Есть одна притча о наивной рыбке. Подплыла она к мудрой рыбке и говорит: — Как найти то, что зовут океаном? — Океаном? — повторила та. — Ты в нём, мы в нём живём! Это? — удивилась рыбка. — Это вода! А я хочу в океан!
— Сосни. — Сща ты у меня отсосёшь. Чонвон дёрнул бёдрами в наивной попытке отодвинуть Чонсона задом. Они неуклюже боролись, причём никто не желал сдаваться. Уловив подходящий момент, Сонхун перехватил баскетбольный мяч и рванул к противоположному кольцу. По открытой площадке прокатился возмущённый рёв, а за ним оглушительный смех. — Йа! Ким Сону! — Вы такие выпендрёжные! — Хорош ржать. Сону не прекратил. Его голова запрокинулась, лёгкие пряди чёлки взметнулись в воздух. Первая течка что-то изменила. Он стал выше, немного стройнее, острые черты лица сгладились. Сонхун, Чонсон и Чонвон, долговязые Альфы-переростки, на его фоне напоминали карандашные огрызки. — Йа, Омега! — поймав мяч, Чонвон крутанул его на выставленном пальце. — Хён! — Вы всегда были такими надутыми индюками? Сонхун обнаружил, что не способен отвести взгляд. Сону ему?.. Сонхун морщится, почувствовав, как что-то закрывает солнце. — Спать под открытым небом плохая идея. На него смотрит улыбающийся Сону. Он встретил их поздней ночью, они выпили пива, немного поговорили и улеглись в маленьком доме на полу. Никто не расспрашивал Сонхуна о Сеуле. На самом деле, болтали о мелочах и прошедшем дне, будто им снова по девятнадцать. Сонхуну по необъяснимой причине стало грустно. Проснувшись на рассвете, он вышел во двор и, недолго побродив по проезжей части, плюхнулся в гамак. Потом отстранённо понаблюдал за плывущими облаками и там же под сенью дерева незаметно заснул. — Вставай, хён. Оттолкнувшись коленом, Сону выпрямляется и в чёрных шлёпанцах топает к тёмно-зелёной террасе. Сейчас раннее утро, пока что не жарко. Сонхун чувствует прохладу на коже, слышит щебетание птиц. Под гамаком проскальзывает пепельно-серая кошка, скрывающаяся в кустах. Сонхун запоздало протягивает руку, чтобы погладить её пушистую спинку. Внутри ханока практически тишина, шумит лишь набирающийся бочок в ванной комнате. Разувшись, Сонхун ерошит всклоченные волосы и медленно шаркает на кухню. Остановившись на пороге, он прячет зевок в кулаке и прислоняется к деревянной арке плечом. Сону готовит омлет: взбивает в глубокой миске яйца и молоко. Чонвон с сонным выражением лица сыпет в турку молотый кофе. Сонхун отстранённо наблюдает за парнями, когда что-то врезается в его бок. — Прошу прощения, — бормочет Чонсон, запустив пятерню в растрёпанную шевелюру. — Почему так башка болит? — Тёмное пиво, хён, — со смешком объясняет Сону. Приподнявшись, он крутит колёсико на встроенном в стену радио-приёмнике. — Надеюсь, все поедят? — Я уже опаздываю, Хисын-хён ждёт, — по-хозяйски заглянув в холодильник, Чонсон вытаскивает бутылку кислотной газировки. — Покорми Чонвона и Сонхуна, лады? Вечером я тебя заберу. — Не нужно, у меня ночная смена! — Ты перерабатываешь, хён! — вдруг достаточно громко возмущается Чонвон. — Причём за мелочёвку. — Моя мечта не бесплатна, Чонвонни. — Переходи ко мне в ресторанчик, я заплачу больше. — Ни за что не стану брать деньги у друзей. Круто развернувшись на пятках, Сону тычет венчиком в крепкую грудь Чонвона. Протискивающийся мимо Чонсон задерживается за его спиной и с зевком роняет голову, бьётся лбом о загривок. Чонвон цыкает, но позволяет Чонсону завалиться на себя. Взгляд Сону порхает к Сонхуну. — Хён, хочешь чего-нибудь вкусненького? Чонвонни приготовит. — Н-нет… спасибо. — Избавьте меня от готовки вне рабочего времени, бога ради. Чонвон отфыркивается и, пройдя мимо, хлопает Сонхуна по плечу. Затем ведёт в ванную комнату, чтобы показать, где взять мыло, свежие полотенца и новую щётку для гостей. Сонхун благодарно кланяется. Чонвон не злится, но и не обращается с ним, как со стеклянной фигурой. Сонхун благодарно принимает хрупкое перемирие. Это небольшой дом без излишеств, украшений и мебели не так много. Сону снимает его у бабушки Хо, бывшей учительницы музыки, вышедшей на пенсию. Умывшись, Сонхун протирает воспалённые и покрасневшие от недосыпа глаза и шлёпает обратно к парням. Он слишком долго провозился у раковины: Чонсона уже нет, как и его пикапа на подъездной дорожке, Чонвон заканчивает есть, поднеся миску ко рту и сгребая палочками прилипшие кусочки бекона. Сонхун присаживается за напольный стол, сложив ладони на коленях. Ему оставили закуски, миску риса и омлет. В кружке остывающий кофе без молока. Чонвон убирает грязную посуду, переговариваясь вполголоса с Сону, пока Сонхун тихонько завтракает. Внезапно начинает сильно пахнуть клеймящими феромонами. Выпрямившись, Сонхун замечает, как Чонвон разрывает объятие, а Сону машет ему на прощание. — Безопасной дороги! — Я позвоню. Чонвон уходит, пригнувшись на пороге. Сонхун набирает в ложку разваристого риса, но так и не решается на вопрос. — Да, хён. — Ч-что? Сонхун смущённо промаргивается. — Чонвонни пометил меня, — спокойно уточняет Сону, садясь рядом. — Чтобы не приставали. — И часто… пристают? — Бывает, — пожав плечами, Сону подкладывает в тарелку Сонхуна золотистые кусочки бекона. — Помнишь, я говорил, что бабушка и дедушка надеются увидеть меня у алтаря? — А… — Сначала моя мечта. Брак потом. — И какая у… тебя… мечта? — Я расскажу попозже. Если Чонвон облил Сону запахом Альфы, то сам он выпускает успокаивающие феромоны. Сонхун против воли расслабляется, поддаваясь. Внутренний Альфа не забыл Омегу Сону. Это удручает. Сонхун расстался с ним мерзко и грубо, бросил, не оглядываясь, что Сону не волнует. Он сказал, что как раз не бросал Сонхуна. — Извини. — Да ну тебя, — Сону склоняет голову, не прекращая улыбаться. Его улыбка согревает. — Какие планы на день? Подвезти? — У тебя есть… машина?.. — Нет! — рассмеявшись, Сону начинает складывать пустые плошки на поднос. — Велосипед. — А. Наверное, тот же, на котором Сонхун учил его кататься. Этот забытый летний день он считал одним из счастливых, потому что наградой за уроки стал приятный поцелуй в щёку. Они не встречались тогда. Постепенно прощупывали почву, и любой довольный смешок Сону заставлял Сонхуна чувствовать себя непобедимым героем. — Ты наелся? — А?.. А. Д-да. С-спасибо. Сонхун опережает Сону и собирает посуду самостоятельно. Моет тоже. Ему неловко потреблять, ничего не отдавая взамен. Сону не возражает. Он мельком показывает, куда складывать чистые тарелки, и уходит в комнату переодеваться. Сонхун слушает по радио прогноз погоды. Его пальцы двигаются на автомате, это ощущается странно и непривычно: в Сеуле у Сохён посудомоечная машина. — Хён, хён. Сону перехватывает захолонувшего Сонхуна на террасе. Светлое дерево слегка греет голые пятки. Они поливают ноги из огородного шланга, и Сону выкатывает порыжевший велосипед. Сколько с него падали, и не сосчитать. Чонсон как-то даже загнал в реку и свалился на пятую точку. Сонхун невольно улыбается. Столько дорогих воспоминаний… не вернуть. — Тебе нужен шлем? Взявшись за тормозные ручки, Сону игриво подаётся вперёд. Его тёмные волосы в солнечных лучах превращаются в горячий шоколад. Сонхун перестаёт улыбаться, затем пытается хмыкнуть, в итоге кашляет, и Сону похлопывает его по спине. — Ты отрастил длиннющие ноги, хён. Боюсь, свалишься с багажника. — Нет, я… удержусь. Уд-держусь. — Я же дразнюсь. Сону смеётся. За два месяца лета он успел загореть, Сонхун, забивавшийся в углы квартиры, как испуганная крыса, рядом с ним похож на мертвеца. Или призрака. У него и правда длинные ноги и руки и неказистое тело-камень. Громоздкая оболочка с потухшим огоньком. — Ким Сону. Когда они выходит на горяченный асфальт, Сонхун прочищает горло. Он сомневается. Он не тот самоуверенный, наглый и гордый Пак Сонхун, каким был миллионы лет назад. Теперь каждое слово напоминает ему об ответственности. Неуместные эмоции и реакции парализуют, превращая в посмешище. — Что? Сону уже перекинул ногу и готов сорваться с места, Сонхуну нужно лишь посадить зад на багажник. Он поддевает пальцем изогнутый металл внизу и прячет взгляд на пыльном колесе. Хочется о многом расспросить. Узнать, как Сону поживал и что делал. Но смелости хватает только на: — Всё не так, как раньше. — Тебя не было пять лет, хён, — спокойно отвечает Сону, и в его голосе слышится тот холод из второй встречи. Сейчас Сонхун понимает, что Сону закрылся от ссоры с бабушкой и дедушкой. — В конце недели ты уедешь. Я не буду тратить время на обиды. Их и нет. — Мы… семь лет встречались, я… наплевал на это, — Сонхун не имеет ни малейшего представления, зачем упоминает это. — А дружили все двадцать. — П-прости… я… Я б-бросил тебя. Сону вдруг берёт его за руку. Сонхун крупно вздрагивает и отшатывается, будто оступился. Изящные пальцы Сону противоположны обычным омежьим. Они в мозолях, покрытая бронзовым кожа стёрта физической работой. Сонхун интуитивно сжимает его ладонь, стараясь держать бережно. — Мне кажется, в первую очередь ты бросил себя. Сонхун был готов проклинать эти тупые уродливые деревья и шуршащую при ветре высокую траву. Эти тупые ханоки, тупые колодцы, тупые деревенские туалеты и тупых соседей. Они что, из каменного века сбежали? — Чёб вам не полянку под дубом занять? — Деда-а! — возмутился Сонхун, тряхнув лохматыми волосами. — Это колхоз! Мне нужен крутой шик. Чтобы набрать сабскрайберов в Ютубе! — Бож, я и слова-то такие не знаю. Дедушка засмеялся, потирая загривок. На спине он нёс холщовый мешок с принадлежностями для рыбалки, над его головой качалась удочка с поплавком. Сонхун закатил глаза, осторожно удержав у груди сползающую камеру. Они дошли бы и вдвоём, навязчивые провожатые не требовались. — Подписчики, — объяснил Чонвон. Дедушка покивал. — Виртуальные зрители, следящие за его каверами. — Каверы — это?.. — Сонхун-хён перетанцовывает известных артистов. — Омо-омо. Сонхуна раздражала невозможность найти подходящий и интересный фон для съёмки очередного кавера на 2PM. В сети его поддерживали двадцать семь человек, в основном знакомые, одноклассники и друзья. Сонхун метил выше, хотя бы к тысяче подписчиков. Он воображал о внимании и любви миллионов. Он горел танцами. Он заслуживал популярности. — Деда, ты сможешь перекрасить стены моей комнаты в чёрный? — Зачем тебе? — Лучше отсутствие фона, чем… чем эти мычащие дуры! Сонхун намекал на господина Со и его известный «зоопарк». Было в окрестностях одно небольшое и красивое поле из-за фантомного облика гор позади, но лучший друг дедушки решил выгуливать там своих коров. Он пас их каждый день. При виде некоторых, особенно непослушной «Луночки», у Сонхуна дёргался глаз. А если бы они жили в Сеуле, подобных проблем бы не было! Сонхун бы ходил в специальную танцевальную студию, учился у профессиональных преподавателей и набирал активную аудиторию без особых проблем. — Я убью себя, если мой канал не станет известным. — Хён, — Чонвон цокнул. — Не преувеличивай. — Не нужны тебе никакие фоны, Хуни. Ты отлично пляшешь. Сонхун брыкнулся и заклокотал, когда дедушка приобнял его за плечи. Сонхун уже обогнал бабушку в росте, скоро догнал и перегнал бы деда. — Ты обладаешь особым даром приковывать внимание, — добавил дедушка. Его крупная ладонь успокаивающе потёрла надплечье Сонхуна под широким рукавом футболки. — И я люблю тебя. — Вот перекрасишь стены, и я тебя тоже полюблю. — Ух ты! Когда Сонхун неловко прощается с Сону и поднимается на террасу, становится слышна музыка. Неизвестный ему поп, перекрывающий остальные звуки, и он, пригнувшись, отодвигает одну из тонких дверей. Сохён находится в своей комнате. Она сидит на полу в разноцветном ворохе и рвёт дырявую простынь на неровные полосы. Сонхун смущённо цепляется пальцами за косяк. На него почему-то показательно не смотрят. — Где ты был? — У С-сону… — А позвонить нельзя было? Написать?! Сохён раздражена. Телефон выключился ещё ночью, но Сонхун не стал просить у Сону зарядное устройство. Всё равно связь ловит не везде. Он не думал, что нужно предупреждать. Ангок ведь маленький, потеряться сло… — А если бы с тобой что-то случилось?! — Хёхё… — Ты пропал! Ночью! У воды! Хорошо Сону написал, что… Её голос затихает. Сохён слишком резко дёргает за ткань, создавая неприятный треск. Сонхун вздрагивает. Сохён всегда была такой. Чересчур опекающей. Они двойняшки, разница в пятнадцать минут ни на что не влияет, но мама любила повторять, что Сохён старшенькая. Что она нуна, обязанная заботиться о Сонхуне. — А если бы ты утопился! Я переживала, что ты… я… — Что ты… говоришь?.. Сократив расстояние, Сонхун присаживается на колено перед Сохён. Только сейчас её слёзы становятся заметны, старая простынь плавно летит вниз, укрывая оголённые шортами бёдра. — Хорошо, что у бабушки не двадцатый этаж. Ты не… Сонхун наконец понимает, о чём говорит Сохён. Около месяца назад он признался, что боится засыпать. Непонятно откуда взявшиеся в голове мысли перед сном вечно твердили, что он может начать лунатить и ненароком выйдет через окно. Хоть Сонхун и обдумывал смерть, он никогда не планировал… что-то делать с собой. Он даже оговорился единожды. Сохён не должна была запоминать. — Со мной всё в порядке, Хёхё. Я не собира… — Ты не в порядке, Пак Сонхун! Сохён с трудом дышит, её плечи поднимаются и опускаются, тонкие пальцы сжимаются в подрагивающие кулаки. Сонхун невольно отстраняется, разглядывая сестру огромными глазами. — Извини… — Прекрати, прекрати, прекрати! Повторный крик вынуждает Сонхуна уронить руки. Сохён яростно мотает головой, отрицая любые слова. Затем она с глухим стуком бьёт в грудь. Каждое низко выдавливаемое слово подчёркивается ударом по ключице. — Ты не спишь, не ешь, шатаешься повсюду! Ты перестал со мной разговаривать! Вечно просишь прощения за то, в чём не виноват! — Я не… — Я больше не п-понимаю тебя, — признается Сохён сквозь раненый вой. Слёзы текут по её покрасневшим щекам. — Я не понимаю, что творится в твоей голове! Никто не поймёт. Сонхун словно находится в постоянной боли. Внутри так много, что не превратить в звук. Что делать с этой болью непонятно. Сонхун ощущает себя одновременно оцепеневшим и замороженным, как оставленная на морозе любимая игрушка. Он не хозяин своему телу. Мыслям. Он больше ни за что не отвечает. — Всё хо… — Тебе самому не надоело? — хрипло спрашивает Сохён. Воздух в комнате полон горьких феромонов расстроенной Омеги. — Столько страдать из-за мелочи? Подумаешь, проиграл разок. Это не… — Что? Сонхун импульсивно вскакивает на колени, солнечный луч рассекает комнату на две половины. Сохён — в ярко-оранжевом и тёплом. Сонхун там, где тень, и он предсказывает предупреждающий рык внутреннего Альфы. — «Мелочи»? — Да, Пак Сонхун, — Сохён поднимается следом. — Четыре года прошло! Четыре! — Я проигр-р-рал, — теперь Сонхун рычит по-настоящему. Чувствует, что из-за раздражения удлиняются клыки, и стискивает челюсти. — Я позор-р-рище нашей семьи. — Неправда. — Я опозор-р-рился на национальном телевидении! — Все о тебе уже забыли! — Вот именно! — не своим голосом выкрикивает Сонхун. Губы Сохён искривляются. — Я пахал ради успеха! И что получил?! Четвёртое место. Четвёртое, блять, место! Даже не третье! Сохён не двигается. Не говорит. Она продолжает смотреть на Сонхуна прищуренными глазами, и по её щекам бегут злые слёзы. Сонхун кипит, воспоминания об оглашении финальных баллов закручивают водоворотом. Его не предупреждали, что приземление после головокружительного взлёта сломает кости. — Вы все говорили, что я способный! ВСЕ! Это же вы надоумили меня подать заявку! Это ты купила мне билет на поезд! Никому мои танцы не нужны! Блять, я… Задохнувшись воздухом, Сонхун кашляет. Его кожа горит, припухшие глаза и пересохшие губы, стёртое будто наждачкой горло. Они с Сохён всегда были в хороших отношениях, даже если Сонхун больше доверял Сону, Чонвону и Чонсону. Они редко ссорились, и вот Сонхун в который раз портит отношения с близкими. — Я неудачник, Хёхё. Нам скоро двадцать пять, а у меня работы нет! — Сонхуна начинает колотить. Склонившись, он надавливает костяшками на бёдра и зажмуривается. — Это тяже… Мне тяжело, Сохён. Я борюсь каждый день для того, чтобы банально дышать. Я… Я. — Ты всегда мог рассказать, — тише и ближе произносит Сохён. Она незаметно сократила расстояние. — Я бы тебя не осудила. — Я-я… Сонхун и рад объяснить своё состояние, но подобрать слова… Он уже ничего не знает и не понимает. Он устал. Он не хочет ничего решать. Его мечта мертва, и Сонхун, возможно, тоже, потому что бьющееся сердце не показатель. — Попроси помощи, — нежным тоном говорит Сохён и касается его запаховой железы между шеей и надплечьем. Аккуратно растирает. Сохён обнимает Сонхуна, едва касаясь. Слегка обворачивает предплечье вокруг шеи, и он скрючивается, практически врезаясь макушкой в её живот. Внутри будто бьются настоящие волны. Это ненастоящий шторм, в центре которого одинокий моряк пытается удержаться на тростниковом плоту. Сонхун как Тур Хейердал, только, в отличие от него, не представляет, куда направляется. Не представляет, что такое дом. — Попроси. Сонхуну пора объясниться. — П-прошу. И выплакаться.───────
Пастельно-жёлтый тюль не скрывает от солнца, открытое нараспашку окно — от жары. Сонхун разлепляет веки, когда тепло спадает, и переворачивается на спину. К пропитанной потом коже липнет тонкая простынь. Он проспал весь день и слегка дезориентирован, из-за чего очертания стен кажутся смазанными и инородными. Постепенно придя в себя, Сонхун пересаживается на пятую точку и чешет влажный загривок. Пахнет бабушкиным супом и свежескошенной травой. Сквозь сон Сонхун слышал жужжание газонокосилки. Проходит несколько минут. Сонхун просто сидит, скрестив ноги и уставившись в одну точку. Он до сих пор сонный, его тянет улечься обратно, поэтому Сонхун поддаётся желанию и возвращается на матрас. Во второй раз он просыпается, когда начинает темнеть. Покрашенные стены обливает сизый полумрак. Так знакомо. Сонхун лежит на спине, бесцельно пялясь на растворяющую полоску света, пока мокрая футболка на спине не начинает остывать. Тянет зевать, а в глаза точно песка насыпали. Они ужасно слезятся. Сохён ушла на барбекю к школьным приятелям. Сонхун настоял. Неделя отпуска всё-таки неделя отпуска. Не запланированное спасение и выслушивание нытья без конца. Не обнаружив у матраса тапочки, Сонхун босым выходит на террасу и садится к бабушке на ступени. Она безмятежно вяжет, наслаждаясь одиночеством, и если Сонхун избегает людей специально, бабушка не ищет компанию. На её коленях начало чего-то узкого, но длинного. Сонхун упирается основаниями ладоней в колючее дерево и направляет усталый взгляд на передний двор. Былой оранжевый поглощает розовато-пепельный. Солнце успело скрыться за невидимой линией горизонта, увлекая приближающуюся прохладу. Лес вдалеке на фоне светлого неба напоминает заточенные зубы чудовища. — Меня уволили месяц назад, — неожиданно признаётся Сонхун. — Попросили… уйти… Я… платит… Сохён. Бабушка кладёт на колени Сонхуна вторую пару стальных спиц и моток зелёной пряжи. Сонхун принимается за дело чуть ли не автоматически — вязание не чуждо ему. В средней школе они с Сохён постоянно носили самодельные свитеры и шарфы, чтобы бабушка и дедушка не тратились на зимнюю одежду. — Найдёшь новое местечко, не переживай, — уверенно отвечает бабушка, спицы так и сталкиваются со звучным эхом. Это нелегко. До того, как Сонхун окончательно приклеился к ноутбуку, он откликался на вакансии. Проходил через унизительные собеседования, где обещали связаться на следующий день. Конечно же, никто не связывался. Странно и непонятно. Ты приходишь, буквально просишь поэксплуатировать себя и получаешь отказы. Каких-то серьёзных и высокооплачиваемых вакансий Сонхун не достоин. У него нет подходящих навыков. Но как получить опыт, если везде требуется опыт? — П-прости… Бабушка удивлённо выдыхает. Сонхун без лишних слов умещает голову на её надплечье и прикрывает глаза. Потеплевшие в пальцах спицы примагничиваются к внутренней стороне ладони. От бабушки приятно пахнет. Её запах всегда умиротворял бурю в душе. Как и феромоны дедушки, и Сонхун вспоминает о тихих летних вечерах. Когда они размещались вчетвером на террасе и каждый занимался своим делом. В юности Сонхун и Сохён ненавидели торчать дома. Особенно со старшими. Гулянки с друзьями манили сильнее, и Сонхун частенько сбегал к Чонвону или Сону. Его раздражала потребность бабушки проводить время в кругу семьи на свежем воздухе. Как будто его за забором и в ханоке мало. Однако прямо сейчас Сонхун находит в сгущающейся ночи что-то трогательное и трепетное. Слышно, как неподалёку поют птицы. Сонхун вдыхает полной грудью бодрящий воздух Ангока без вредных примесей и прижимается носом к футболке бабушки. В Сеуле частенько приходится скрываться за масками. Здесь же чистота. — Мне не хватает дедушки, — шепчет Сонхун, раскрыв глаза. — Я скучаю по нему. — Я тоже, малыш. Тоже. Бабушка прихватывает щёку Сонхуна фалангами и улыбается. Вокруг её тёмных глаз собираются морщинки, сладкий омежий запах окисляется. Сонхун вспоминает, как дедушка в детстве учил их рыбачить. Он никогда не злился. Не повышал голос и считал бабушку королевой своего сердца. Сонхун мечтал о похожей любви. Но его сердце теперь подобно треснутому фарфору. — Съездим в колумбарий? Чонсонни подвезёт. Сонхун кивает и, отодвинувшись, возвращается к вязанию. Вряд ли он закончит начатое, но работа руками успокаивает и очищает разум. Выпрямив ноги, Сонхун инстинктивно прижимается к боку бабушки и кладёт клубок зелёной пряжи на колени. — Бабуль, — вяло зовёт Сонхун спустя долгие минуты. Почти потемнело, нужно подняться на стул и зажечь белую свечу в настенном фонаре. — Я… Ты… Сонхун упустил среду, проспав целый день. Остались четверг, пятница и суббота. Воскресенье не считается, потому что ранним утром будет ждать автобус. На праздник Солнечных лучей они с Сохён не успеют. У Сонхуна есть три дня, чтобы ответить на вопросы, записанные в блокнот. Всего три дня, чтобы понять, как ему стать счастливым. — Я… Невысказанные слова цепляются за кончик языка. Словно длительное молчание и прятки в съёмной квартире Сохён разучили его говорить. Поддерживать диалог. Банально мыслить, и Сонхун подпирает громоздкую голову тыльной стороной ладони. — Хочешь кушать? — Нет, я… — прокашлявшись, Сонхун впивается пальцами в растянутые на колене штаны. — Я… не знаю, что мне делать. Я столько лет потерял. — Ну что ты, сынок, — бабушка треплет Сонхуна по грязным волосам. — Твоя жизнь ещё не началась. Объяви Сонхун, что желает поступить в университет или колледж, бабушка и Сохён мигом протянут руку помощи, Сонхун уверен. Вдвоём оплатят обучение, но Сонхун ни за что не станет нахлебником. Он без малого сидит на шее сестрёнки третий год. Либо финансово, либо эмоционально, Сонхун настоящая проблема и мерзкий паразит. — Ты только начинаешь понимать, чего хочешь. — А если… я ничего не хочу?.. — В каком-то смысле это тоже ответ. Маленькие пальцы бабушки пробираются под пальцы Сонхуна, длинные и узловатые, они похожи на пальцы утопленника. По костяшкам проводят мягкой подушечкой большого. Сонхун улавливает, как его пытаются подбодрить меняющимся запахом. — Не всем дано стать известными, Хуни, — ласково продолжает бабушка. Сонхуну сложно принять эту неутешительную истину. — Не все рождены летать. Но это не плохо. Мирная жизнь ничуть не хуже шумной. Сонхун думает об оглушительных историях успеха, заполонивших интернет. О мировых звёздах социальных сетей, которые за отдельную плату делятся секретами гигантского заработка. Часто упоминают «Из грязи в князи». Подобного дерьма можно наслушаться на годы вперёд. Сонхун бы лучше послушал о поражениях. Сродни его. Почему-то всё вокруг построено на удаче и вылизанных картинках счастья. Почему-то о таких, как Сонхун, умалчивают. Это логично, он не спорит. После крушения самолёта интервью берут у счастливчиков-выживших. С трупов не спросишь. — Самое главное — это гармония с самим собой. На его грудь кладут ладонь. Туда, где должно быть сердце, и бабушка вновь улыбается, совсем как раньше. За семьдесят четыре года она никуда не выезжала и провела всю жизнь в Ангоке. Максимум, посещала Сеул и соседние городишки. Сонхун был далёк от её выбора. Как бабушка могла довольствоваться малым, как не тянулась к известности и большим цифрам на банковских счетах? — Не считай, что теряешь время, Хуни, — отпустив его, бабушка задирает голову к чернеющему небу. — Ты постепенно готовишься начать заново. Сонхуна пронзает болезненным воспоминанием о последнем разговоре с матерью. Когда он съезжал, они рассорились, и Пак Сохи превратилась в красочные открытки по праздникам и сухие сообщения в катоке. В тот вечер она задала много вопросов, и Сонхун до сих пор помнит каждый. Больше всего задел вопрос, чего Сонхун ждёт от «этой жизни». И его перебитый нервным смехом ответ. Быть может, импульсивно сказанное тогда правдиво.