***
Метро. Свободного места мало, а все сиденья заняты либо сонными студентами, либо старенькими и жутко злыми бабусями. Всех молодых последние гонят стоять, уступать место пожилым. Кислые рожи «молодняка» прямо говорят, что они думают о помощи старшим. Но пережить никто не решается: всем не удобно. Удобно сейчас, кажется, только Тони. А чего ему страдать? Он может спокойно сидеть на своём месте и не бояться бабусек. Правильно. Никто из них никогда не будет заставлять стоять омегу в положении, тем более, что тот аж на девятом месяце. Срок солидный, он обеспечивает спокойное «путешествие» по метро, потому что беременным, как и пожилым, принято уступать. Тони — человек наглый, потому спокойно пользуется своими привилегиями. В конце концов, должен же быть хоть какой-то плюс от беременности! Не только же страдать от бесконечного токсикоза и шалящих гормонов! Вот они, вообще, суки ещё те, и делают такой же сукой Тони. Он из-за своего положения сделался совсем нервным и сорвался по самым мелочным поводам. Вот и сейчас, он сорвался, молча ушёл из дома, пока дорогой муж спал, сел в метро и поехал в неизвестное направление. Телефон разрывается от звонков, но Тони не торопится отвечать. Почему? Он жутко обиделся. На что? Он ещё не придумал, но обиделся заранее. Антон прекрасно понимает, что Гарри волнуется. Он даже уверен в том, что тот начинает поднимать на уши родню. Дальше — весь Петербург. Льстит, безумно, но вместе с тем в душе гадко, и не от своего поступка, а от злобы и обиды. Просто потому что. Он добирается до Спасской, с трудом поднимаясь со своего места и перебираясь на Садовую, потом — до Крестовки. Чем дальше — тем лучше. Телефон было решено отключить. Бесит. Метро немного успокаивает своим звуком, своим запахом. Укачивает и убаюкивает, помогает немного забыться, помогает подумать. Возможно, Тони жалеет. Возможно. Игорь прекрасный и заботливый муж, который трясется над Раутом и выдерживает каждую его истерику, выполняет каждую просьбу, которая, на деле, сравнима с требованием. А он поступает с ним вот так. Берет и уезжает, неизвестно куда, неизвестно зачем и неизвестно насколько, не оповестив ни мужа, ни близких. Вот за то, что Александров, скорее всего, уже позвонил матери, и она тоже сидит на иголках, стыдно. За остальное — не очень. По крайней мере, пока что. Сейчас им руководит гормональный порыв, не дающий здраво мыслить. Он осматривается, вдруг натыкаясь взглядом на счастливую пару напротив. Паренек, примерно такого же возраста, как и он, беременный. Месяц раньше, возможно. А рядом с ним рослый, широкоплечий. Муж, видимо. Обнимает омегу нежно, прижимаясь губами к макушке, а тот льнет, нежится. Становится тошно. Противно. От самого себя, отчасти. Тони пытается в голове обвинить Гарри, да только не находит в чем. Тот ведь заботливый, нежный, теплый. Хороший такой. Аж злость берет, что идеальный будто. Вот почему даже докопаться не до чего? Каждый раз, когда есть жгучее желание истерику закатить, приходится по двадцать минут повод искать, потому что Топор все делает так, как нравится. Как надо. Антон не выдерживает. Подрывается, благо, была остановка, выходит на платформу. Оглядывается по сторонам, в попытках понять, где находится. Не слушал ведь. «Старая Деревня» — гласит вывеска над ним. Почти конечная. Далеко он забрался, однако. Возвращаться придётся долго-долго, потому желание медленно тухнет и дохнет. Оно и без того дохлым было, а теперь окончательно померло и стало гнить. Тоже самое происходит и с эгоизмом Тони. Он чувствует себя никчёмным, жалким и потерянным в метро, в большом городе. Да, тут некоторые знают Тони Раута, но их волнует сценический образ. Никто из фанатов не готов лицом к лицу столкнуться с беременным омегой, которого раздражает каждый неровный чих и слишком громкое моргание. Эти капризы вызовут лишь отвращения. Так будет с любым, в том числе и с самим Тони. Он идёт, идёт и идёт, и его всё мутит, мутит и мутит. Не существует таких слов, которые смогли бы в полной мере описать, насколько Тони отвратительно от самого себя. Он сильно набрал в весе, от чего татуировка стройного единорога растянулась в рогатого бегемота, не животе появились растяжки, которые в будущем никуда не исчезнут, волосы стали сыпаться, как у линяющего кота. Вот, нет ничего хорошего в этом, пусть и Гарри не делает никаких комментариев по поводу изменений. Но лишних слов не нужно: всё предельно чётко видно по отражению в зеркале. Оно демонстрирует, как некогда красивое тело, притягивавшее к себе самые похотливые взгляды, превращается в комок жира. Нет былой красоты. И влюблённые глаза Гарри, ведущего себя так, словно ничего не происходит, не помогают. Естественно! Его любовь воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Тони не может даже представить себе такого сценария, где Гарри окажется холодным эгоистом, а не самым любящим в мире мужем. От этого и тошно. Гарри слишком идеальный: он слишком умный, слишком красивый, слишком начитанный, слишком заботящийся, слишком любящий, слишком идеальный. О нём грешно не мечтать, на него грех — не дрочить в свободную минуту. Неудивительно, что на Гарри смотрят жадно. Неудивительно, что ему в директ и личку написывают омеги с предложением «выпить чая» или «посмотреть фильм». Неудивительно, что они же виснут на Гарри после концертов с просьбами дать автограф (в глазах всегда видна просьба просто «дать») и сфотографироваться вместе. Ничего удивительного в этом нет. Удивительно только то, что такой, чёрт его в сраку дери, альфа до сих пор остаётся рядом с бесформенным капризным омегой. Того самого от себя тошнит, а Гарри делает вид, словно ему хорошо. Он наверняка притворяется, наверняка ему тоже неприятно! Тони спешит выбраться на улицу. Здесь душно, воздух будто наполнен едким запахом его никчемности. Ему не хочется находиться ни дома, ни на улице, нигде. От себя не убежишь, но принимать это Раут не хотел, категорически не хотел. Он ведь самодостаточный и сильный. Просто не может смириться с тем фактом, что на деле уже давно сломался и возненавидел себя и свой внешний вид, свое поведение и характер. Всё в себе и всего себя. Он оглядывается по сторонам. Ощущение, что все смотрят на него. Что все его осуждают. Каждый человек смотрит на него презрительно, вглядываясь в самую душу, думая: «Боже, какое же уебище». Тони с беззвучным рыком практически бежит к выходу. Ноги сами несут вперёд, призывая скрыться, быстрее пропасть и не возвращаться. Он поднимается на эскалаторе, опустив голову. Сверлит взглядом механические ступени. Паранойя все еще заглушает какие-либо мысли. «Они все смотрят на тебя. Они все тебя ненавидят. Они все думают, что ты ничтожество.» Раут держится едва ли, чтобы не заплакать. Не выдерживает, отходя влево и начиная подниматься вверх по эскалатору самостоятельно. Теперь уже все точно смотрят на него, как на умалишенного. Беременный омега, с внушительным животом, довольно быстро буквально летит наверх. Тони неважно, что это может очень сильно повлиять на его состояние. Вообще без разницы. Он выбегает на улицу, беспомощно оглядываясь. Естественно, он не помнит и не знает этот район. Был тут от силы один раз, но этого не хватило мозгу, чтобы хоть немного воссоздать картину улицы. Вот теперь его накрывает паника. Только сейчас приходит осознание своей беспомощности. Он один. В другом конце города. И никому он не нужен здесь. Его могут избить, и Гарри вряд ли его найдет. А он же волнуется. Тони шарится глазами в поисках хоть чего-то знакомого, делая всего пару шагов от метро в рассеянности, когда понимает, что тело тянет вниз. Ноги перестают держать, и он мешком валится на асфальт. Тело сводит в судорогах, в глазах темнеет, дыхание сбивается и становится невыносимо больно. В ушах звенит, и, кажется, кто-то спрашивает, все ли с ним в порядке. Тони не может сказать и слова, лишь издает сдавленные хрипы. Дрожащими руками вытаскивает телефон, вспоминая, что отключил его ранее. Из глаз, кажется, льются слезы. От боли ли, или от отчаяния — неизвестно даже ему самому. Кто-то вызывает скорую, но Антон не в силах даже взглянуть на этого человека. Он лежит беспомощной куклой, еле как включая телефон и моментально тыкая на всплывший контакт супруга. Страшно даже смотреть на количество пропущенных, но мельком он увидел, что их больше двухсот. — Игорь… — Антон, блять! Ты где, мать твою?! — Игорь… Я… Телефон выскальзывает из рук, прежде чем он успевает назвать хотя бы станцию метро. Из динамиков слышен крик Александрова, но Раут не может больше ничего сделать. Он валится на асфальт полностью, отключаясь от всепоглощающей боли. От удара телефон сбрасывает вызов. Вокруг кучкуются люди. Кто-то неравнодушный кричит о том, что беременному плохо. Но Тони этого не слышит. Иначе бы он обязательно вскочил на ноги и стал бы всем доказывать, что ему, умирающему от боли, никакая помощь не всралась. А сейчас он даже глаза открыть не может, что стоит говорить и возможности встать? Она столь же призрачна, как и надежда на то, что Игорь примчится сюда с другого конца города за пять минут. Естественно подобного не случится. Игорь даже не представляет, в какой заднице находится его беременный муж, и вряд ли кто-то сможет сообщить о его местонахождении.***
Гарри на другом конце города бледнеет и впадает в ступор. Руки дрожат, дыхание перехватывает, а сердце успевает упасть в пятки, снова подняться в грудь и опять упасть. Паника, склизкая и вонючая, проникает в тело, рискуя взять над ним полный контроль. Тогда уж точно придётся, мягко говоря, не сладко. Что блядь делать? Пальцы снова и снова набирают один и тот же номер. Но ответа не следует. Снова и снова: «Абонент не отвечает». Это можно было бы списать но очередной псих Тони, решившего, что его муж слишком «редко дышит» или «чересчур громко моргает», но до полного игнорирования Тони не успел договорить, а он всегда, чёрт его подери, всегда оставляет последнее слово за собой. Заткнуть Тони могут только внешние обстоятельства. Игорь старается успокоиться. Он набирает в грудь побольше воздуха и принимается считать до десяти и обратно. Помогает слабо. Нет, ни хера не помогает, потому что паранойя просыпается, трёт свои потные ладони и принимается так противно на ухо шептать: «Вот ты сейчас хуйнёй маешься, а твоего мужа и твоего ребёнка за это время могли убить, расчленить и пустить по кругу. Молодец, Игорь! Ты, сука, молодец! Оставил своего мужа одного, а он даже от гопников отбиться не сможет. Думаешь, к нему не пристанут? Да он у тебя красавец! На его жопу все заглядываются, а ты его без защиты оставил!» Действительно, сейчас, будучи беременным, Антон только и может, что выёбываться и пользоваться прошлой репутацией. Правда, разве она имеет вес теперь? От того бунтаря ничего толком не осталось: он «одомашнился» и в некотором роде разнежился, перестал толком выходить из дома без надобности и стал больше времени проводить наедине с собой. Может… Может Тони готовил побег, потомку что считает Гарри отвратительным мужем? Вроде и звучит как бред а веришь волей-неволей. Игорь глядит в зеркало и тут же отворачивается. От такого как он грех — не уходить. Вроде альфа, а на деле тряпка. Конечно, сильным омегам вроде Тони такие «подарки» ни к чему. Стоило ожидать того, что Тони уйдёт… Телефон внезапно начинает вибрировать, Игорь тут же поднимает трубку, готовится начать орать, но замолкает, услышав незнакомый голос: — Алло? На экране было написано, что вы муж… Это так? Тут такая ситуация, очень напряжённая, скажем так… — Что, блядь, с моим мужем?! — Он такой смазливый, в татуировках, глаза голубые и лицо недовольное? — Да! Это он! — Тогда… Он рожает. Игорь не помнит, как он выходил из дома. Не помнит, как заводил машину, как звонил другу, чуть ли не на истерику срываясь с просьбой пробить телефон Антона, примерное местонахождение хотя бы. Не помнит, как до туда добирался. Превысил скорость много раз, гнал так, как не гнал никогда. Штрафы потом будут в десяток тысяч. Но ему плевать. Сейчас в голове только Тони, Тони, Тони… Где он? Как он? Куда его повезли? Как его найти? И самое страшное: насколько все плохо? А плохо наверняка. Мысли кошмарные в голову лезут, ведь тот уехал без ничего, один, все что у Раута было — телефон, который теперь бесполезен. Корит себя, потому что не рядом. Вот почему он, Гарри, такой? Неправильный, ненадеждный, никакой. Страшно за мужа, ненавистно от себя. Антон ведь всей любви заслуживает, всей заботы и вообще мира, а он этого дать не может, старается недостаточно, вот и итог. «Ты сам виноват в том, что произошло. Ты отвратителен, Игорь, ты ничтожество,» — бьет ключом мысль в голове. Хочется орать в агонии. Хочется зарыдать белугой. Но на пути маячит красная «М». Станция, где телефон Тони в последний раз находился. И откуда его, видимо, забрали. Надо остановиться. Надо хоть немного успокоиться. В ином случае он ничего не добьется. А спешить было буквально необходимо. По картам смотрит ближайшие больницы и роддома, телефоны находит, звонит. Первая, вторая, третья — мимо. — … Антон, да, татуированный, глаза голубые, буквально полчаса назад на скорой от станции забрали, — уже отточенная за несколько попыток речь, но все еще сбивчивая, истеричная. — Да, привезли такого, сейчас в операционной. Вы муж? — девушка на том конце провода спокойно говорит, её голос даже немного помогает собраться с мыслями. — Да, — а Гарри просто не знает, что и как говорить. Они с Тони находили роддом в их районе, долго выбирали и договаривались с врачом, чтобы все было надежно. А сейчас липким страхом все внутренности сковывает. — Подъезжайте тогда, если там вещи есть его, передадите, — девушка дублирует адрес, уверяя, что Топора смогут встретить.***
Час, два, четыре, семь — он не помнит, сколько уже сидит около операционной. И ничего не известно. Находиться в неведении для Игоря страшнее всего. Снова начинает в голову лезть всякое, надумывает себе самые страшные исходы, хотя понимает задней мыслью, что у Тони были и есть все шансы на комфортные роды. Как бы тот не истерил и что бы не говорил, он не пил и не курил все девять месяцев. Держался стойко, проверялся у врача в сроки, соблюдал все назначенные условия. Антон заботился о себе и о ребенке. А Гарри даже рядом быть не может. Хлопают двери. Слышит это Игорь словно через полудрему, вскакивает, но падает обратно на скамейку. Ноги без движения в несколько часов затекли, а в глазах от резкого подъема потемнело. Он чувствует руку на плече и слова медсестры о том, что ему можно будет пройти к мужу только завтра. Гарри это не нравится, он волнуется ужасно, но сил спорить и истерить нет. — Хоть что-то известно? — хрипло отзывается Александров, поднимая голову на девушку. И, судя по голосу, эта та же, кто отвечала ему на звонок. — Девочка. Здорова полностью, 50,4 сантиметра, 3,300 кило. И муж ваш в порядке полностью, при приезде у него был только шок. И Гарри отпускает. Больше ни говорить, ни двигаться он не в силах. Кивает слабо, откидываясь на стену. Всю ночь он проводит в роддоме, отказываясь его покидать. И, по хорошему, его должны были выгнать, но не стали. Он так и просидел до утра, проваливаясь периодически в дрему. Тони просыпается с жуткой болью, которую глушит капельница и таблетки, данные медсестрой. Хоть что-то спасает. Но некая радость бьется внутри. Его ребенок скоро будет с ним. Страшно лишь за то, что со вчерашнего дня он так и не увидел Гарри. И стыдно, совестно за то, что произошло. И думать не хочется о том, что крутится на подкорке. Что он не придет. Что потом позвонит, криво объяснит про какую-нибудь пассию новую, просто чтобы аргумент был. Что не нужен больше ему Тони. После такого тем более. — Антон, вы как? — медсестра заходит в палату, буднично поправляя и меняя вещи. — Порядок, — улыбается Раут, устраиваясь на кушетке поудобнее. — Там ваш муж уже часов двенадцать сидит, вы в силах с ним увидеться? И сердце Тони падает куда-то вниз. Боже. Игорь столько находился здесь и все ради него? Стыдно. Страшно. А Антон выглядит как чудовище. Нет, нельзя, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах… — Конечно. Игорь входит в палату чуть пошатываясь. Ноги, видно, сильно онемели за все это время. Круги под глазами, опухший вид, взъерошенные короткие волосы. Да, они друг друга стоят сейчас. В ступоре останавливается, глазами обегая одиночную палату и самого Раута непосредственно. Рывком добирается до кровати, падая на колени перед ней и хватая мужа за руку. И плачет, отчаянно рыдает впервые в жизни. — Антош, прости меня, Антон, умоляю прости, — речь сбивчивая, отчаянная, — Прости меня, родной, я так виноват, я такой никчемный… — Ты… Ты чего? — Тони пребывает в шоке. Таким он Александрова никогда не видел. И в груди скребет, потому что, видишь, Антон, какой он тут ради тебя, видишь, как он беспокоится? А ты на него срываешься, ты на него гонишь, ты его до такого доводишь. Глаза щиплет от подступивших слез. Отвратно. — Игорь, это мне извиняться надо, это я идиот, это я без объяснений свалил, надумал себе бреда, тебя волноваться заставил, это я… У Раута невесело в голове проскакивает: «Боже, мы два идиота». Они держатся друг за друга, давая волю эмоциям. И отпускает так, понемногу. На место все становится. Игорь голову поднимает, смотрит в глаза кристально чистые напротив, пальцем большим слезы стирает с щек. — Как дочку назовем? — слабая улыбка все же появляется на лице Александрова. — Потом об этом подумаем еще, были же варианты. Тебе посмотреть на неё надо, она на тебя похожа, — шепотом, интимно так, говорит Антон. — Нам бы… К мозгоправу походить пора, — усмехается Игорь. — Месяц назад я бы тебе за такое двинул, — зеркалит его улыбку Раут. И они впервые за долгое время вместе искренне смеются.***