Театр

Казуи никогда не был фанатом театров. Но сейчас его взгляд невозможно оторвать от сцены – кажется, если в эту минуту случится конец света – тот и бровью не поведет, так и умрет в этом кресле, ничего не заметив. И ведь не один он такой – все в этом зале сейчас безнадёжно увлечены лишь одним зрелищем. Балет – искусство не для слабых. Даже для того, чтобы просто там остаться, чтобы выступать на сцене, хотя бы в качестве массовки – нужно пройти через настоящий ад. И этого всё ещё будет недостаточно. Каждая балерина всегда выложится на полную, независимо от того, в какой части сцены она стоит, как хорошо её видно, да хоть за кулисами она будет танцевать – она все равно готова отдать жизнь за танец, и никто даже подумать не посмеет, что ей жаль, ведь жалости там нет места. И всё равно люди способны этим восхищаться, и всё равно люди готовы пройти через муки, чтобы восхищались ими. Возможно, это то, что всегда Казуи от театра и отдаляло. Необходимость людей там притворяться на веки вечные. Но как же она была прекрасна. Прима – та, что в мгновенье смогла приковать к себе взгляды тысячи людей в зале. Та, ради которой сегодня собрались все дамы и господа. Чарующая своим мастерством, своим талантом, способная сделать людей одержимыми. Та, что заставила Казуи наконец с интересом взглянуть на сцену. С её появлением, он наконец понял, отчего Хинако такой страстью к театру горела, и зачем она его в этот день сюда притащила, пока тот жалел, что не умел ей отказывать. Надо же – столько силы и энергии чувствовалось в вишневом взгляде этой девушки. Наверное, такой и должна быть прима. Завораживать одним своим присутствием. Ей не нужно было даже прыгать, даже пируэты крутить – Казуи бы все равно наблюдал за ней с большим пристрастием, чем за любой из других искуссных балерин. Ведь, ему наконец показалось, что она не притворяется. Он готов поверить, что это действительно танец её души, не репетированный ранее часами напролёт. Он готов поверить, что она действительно светится сама по себе, и это вовсе не работа прожекторов. Он даже готов поверить, что она действительно совсем ничего не весит, когда приземляется после прыжка совем беззвучно, как пушинка. Её расшитый золотом и стразами наряд совсем ничтожен по сравнению с ней. Одни её глаза манят больше любого самоцвета, а темные волосы сияют ярче камней в её диадеме. Должно быть, все тысячи людей в зале думают об этом, и Казуи вовсе не особенный. Ведь так и есть – она же прима, всё внимание приковано к ней. Но как же он жалеет, что отдал такие большие деньги за места в первом ряду, ведь может во всей красе видеть, как быстро та перебирает тонкими ножками, кружась под музыку, словно себя не помнит. Он жалеет, что может так хорошо видеть блеск в её глазах и яркую улыбку, ведь жизнь после них будет казаться слишком тусклой. Забрать яркость чьей-то жизни, чем не ужасное преступление? Она выгибается в арабеске – Казуи бесстыдно засматривается на её бедра, не скрывая восхищения. Любоваться балериной дело обычное, скорее, само собой разумеющееся, чем неправильное, но везде есть свой лимит, какой-то предел, и в какой-то момент тот осознает, что смотрит только на её ноги. От смущения перемещает взгляд выше, на шею лебединую, ключицы разглядывает, уже совсем о танце позабыв. Но приме забывать о танце нельзя. Жете, ещё жете – она так быстро взмывает в воздух, но так медленно касается деревянного пола, и это создает впечатление, что она и впрямь как пушинка. Казуи разглядывает красивый изгиб её шеи, её тонкую талию, её нежные руки – всего лишь из любопытства. Смотрит, как красиво она выводит длинной ножкой окружность вокруг себя, словно она самый точный циркуль, и старается спрятать в первую очередь от себя самого, а во вторую – от Хинако, что девушка эта ему так сильно понравилась, не только как балерина. А та всё перемещается в танце, хочется сказать, что бесстыдно, что она совершает преступление, ведь так сильно привлекает внимание всех вокруг – должна привлекать – ведь хочет, чтобы на неё смотрели, чтобы ей любовались, чтобы ей дарили аплодисменты и восхищались. И Казуи так сильно хочет назвать её желание порочным – но понимает, что порочен он, не она. Это он воздыхает сейчас по другой девушке, когда рядом его жена кладёт голову ему на плечо и берёт за руку. Это он играет, словно в театре, будучи при этом не актёром. Действительно, он здесь единственный порочен. Он сможет себе это простить, когда музыка прекращается, и прима завершает свой последний оборот, поклоняясь публике. И быть может, ему это показалось, может, она совсем свела его с ума, будто это он кружился в танце всё это время, но кажется, словно в поклоне она на него посмотрела. Подарила такую ухмылку, будто совсем не невинную, но она для него запомнится навсегда, пуще всяких фасадных улыбчивых лиц других балерин. Ведь посмотрела она прямо ему в глаза, и Казуи долго потом ещё будет видеть перед собой вишневые пятна, будто от взгляда возможно опьянеть. Хинако, позже, удивится, отчего в Казуи такая страсть к балету появилась, но будет лишь радостно шутить про то, что ревнует его к балеринам, думая, что он просто наконец проникся к искусству. Возможно она права, ведь девушка эта – Кашики Юно – Казуи специально узнал её имя после выступления – действительно настоящее искусство. Пусть он никогда не поймёт балет – зато поймёт её, в попытках разгадать её пьянящий взгляд и ехидную улыбку при поклоне, приходя вместе с женой на очередное её престу выступление.