your mind.

весь мир словно окутала непросветная темень, зачерпнув в свои безжизненные объятия также остальной хлам, названный человечеством. повсюду взору зеленовато-голубых глаз была представлена кровь, грязь и слякоть. всё это вместе смешалось в отвратительную картину. обладатель тех самых глаз не мог осознать, какое сейчас время года: глубокая зима, холодная осень или поздняя весна? он не помнит себя без окоченевших конечностей. он их попросту не чувствовал. не мог осознать ясно, может, в этот момент ему тоже, как и тем армейским бойцам, пробило руку, или, по сей вероятности, череп, ногу, живот. его тело совершало мелкие колебательные движения, а сам мальчик лишь стоял, надеясь, что сей ужас как можно быстрее прекратится и наконец мать убаюкает юное сердце в тепле своих объятий. он даже не мог догадаться, что остался во всем бренном мире совсем один, лишенный права любить и быть любимым. вдруг воззорению юноши предстало самовоспламенение одного из высочайших зданий по его округе. раздавались выстрелы, падения туш ему подобных, крики женщин и детей и только тогда он осознал, что нужно делать ноги: неведомое алое вещество вдруг прорезало его скулу, и он мог ясно ощутить, как кусок кожи отделяется от остальной плоти. горячая кровь привела его в чувства, и его обожгла боль раны. только тогда он развернулся и пустился в бега. его босые ноги вступали по тонкому льду — на краю жизни, границы между забвением и настоящим миром стирались каждый раз, когда его ступни чуть ли не провалились в незыблемую водную гладь. только тогда он панически стремился защитить себя, сохранить собственную жизнь. его обволакивал страх одиночества: быть в беде с кем-либо ещё было гораздо проще. однако сейчас он совершенно один - один в ответе за собственную жизнь. никто не протянет руку, никто не поможет. эта мысль только больше разъедала его уязвленное самолюбие, и глотнув холодный воздух, он лишь всхлипнул, не имея сил даже взреветь от обиды. заснеженные облака дали место лучику теплого солнца: его молитвы были услышаны. бледные руки потянулись к мальчику, и, схватив его за локоть, потянули прямо вверх. шум и гам вокруг отступил. он почувствовал себя так, будто сейчас упадёт прямо в сугроб грязного снега, но вместо этого упал в объятия незнакомого мужчины. мальчик резко поднял голову и кончик его носа едва не ударился о ровную линию челюсти «божества.» мальчик тяжело смотрел на своего «ангела хранителя», потеряв дар речи. его заплаканные глаза вновь наполнились влагой. он упрямо молчал. повисшей где-то между рекой и берегом сердце вернулось на место, постепенно разгоняя кровь по окоченевшим конечностям. он наконец смог спокойно выдохнуть, но внутри осталось неприятное ощущение, будто все его органы перевернулись верх тормашками. улыбка на чужом лице вернула мальчику всю его чувствительность: пелена перед его глазами не позволяла ясно разглядеть, что происходит. в памяти лишь сохранялась чужая улыбка. юноша был уверен, что перед ним божество - что оно самолично сошло с небес, чтобы даровать потерянной душе, даже если минутное, но спокойствие.

— ты...

голос навсегда остался лишь звоном в ушах. мальчик не сумел дослушать и лишь погрузился в долгий непоколебимый сон. может, он умер. может, лишь утомился беготней.

***

колеблющийся тусклый свет настенной лампы отдавал полумраком: это был единственный источник света, глаза быстро привыкли к нему и точно не болели. здание благоухало не то раскаленным металлом, не то лечебными травами: душно. очень душно. резкий контраст холода и тепла лишь обжигал кожу. словно под пеленой слышался лязг. всё ещё слипающиеся глаза едва ли смогли разомкнуться. тело обмякло и совершенно не слушало. хотелось погрузиться обратно в глубокий сон, что никакой силой не разбудить.

бирюзовые глаза лишь обращаются в сторону, всего лишь разглядеть ситуацию, пока с ужасом не расширяются: «божество» горбилось над заострённым куском металла, безжалостно разбивая не менее угрожающее оружие о данный объект. орудие убийства - обладатель алых локонов видел его ни раз и ни два, он ясно лицезрел, как этим же острием забирали чужие жизни.

его тоже убьют?

тоже заберут его недолгую жизнь? он, в конце концов, не видел ничего кроме окрававленных тел и непрестанными ужасами бомбардировок. не может. не хочет. не хочет, не хочет, не хочет. не сумев выдавить из себя что-то стоящее: не сумев двинуть и пальцем в желании как можно быстрее скрыться с чужих глазах, уйти, сбежать, ползти от неминуемой смерти. он лишь издал недолгий сокрушительный крик ужаса. мгновенно его глаза наполнились влагой, а тело крупно задрожало. на него накатила необъяснимая паника перед смертью: что там, после смерти? рай или ад? перерождение? а может неприглядная тьма? в действительности он попрощается с жизнью от этого клинка? для чьего же блага его, ещё живого, притащили в саму неизвестность, когда всё тело обмякло и содрогалось вовсе не от жуткого холода, а от угрозы смерти. но его, конечно, уже не в родном пастбище, ждут отец и мать. живы ли они вовсе? разве не это - единственный смысл его недолгой жизни - вернуться к близким и вновь зажить беззаботно, как подобает ребенку. на пронзительный крик обернулся не то «божество», не то «убийца», его прелестные белоснежные брови свелись в хмурости, на дне темных глаз поселилось неподдельное раздражение. вмиг из его рук пропало орудие, он молча глядел на истерику спасенного ребенка, ясно не осознавая, от чего вдруг он сбушевался, раз должен радоваться избавлению от этой нещадной войны.

— прошу, не трогайте меня! — взревел мальчик, наконец сумев сжаться в кулачок, прикрывая свою голову руками. дети, да и не только они, всегда в первую очередь пытаются спрятать свою голову, когда ощущают опасность, — я ничего не сделал.

— и чего ты буянишь?! — в ответ раскричался мужчина с белоснежными волосами, которые расплатились на его плечах, — пока я тут денно и нощно тружусь, не покладая рук.

— чтобы убить меня!?

в один голос ребенок и взрослый, словно бы ровесники, только и делали, что истерили друг на друга, ничуть не пытаясь объясниться, или, по крайней мере, у них не получалось. атмосфера только сгущалась и склонялась к мраку. «божество» никак не могло понять, откуда взялась эта эгоистичность в этом маленьком сосуде. и вот спасай всяких детей!? так ли сложно догадаться, что если бы он хотел его убить, то не стал бы тащить его к себе, а тем более дожидаться его пробуждения. он в порыве злости взмахнул рукой по своему рабочему столу, едва ли осознавая, что фрафоровая посуда с дребезгом раскололась под его натиском. а содержимое, возможно, горячий бульон, разлился по полу и даже попал на него самого. всё это лишь подпитывало его неконтролируемую ярость. он переводил взгляд своих горящих алым пламенем глаз не то на посуду, не то на спасенного ребенка.

— и это всё из-за тебя! — напоследок съязвил он, быстрым шагом убираюсь прочь с комнаты, оставляя юношу один на один с собственными навязчивыми мыслями, а за одно - с чувством вины.

***

<

— готов ли ты признать последствия красоты?

бархатный голос лишь резвил уязвленное самолюбие. сам рыцарь красоты снизошел на путь грешника, чтобы наставить на путь истинной веры. сам послушник идрилы был прямым олицетворением превосходства дара богини, словно бы она лично, как скульптор, положила свою руку на каждую частичку его фигуры.

— я свободен от всякой веры, — саркастично насмехается над наивным последователем высших сил «грешник».

рыцарь из всего своего благородства, лишь блаженно прикрывает глаза, пока пушистые ресницы отдают тени на его бледных щеках, улыбка лишь приобретает нежный оттенок. он встречал на своем пути многих «еретиков», что не признавали всю истинность эона красоты. конечно, не всех удавалось переменить на путь истинный, однако мужчина перед ним - особый экземпляр, и он ни за что не отвяжется от него. даже под угрозой смерти.

— простите мне мой недостаток красноречия, — рыцарь виновато выдыхает сквозь мягкие губы последнее зловещее слово, прижимая ладонь к груди, — инсин.

***

сердце пропускало удары, он глотал холодный воздух через рот, раздирая глотку, из глаз бесконтрольно текли теплые слезы, разбиваясь о подолы одежды. дрожащими ладонями он стремился спрятать весь этот беспорядок на своем лице, чтобы ни одна душа, ни одна пара глаз не смогла лицезреть момент слабости.

***

— почту за честь, если мне выпадет возможность показать вам красоту воочию в доблестном сражении.

его голос отдался лишь обрывками недосказанности, когда раздался лязг металла и тяжелый вздох. вместо ответа «инсин», вызванный на дуэль, сразил его ударом меча. копье в руках рыцаря мгновенно выпало из захвата крепких пальцев, отскочив режущим уши шумом подальше от обладателя. беспомощность с головой накрыла его, когда он вновь не сумел защитить себя. уже в тот же час был готов пуститься в бега, лишь бы это навязчивое ощущение страха за свою жизнь никогда не догнало его. он уже насытился им по горло в своем отвратительном детстве. если его вообще можно таковым назвать. однако ноги отказались держать всё его тело, позволив ему обессиленно пасть на пол, доспехи больно впились в кожу.

***

руки обливались вязкой, теплой, ужасной кровью, пока мальчик, крепко-крепко жмурясь, собирал осколки в свои ладони, не имея понятия, куда ещё - да и где тут мусорный бак? или, быть может, что-то подобное? неприятная жидкость бульона перемешалась с кровью и едва ли не вызывало тошнотворный рефлекс. наконец, покончив с осколками, он, теряясь в незнакомом ему здании, пришел к, вроде как, спасшему его мужчине.

— прошу прощения, могу ли я выбросить это, мистер...? — расстеряно, с нотками чувства вины в голосе, выдал мальчишка, ели осмелясь поднять взор своих изумрудных глаз на анонимного господина.

— инсин, — злостно, даже с нотками обиды, выдал он в ответ, на что глаза юноши заблестели искрами надежды. конечно, он понимал, что обижаться на ребенка - плëвое дело. мужчина тихо продолжил следом, совсем неслышно, — а тебя как?...

— аргенти! — от переполняющей его радости, даже исколотые руки захлопали, настолько он был рад чужому содействию.

***

кровавые волосы расплатились по деревянной поверхности широкой скамьи. обнаженное, лишенное даже доспехов, тело узявленно лежит на нём. его щеки щекочут чужие темные локоны, склонившись, словно бы, шторы, прикрывая это безобразие даже от неодушевленных предметов, только прочная скамья была свидетелем их воссоединения.

— действительно, детище эона красоты, — хрипит блэйд, заместо «превосходно» или того же, банально: «незабываемо» блэйд, словно на зло говорит элементарно «красиво», это ужасно нервирует рыцаря красоты, который исключительно и упрашивает войти глубже,сильнее. думы блэйда заключались: «ах, он создан,чтобы являться благовидно разложенным на этой скамье. » его глаза отзывались вспышками всякий раз, когда до его слуха доходил стоны.

— значит, ты признаешь могущество красоты?... — едва ли аргенти выдает на выдохе. кислорода катастрофически не хватает, словно бы он не желает проходить в легкие. он задыхается от происходящего на данный момент. слишком смущающе. слишком влажно. слишком душно.

блэйд не отвечает и только двигается глубже, нежно и медленно - только так с рыцарем красоты и обращается, словно бы весь его благородный лик, невзирая на внешнее могущество, лишь хрупкий фарфор, по которому пойдут трещины от одного небрежного движения. а алые губы только приоткрываются в беззвучном стоне: аргенти не выдерживает и тянет руки к чужим волосам, чтобы погрузить пальцы прямо в неприглядную темень вороньих локонов. который раз аргенти вызывает его на дуэль? и который он проигрывает, в который раз его раскладывают так, на месте и без всякого стыда. и аргенти не протестует, по крайней мере, никогда не высказывал ничего против. а блэйду это только в радость.

— если этот ответ считается за «да, признаю», то в следующий я приду сам.