозможно любить. До него доходили слухи, что она видится с кем-то ещё. Не верил им. Когда он смотрел на её улыбку, когда кружил её в танце, когда смеялся вместе с ней… Он не мог даже допустить мысли, что с кем-то ей может быть лучше. Что она притворяется… И что ей будет так легко уйти. Так легко бросить его и, несмотря на всё, что было между ними, танцевать и смеяться с другим мужчиной. Вот бы Могами было легко, вот бы он мог махнуть рукой, отвернуться и вычеркнуть их встречи из головы… но он думал, вспоминал, представлял, как она дарит свой первый поцелуй другому, видел обручальное кольцо на её пальце, счастливый румянец на щеках, рыжие волосы на белом фоне… Она лежит в чужой постели.

***

Джуна лежит в чужой постели. Спит уже почти сутки... Слишком долго? Слишком крепко? Слишком неподвижно?.. Ему, безусловно, нужен был отдых после того, что случилось. Что Могами сделал с ним... Но так долго?.. Солнце уже давно пролилось в открытое окно и просочилось между всеми пылинками в затхлом воздухе дома. Он нагревался, сох, становился... плотным? Вязким? Удушливым?.. В этом дело?.. Джуна и так едва не задохнулся болью. Он тонет в тяжёлом пыльном воздухе? Его затягивает всё глубже в бездну сна, медленно, незаметно, но так, что он уже не сможет вынырнуть? Духовные частички, забившиеся в самые укромные щëлки груди, расцветают в этом солнечном парнике? Джуна... не может дышать? Нет, он дышит. Могами стоит над ним, смотрит в безмятежное лицо и на плавный, деликатный, беспечно открытый полукруг выреза одежды. Грудь ровно вздымается. А лицо... Его черты неожиданно меняются, становятся острее, напряжённее, и хотя их перемена еле заметна, Могами чувствует, будто весь мир трескается. Он отходит от постели. Джуне нужно пространство. Джуне нужно дышать… Но и уйти — нельзя. Они всё ещё должны поговорить, они… Джуна шевелится, почти неуловимо, как цветок, на лепестки которого брызнули первые рассветные лучи. Он проснётся? Он вот-вот откроет глаза? Он увидит, где находится? Кто остался с ним рядом? Он… всё вспомнит?.. Джуна вслепую тянется рукой к носу… и звонко чихает. На Могами накатывает оцепенение. Так и должно быть?.. Что-то неправильно? Что-то мешает его дыханию? Что-то осталось?.. Сейчас — неважно. Что бы за этим ни крылось, Могами зашёл слишком далеко, чтобы отступиться. Он найдёт способ, и Джуна будет жить. Расцветать… Он тоже не сдаётся — садится в постели, оглядывается, смотрит… и его взгляд яснеет. В тот миг, когда они смотрят друг другу в глаза, Джуна будто соткан из солнечного света — не того тягучего, густеющего от пыли, а самого лёгкого, бойкого, окрылённого. И он здоров. Он почти улыбается… И в тот же миг Могами всё понимает. Джуна весь свой свет, доброту, ласковость пронёс сквозь боль и обман. А ведь мог бы… мог бы… В этой пропасти забытья, от пытки до пробуждения, всё висело на тончайшей ниточке, а Могами балансировал на ней, способный только гадать, в какую сторону рухнет… И он просто забыл об этом. Он просто забыл, в каком шатком положении оказался — а теперь уже поздно пугаться, когда он обеими ногами стоит на твёрдой земле, а Джуна готов подхватить его… И тянет, манит к себе. Оправдывается: — Пыльно… А Могами готов поддаться — сразу после того, как окончательно убедится, что это «пыльно» — не обманка. И стоит подойти ближе, стоит присмотреться внимательнее к его лучистым глазам, к его трепетной улыбке, готовой раскрыться на нежно-розовых губах… — Джуна… — шепчет Могами и садится на край кровати. Нужно думать о тревожных признаках, о правильных вопросах про самочувствие… но когда их лица оказываются друг напротив друга, мысли Могами вспыхивают, и сливаются в одну, и стремятся к одному исходу… поцелуй.

***

Поцелуй — долгий, страстный, напористый — прерывается: Джуне нужно отдышаться. Несколько шумных вздохов, и — снова… Крепче, чаще, больше — и всё равно мало. В этот раз — висок, щека, шея… Джуна особенно осторожен с шеей, но Могами уже сказал… да… Они жмутся друг к другу, они сплетаются на кровати. Теперь, когда все слова сказаны, все границы стёрты, они могут быть близко, могут перепутаться, даже потеряться… но всё равно быть собой. Могами ощущает себя. Его затылок трётся о подушку, сверху — сладостно, надёжно, безопасно тяжело, а Джуна двигается, подбирается и находит всё больше и больше возможностей стать ближе, ближе, ещё ближе… Ему всё мало… Даже когда Могами кажется, что ничего уже не найдётся, нечего больше отдать, Джуна отыскивает что-то новое, просит его по-новому, и говорит безмолвными губами… О, он так много говорит… И Могами никак не может осознать… И он позволяет себе всё больше. Вздыхать, и совсем не бесшумно, когда Джуна отыскивает новое место, чтобы оставить горячий отпечаток. Тихо стонать, когда тяжести становится много — но хочется больше — и тело изнемогает… Двигаться, меняться самому — пока прикосновения Джуны не подскажут, как лучше. Он расправляет плечи Могами, раскидывает его руки, будто хочет видеть, чувствовать его всего… никак не насытится… Но пусть, пусть… Это ведь значит… На Могами волнами накатывает предчувствие, будто всё закончится в следующую секунду, вся тяжесть, все сплетения, всё одно на двоих дыхание… Это его последний шанс. И поэтому он старается целовать, старается держаться и держать Джуну, на себе, в своих руках — вдруг, вдруг больше нельзя будет… Но конец не приходит. Они продолжают… Его Джуна… Его поцелуи… Его ласкают и… и… Вздыхать — можно, громче — можно, поворачивать голову, обнажая, подставляя шею — можно… Сознание плывёт. Тело то расслабляется до полного бессилия, то вдруг напрягается, и Могами хватается за Джуну, вцепляется в спину и прижимает к себе, и, пряча лихорадочный лоб у его шеи, сбивая просторную футболку с плеча, утопая в запахе чистой голой кожи, шепчет, повторяет его имя. Сейчас всё можно… Джуна приподнимается, непостижимым образом чувствуя, что Могами это нужно. Они смотрят друг на друга, и лицо Джуны заливается таким пунцовым беззастенчивым румянцем, что Могами отчего-то смешно. Но он не смеётся — иначе сил не останется… Только улыбается и пытается шевелить губами. Слова путаются, чувства распирают грудь, и она вот-вот проломится: ему не терпится, ему снова кажется, что он проживает последние моменты во вселенной и в объятиях Джуны. А потому другого раза не будет… И нужно знать сейчас… — Ты… любишь меня? — спрашивает Могами. Глаза Джуны на мгновение расширяются, он зачарованно приоткрывает губы. Интересно, что это… Вопрос застал его врасплох?.. Или ответ чересчур очевиден? Одно или другое? Что это?! Но Джуна наконец-то улыбается и шепчет: — Да… Безусловно, мой милый… Больше всего на свете. Могами снова прячется. Зажмуривается, и выдыхает, и не может вдохнуть. Почему в нём помещается так мало… Сейчас всё обретает такой ясный, такой простой смысл… А он всё никак не может… Ему нужно слышать одно и то же, много раз, снова и снова, и он чувствует себя таким маленьким, бестолковым — даже самое простое не способно уместиться и задержаться в его крошечной голове… Джуна пытается поцеловать его, но он выворачивается. Ему мало. Спрашивает ещё: — Ты будешь со мной? Джуна больше не медлит и сквозь лёгкий, брезжущий смех отвечает: — Да… Конечно. Каждую минуту, каждую секунду, сколько захочешь… Я буду с тобой. — Скажи ещё раз, что… что… И они снова сплетаются, но уже без страсти, и всё же — кажется, ближе они ещё не были. На этот раз ответ звучит у самого уха: — Я люблю тебя. Я хочу защищать тебя. Я хочу, чтобы ты был счастлив… Могами так уязвим в руках Джуны... Так хочет сжаться в ничтожный комок — только объятия не дают — и не показывать, что глаза внезапно затягивает колючая пелена. Он ведь сам просил... но совершенно не справляется. Наконец-то слышит... Наконец-то может быть уверен, каков будет отклик на его бесконечные просьбы и мольбы. И захлебнуться им... Словно в удушливом, перевёрнутом сне. А у снов — одна концовка... Он такой слабый... Удерживает тело плотным, только чтобы не уронить Джуну на кровать. Такой жалкий... Сбивчиво говорит: — Я... не знаю, смогу ли я когда-нибудь... Но... Но… если закрыть глаза прежде, чем слёзы исколют их, и думать только об одном… Тогда мысль о счастье не кажется такой невыносимой. Джуна хочет этого ради него и только ради него... И сам он тоже этого хочет. Всю жизнь хотел... но гнался за иллюзорными трофеями, преступая любые границы разумного, — и всё ради тех, кто никогда не мог дать и капли любви, которую дарит ему Джуна. И всегда был обречëн на провал. Но теперь... теперь он начинает догадываться, как можно по-другому. — Я буду пытаться... ради тебя, — обещает Могами. И Джуна согласно вздыхает. Верит ему. Верит в него… И снова смыкает губы на щеке в дрожащем, расцветающем страстью поцелуе.