***
Встреча с матерью не принесла желанного облегчения. Она была разбита. Сквозь слëзы говорила о том, как много отец сделал для этого города и что получил в ответ. Скандально-злорадные заголовки в жёлтой прессе, поиск грязного белья, обвинения в слабости — всё это лишь усилило её чёрное, как тлеющие угли, горе. Юсаку пытался ободрить её, как мог, говорил о том, что справедливость для отца обязательно восторжествует, но Хиро была безутешна. Разумеется, он не сказал ей, что дело закрыли, впервые утаив правду от близкого человека. Никогда ещё на душе не было так тяжело и пусто. Он вырос в любви родителей, привык к их счастливому браку. Когда папа целовал маму, Ханадзава точно знал, что его усы колются, но она выглядела такой довольной, будто её лица касались солнечные зайчики. Тогда маленький Юсаку подбегал к родителям и тянул к ним руки, чтоб его тоже подняли и укололи. Конечно, последнее время отец много работал, но они были счастливой семьëй, радовались успехам друг друга и проводили вместе каждые выходные. Юсаку взглянул на неоткрытую бутылку прохладного пива, что лежала в его руке подобно гранате, холодя пальцы. Отец бы точно не одобрил. Ханадзава младший и сам не любил алкоголь, но сегодня ему хотелось выпить. Хотя бы немного, хотя бы чтобы просто уснуть. Борясь с роящимися мыслями, он шёл по тёмным улицам, не разбирая дороги. Горе гнало его подальше от людей, от смеха, от громких звуков ночного Токио. «Папа, когда я вырасту, я буду доктором! Как мама» «Не хочешь быть как папа?» — тëмные брови наигранно хмурятся, но складки меж ними тут же расходятся, не в силах держаться долго. «Хочу! Но и доктором быть хочу. Я его вылечил, смотри!» — в грубую руку Коджиро ложится плюшевый тигрëнок с неумело пришитым глазом. «Който его покалечил, а я вылечил», — детская улыбка озаряет лицо, что светится в ожидании похвалы. «Ты очень добрый ребёнок, Юсаку», — тëплая ладонь гладит его по голове, поправляя взмокшие волоски, — «Подумай, как ты сможешь употребить свои навыки на пользу Японии. Я хочу гордиться тобой». — Ты будешь, отец. Обещаю, — произносит Юсаку вслух, и слëзы непослушно текут по щекам. Он упрямо идёт по строительному пустырю, едва волоча ватные ноги. А ведь он даже ещё пил… Останавливается медик лишь на краю обрыва, подставляя лицо влажному осеннему ветру. Память вспыхивает картинами смерти, тасует образы сквозного ранения в голову, крови на дорогих коврах, пустых глаз матери. Почему он пришёл так поздно? Почему его там не было? — И всё же не могу простить себе, что я… Вязкая тишина ночи будто прислушивается к нему, обращает на одинокую фигурку зияющие звёздами глазницы. — ЧТО Я НЕ УСПЕЛ! — Ханадзава в отчаянии падает на колени и ударяет сухую землю. В воздухе слышится слабый стон, что вторит его крику. Что такое?.. — Кто здесь? — Юсаку мигом вскакивает и встревоженно озирается, — Вам нужна помощь? Лишь тишина в ответ. Сердце колотится чаще, а чуткий слух ловит каждый шорох. Какое-то чутьё ведёт Ханадзаву к оврагу, вырытому под фундамент, но ныне заросшему. Он продирается через колючки и строительный мусор, нисколько не беспокоясь о сохранности штанов, и почти скачками достигает дна, когда стон повторяется. На земле лежит человек. Его лицо залито вязкой кровью и искажено страданием, он ещë дышит, сипло, с хрипами, едва глотая слюну с ярким привкусом железа. Юсаку бросается к раненому. В этот раз он вовремя…***
Боль в глазу прошивала череп миллионом осколков. Казалось, что кости трескаются точно яйцо в кипятке, а невидимые руки распускают мозг по одной извилине, как чëртово макраме. Во рту дурацкий вкус земли и железа. Вкус поражения. Желудок сжимает, скручивает подступающей к горлу тошнотой. Мерещилось, что в глазницах и на кончиках пальцев что-то копошится, колется мелкими иглами. Мерзко, но от этого не отделаться, не стряхнуть как ночной кошмар. Он всё ещё жив? Выносливый организм цеплялся за существование, продлевая мучения. Жарко. Душно. Он не знает, где он. Ничего не видит. — Пожалуйста, держитесь… Голос, юный и звонкий, точно прожектор пронзает туман. Он не знает никого, кому бы он принадлежал. Галлюцинации? Чистое звучание льëтся по лбу и надбровным дугам, стекая прямо в уши. Он пытается разлепить веки, но кровь намертво слепила ресницы. От лишних усилий в раскуроченный глаз будто ударяют молотком, стискивают голову стальным обручем. Виски горят огнëм и токают подобно нарыву. Как же хочется засунуть голову в холодную воду, под лëд, оставить там… — Всё будет хорошо. Вам помогут! Не сдавайтесь… Милый голосок… Пожалуйста, молчи. Не береди оставленные надежды. Дай забыться. Не звони по умирающему мажорными нотами. Тьма и боль окутывают тело и мутной рекой несут вдаль. Вот и его личный Стикс. Уже скоро.***
— Операция прошла успешно, — Юсаку ловко снял маску, потянул вниз резинку медицинских перчаток и опустил руки под горячую воду, задерживая кисти под тёплым потоком и чувствуя приятное облегчение, — Глаз спасти не удалось, но выносливость пациента удивительна. — Это вы удивительны, Юсаку-сама! — воскликнул ассистент Мишима, который тоже умывался после непростой работëнки, — Все говорили, что он не жилец, но ваши руки сотворили чудо. — Ты мне льстишь, — врач устало и тепло улыбнулся коллеге, обмакивая пот со лба влажным полотенцем, — Я лишь достал пулю и сшил края раны. — В таком труднодоступном и близком к мозгу месте! — ассистент никогда не скупился на похвалу, обожая своего хирурга, — Хотите горячий шоколад? Я бы выпил чашечку. Отпраздновав очередную победу над смертью сладким напитком, Юсаку попрощался с Мишимой и погрузился в свои мысли. Как хорошо, что он всё же не выпил и мог оперировать. Он любил браться за сложные случаи, от которых отказывались коллеги, вовсе не из честолюбия. Хотя это, безусловно, приносило ему облегчение и чувство оправданности своего существования. Почти всегда. Но в этот раз он не мог не заметить существенный нюанс. Спасённый мужчина был так похож на его отца. Резкие дуги бровей, форма единственного уцелевшего глаза, бледность лица — всё это Юсаку уже видел в своём детстве, а затем на прощальной церемонии. Может, он совсем сошёл с ума? Поддавшись соблазну, Ханадзава прошмыгнул в палату интенсивной терапии и сел рядом с постелью больного. Серые глаза вцепились в бескровное лицо, наполовину скрытое аппаратом ИВЛ. Когда единственный глаз пациента наконец откроется, он обязательно будет угольно-черный. Почему-то Юсаку уверен в этом. Эти брови и глаза… Теперь он смог их спасти. — Неужели судьба говорит мне, чтобы я не сдавался?.. Парень тихо улыбнулся, и в груди, изнутри лаская рёбра, расплылось какое-то тепло. Это точно знак, ниспосланный свыше. Интересно, кто он такой? Есть ли у него родственники, друзья, коллеги? Девушка? Должно быть, они ужасно волнуются. Рана была тяжёлой, а операция опасной, они ещё не скоро смогут поговорить.***
Четыре дня «кот» (такое прозвище дали пациенту коллеги Юсаку, ведь никаких документов при нëм не было) провёл в реанимации, а теперь был переведён в обычную палату. Медсëстры просто обожали новичка и воевали за право ставить капельницы безымянному красавчику. Умереть от голода коту тоже не грозило, ведь каждая норовила принести ему домашней еды: оякодон*, курицу с рисом или пару онигири. — Он так тянется, когда встаёт! Как настоящий котик, — хихикнула Юи, прикрыв рот нежными пальчиками. — Интересно, у него есть девушка? — Если и есть, он вряд ли её помнит, — Норико ухмыльнулась и воинственно поправила бюст, — Даже не думай, Юи. Он будет мой. — Ваш найденный кот, конечно, милашка. Но мне нравятся мужчины покрупнее. Что насчёт того двухметрового боксëра из пятой палаты? — к обсуждению девиц, подкравшись, присоединилась зрелая женщина с вызывающим макияжем. — Говорят, его размер… — ДОКТОР ИЕЕНААГАААА! — в диком смущении завопили молодки. — М-мы… пошли р-работать! — Не пойму. Что я такого сказала?.. — Иенага печально выпустила воздух из шприца, — А ты что думаешь, Юсаку-кун? Какие мужчины лучше? — Я… Эм… Тоже уже спешу! — Ханадзава торопливо протиснулся в палату пациента, проход к которой наконец расчистился от поклонниц. Темноволосый спал на боку, обхватив ногами и руками продолговатую подушку от пролежней. Юсаку не одобрял практику давать клички, но вынужден был признать, что расположился мужчина чертовски по-кошачьи. Время от времени его ноги нервно пинали подушку, руки же, в свою очередь, цепко держали наволочку. Кот хирурга иногда делал так с его рукой, хватая добычу передними лапами и энергично толкая задними. Что же ему снится? Юсаку решил подождать, и сам не заметил, как задремал на стуле. Когда он проснулся, небо уже розовело закатом, затапливая палату тёплым вечерним светом. В углах комнаты, точно дикие звери, залегли тревожные тени. Единственный глаз кота глядел на него в упор. Это был холодный и пристальный взор, который совсем не вязался с теми милыми ужимками полчаса ранее. — Кто вы? — серьёзно спросил он, не отрывая от лица Юсаку расширенного, едва различимого на тёмном фоне, зрачка. — Я Ханадзава Юсаку, ваш лечащий врач. — Хорошо. Кто я? — интонация уже не такая ледяная, слегка растерянная. — Вы… Действительно ничего не помните? — с сочувствием проговорил доктор. — Нет. Я только знаю, что в меня стреляли, — красноватый свет падал на глазную повязку, будто пачкая кровью чистые бинты. — Преступника уже ищут, — с жаром заверил Ханадзава, — Также полиция ищет ваших родных. Уверен, когда вы встретите близких, ваша амнезия… — Почему-то я думаю, что вы никого не найдëте. — Попытка не пытка, — пробормотал парень, отмечая, что их диалог приобретает странное направление. — Зачем вы спасли меня? Глаза Юсаку удивлённо распахнулись. Он взглянул на больного так, точно тот ударил его в солнечное сплетение, выбивая весь воздух. — А нужна причина?.. — Вы выглядите как тот тип людей, которые помогают всем насильно. — Класс… Спасибо. — Не за что. — Это было не очень-то вежливо, знаешь ли… — Может, я и погорячился. Почему-то мне пришло в голову, что если на свете и есть люди, которые спасают грешников, они выглядят как вы, — мужчина облокотился на подушку и пригладил непослушные волосы. Одна упрямая прядка выбилась из его шевелюры. — Ты ничего о себе не помнишь. Откуда тебе знать, грешник ли ты? Может, ты упавший с неба ангел. По крайней мере, для наших медсестёр, — Юсаку печально улыбнулся. Он и не заметил, как перешёл на фамильярное «ты». — Вы издеваетесь, Юсаку-доно**, — с усмешкой промурчал пациент. «Что ж… Это будет весело, отец»***
Огата (Сугимото всё же установил его личность) очень колючий. Он мрачный и не желает ничьей помощи. Особенно Хякуноске демонстрирует это Юсаку, будто отплачивая за незапланированное спасение. Ханадзава не обижается на него. Он и представить не может, какого сейчас Огате. Покалеченному, окружëнному чужими людьми и опасностью. Он достаточно времени в медицине, чтобы знать, что тупая, ноющая боль и беспросветная скука испортят какой угодно характер. Колкости не достигают цели, но кот пробует снова и снова, наконец решая, что его собеседник — безнадёжный идиот с добрым сердцем. Ему даже становится скучно. Когда Юсаку сообщает, что сегодня придёт полицейский, во взгляде мужчины загорается недобрый огонëк. — Прошу, только не зли его. Сугимото очень вспыльчивый. — Как скажете, сэр. — Пожалуйста. Я не хочу вас разнимать… — Сэр, вы не верите мне?.. С покушения на Хякуноске прошла уже неделя. Опросить его раньше не позволяло как здоровье раненого, так и загруженность следственного отдела. Ханадзава максимально мягко и корректно объяснял это ему. И вот настал час икс. Юсаку стоял по правую руку Огаты, когда запыхавшийся Сугимото с небольшим опозданием вошëл в палату, а кот язвительно выдал: — Какая оперативная работа полиции… Уверен, я в надёжных руках. — Прошу простить. Много работы, — пробурчал Саичи, утирая пот со лба и под шелест офисной бумаги доставая форму опроса, — Меня зовут Сугимото Саичи, я следователь по этому делу. — Вы такой непунктуальный, Сугимото-сан. Вам повезло застать меня в добром здравии, а не утопленным в туалете, — интонация мужчины спокойная, почти мягкая, но полицейскому сразу становится неуютно. Он нервно сглотнул, вспомнив распухший труп мелкого бандита, лежащий лицом в унитазе с ножом от сашими, пробурившим затылок. Так и висящее, кстати, дельце. Но он ведь сказал это случайно? — Тогда не будем тратить время, Огата-сан. Итак, это случилось 17-го октября примерно в 12 ночи… — Это у вас следует спросить. Я, к великому сожалению, не мог посмотреть на часы, — уголки губ Хякуноске чуть дëрнулись. Юсаку же просто нервно сглотнул и стал молиться. — Но вы могли бы взглянуть хоть одним глазком, — брови Саичи иронически поползли вверх. Огата же неприязненно фыркнул, признавая, что дружку Юсаку палец в рот не клади. — Да, в 12 ночи, Сугимото. Наш специалист установил примерное время, — миролюбиво произнëс медик, одаривая следователя взглядом «держи себя в руках» и тут же глядя на Огату, как на кота, который занëс коготь над новыми обоями. — Угу, хорошо. Господин Огата, может, вы вспомнили: у вас были враги, недоброжелатели? — Разве что охранник тюрьмы, у которого я украл утку в тот четверг. — Это очень ценная информация… — Сугимото что-то записывал размашистым почерком, — Вы не вспомнили, каков ваш основной род деятельности? У меня есть информация, что вы учились в военной академии, но не окончили её. — Наверное, это правда. Я всё ещё ничего не помню. Вы подозреваете меня в чём-то, Сугимото-сан? — Я просто задаю вопросы. — Вот как… Вы очень непредвзятый сотрудник. Приятно с вами работать. — А мне — нет! — Сугимото! — Юсаку взглянул на друга почти умоляюще. — Юсаку, не вмешивайся, — полицейский нахмурился, отчего тень от фуражки на его глазах стала темнее и глубже, — Возможно, мы имеем дело с членом Якудзы. — Может быть, — проговорил Огата, нараспев растягивая гласные. — Впрочем, вряд ли. Члены Якудзы куда солиднее. Ты из организации, которая грабит бабушек? — Саичи-сан, это лишь моё скромное мнение. Но глядя на вас, я сразу понял, что вы именно тот тип следователя, который занимается делами исключительно бабушек, — Огата говорил тихо, едва ли не себе под нос, но точно отпечатывал каждое слово на собеседнике. Так дети макают в чернила какого-нибудь хомячка, — Юсаку-доно, его точно назначили по моему делу? — Да как ты… — следователь закипел, рефлекторно сжав кулаки, — Как можно быть таким… — Таким проницательным? — Таким мудаком! — Сугимото, остынь! — Ханадзава встал между ними, отводя брюнета в сторону, и понизил тон, — Нельзя так разговаривать с раненым человеком. — Юсаку, неужели ты не видишь?! — вспылил Саичи, через плечо бросая презрительный взгляд на Огату, — Он просто смеётся надо мной. Ему это приносит удовольствие. И я не знаю, зачем ты ему потакаешь. — Я вовсе не… — Неважно. Ты можешь осуждать меня, но я обязан это проверить, — полицейский шумно выдохнул через нос и вновь обернулся к Огате, прожигая его взглядом янтарных глаз, — Татуировки на спине. У вас они есть? — Что? Да ничего там нет! — поспешно возразил Юсаку, возвращая внимание товарища на себя. Он искренне не понимал, почему эти двое так реагируют друг на друга. Увлечённые спором, они не сразу услышали странное шуршание ткани, а когда обернулись, замерли в недоумении. Сжав в полоску бледные губы, Хякуноске начал раздеваться с показной покорностью. В этом жесте было что-то обречëнное и в то же время вызывающее. Юсаку хотел остановить его, но горло предательски не издало внятных звуков. Кот медленно распустил пояс больничного халата, раскрыл его и оттянул полы вниз, приковав надменный взгляд к Сугимото. Движения мужчины были неторопливы и полны достоинства, его взор будто бы говорил «можешь делать со мной всё, что угодно, всё равно ничего не добьëшься». Лëгкая ткань упала с плеч, обнажая покрытое ушибами и ссадинами тело. — Можете смотреть, — безэмоционально проговорил он. Лишь зрачок рассерженным зверьком глядел из тëмной радужки, — Вы ведь не заставите меня ещё и вертеться? Сугимото молча подошëл к кровати с другой стороны, с долей разочарования изучая чистую спину без единой наколки. — Я удовлетворил… — Огата не без удовольствия поймал выражение лица Юсаку, короткие волосы которого не могли скрыть пылающие уши, — ваше любопытство? — Вполне, — холодно ответствовал Саичи. Его такими трюками не удивить. Он и в задницу влезет без мыла ради работы, — И всё же вы, господин, можете ходатайствовать о смене следователя, если вас что-то не устра… — Меня всё устраивает, — заверил Огата, со счастливой улыбкой глядя в налитые кровью глаза полицейского. — Убийце будет не сладко, когда вы его найдëте.***
Юсаку вышел из палаты в смешанных чувствах, в висках у него до сих пор стучало. По его мнению, допрос прошёл просто ужасно; такого количества испанского стыда он не испытывал даже при просмотре «Японских забав». Они с Саичи выпили кофе у автомата, посмотрели друг на друга. Помолчали. Ещё помолчали. Выпили ещё по стакану. Первым заговорил полицейский. — Не нравится он мне, — Сугимото скрестил руки на груди и нахмурил густые брови. Его лицо выражало бурную мозговую деятельность, что случалось не так и часто. — Что ты имеешь в виду? — Юсаку недоверчиво посмотрел на друга, — Тату ведь не было… — Он преступник, Юсаку. Поверь моему профессиональному чутью, — Саичи приблизился к хирургу, чтобы его слова слышал только он. Приобнял парня за плечи, ведь знал, что тот будет отпираться, — Ты скажешь, что нельзя так судить о человеке, не зная о нём ничего. Может, я и не прав. Просто я беспокоюсь. Послушай меня и не связывайся с ним. — Но у него никого нет, Сугимото! — горячо возразил Ханадзава, — Вдруг те убийцы не остановятся? Мы должны его защитить. Признаться, другого ответа полицейский и не ожидал. Юсаку был добр даже с теми, кто, по мнению Сугимото, этого вовсе не заслуживал. — Есть ещё одна вещь, что напрягает меня, — брюнет огляделся по сторонам и максимально понизил тон, — Он действительно похож на твоего отца. Слишком подозрительное совпадение. — Думаешь, мне стоит узнать о дальних родственниках папы? У него уважаемая семья. Вряд ли они причастны к убийству… — Лишним не будет. И, пожалуйста, помни, что это не твой отец. Он другой человек. И мы не знаем, что у него на уме! — Да… Конечно. Прости меня за ту сцену. — Пустяки. Я лишь не хочу, чтобы он топтал твои светлые чувства. Пожалуйста, береги себя, — дружеский хлопок по плечу заставляет Юсаку улыбнуться, сдерживая слëзы благодарности. Слишком сентиментальным он стал. Рассуждения Сугимото имели смысл, но будь Огата хоть главой Якудзы, пока он, в первую очередь, его пациент. «Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости», — гласит известная клятва. И он будет следовать ей, пока является медиком. «Надеюсь, эта сахарная бомба повредит только его горькому настроению», — подумал Юсаку, возвращаясь в палату со стаканчиком рафа с сиропом для Огаты. Поставив кофе на тумбочку, он прошёл к окну и отодвинул жалюзи, впуская в комнату мягкий свет. Кажется, распогодилось и сегодня будет тепло. Осеннее солнце показалось ему ласковым и желанным гостем. На душе почему-то постепенно стало легче, губы сами собой расплылись в улыбке, а брови приподнялись радостно и слегка удивлённо. — Огата, я… — Юсаку осёкся, встретив взглядом лишь чужую напряжённую спину. — Закройте, пожалуйста, шторы.