***
Два года назад — Чуя слишком старается, — где-то под ногами бубнит обиженным тоном голос Дазая. На капризное замечание Чуя лишь цыкает и ощутимее вжимает колено в чужую грудную клетку. Дазай распластался на земле не по своей воле — Накахаре пришлось резким движением дернуть того за край плаща, так, что послышался весьма однозначный хруст ткани, — и буквально швырнуть на холодный асфальт. Пуля просвистела в пугающей близости от лохматой, забитой вредоносными тараканами головы. — Позже придумаешь способ самоубийства, — шипит Чуя, на секунду надавливая коленом сильнее. Их укрытие очевидно раскрыли, что не сулит им совсем ничего хорошего. По плану все должно было пройти гладко и тихо, но по какой-то причине вражеская группировка заметила двух подростков, наблюдающих за ними на протяжении часа. Чуя склонен думать, что виной всему пиздеж Дазая. Слишком громкий, чтобы не быть специально созданным для привлечения внимания. Привлекать внимание — то, что получается у напарника лучше всего на свете. — Чуя-кун ничего не понимает, — Дазай все равно хнычет, пока садится на земле и тянется отряхнуть спину плаща. — Это было бы так символично! Новый год наступит, старая жизнь уйдет. — Ты сейчас просто нахуй пойдешь, — Чуя отталкивает мешающего напарника и на пробу запускает в предполагаемое укрытие стрелков несколько увесистых камней. Чужие крики служат ответом на его атаку, заставляя ухмыльнуться уголком губ. Новый год наступит где-то в течение следующих двух часов, может, немного больше. Часы и телефоны они оставили в бардачке байка, за ненадобностью. Для связи с другими отрядами мафии в карманах у них притаились рации. Это новая идея Дазая — приурочить дату своей смерти к какому-либо празднику. Она появилась не так давно, но успела изрядно помотать мозги и без того уставшему Чуе. Двадцатого сентября пришлось вытаскивать придурка из петли, ведь тот решил, что это будет отличным днем для суицида — «отдаю дань уважения Мори, он вздохнет с облегчением». Третьего ноября Чуя вымок сам, потому что не успел поймать Дазая до того, как тот спрыгнул с моста. Пришлось целый вечер выслушивать жалобы — «этот мост — культурная достопримечательность, между прочим!», — а затем еще три дня вздрагивать от хриплого громкого кашля, поразившего идиота вместо смерти. И вот они здесь — Новый год еще даже не наступил, а Дазай уже за свое. Теперь выстрелы начинают звучать чаще и с других сторон. Чуя настороженно хмурится, внимательно вслушивается, желая определить источники звука более точно. Темнота нисколько не помогает, а завывание ветра где-то между углами зданий тем более. Дазай что-то бормочет в рацию, по-прежнему обиженно поглядывая на напарника. Успеет еще высказать ему все, но сначала, видимо, придется завершить миссию. — Твой выход в главное здание, — бросает ему Дазай, прежде чем ловким движением скрыться за углом соседней пристройки. Как всегда немногословен, если речь не идет о нытье или рассуждениях о бессмысленности существования. Чуя вздыхает, прикидывая, как скоро они управятся. У них выдался трудный день, состоящий из работы, споров, снова работы и опять споров. Ему чертовски хочется вернуться в свою квартиру, не так давно любезно предоставленную боссом, и завалиться отдыхать. Ни о каком празднике он даже не раздумывал, хотя пару недель назад где-то под ребрами кольнуло желание по-настоящему прочувствовать, что это значит — отмечать праздники как подобает нормальным людям. С течением времени это желание испарилось, ошпаренное горой навалившейся работы. Может, он еще успеет. Может, в следующем году, или потом — не так важно. Сейчас главным приоритетом в голове вырисовываются здоровый сон и блаженная тишина, не прерываемая гудением напарника или шумом стрельбы из окон. Он поправляет шляпу, поднимается на ноги и взмывает в воздух. «Твой выход» — так сказал Дазай. На их личном языке это значит, что можно больше не скрываться. «Во всей красе» — такими словами Дазай периодически описывает Чую в момент использования способности. В те, когда на полную мощь, но не до Порчи. Когда кости хрустят и кровь хлещет, когда здания содрогаются и алое сияние кажется предвестником скорби. Чуя не знает, что думать по поводу такого выражения. Самому ему ничего из содеянного красивым совершенно не представляется, но кто разберет этого Дазая — раздумывать, что там в голове у человека, страдающего очевидной тягой к смерти, ну… в некоторых моментах бесполезно, наверное, так Чуя думает. Тем не менее он на огромной скорости врезается в стену, проламывая широкий проход для тех, кто минутой позже наверняка последует за ним. Раскидывает ошалевших противников, забрасывает кусками стен, с раздраженным лицом морщится от грохота. Как-то сегодня вообще чрезвычайно много шума. Спустя пару минут разрушений Чуя слышит, как в здание прорывается отряд мафии. Знакомые голоса смешиваются с чужими, крики перебиваются визгами, выстрелы заглушаются другими выстрелами. Он быстро облетает верхние этажи, вытаскивая вниз всех, кого предположительно нужно доставить боссу живыми. — Чуя! — резкий крик сзади позволяет среагировать моментально, активировать способность в нужном направлении, так что пуля замирает, не долетев до его головы всего несколько сантиметров. Такое случается далеко не в первый раз, однако на секунду дыхание замирает где-то между глоткой и грудной клеткой и приходится сглотнуть ком в горле. Дазай как всегда вовремя, могло бы быть гораздо хуже. — Хоть где-то твои визги полезны, — хмыкает Чуя, метая в стрелявшего кусок от лестницы. Тот посылает за собой волну пыли, и на мгновение он щурит глаза. Выстрел слышится снова, меньше чем за секунду до грохота бетона о бетон и очевидного хруста, не означающего ничего, кроме сломанных костей и быстрой смерти. Чуя на скорости огибает груду обломков и выдыхает сквозь зубы. — Мог бы и побыстрее, — шипит Дазай, придерживая рукой раненое плечо. Не критично, но неприятно. Чуя ничего не отвечает, бегло оглядывая обстановку вокруг. Больше наверху никого нет, снизу уже затихают звуки боя, можно различить голоса Хироцу и остальных, уверенно объясняющие противникам ситуацию. Ничего хорошего их не ожидает, подвалы мафии пополняться новыми гостями, только и всего. Завтра у Дазая будет чертовски много работы, если босс не пожелает лично расспросить каждого из захваченных в плен. Они спускаются по отдельности: Чуя по воздуху, окутанный алым сиянием способности, Дазай на своих двоих, так и придерживая раненую руку. Накахара стискивает зубы, раздумывая, сколько негатива придется выслушать со стороны напарника за слишком медленную реакцию на стрелка. Чуя обязательно ответит, что тот мог и сам не стоять как вкопанный, однако все равно будет чувствовать вину. Их негласным правилом всегда оставалась защита друг друга, и пусть Дазай отделался довольно посредственным ранением, Чую он спас от куда более худших последствий. Упоминать у том, что в самом начале миссии Чуя был тем, кто предотвратил самоубийство — значило, нарваться на еще большее количество недовольных возгласов. — Бинты в бардачке лежат, — бурчит Чуя, твердо опускаясь на землю рядом с тяжело вздыхающим напарником. Он постоянно таскает их с собой, периодически проклиная на чем свет стоит все те обстоятельства, которые его привели к приобретению такой неоднозначной привычки. Ничего плохого в ней не было, ранения стали неотъемлемой частью их повседневной жизни, однако по большей части они использовались именно Дазаем, который с довольным видом находил у Чуи чистые повязки и начинал заменять ими старые на предплечьях, раздражающе насвистывая себе под нос какие-то глупые мелодии. Чуя так ни разу и не узнал ни одной, поэтому был склонен думать, что Дазай сочинял их сам. Несколько раз он грозился спрятать вообще все бинты и скупить их по всей округе, однако по неведомой ему самому причине все равно продолжал распихивать везде чистые мотки. Они поселились в их кабинете, в его машине и байке, даже в его квартире, куда этот приставучий нередко наведывался в гости. В конце концов все заканчивается нормально для мафии и отвратительно для ее противников. Хироцу со своим отрядом выводит выживших наружу из полуразрушенного здания и распихивает по черным машинам, а Дазай и Чуя плетутся в сторону оставшегося подальше от эпицентра сражения байку, ступая тяжело и устало. За весь путь они не обменялись даже парой слов, но оно и понятно — ощущение оседающей на волосах, одежде и коже пыли не дает сосредоточиться на чем-либо еще. Рукав у Дазая пропитался кровью, но пуля не осталась внутри, лишь разрезала неприятно кожу и мышцу. Чуе придется накладывать швы в очередной раз, потому что никакой лазарет для Дазая не существует до тех пор, пока тот не окажется на грани смерти. И то, пока его не притащишь туда силой, так и будет молчать, надеясь на скорую кончину. — Снимай, — выдыхает Чуя, и подмечает, что с прекращением миссии стало будто холоднее. Изо рта вырывается облачко пара, но быстро исчезает в холоде окружающего воздуха. Зима никогда ему не нравилась. Тепло он любит гораздо больше, а сейчас и на байке они промерзнут до костей. Ну, хоть ехать недалеко. — Чуя жестокий, не так полагается раздевать своих партнеров. Конечно, Дазай не смог удержаться от глупой шутки. — Мы не партнеры, — кривится Чуя, радуясь, что лицо его точно красное от холодного воздуха. Все эти шутки с намеками никак не могли уложиться в его голове в привычную картину мира. Забавно, учитывая то, что даже суицидальные наклонности Дазая смогли занять там определенное место. — Как же, — хмыкает Дазай с кривой усмешкой, но плащ снимает, открывая вид на пропитавшуюся кровью рубашку. Чуя оценивает ситуацию как вполне совместимую с жизнью, наскоро обматывает чужое плечо бинтами, рассудив, что для короткой поездки до дома этого должно быть достаточно. — Извини, — нехотя бурчит он, пока напарник надевает обратно черный плащ. — За то, что ты не согласился на статус «партнеры»? Или за эту слишком тугую повязку? Она так давит, Чуя! О, или это за твои странные шляпы? Я всегда говорил, что… — За то, что я не успел, придурок, — рычит Чуя и отворачивается, забирается на мотоцикл, крепко ухватившись за руль двумя руками. — Поехали. Не заставляй меня повторять дважды. Он не оборачивается, но слышит шорох позади и тихий недовольный бубнеж, а затем чувствует крепкую хватку на пояснице. Дазай стискивает его талию так, словно готов свалиться в любой момент, это даже слишком крепко, учитывая то, сколько раз он уже возил его на байке. Скорости тот не боялся, так что Чуя решает списать это на одну раненую конечность. Он молча благодарит вселенную за то, что его с таким трудом сформулированные извинения приняли практически без возмущений и выводит байк на дорогу. Скорость позволяет им добраться до дома в рекордно короткие сроки, ветер нещадно огибает два тела и покрывает колким ощущением мороза лицо и руки. Ладони на талии комкают одежду, таким образом защищаясь от холода, чужой нос ощущается где-то в районе шеи, а Чуя хмурит брови. Одному ему, что ли, страдать от мороза? Ладно, этот раненый, пусть хоть из-за холода нудеть не будет. Он паркуется возле жилого комплекса и ждет, пока напарник неловко сползет с байка. — Подожди! — Дазай подпрыгивает, и уже через секунду исчезает где-то за углом, даже не оставив шанса спросить. И Чуя ждет, потому что ему еще нужно вытащить их вещи из бардачка и разложить все по карманам. Затем он раздумывает несколько минут, стоит ли ему завести мотоцикл на подземную парковку, но думает, что не желает встречаться с охранником, будучи полностью испачканным пылью и немного чужой кровью. Он сможет сделать это и утром, когда придется выползать из теплой квартиры на работу. Отчеты о проделанной миссии никто не отменял, никаких праздничных выходных босс предоставить не подумал. Дазай появляется совсем скоро, довольный и запыхавшийся, и Чуя недоумевает, откуда в нем внезапно столько сил и энергии. В руках у напарника шуршит небольшой пакет. — Чего ты там притащил? — Увидишь. Спорить смысла нет, Накахара просто надеется, что это не что-то взрывоопасное или пригодное для очередной попытки умереть, так что они поднимаются на нужный этаж и входят в квартиру. Чуя скидывает ботинки и трет руки друг о друга в попытке согреть хоть немного. Дазай исчезает на кухне, так и шурша пакетом, а Чуя проскальзывает в ванную, где скидывает с себя одежду и переодевается в чистую. — Держи, — он бросает Дазаю большого размера футболку, но та падает к его ногам. Ловить тот и не старается, потому что держит в руках… что-то. — Это что? — Чуя щурится, стараясь разглядеть в полутьме кухни то, что так старательно протягивает в его сторону Дазай. — Новый год же, — тот отвечает в своей привычной манере «вечно приходится все объяснять всяким Чиби». — А твои бокалы для вина выглядят странно. В руках его две кружки. Почти одинаковые, совсем простые и бежевые, только на одной скачут многочисленные лисицы в красных новогодних шапках, а на второй летают дракончики с полосатыми леденцами в лапах. Чуя на мгновение теряет дар речи. — Ты… где это взял? — он лихорадочно прокручивает в голове последние минуты на улице и бросает взгляд на электронные часы, встроенные в микроволновую печь. Через три минуты полночь. — Разве что-то работает сейчас? Удовлетворение плещется на чужом лице, затмевает собой все негодование и серьезность, что застывали на нем во время миссии. — Конечно нет. Но в сувенирном магазинчике за углом нет сигнализации, — Дазай игриво подмигивает с таким видом, словно сообщает сейчас самую важную тайну мироздания. Чуя обещает себе занести им деньги, когда они откроются. Или занести туда одного придурка в бинтах за шкирку. Он пока не решил. Что-то мешает ему разразиться недовольством и начать читать нотации о вреде воровства и о чужих проблемах с социализацией. Вместо этого он с удивлением для самого себя хмыкает и по-детски хихикает, принимая из рук одну из ворованных кружек. Ту, что с лисицами. — Придурок, — только и может, что выдать привычное в таких случаях слово. — Да-да, давай, наливай свое жуткое пойло, — отмахивается Дазай, жестикулируя здоровой рукой, освободившейся от ноши. — Жуткий тут только ты! Бывает ли так у нормальных людей? Они делают первые глотки, когда за окном начинает греметь салют. Оба морщатся: Дазай потому, что ему неприятен вкус вина, а Чуя потому, что ему не нравятся громкие взрывы фейерверков. Не в этот день. Они пропахли грязью и кровью, а в руках у них идиотские кружки, за которые они даже не заплатили. — Не пей слишком много, тебе еще зашивать мне рану. Чуя вздыхает, но на губах у него непроизвольно появляется легкая усмешка. — И тебя с Новым годом, Дазай.***
Год назад Легкое мерцание всевозможных украшений слепит глаза и Чуя задумывается, почему в праздники все должно сиять. Кто придумал это разнообразие мишуры, цветастых шариков и бантиков, и почему все это непременно должно быть блестящим. — Скучаешь, Чуя-кун? Босс легким кивком в сторону официанта намекает принять с подноса предложенный бокал шампанского. У него в руке уже есть один, тоже сияет, отражая легкие световые брызги в разные стороны. — Нет, — Чуя принимает бокал и отпивает глоток, продолжая оглядываться по сторонам. — Непривычно все это, понимаю, — Мори расслабленно и понимающе кивает, словно это он большую часть осознанной жизни провел в трущобах, словно это ему внове присутствовать на подобного масштаба празднованиях. Чуя чувствует себя странно в этом обилии роскоши и блеска. Босс не принимал возражений, когда брал его и Кое с собой на этот прием, лишь косвенно связанный с делами мафии. Время ужасно медленно едва подбиралось к десяти часам, а Чуя уже от скуки готов был под стол лезть, потому что общество чопорных богачей из разных влиятельных структур претило ему, несмотря на все пройденные с наставницей уроки по этикету. Ненароком в голову приходят мысли о его прошлогоднем «праздновании» Нового года, состоящего лишь из Дазая, хорошего вина в ужасных кружках и медицинской иглы, плавно стягивающей между собой края полученной раны на плече. Дазаю, кстати говоря, неведомым образом удалось избежать участия в этом параде тоски, хотя, Чуя думает, что он неплохо бы вписался сюда. Разговоры ни о чем, деловые костюмы — то, что его напарник олицетворяет собой большую часть времени, если не заглядывать глубоко. Только боссу известно, какую отмазку придумал Дазай, когда отказывался приходить. — Думаю, я справлюсь с этим, — Чуя спешит заверить босса в том, что все нормально, пока тот не начал расспрашивать дальше, и оставляет Мори на компанию взрослых мужчин, очевидно жаждущих внимания того. Ему совершенно не обязательно оставаться здесь надолго, убеждает он себя, пока отходит к столу с закусками и задумчиво разглядывает их обилие. Что-то совсем непонятное украшает подносы и тарелки, что-то пугающе похожее на наколотые на шпажки вырезанные языки. Чуя незаметно для всех морщится и отходит подальше, отпивая еще один глоток игристого. Пузырьки щекочут небо и проскальзывают в носоглотку, отчего дико хочется чихать. Не нравится ему шампанское, напиток на любителя, как и все, что имеет свойство пузыриться почем зря. Он проскальзывает на небольшой балкончик особняка, украшенный еловыми ветками и полосатыми лентами, прислоняется там к перилам, задумчиво рассматривая открывающийся вид на улицу. Невысокие сугробы собирают собой каждый лучик света, проникающий сквозь окна особняка, а тишина улицы разбавляется тихой музыкой, звучащей словно из ниоткуда. — Хоть где-то твоя шляпа смотрится менее странно, чем наряды остальных. Чуя резко оборачивается, за мгновение успев активировать и успокоить способность, проснувшуюся от удивления. Знакомый голос, вот только его не должно было здесь быть. — Ты какого черта тут делаешь? Невысокие перила обхватывают покрасневшие от холода ладони. Накахара с едкой ухмылкой наблюдает за тем, как его непутевый напарник забирается на балкончик, совсем не предпринимая попыток оказать помощь. Это можно назвать проникновением на охраняемую территорию, но кто говорил, что у Дазая есть совесть? Та наверняка потерялась где-то в самом раннем его детстве, плюнув на своего хозяина и решив уйти к более достойному человеку. Дазай неуклюже плюхается на колени прямо на пол, затем поднимается, даже не думая отряхнуть от снега колени и плащ. — Спасаю принцессу из башни грусти, — шутит Дазай. Чуя закатывает глаза, скрестив руки на груди. Разумеется, теперь вместо шуток про собак у его напарника прибаутки про принцесс. Ему так и не удалось решить, что из двух зол хуже. — Мне приказано сопровождать босса, — Чуя отвечает самой очевидной вещью из возможных. Как бы скучно ему не было на этом мероприятии, выпускать босса из поля зрения больше, чем на пару минут было никак нельзя. Сейчас с ним Кое, так что Чуя смог позволить себе передышку на балконе. — Чушь, — Дазай активно жестикулирует руками, выдыхает изо рта облачка белого пара и выглядит слишком довольным для человека, что добровольно приперся в эту обитель скуки. — У босса уже есть сопровождающие. Станет ли легче, если прямо сейчас столкнуть его с балкона? Чуя устало вздыхает, переводя взгляд на зал за стеклянными дверями, где собрались многочисленные гости. — Одной Кое недостаточно. — Кто сказал, что она одна? Чуя с недоумением переводит взгляд на Дазая, затем снова в зал. Ищет глазами сначала босса. Тот стоит прямо, с серьезным лицом втолковывает что-то своему собеседнику. Затем взгляд вылавливает из толпы великолепное платье Кое, от сияния которого хочется зажмуриться. Наставница с бокалом в руке спокойно улыбается какой-то паре с ужасным вкусом в одежде, а прямо рядом с ней… — Ты притащил Акутагаву? — шипит Чуя спустя секунду после того, как замечает человека в черном, больше похожего на статую. Если он простоит так еще немного, Чуя готов поклясться, он сольется со стеной. — Имею полное право, — пожимает плечами Дазай. — Правда здорово? — Нет, твою мать. Не здорово. Я не собираюсь отлынивать от своих обязанностей просто потому, что тебе стало скучно, ясно? И не приплетай своего ученика ко всем своим дерьмовым идеям. — Я приплетаю к ним только Чую-куна, — улыбка напарника сквозит ехидством и хитростью, когда он сдувает несколько упавших снежинок со своего плеча. Чуе хочется ударить его головой об что-нибудь твердое. Вместе с этим желанием просыпается еще одно, чрезвычайно эгоистичное, достойное его собеседника. Это желание сбежать отсюда подальше, куда угодно, где не будет толпы людей в костюмах и платьях, где не будет звучать эта унылая музыка. И где его перестанет слепить вообще все, что находится вокруг. Дазай ноет где-то рядом, упрашивает покинуть это место к чертям собачьим, словно читает мысли Чуи и подпитывает их своих бесконечным пиздежом. В какой-то момент это становится невыносимо. — Отвали, — бурчит Чуя и практически сбегает обратно в зал, оставляя напарника на балконе в одиночестве. Пусть он там вытворяет что хочет, лишь бы своими авантюрами не отвлекал. Чуя спешит в сторону наставницы, на ходу придумывая оправдание появлению в этом зале Акутагавы. И как объяснить, что вторая половина Двойного черного настолько преисполнилась в наглости, что просто отправила своего подопечного в место, совершенно для него не предназначенное? Как на это согласился сам Акутагава — угадать не сложно. Чрезмерное порой восхищение, излучаемое им при виде старшего по званию, выбивало из колеи многих мафиози. Хотя бы потому, что непроницаемое обычно лицо с серыми глазами, не выражающее ничего, кроме бесконечной тоски по глубокому сну, вспыхивало на мгновение обожанием, когда в радиусе десятка метров мелькал черный плащ и белизна бинтовых повязок. Наставница обращает на него внимание раньше, чем он успевает приблизиться. Чуя успевает только открыть рот, внутренне негодуя, что снова придется ему объясняться за напарника, но Кое опережает его. — О, думала даже не зайдешь попрощаться. Чуя-кун, повеселись и удачи вам, — девушка подмигивает и игриво салютует бокалом с шампанским, пуская по окружающему залу сотни сияющих бликов своим платьем. Глупо застыть, разинув рот, точно в планы не входило. — Я не… — Да, да, Акутагава-кун мне все объяснил. Поспеши, я понимаю — праздник куда приятнее провести вдвоем, чем в компании таких снобов, — Кое крутит между пальцев бокал и мечтательно прикрывает глаза, словно уже нафантазировала себе кучу всего. Чуя не желает знать, что такого у нее в голове. Он беспомощно переводит взгляд на Акутагаву в надежде, что тот со своей немногословностью сможет объяснить гораздо больше. Игривое настроение наставницы трудно объяснить простым шампанским в ее крови, так как пьет она всегда чрезвычайно аккуратно. Акутагава с непроницаемым взглядом так и стоит у стены позади Кое, словно немой секьюрити. Этот холодный взгляд серых глаз начинает напоминать Чуе взгляд Дазая, каким тот частенько одаривает окружающих. От одной мысли о сравнении учителя и ученика внутри что-то неприятно дергается. Пока он собирается с силами и желает уточнить, не проглотил ли Акутагава язык, потому что на столе как раз есть подходящие закуски для такого случая, тот все-таки открывает рот, не выдержав молчаливого напора Накахары. — Дазай-сан приказал… — Чуя-кун, побеседуете позже, давай беги уже, — Кое поглаживает его по плечу через пиджак, обволакивая запахом дорогих духов. — Что может быть прекраснее романтического вечера? Акутагава-кун отлично справится здесь. — Какого… — Я заберу его, — сзади на талию ложится ладонь, слишком неожиданно, заставляя вздрогнуть и обескураженно оглянуться на очевидно потерявшего всякий страх напарника. Настоящая буря готовится вырваться наружу, пока Чуя складывает два и два, чтобы понять, что такого Дазай приказал своему подопечному сообщить Кое. Предлог, под которым он собрался увести его отсюда — гребаный романтический вечер вдвоем? Дазай не позволяет сорваться на крик, таким привычным движением прикладывает палец к губам и с намеком окидывает взглядом окружающих людей. Несколько человек уже оборачиваются, осматривают ворвавшегося через балкон нового гостя. Очевидно, им нужно сваливать прежде, чем кто-то догадается, что двое проникли в особняк без приглашения. Чуя не хочет знать, как сюда пробрался Дазай, но насчет Акутагавы с его способностью у него гораздо больше догадок. Они снова выходят на балкон, точнее, Чую туда практически выталкивают, быстрым движением закрывают позади стеклянные двери и отводят в сторону, где их будет не так хорошо видно за украшенной елью. Чуя вдыхает несколько раз свежий запах хвои и старается успокоиться, перебирая в голове только что случившийся разговор. Это даже разговором назвать трудно, если взять во внимание многочисленные восхищенные вздохи наставницы и холодный тон Акутагавы. Чуя думает, что хочет повредить не прикрытый бинтами карий глаз еловыми иголками сию секунду. Еще он думает, что какой бы идиотской не была отговорка, но она сработала, и у него есть возможность оказаться подальше отсюда до того, как наступит полночь. Еще какое-то время ему точно придется сгорать от стыда, объясняя наставнице, что никакого романтического вечера на самом деле не было и быть не могло. Это же, черт возьми, Дазай. Дазай, который настолько же далек от романтики, насколько Накахара Чуя далек от занятий в балетной школе. Или от работы официантом в кафе. Или от нормального детства с играми и всем таким. В общем, сильно далек. — Что ты подсыпал в напиток Кое, что она поверила в твои сказки? — Чуя стреляет глазами в сияющие бесстыдством глаза напарника и уже в какой раз за этот вечер скрещивает руки на груди. Это становится его привычной защитной позой от выходок, на которые он постоянно натыкается. Или от очередного рукоприкладства, которое он не может позволить себе здесь, пока они еще на территории. — Несколько очень милых фраз, — Дазай мечтательно закатывает глаза, подражая наставнице. Выходит вообще не похоже, но Чуя не дурак, отсылку уловил. — Боюсь даже спросить. — И не надо, — ну конечно, этот придурок ни за что не стал бы раскрывать свои методы. Чуя слишком трепетно подходит к тому, чтобы найти к каждой из его причуд предупреждающие факторы. В итоге они выбираются с территории, быстрым шагом преодолевают холодную улицу, и тогда Чуя начинает задумываться, каким образом они будут добираться куда-либо еще. Сам он приехал в машине мафии с шофером, как и Кое с Мори. Как сюда добрался Дазай — все еще загадка. Когда они останавливаются у машины, Чуя вопросительно смотрит на своего спутника. — Только не говори, что приехал за рулем. Вопреки всем своим невероятным умственным способностям, интеллекту, охватывающему пугающе много сфер жизни человечества, Дазай совсем, совершенно, просто никак не умеет водить машину. Или что-либо еще, что требует управления руками. Даже велосипед. Чуя убедился в этом однажды, пока соскребал с асфальта вопящего мальчишку, осыпающего проклятиями «машину для убийств» под личиной велосипеда. Дазай усмехается, наклеивая на лицо привычное выражение, мол, не думает ли Чуя, что я совсем идиот. А Чуя думает, да, очень часто и много. — Акутагава-кун вполне неплох в управлении этой штукой. — Эта штука стоит как твоя квартира, — бурчит Чуя, но забирается внутрь, подальше от холодного ветра. Он надеется, что предпраздничная суета заставит большую часть людей находиться дома в это время суток, а не устраивать пробки на дорогах. Дазай забирается на пассажирское место, громко хлопает дверью и отодвигает сиденье максимально далеко, чтобы вытянуть ноги. Такая манера его поведения в машине всегда вызывала кучу споров, однако сейчас Чуя молча радуется, что ему удалось свалить из пестрящего блестками помещения. Они еще успеют поссориться, ведь Чуя не станет отказываться от своих намерений научить напарника тому, что можно говорить наставнице, а что строго противопоказано. — И кто теперь спасает принцессу? Без меня ты бы даже машину не завел, — фыркает Чуя, пока настраивает под себя зеркала. — Ты бы без меня так и остался в этом царстве ужасной одежды, — парирует Дазай. — Хотя ты туда вписываешься просто отлично, извини, если следовало оставить тебя там. — Я сейчас оставлю тебя прямо здесь, — недовольно рыкает Чуя и заводит мотор. Поездки на машине всегда поднимали ему настроение. На мотоцикле тоже, но после прошлой зимы, которую он провел за рулем байка, пришлось признать, что в холодное время года куда предпочтительнее более комфортабельный транспорт. Мотоцикл остался на подземной парковке, ожидать своего часа до теплых времен, пока хозяин снова не понесется на нем до здания мафии с невероятной скоростью. Свет от фонарей сливается в единые полосы, пока Чуя ведет машину по городским дорогам в сторону своей квартиры. Он мог бы бросить Дазая где угодно и отправиться домой в одиночестве, но, если не врать самому себе, то компании напарника Чуя был в какой-то степени рад. Спокойствие окутало полутемный салон автомобиля, даже Дазай не бубнил почем зря, лишь подкручивал иногда громкость радио, да пролистывал волны в поисках знакомых песен. — Почему ты это сделал? — вопрос неожиданно сам собой обозначился в голове. Чуя мог назвать десятки причин, почему ему самому хотелось сбежать с того мероприятия, но не мог придумать ни одной, почему его напарнику ударила в голову мысль забрать его. И провести вечер вместе, почти запланировано, без всяких там ранений и вынужденных побегов за уродливыми кружками. Чуя, кстати, так и не занес деньги в тот магазин — не смог придумать оправдание, каким образом они оказались у него, а магазин остался цел. Дазай всегда был чрезвычайно аккуратен в проникновениях куда-либо, если того требовала ситуация. — Сделал что? — Дазай поворачивает голову, позволяя полоскам теней от фонарных столбов плавно протекать по лицу. Всегда он так делает. Все самые неловкие вопросы и фразы заставляет повторять дважды, объяснять как можно подробнее, чтобы ввести собеседника в неловкое положение, заставить испытать стыд и смущение. Чуя постоянно попадается, потому что невозможно остаться невозмутимым под пристальным взглядом пускай и всего одного глаза. — Пришел туда. Привел Акутагаву. Сидишь сейчас в гребаной машине, — Чуя мог бы перечислить еще. Наплел Кое такого, что потом краснеть придется. Лишил подчиненного законного выходного, согласованного боссом. Приперся именно к Чуе, а не к кому-то еще. — Почему нет? Ну конечно. Почему нет — ответ на все вопросы, когда не хочется раскидываться аргументами. В случае Дазая — когда не хочется показаться больше человеком, чем строишь из себя на самом деле. Так они и едут, под переключающиеся треки — Дазай не умеет слушать что-либо дольше одной минуты. Чуя огрызнулся пару раз, да руки заняты, ударить не получится. Они добираются до жилого комплекса в половине двенадцатого. Прыгают в последний вагон, хотя мало представляют, что будут делать. Зашивать раны в этот раз не требуется, на работу завтра тоже не нужно — по крайней мере Чуе не нужно, босс освободил его на один день. Дазаю все равно без разницы, этот приходит и уходит когда хочет, редко получая за это действительно справедливые наказания. Сетовать бесполезно — единственным его наказанием всегда оказывалась работа. Не приходишь на работу — нет наказания. — Подожди! — Дазай окликает Чую, когда тот выбирается из машины и направляется в сторону подъезда. — Я не позволю тебе снова что-то умыкнуть из магазина. Именно так все и было в прошлом году, так что угроза не считается беспочвенной. Дазай тем не менее фыркает и открывает заднюю дверь, проскальзывает в салон и что-то делает на заднем сидении. Чуе не видно, но он снова надеется, что этот придурок не ищет там что-то опасное для жизни. Новая попытка суицида, приуроченная к празднику, подарком считаться точно не будет. В конце концов Дазай выныривает из машины с растрепанными волосами и быстро что-то прячет под плащом. Топает в сторону Чуи и мимо, словно в собственную квартиру собрался. — Если я спрошу, ты скажешь «потом увидишь»? — Чуя слишком хорошо меня знает. Остается только отправиться следом, в подъезд, затем в лифт и выше — в квартиру, пустую и темную, оставленную хозяином на целый день. Они скидывают обувь в прихожей, остается только порадоваться, что на этот раз без грязи и крови. Чуя в сшитом на заказ коричневом костюме и привычной шляпе, Дазай — как всегда, в белоснежной рубашке и черных брюках. Плащи остаются на вешалке, как и пиджак. Из головы не пропадают мысли о том, что в этот самый момент Кое где-то там думает, что у них свидание. Пропади он пропадом, этот Дазай. А он снова исчез на кухне, чем-то там шуршит и тихо бубнит себе под нос. Посмотреть интересно, так что Чуя идет следом, по пути включая свет. — Нет! — Дазай практически вопит, держа в руках огромное нечто, хаотичным клубком запутанное и на вид неприветливое. Чуя с минуту разглядывает картину перед собой, пока не понимает. Дазай притащил чертову гирлянду, но такую спутанную, что разбираться с ней придется довольно кропотливо. — Ну а это ты где взял? — Чуя с усмешкой наблюдает за жалкими попытками напарника самому распутать эту гадость, а затем выдвигается на помощь, рассудив, что гирлянда уж точно не представляет опасности для жизни. — Планировал повеситься на ней однажды. Не вышло, не пропадать же добру. Чуя дергается, как ошпаренный. — Ха? Какого хера, Дазай! Ты притащил ко мне штуку, на который висел, блять? — Я же сказал — не вышло, — напарник горестно вздыхает, продолжая пальцами разбираться с узлами на длиннющей гирлянде с кучей лампочек. — Ты такой придурок, — ворчит Чуя, но продолжает помогать. Он никогда не занимался чем-то вроде украшения квартиры. И знаете, убивать людей гравитацией оказалось гораздо проще, чем распутывать гребаные гирлянды. Он матерится и ворчит, пока Дазай хихикает и в шутку цепляется пальцами за чужие где-то там, в дебрях из проводов и лампочек. Монотонность работы затягивает, в процессе они оба пару раз обматываются проводами и глупо шутят, а еще случайно отрывают один из фонариков. За три минуты до полуночи ободок из гирлянды украшает большое окно на кухне, а напарники, утомившись, усаживаются на подоконник. Он широкий и теплый, потому что Чуя додумался притащить туда один из пледов. Они выключили свет и в неторопливом мерцании огоньков одновременно закурили сигареты, в открытое окно выдыхая горький дым. Между ними помещается пепельница и две зажигалки, а когда за окном сияют букеты из фейерверков, то Чуя думает, что неяркий теплый свет от гирлянды, теперь мягко мерцающий в его кухне, нравится ему гораздо больше.***
Чуя тушит сигарету и отпивает еще вина. И вот, наконец, он один, наедине с самим собой отсчитывает минуты до наступления Нового года. Вот только радости он не испытывает. Дазай ушел из мафии и из его жизни, оставил болтаться в одиночку в их бывшем когда-то общим кабинете, на их когда-то общих миссиях. Мафия не перестала существовать, не случилось ничего из рамок вон выходящего, все продолжало идти своим чередом, и только Чуя по какой-то причине испытывал грызущее чувство тоски и никак не мог от него отделаться. Если подумать, никто и не обязан тоже скучать по Дазаю. Единственный, кто хоть как-то отреагировал на его уход, кроме босса, как ни странно, был Акутагава. Старательно забитый и морально уже давно уничтоженный собственным наставником, он был тем, кто действительно расстроился из-за его ухода. Чуя никогда, наверное, не сможет понять, что такого должен был сделать Дазай, чтобы заслужить настолько безоговорочную преданность от воспитанника. Тем не менее время шло и успокоился более менее даже Рюноске. А вот Чуя все еще преодолевал свое собственное сознание, неизменно подкидывающее ему воспоминания. Старается он из рук вон плохо, потому что на окне так и мерцает гирлянда — он так и не снимал ее целый год, на полке так и стоят две уродливые кружки из сувенирного за углом — он не пьет из них, потому что они парные, и использовать их по отдельности кажется кощунством. Глупо, но это так, и на подоконнике уже целый год лежит забытая напарником зажигалка. Ей Чуя не пользуется тоже, но выбрасывать не спешит. Если бы кто-то узнал об этих маленьких привычках, возможно, сочли бы это милым. Чуя думает, что они отвратительны. Прямо как его состояние. В гнетущей тишине квартиры слышно, как где-то внизу ходят толпы людей. Наверное, опять будут пускать фейерверки. Чуя думает, что нужно будет закрыть шторы. Он будет ругать себя за это еще несколько дней, а может и больше, но рука словно сама тянется к телефону и ищет знакомый контакт в небольшом списке, состоящем в основном из номеров коллег. Он пялится на жалкое «Не бери трубку», потому что так записан у него в телефонной книге бывший напарник и думает, думает, думает, стоит ли позвонить. Что он вообще скажет, если ему ответят? Дазай не станет отвечать, конечно нет. Но если… О чем Чуя захочет сообщить ему? Скажет, мол, эй, привет, как ты там, еще не умер, нет, ну славно. Или они снова поссорятся, просто потому что это слишком привычно, чтобы не случиться. Или он испугается и повесит трубку через секунду после тихого ответа. Вариантов сотни, но ни один из них не кажется приемлемым. Чуя стискивает зубы и откладывает телефон на край стола. Нельзя этого делать, он даже не сможет потом списать все на алкоголь, потому что выпито не настолько много. И потому что он не должен хотеть услышать знакомый голос. Ему вообще должно быть хорошо и радостно, ведь такой надоедливый человек молча покинул его жизнь, оставив в подарок только подорванную машину. И кучу ненужных воспоминаний, мертвым грузом оседающих на плечах изо дня в день. Он уже тянется к бокалу снова, когда раздается тихий стук в дверь. Чуя в недоумении смотрит на часы, отмечающие без двадцати минут полночь и прикидывает, стоит ли ему переживать. Он абсолютно точно никого не ждал, да и некого было. Единственный, кто имел привычку заявляться без приглашения… Чуя качает головой. Нет, этого не может быть. Стук повторяется более настойчиво, а затем раздается шуршание и скрежет, словно кто-то скребет дверь когтями. Ну нет… Он даже не смотрит в глазок прежде чем приоткрыть дверь. И глупо замирает, потому что на лестничной клетке стоит Дазай. Дазай, с отмычкой в длинных пальцах и идиотской улыбкой на губах. Дазай, который покинул мафию и считается предателем, которому вообще не под каким предлогом не позволено стоять здесь в эту самую секунду. Тот самый Дазай, что всегда раздражал и слишком громко шутил, который чрезвычайно безумно влипал в кучу всяких историй, имел способность разозлить за долю секунды и навлечь кучу опасностей в любой ситуации. Руки ловко прячутся в карманы вместе с отмычкой, с вьющихся волос скоро начнет капать вода, потому что на них тает снег. От Дазая пахнет холодом и сигаретным дымом, но слегка, почти неощутимо. Он почти не изменился, но это и не странно, ведь прошло не так много времени. Для Чуи прошла чертова куча времени и тянулась она непередаваемо долго. — Чего приперся? Не то чтобы он действительно был рассержен или раздражен, теперь он чувствует едва уловимое облегчение, потому что перед ним человек, по которому он ненормально скучал. Просто говорить об этом Чуя не собирается. Он жадно оглядывает гостя, прикладывает усилия, чтобы выглядеть спокойнее, чем есть на самом деле. Но он поражен, потому что ну не может быть все так просто — не может случиться чудо и вручить прямо ему под дверь то самое, чего он хотел. Он не должен был этого желать. У Чуи всегда была привычка наплевать на жалкие доводы о том, чего он не должен делать. — Чуя-кун так и не научился быть гостеприимным, — Дазай совершенно бессовестно проскальзывает внутрь квартиры. Впрочем, никаких препятствий он не встречает. Чуя только хмуро глядит из-под спадающей на глаза челки и молчит. Дазай сбрасывает ботинки и проходит в сторону кухни, словно это его дом и его здесь давно ждали. Ждали, да, только вот он об этом знать никак не мог. — И что это значит? — Чуя облокачивается на дверной косяк и скрещивает руки на груди. Если он как самый глупый идиот на свете скатился до того, что скучал по этому придурку, то это не значит, что он набросится на него с объятиями. Никаких проявлений привязанности, иначе он может закончить как Акутагава — с маниакальным блеском в глазах и дрожащим «Дазай-сан» на губах. Не канает, у Чуи все еще есть гордость, и она уже пострадала достаточно сильно из-за поселившихся внутри совершенно неуместных чувств, которые он толком не может разобрать. Диагност из него откровенно плохой, потому что иначе как «невъебенная тоска» он не смог описать все, что творилось в его голове. Теперь это все перетекает куда-то в район грудной клетки, потому что он видит, как Дазай усмехается и заправляет промокшую прядь волос за ухо. Какое-то время они так и смотрят друг на друга, очевидно не разбираясь в том, что должно быть сейчас озвучено и что услышано. А может, вообще ничего не должно. Какая теперь разница, если Дазай уже в его квартире. — Опять ты этот ужас достал. Дазай брезгливо бросает взгляд на сияющие бокалы, один из которых наполнен вином. Второй пустой, стоит себе на краю стола, словно приглашает заполнить его вином и приложиться губами. — Сам ты ужас, — по привычке бросает Чуя, не двигаясь с места. Дазай задумчиво поднимает пустой бокал за ножку и подносит к глазам, рассматривая стоящего в дверях Чую сквозь тонкое стекло. Крутит бокал в пальцах и что-то мычит себе под нос, будто в попытке загипнотизировать посуду. — Ждал кого-то? — Нет. Ответом служит слабая понимающая улыбка, но эту тему Дазай не поднимает. Знает же, что ответа не добьется. Он убирает бокалы в раковину и открывает ящик сверху. Что-то рассматривает там пару секунд, а затем его улыбка становится шире. Чуя хочет дать себе пощечину, потому что ощущает, как собственные уголки губ тоже тянутся в стороны. Никакими силами гравитации их вниз опустить не получится. — Так и знал, — Дазай вытаскивает две самые уродливые в жизни Накахары кружки. — Твоя с лисицами? — Я все еще планирую сдать тебя с поличным той продавщице, — Чуя принимает из чужих рук кружку и тянется к бутылке вина. На часах без пяти минут полночь, а он так и не закрыл шторы. — Я сейчас немного не в форме для таких встреч. Дазай выключает свет и они оба замирают перед окном, всматриваясь в желтоватое сияние огоньков от гирлянды. Чуя наполняет обе кружки красным вином и отпивает из своей, чуть не пролив часть напитка на рубашку, потому что Дазай решил стукнуться «бокалами» уже после того, как Чуя поднес свой ко рту. — Придурок, — он шипит и пихает напарника в плечо. — Я хотел быть здесь, — вдруг произносит Дазай, прерывая тихую брань в свою сторону. Чуя замирает, уперев взгляд в спокойное лицо бывшего напарника. Дазай смотрит в окно и мягко улыбается. Внутри что-то переворачивается, потому что у него по-прежнему есть способность ставить других в неловкое положение. Что ж, наверное, это можно принять за ответ на заданный Чуей вопрос. Они оба смогут проанализировать это позже. Впереди целая ночь, еще бутылка вина и очевидно предстоящий разговор, которого Чуя почему-то теперь боится немного меньше. Он повторно стукается своей кружкой о чужую и придвигается ближе, соприкасает свое плечо с плечом Дазая, и ровно в эту секунду за окном разливается сияние сотен салютов, разрезающих своими яркими бликами тьму ночного неба. — И тебя с Новым годом, Осаму.