Рождественский переполох

— Я же …блю, — мычит Хёнджин.  Феликс над ним замирает и, шире распахивая глаза, из розовато-душной неловкости слегка бледнеет.  Он наклоняется к чужой вздыбленной макушке, которая покоится у него уже не на коленях даже, а ближе к животу и в самой непосредственной близости от шокированной таким соседством ширинки: — Тебе плохо?  — А по-моему, ему просто отлично, — замечает Юнги со своего места и фыркает, когда Хёнджин с трудом, но добавляет многозначительное «…ебя». — И какая экономия алкоголя: чуть лизнул — и в дрова. Де-ети. — Уверен, что это алкоголь, хён? Пахнет, как ракетное топливо, — с возмущением машет перед носом Феликс.  А сам, как вцепился глазами, так ни на секунду и не отпускает беспокойную ношу на своих коленях: стоит той заворочаться или попытаться съехать черт знает куда — придерживает, если нужно; а если не нужно — наоборот, немного отодвигает, чтоб не утыкалась, куда не следует.  Закинув руки за голову и сцепив их там для устойчивости в надежный замок, Юнги наблюдает за ними обоими с превеликим интересом. Какой бывает, когда ты сам уже немножечко или изрядно навеселе, и всё из слишком быстрого, сумбурного и яркого вдруг становится медленным, сверхчетким и крайне занимательным.  — Разве же я его заставлял? Или, может, хотя бы подначивал? В чем ты пытаешься меня сейчас обвинить, ребенок? — Он берет с тебя пример, — ворчит Феликс едва слышно.  — Берет что?  Юнги отцепляет одну руку, которой дотягивается до увесистого стакана на столе, а второй, оставшейся, с сомнением перебирает на затылке волосы. — А более подходящих кандидатур не нашлось? Или это в вас говорит юношеский радикализм? Потому что я не… Феликс с таким мимолетным, но очень сочным мученическим видом закатывает глаза, хоть мультяшек с него рисуй, анимешных таких, с большими, как блюдца, наркоманскими зрачками и раздосадованными крестиками над головой: — Ты не говорил, что ему еще рано… — Я гово… — Что у него ничего не получится, что он ни на что не годен.  Юнги сглатывает все, что оставалось на языке, и для верности прижимает это краем бокала, делая долгий глоток. Вот так сходу ответить ему нечего, это его первые дети в жизни, а у него даже «мочалка» Чимина балуется как ни в себя.  В это время Феликс, уже не стесняясь, слегка массирует Хёнджину голову, пропускает сквозь пальцы его волосы и с крошечной таинственной улыбкой морщит нос, когда тот мурлычет в ответ набор звуков, разобрать из которого можно разве что нежное протяжное и тоже почти кошачье «мо-о-ой».  — А что это тут у нас? — без предупреждения вырастает за плечом Юнги Чимин, отчего тот чудом не подпрыгивает, но все-таки дергается. — Спаиваешь мне детей? Как не стыдно, ты же отец, — хмыкает Чимин и вместе с тем с извинением за неожиданность и непреднамеренный испуг мягко прижимается губами к щеке.  — Опять я крайний.  — Не крайний, а очень даже центровой. Я бы даже сказал, лидер и пример для подражания. — И ты туда же. Чимин улыбается:  — Я был там с самого начала… И своими глазами наблюдал, как Джин смотрит на тебя с родительской гордостью, Джун, Тэ и Хоби стараются на тебя равняться, а наш манне подражает без стыда и совести, когда не дерет внаглую прямо с вотермарками.  Хорошо, что его слова пролетают мимо ушей Юнги, его бы это смутило. Водится за ним эта натренированная годами избирательная глухота, что, к сожалению или счастью, не позволяет принимать на веру ничьих слов, кроме собственных наблюдений. Юнги просто смотрит на улыбку Чимина и, кажется, делает это целую вечность. Потому что зачем ему еще что-то? Эта улыбка, возможно, способна сгодиться ему вместо еды, воздуха и крова, если прикажут обстоятельства.  — О-о, — шепотом тянет Чимин, разглядывая его в ответ, — ты, похоже, тоже уже надринькался, папаша. Отвести тебя в кроватку?  — Когда это я отказывался? — мурчит Юнги и сам льнет навстречу, ладонью прижимая Чимина к себе за шею.  — Ну лет десять-то точно. Плюс-минус пять. — До смерти будешь мне припоминать? — Ага, в болезни и радости, и пока смерть не разлучит нас.  Такое применение традиционной формулировки заставляет Юнги немного зависнуть. Он шевелит губами и пялится, машинально поглаживая чужой коротко стриженный загривок, пока из ступора его не выводит мычание Хёнджина, который вновь закопошился.   — Так, — моргает Юнги и возвращается в привычный деловой тон, — мелкий, вас в детскую отнести?  Чимин фыркает, Феликс в очередной раз закатывает глаза, чтобы в них не было так заметно, что он думает (и имеет сказать) на подобные шуточки. — Сами справимся. — Ну тогда совет да любовь, — кивает Юнги, сам же спотыкается об это, но быстро стряхивает замешательство и, оставляя беспорядок на столе как есть, настойчиво тянет Чимина за собой хотя бы до укромной темноты коридора. Теперь его разум, раскачивающийся на упругих волнах выпитого виски, ощущает зуд и голод — Юнги срочно, как можно скорее нужно поцеловать Чимина. Чтобы заверить все те клятвы, что он уже в шутку или всерьез, мысленно или вслух ему дал. А в процессе, возможно, изобрести парочку новых. Лишним не будет.