Важна лишь степень искренности

      В группировку он попал благодаря стечению обстоятельств. Хотя на самом деле не понятно, «благодаря» или все-таки «к сожалению». Он был обычным подростком, который учился в 8 классе, ходил на уроки начальной военной подготовки, а потом и допризывной. Умел разбирать и собирать автомат с закрытыми глазами быстрее всех в школе. Родителей уважал, особенно отца. Для него тот всегда был примером дисциплины, самообладания и безмерной любви к жене. Наверное, чтобы немного быть похожим на отца, он и пошел на эти уроки военподготовки.       Мать мальчик любил и старался лишний раз не расстраивать, помогал ей уже с малолетства, тем более отец показывал своими поступками как надо обращаться с любимыми женщинами. Сестренке на тот момент не было и года, но мальчик лишний раз не отказывался с ней посидеть, чтобы дать возможность немного отдохнуть матери. Да и нравилось ему слушать это улюлюканье от малышки. Понимал, что никогда не дал бы ее в обиду и любого бы закопал, кто бы на нее только посмотрел как-то не так.       За себя всегда умел постоять, не зря сыном военного был. И на гитаре играл. Репертуар, конечно, был под стать отцу, но струны перебирал хорошо, да и голосом не фальшивил особо.       И все было хорошо в этой семье, в семье Ромы Колика. До одного дня. 15 марта 1981 года придя домой после вечерних дополнительных занятий Рома обнаружил только плачущую сестренку. Мамы дома не было, что очень странно, она никогда не оставляла малышку одну. Рома, убаюкивая этот маленький темноволосый комочек, пришел на кухню. Обнаружив на столе записку, он обомлел. На желтой бумаге скорой рукой было выведено: «Рома, позвонили с папиной работы, он в больнице на Мавлютова, я там буду. Прости, что Камилочку оставила, покорми ее, вечером я вернусь.»       Что случилось с отцом на работе можно было только гадать. Он был военным инженером, занимался лишь конструированием техники и оборудования. По крайней мере, он всегда говорил так. Не занимался же он эксплуатацией новых разработок?..       Рома покормил сестру, уложил ее спать, наказав не просыпаться до его прихода, и побежал в больницу. В груди как-то предательски ныло, в голове мысли сменялись со скоростью света. Все это время, пока Рома был вынужден дома возиться с сестрой, он не мог найти себе места. Отец был для него всем, он был словно фундамент, на котором все держалось. И Рома просто не представлял жизни без него.       Забежав в больницу, он поднял на уши всех сотрудников — требовал увидеть отца. На втором этаже в самом дальнем углу он нашел маму. Она медленно подняла свои красные глаза, опухшие от слез, на сына и, всхлипнув, кинулась к нему на грудь и снова залилась слезами.       — Мама, что с отцом? — взволнованно спросил Рома.       — Нет больше… папки нашего, — еле выдавила из себя эти страшные слова мама.       «Нет больше…» у Ромы замерло сердце, пропустив удар. В груди задавило. Внутри все упало. Не может быть! Это не правда! Его спасут! Он сейчас выйдет, потреплет его по темным волосам и скажет, что все хорошо с ним, зря только сюда примчались.       Рома стоял минут пять просто смотря вперед, сквозь стену. Эти карие глаза, сверкающие, теплые, ЖИВЫЕ, в один миг стали пустыми, стеклянными. Усадив мать обратно, он медленно побрел к дежурному врачу.       — Скажите, в какой палате Колик Вячеслав? — с последней надеждой на хороший исход спросил мальчик.       — Вояка этот? А ты ему кто? — сухо спросила пожилая дежурная.       — Сын я, — гордо подняв голову ответил Рома.       — Так увезли его уже, в морг, часа два назад. Только без слез, ладно? Нечего было раньше времени на танке своем разъезжать. Сам не доработал, сам и отплатил. Хорошо, что сейчас так случилось, а то бы пустили в производство, сколько бы молодых на Афгане из-за него погибло, — эта женщина будто не имела ни малейшего сострадания. Хоть Роме и не надо было, чтобы его жалели, и слез у него совсем не было, но это точно не те слова, которые должен услышать подросток после слов о смерти главы семьи.       — Вы че несете? Вы знать-не знаете моего отца, а себе позволяете так выражаться. Вы матери моей почему не сказали про морг? Она все это время у реанимации ждет. У вас есть хоть немного сострадания? — Рома не кричал, сил на это не было. Спокойно говорил. С горькой-горькой досадой на душе.

***

      После похорон Рома возвращался с мамой домой, еле переплетая ноги. Казалось, будто жизнь закончилась. Будто этот фундамент, на котором держался большой дом, снесли под ноль. И теперь остался только перерытый прямоугольник земли, напоминавший о том, что раньше здесь что-то стояло, что раньше здесь была жизнь.       За эти три дня Рома не проронил ни слезинки. Может быть этому отец научил, ведь мужчины не плачут. Мама была совсем никакой эти дни, а после прощания с любимым мужем совсем ушла в себя. Плач доченьки она не замечала, и бедная крошка надрывалась, будто понимая, что случилось что-то страшное, звала маму, чтобы та обняла и дала почувствовать, что здесь безопасно, что все хорошо. Но мама не слышала.       Рома попросил соседку приглянуть за сестренкой, а сам повел маму в больницу. У нее шок, ей нужна была помощь. Врач сказал, что маму надо оставить на неделю-полторы. Возвращаться домой Роме не хотелось, и он пошел длинной дорогой. Мысленно он говорил с отцом, каялся, что хотел бы больше времени проводить вместе, что не смог ему никак помочь (хотя как бы он мог ему помочь?).       Остановившись рядом с каким-то одноэтажным зданием он взглянул на небо. Пошел снег. 18 марта, все уже успело растаять, а сейчас снова снег. Такой крупный, такой мягкий, такой завораживающий. «Это точно отец постарался», — думал Рома. Снежинки падали, нежно целуя мальчика в лоб, щеки, и ему стало так тепло от этого, что он заплакал.       — Папа, папочка, прости меня. — Рома никогда не называл своего отца «папой», только «отец». Только уважительно, только твердо, не давая проявления эмоциям. Но сейчас он мог себе позволить назвать его так, как всегда чувствовал, просто не осознавал. — Я не успел с тобой попрощаться. Мы столько всего еще не сделали. Зачем тебя забрали так рано? Как я без тебя? Как мама без тебя?       И Рома упал на колени, закрыв ладонями глаза и громко всхлипывая. Вдруг его слезы сменились злостью. Внутри него была пустота, ему хотелось приглушить эту душевную боль. Он был очень привязан к отцу, и смириться с такой утратой было сложно. Он начал бить руками асфальт, разбивая свои костяшки в кровь. Снег, скапливающийся на асфальте, постепенно окрашивался алым цветом. Удар за ударом, он уже чувствовал только боль в руках, но не останавливался. И страшно кричал.       — Эй, че орем? Ушел отсюда, быстро. Пока тебе не наваляли, — прозвучал мужской голос с крыльца этого одноэтажного здания.       Но Роме было абсолютно плевать. Он даже, наоборот, хотел бы, чтобы его побили, лишь бы не чувствовать это ноющее чувство в груди.       — Я непонятным языком выражаюсь? Сюда подошел!       Рома смело поднялся и в надежде, что его непременно побьют, подошел ко входу в здание. Это оказалось кафе «Снежинка». Мальчик вспомнил, что здесь было логово домбытовских. Сам он ни к какой группировке не принадлежал, да и не хотел. Его устраивало быть сначала октябренком, потом пионером и, в конце концов, комсомольцем. Про домбыт, универсам, тяп-ляп и хади такташ он слышал от одноклассников. Кто-то из школы состоял в группировках и всячески пытался подмять под себя слабых: чтобы деньги носили, шмотки отдавали или просто служили иногда грушей для битья. Сам Рома держал себя так, что к нему никто не подходил, все думали, он и так в группировке, и проблем не хотелось. Зная, что парень сын военного, да и сам на уроки военные ходит, побить мальчишку желающих было очень мало.       — Чушпан, ты с какого района? — прогоготал пацан, примерно такого же возраста, что Рома.       Но Рома не спешил отвечать. Он молча смотрел на этого пацана своими красными стекляшками, ни о чем не думая. Тут второй тип, что стоял на крыльце, явно старше первого, произнес:       — Эй, случилось что?       — Будто вам дело есть. Давайте вы меня просто побьете без лишних разговоров.       — А ты не много ли на себя берешь? Это мы тут решаем, че делать и че говорить, — высказался первый.       — Лысый, погоди. У парня стряслось что-то, не по-пацански его просто так щемить*, — вступился второй. — Давай, рассказывай, что стряслось.       — Отца похоронил сегодня, мать в больнице на неделю оставили, сестре года нет еще, соседка пока присматривает, — поделился мальчишка.       — Сочувствую тебе, парень. — искренне сказал тот, что постарше. — Что дальше делать будешь?       — Не знаю. Надо жить на что-то, что-то придумывать. Мать на себе одна двоих не вытащит.       — Это ты молодец, что о матери думаешь.       — А к вам можно? — безысходно спросил Рома. — Я слышал, что в группировках друг за друга. И заработать можно.       — Ты уверен? — спросил старший, давая шанс еще раз взвесить это решение.       — Мне больше некуда идти. Я знаю, что бить будете, я готов. — строго сказал подросток.       — Ну хорошо, подожди, сейчас остальные выйдут.       Вскоре Рому окружило человек 15, всем было лет по 14-17, и только один был намного старше, с которым и был вполне адекватный разговор. И парня начали бить. Каждый осчастливил его своим кулаком. Рома именно так и воспринимал это — как подарок. Его избавляли от душевной боли. Он не сопротивлялся, падал и вставал снова, пока самый старший не сказал всем: «Хватит». После этого ребята подходили к окровавленному новоиспеченному пацану и пожимали руку.