M.I.N.E

Сколько нужно времени чтоб выкинуть человека из головы? Вытеснить другими воспоминаниями, вытеснить другими людьми, вытеснить, вырезать, выжечь, вырвать изнутри, словно злокачественную опухоль, поражающую все аспекты твоей жизни? Сколько нужно времени, сил, выдержки, чтоб наконец забыть все, что связано с человеком, если твои дни, часы, минуты были переплетены с одной только мыслью о наличии его где-то поблизости, и незримо всегда рядом? Сколько времени понадобится чтоб принять тот факт, что он сам отказался от тебя? Носил в голове мысль о том, что тебя скоро не будет рядом, без сожаления и с уверенностью что ему твое наличие неважно. О том, что ты сам все можешь сделать, что его помощь тебе не нужна. Что он сам тебе не нужен, как и ты ему. Тогда зачем вообще это все? И Вова просто стоял и смотрел. Кащей сидел на своем старом, кое-где прожженном, обитым темно-коричневым плюшем, диване, оперевшись локтями на колени. Сигарета была в крови, сизый дым от подожженного кончика устремлялся к побеленному потолку, но терялся в серости стен и гнетущем тяжелом ощущении пиздеца. Оно витало в холодном прокуренном воздухе, окутывало сидящего, сгорбившись, парня и человека напротив. Это была точка. И понимание конца заставляло мышцы задеревенеть от ужаса. — Ты че пришел? Слова давались ему с трудом. В позе Кащея читалась усталость и боль. То ли от драки, то ли от осознания, кто именно его бил. — Вали нахуй отсюда, Адидас. А-ди-дас По имени раньше называл и никак иначе. Это «Адидас» было вместо «иди на хуй». Хотя послать два раза в одном предложении было бы не изящно, Кащей все равно это сделал. Он и сам не знал, почему пришел. Казалось, что на «забыть» времени у него было достаточно, но как только грань была перечеркнута, парень чувствовал необходимость увидеть это ещё раз. Часть его рвалась по знакомому маршруту, затыкала ледяными ладонями рот и нос так, что Вова просто не мог вдохнуть. Произошло нечто страшное. И вот он был здесь. Стоял и смотрел, как Кащей истекал кровью и курил. Да все он знал. Онемевшие пальцы дрогнули и коснулись склянки со спиртом в кармане заношенной армейской фуфайки. Ее звон был громче биения сердца. Как будто Кащей подпустит его ближе чем на пушечный выстрел. — Играть в молчанку будем? — Кащей тихо усмехнулся и затянулся сигаретой, сотлевшей до фильтра. — Валяй, времени теперь у меня дохуя. Помолчим в этот пиздатый денек. Вот так просто. Без масок, без ухмылок и кривляний. Вова подумал, что либо снял с Кащея тяжёлый груз, либо задавил. Все, как он и хотел, не так ли? Только почему-то стало ещё горче, еще сложнее все. Стало так, как не распутать теперь. Да и было всегда завязано на узлы, непонятно и неточно. Недосказанно. Одна слепая надежда и догадки. На полу возле дивана багровела лужица крови, натекшая из чужих ран. Капли падали на пол, стекая по подбородку. Кащей слизывал соль кончиком языка, чтоб позже обхватить фильтр сигареты и закурить. Он пошарил по карманам. Коробок спичек отозвался шорохом дерева о картон. Вове показалось что вспыхнувший огонек только сейчас осветил последствия драки. Только сейчас он понял. Нужно было сделать или сказать хоть что-нибудь. Вова вдохнул больше воздуха и сделал шаг вперед, ближе к своему ужасу, к последствиям своей злости. Кащей поднял на него взгляд. Алая пелена затопила белую склеру на правом глазу, бровь была сильно рассечена, видимо из-за нее было много крови. Он растянул разбитые губы в некрасивой ухмылке. — Не боишься к чушпану так близко подходить? Пацаны не поймут. — Заткнись, а? Вова осмелел. Он достал из кармана спирт и большой кусок ваты. Ему нужна была причина, чтобы прийти сюда. — Какие мы заботливые, я хуею. — Кащей откинулся спиной назад, мол, вот он я, такой, нравится? Вова впился взглядом в подтеки крови на белой майке. «Это все сделал ты» Но, бля, он же заслужил? Разве нет? Он открыл железную крышку и намочил кусок ваты. Теперь парень подумал о том, что боится касаться раненой кожи едкой жидкостью, хотя несколько часов назад рвался расколотить наглую бессовестную морду, чтоб стереть вечную ухмылку с его лица. Но видимо, она въелась на всю жизнь. Кащей отшатнулся и зашипел, почувствовав, как спирт нещадно жжет бровь. Он злобно зыркнул на Вову, почти замершего с этой гротескной розовой ватой между пальцев. Капля спирта упала на чужое колено, впитываясь в ткань черных треников. — Ты что меня добить решил? Ой, все, Вов, отъебись. — Он махнул длинной рукой, с усилием пытаясь отодвинуть чужие предплечья. — Я курить хочу. — Потерпишь. Вата, пропитанная огненной жидкостью, снова коснулась раненого места, и Кащей, молча сдавшись, прикрыл глаза. Ему не мешало бы умыться водой, кровь уже начала подсыхать. Парень попытался стереть ее медленными холодящими движениями. Только было уже ничего не стереть. Так же, как и не выбить. Куртка мешала, грузом тянула к земле. Вова снял ее и уложил, свернув, на кресло рядом. Спирт прошёлся по ссадине на скуле, стек прозрачным ручьем до конца щеки. Вова подумал, что ни за что раньше бы не хотел видеть ничего подобного. Ненависть и горе его отравили. — Да все уже, харэ. Свой долг ты выполнил на пять с плюсом. Защитил улицу и униженных-обездоленных. Нерусей, на своей войне, небось, так не жалел. Кащей снова лукаво глянул на него. Уголки губ поползли вверх. Вова же был не жив ни мертв, руки тряслись, грудь сжимало так, что не вздохнуть. — Ребра не сломаны? — Он хотел бы задрать чужую майку и посмотреть, но не стал. Хули туда смотреть, если сразу ясно что синяк на синяке. — Сломаны. Я чувствую. Но до свадьбы заживут. — Парень сам себе кивнул, и посмотрел напротив так открыто, без приукрас, что Вова спешно отвернулся. — Че бледный такой? Крови побоялся? Получилось вслед. Кащей никогда не был тихим, он всегда заполнял собой все пространство, куда бы ни шел, своим громким голосом, ароматом одеколона, шутками ниже пояса. Вова же двинулся в сторону маленькой кухни, просто отказываясь смотреть. У него больше не было сил. Казалось, на то, чтобы держаться с нейтральным видом, усилий нужно приложить столько, что можно было сдвинуть камаз. Он щелкнул выключателем, но свет так и не появился. Лампа перегорела. Хотя на улице уже начало рассветать, поэтому очертания кухонной утвари были отчетливо видны. Чуть задержавшись кончиками пальцев на шероховатой поверхности пластика, парень прошел глубже в сумрачную тишину комнаты. Он ее не очень любил, даже презирал. Или презирал себя, кем он когда-то был, на ней. Если бы не эта блядская кухня, ничего бы не было. Или отдал бы все на свете, чтобы это повторить? Кащей вошел позже. Дал парню время затеряться среди тьмы и обшарпанных, покрашенных синей краской, стен, обвариться своими мыслями, будто специально. Будто хотел его наказать. Он хотел? Вова сам себя накажет. Зная его вдоль и поперёк, Кащей понимал, что он сам не даст себе успокоиться. Злобы не было теперь, она будто вся вылилась вместе с кровью на грязный снег. Вова чувствовал, что в его спину впились взглядом, слышал его шумное от боли дыхание. Кащей ждал, пока тот обернется. Но долго стоять, оперевшись на дверной косяк, ни сил ни желания не было, так что он прошел и достал из верхнего ящика бутылку теплой водки. На него наконец посмотрели. Вова молча окинул взглядом пустеющий кухонный стол с пепельницей и стопкой. Достал из этого же ящика вторую и громко поставил рядом. Нужно было сделать хоть что-нибудь. За спиной змеиным шипением закипел чайник. Было ясно, что кипяток никому не нужен. Кащей налил водку и тут же ее выпил, запрокидывая голову. Он поморщился, во рту зажгло. Тонкая кожа слизистой порезалась о зубы когда его избивали. Следом налил ещё одну, пусть жжет. — Ну что, Вовка, — он хищно и почти безумно улыбнулся, будто задумал что-то мерзкое, — легче-то стало хоть? Парень покрутил полную стопку между пальцев, разглядывая мутноватую гладь. — Нет… Думал что станет. — А сейчас? — Что сейчас? — Сейчас что нибудь ещё придумал? Ну, — он неопределенно покрутил стопкой в воздухе, — чтоб легче? Вова молчал. Это было идиотизмом прийти сюда, он заведомо понимал, что говорить об этом всем придется. — Я не знаю. — Он выпил. Горечь разлилась по языку, обжигая внутренности. — Вот, — Кащей улыбнулся ещё шире, но в глазах кипело и перемешивалось что-то ядовитое, — теперь честно. Хоть что-то честное в этом потоке пиздобольства. Кащей налил себе ещё. За заклеенным газетами окном тяжелыми хлопьями валил снег, белыми кляксами разбиваясь о поволоку пасмурного рассвета. Окно сквозило, тревожа край ажурной кухонной занавески. Вова опустился на табурет, отважно уткнулся взглядом в жерло болотной зелени глаз напротив. Весь мир снова сжался до размеров этой крохотной комнатушки. Рюмка наполнилась с булькающим звуком. Вова попытался отодвинуть бутылку, но его рука была перехвачена. От контраста холодных пальцев Кащея с его ладонью ударило током. — Завязывай. — Отъебись, принцесс. Забытое прозвище резануло слух. Ухмылка напротив некрасиво исказилась. Попал. Кащеевской «принцессой» он был когда постоянно мерз на сходках. После войны парень перестал чувствовать холод, или замечать. Очерствел, сам покрылся крепкой коркой льда, не пробьешь. Никакой холод снаружи теперь не мог пугать так, как вся остальная жизнь. Он привык сам. Научился принимать решения, в одиночку справляться со всем, что бы ни было, сам себе доверял только, сам себе рассказывал и сам себя слушал. Понимал. А здесь снова он, сидит, рукой подать немного и можно почувствовать холод кожи. Но страшно-то как… Жутко снова этим обжечься, попасть в сеть из эмоций и ощущения причастности. Чего-то далекого из прошлой жизни человека, которым он больше не являлся. Которого задавил намертво своей болью. А теперь его будто разбудили. Эти несколько дней простой черной полосой перечеркнули семь лет бегства. Он даже к пацанам идти не хотел, когда дембельнулся. Узнал, что вернулся из тюрьмы Кащей и теперь здесь врос корнями в бетон подвала и в улицу, не вырубишь. Там, в Афгане было страшно, но дома оказалось страшнее. Все было знакомое и одновременно чужое. Текстуры, звуки, запахи, он будто больше не узнавал их. Будто кто-то вложил ему в голову все эти картины воспоминаний жизни, которой не было. Улица стала кладбищем, поэтому он с нее сбежал. Неважно куда, просто чтоб больше не видеть этого всего. Но не вернуться он тоже не мог, хоть очень и хотелось. Теперь он вроде привык, но ощущение будто и не было никаких семи лет, рвало на части. Вова молча встал, оставляя Кащея в одиночестве. Он разложил диван и застелил его плотной белой в синюю полосу простыней. За окнами почти было светло, пора заканчивать этот ебаный день. Парень застал Кащея в той же позе. Он смотрел впереди себя, что-то гоняя в голове. — Иди, ложись. Я постелил. Он молча тяжело поднялся, затушил недокуренную сигарету о поверхность алюминиевой пепельницы. Вова зацепил взглядом тюремные татуировки на теле Кащея, прошелся от одной к другой. На фоне серых линий расцвели багрово-желтые синяки. Парень поймал себя на мысли, что ни разу не обратил на них внимания, ни разу не попытался рассмотреть их. Там должна быть целая история, о которой ему не рассказали. Может нужно было говорить, а не драться? Но Кащей начал первым, предложил перед пацанами выйти против здорового бугая. Против себя не предложил, хотел посмотреть. Значит, вот так мы решаем проблемы, ну, допустим. Вова понимал, что это бегство — полная хуйня. Но и выхода из ситуации другого не видел. Просто. Выжечь. Одиночеством. — Ты сам перестал отвечать на мои письма. — Кащей остановился напротив. — Я все время писал тебе. Я никому ничего не писал, ни с кем больше говорить не хотел. Вова молча закурил, выпуская дым в сторону. Смотреть в глаза не хотелось, хотелось все высказать, но язык будто онемел. Не та ситуация, чтоб сейчас качать права. Он понимал, как это выглядит. Но как вышло, так вышло. Свою натуру и характер он поменять не мог, не в том возрасте. — Молчишь опять, ну заебись. Похуй, вали на меня все. Опять что-то из прошлого потянуло внутри. Кащей, понимая что это косяк Вовы, всегда брал на себя. Чужие косяки он жестко наказывал, поэтому в группировке его опасались, но Вова никогда не понимал почему. К нему это отношения не имело, хоть и внешне никак не отмечалось. Когда пару раз увидел, то не испугался, а восхитился. Его привлекало что-то внутреннее Кащея, его решительность, лидерские качества, даже то, как он отстаивал свою точку зрения. Находиться рядом было равно находиться в безопасности. Потеря этого ощущения стала для него чуть ли не смертью. Внешнее тоже привлекало — как он держит осанку, когда разговаривает с людьми, его манера речи. Он выделялся на фоне других и его не решались ослушаться. Только он решился, но Кащей сам его заставил. — Злишься? — Вова пожалел через секунду о сказанном. Бля, конечно он злился. Приложил бы себя сам прикладом за такой вопрос. — Просто пиздец как. — Кащей, проходя мимо, коснулся его плечом. Он выключил тусклый, бьющий по глазам свет в комнате и лег, укрываясь тяжелым одеялом. Вова нашарил взглядом куртку, присел на край дивана и протянул за ней руку. Мог просто подойти к креслу, но бессознательно хотел ещё секунду побыть рядом с этой бедой. В этой беде. Потому что заслужил тоже. — Э, ты че? — На предплечье некрепко сомкнулись чужие пальцы. — Ложись спать, не выдумывай. Время непростое, нечего мотаться в одиночку. «Пацаны не поймут» — стерлось о возможность еще раз ощутить это. Все стирается так быстро, что иногда не удержишь. Даже если потом снова будет пиздец. Время сбивается в кучу, не важно, что будет завтра, сегодня, через час. Вообще все не важно. Вова медленно отпустил захваченный ладонью меховой воротник.