Бар разбитых надежд

      Йоичи с облегчённым вздохом скидывает сумку с собственного плеча. В горле неприятная сухость, и ведомый желанием устранить неприятное ощущение, он тянется рукой к стоящей на столе напротив окна бутылке и присаживается. Голова совершенно пуста, за что парень корит себя глубоко на подкорке сознания, ведь он приехал в Германию не любоваться пейзажами величественной и аристократичной Европы, а чтобы растоптать свою любовь вражескую сборную. Поэтому негоже сидеть на мягком углу кровати, что предварительно заправил персонал перед его заселением, и таращиться тупым взглядом на только-только начинающуюся мюнхенскую ночь сквозь панорамное окно. И тем более не стоит придаваться мимолётно проскальзывающим мыслям, которые, раз уж не получается забыть навсегда, следует запаковать в приличных размеров коробку, больно их много, и запрятать в самый пыльный и тёмный чулан собственного сердца. Утолив жажду, Исаги решает, что холодный душ приведёт его в форму, потому что ещё пару мгновений и грусть, которой, кажется, пропитан сам город, снова проникнет в него через лёгкие и отравит своим ядом, который однажды он уже вывел из организма. А после можно позалипать в очередную мобилку, про которую ему всю дорогу на ухо щебетал Наги и с горем пополам убедил Йоичи опробовать её, когда выдастся свободная минутка. Но кого он пытается обмануть? Японец хорош в самообмане, да и в обычной лжи тоже, практика понатаскала этот навык, да и учитель был хороший, чего таить. Обмануть Сейширо, делая вид, что ему правда интересно посмотреть, что за игра взорвала топ? Раз плюнуть. Убедить Бачиру, говоря ему, что знакомые места Мюнхена не вызывают в нём ничего, кроме скуки, в ответ на обеспокоенный взгляд? Тоже по силам. Не дать усомниться тренеру, когда тот, он готов поклясться, в сотый раз мучает нотациями об очевидных вещах, из разряда: «Алкоголь, выпитый накануне, будет влиять на продуктивность на тренировках!», «Не смейте сломать режим, вам ещё играть через неделю!» - что Исаги, разумеется, слушает его, а не погрузился с головой в меланхоличное состояние? Проворачивается регулярно. Пустить себе же пыль в глаза желанием пойти в холодный душ, приговаривая, что с мокрой головой он точно никуда не сунется из номера? Хорошая попытка, даже сработала бы, он бы преспокойненько после забрался бы в кровать, накрылся бы одеялом с головой и заставил бы себя уснуть, не впервой. Только Йоичи не в Японии, где страдать – просто бессмысленно. Нет, всё куда хуже, ведь он в треклятом Мюнхене, а значит, можно не просто потеребить старые, как каждый раз он надеется, зажившие, раны, но и совершить акт изощрённого саморазрушения, в попытке наткнуться на, до обжигающей ненависти, родную немецкую морду. Ненависти к собственной сентиментальности, разумеется.       «Я иду туда просто из-за чувства ностальгии» - и не врёт. Не договаривает, что скучал не столько по единственному в его жизни бару, который он посещает чаще, чем один раз за компанию, имея возможность, а по ехидной ядовитой улыбке и синей розе, на которую, с уверенностью может сказать, наткнётся. И это не наивный самообман, которым Йоичи заимел привычку пичкать себя, чтобы находить силы и желание жить. Просто так было всегда. Не в первый раз он идёт по этой вымощенной камнем улочке, прикрывая мокрую макушку капюшоном. Исаги, правда, и не вспомнит какой точно. Их было не так много, но достаточно, чтобы быть уверенным в своей правоте, и даже слишком много, чтобы придаваться воспроизведением каждого в голове и их подсчёте как следствие. Потому что не стоит теребить то, что с титаническим трудом всё-таки зажило. Поэтому Йоичи продолжит идти к своей цели, отложив самобичевание и линчевание собственной персоны на позднюю, близкую к восходу солнца, ночь, которую услужливо продлит алкоголь. «У всех ведь есть слабости?» - часто именно эта мысль разрезает его сознание, когда он поддаётся злу. Меньшему злу, если смотреть объективно, ведь лучше утолить начинающуюся боль обезболивающим сразу, чем ждать, когда открытая рана начнёт гноиться.       Действительно, они есть у всех, поэтому, толкнув дверь, что поддалась вперёд с характерным звуком колокольчика, подвешенного сверху, дабы оповестить о посетителе, Исаги не нужно изображать удивление, когда взгляд цепляется за статную фигуру, что сидит за барной стойкой и смакует какой-то алкогольный напиток, Йоичи, честно, так и не разобрался в них. А ведомый нарушенной тишиной немец, что и сам был нарушителем душевного спокойствия одного японца, переводит взгляд в район двери и одаряет стоящего там той самой, настолько ненавистной своей в своей лукавости ухмылкой, но и при том настолько любимой, которой так не хватало. Скучал. Он тоже. — Йоичи, – не выдержал первым и протянул руку в приглашающем жесте. – выпьешь со мной? — Да.., – ещё одна неизменная вещь в этих встречах – лгать не получается, а значит и скрывать своего трепета от происходящего, - выпью. — Снова не смог сдержаться, цветочек? – Исаги искренне ненавидит это дурацкое прозвище, которым однажды его удостоил Кайзер, а он, в свою очередь, имел неосторожность показать это, закрепив тем самым его за собой. — Сколько раз я должен «не сдержаться» – будучи не в состоянии не дать волю эмоциям, он корчит рожицу и делает кавычки руками, – чтобы до тебя, остолопа, дошло, что не стоит меня так называть? Тем более сейчас. – с нескрываемым раздражением присаживает за стул рядом и подзывает сотрудника, не притронувшись к барной карте, в которой нет смысла, ведь заказ всегда один и тот же. — Тем более сейчас? – притворно удивлённо вскидывает брови, – а разве что-то изменилось с тех пор, как я стал тебя так звать? — Да, есть одна деталь, – отпивает напиток со своего стакана, который обжигает горло и развязывает язык, себя обманывать, всё же, получается, – мы больше не вместе. — Формально – да. — Ну и всё? Прекрати. – перебивает, не давая закончить, знает ведь, что чужой язык горазд болтать и раскраивать его душу сутками напролёт. — Но по факту ты всё также любишь. – тоже отпивает и заглядывает в глаза напротив. — А ты? — Люблю.       И так из раза в раз. Все встречи включают в себя этот разговор. Не всегда диалог начинается с него, не всегда они вообще прямо говорят об этом. Но это не значит, что ничего нет. Говорить – вовсе не обязательно, особенно, если один из вас – немец, которой вряд ли был честен сам с собой хотя бы иногда, а второй – японец, который порой под дулом пистолета будет отрицать очевидное. Но время оставляет свой отпечаток. Исаги уже не играет за Бастардов, уже не лелеет чувства и надежду к Михаэлю, уже не вытащит со дна коробки самые сокровенные воспоминания, он лишь изредка притрагивается к самым поверхностным. К тому дурману, что временно успокоят разбушевавшееся сердце, не к той головокружительной эйфории, что вновь унесёт его в царство синей розы. Йоичи уже знает, что такое любовь Михаэля. И он уже знает, что ему она не подходит. Встреться они не спустя.. уже три с половиной года? Исаги боится вспомнить сколько точно, боится, что назовёт с точностью до дней, но признаётся в собственном страхе очень редко. Возможно, никогда, не осознавая его. Но суть одна – он уже не кинется на татуированную шею, не прижмётся губами к розе по привычке, не прошепчет сквозь слёзы, что скучал и хочет пережить всё вновь, сколько бы стаканов сливочного пива не наполнили его. Он и не набросится на него с криками и желанием плюнуть в лицо и ударить под дых за собственную чувства, что Михаэль исполосовал без капли жалости или сочувствия. Это было ещё раньше. И это Йоичи и правда помнит смутно, в голове всплывают лишь чёрно-белые смазанные кадры, подобные старому кино. Сейчас он не знает, как охарактеризовать их извращённые взаимоотношения, но внутри облегчённо улыбаясь, отмечает, что уже не видит в Кайзере свою болезненную любовь. Уже прошло. Но всё ещё не безразличен, увы. — К чёрту иди со своей любовью – слова грозные, но на сердце лишь умиротворение, обезболивающее действует, а Исаги слабо улыбается. — Хочешь любить и страдать в одиночку? Какой же ты мазохист, – посмеивается и снова притрагивается к стакану с напитком, градус в котором значительно выше, чем у собеседника, но немец пьёт его, не наморщив ни одного мускула. — Я разве сказал, что люблю? – поддаётся чужому смеху – Не думай, что знаешь меня, Кайзер. — Не думаю, Йоичи, знаю. — Освободи меня сегодня от своей заносчивости, будь так добр. — Как пожелаешь, цветочек. И что привело тебя, в таком случае?       А Исаги и ждал этого вопроса. Ждал, чтобы высказать всё, что творится в его черепной коробке, которая в себе хранит кучу коробочек по-меньше, запрятанных в каморках, чтобы в один день открыть их, передать ненужный мусор в чужие руки, которые не против забрать пару ящичков себе. О причинно-следственных связях, таких как: «А зачем ему это?» – принято решение не думать. Он бы побеспокоился о них, не перевали стрелка настенных часов, которые случайно попали в поле зрения, за полночь. После неё Йоичи уже плевать, что и как, он просто хочет выбросить тяжёлый груз и передать его в руки мусорщика, не задумываясь, а почему он выполняет эту работу. А ещё алкоголь даёт о себе знать, затуманивая логику и анализ, оставляя лишь желанное освобождение и лёгкость, словно крылья за спиной вырастают, а лёгкие наполняются самым чистым воздухом. Но может, время тоже сыграло свою роль? Исаги ведь уже не нужен искомый ответ. Взгляд снова переводится на более приятную цель. Время медленно тянется или стремительно несётся – сложно сказать. Они с головой поглощены своим разговором, который более походит на исповедь грешника батюшке, что отмоет чужие грехи и простит, чем на повседневную беседу двух знакомых. Хотя, когда применяешь такие роли на них, особенно Михаэля, становится смешно. Вот и Йоичи не сдерживается и прыскает в кулак. Кажется, он нашёл стадию, на которых взаимоотношения находятся сейчас. Жалуется на перелёт и разницу в погоде, а также о проблеме привычки к новому часовому поясу. Говорит о том, что японская сборная почти не изменилась, что, очевидно, расстраивает. Между делом упоминает, что его немного душит излишняя забота родителей, особенно матери. Признаётся, наверно, в слишком личном, и стоило бы удержаться, но поздно, в своих мимолётных симпатиях, и том, как они ему в последний раз истрепали нервы. Рассказывает даже о том, как его, в самом деле, задолбал тренер, от которого прямо-таки разит японским менталитетом и педантичностью. Будто для этого он ломал себя в Синей Тюрьме, которая, по воле, наверно, насмешки судьбы, познакомила его с сегодняшним слушателем, с которым он разделил, стоит признать, куда больше воспоминаний, чем с другими людьми. Достаточно хороших, достаточно плохих, достаточно просто тех, что были сделаны просто обстоятельствами жизни. Достаточно для того, чтобы назвать Кайзера одним из самых значимых людей в его жизни, что сделали из него того Йоичи, которым он является сейчас.       Но скромный голос бармена даёт понять, что ритуал пора прерывать – заведение закрывается. А значит, время уже перешло отметку в два часа ночи. Раньше бы с этим пришла грусть, что пора прощаться, но сегодня всё иначе. Спокойствие. Время и усилия залечивают раны, а обезболивающее помогает при необходимости. И сегодня Исаги больше не чувствует боли. Быстрым движением допивает третий стакан со сливочным пивом и направляется к выходу, собираясь прощаться с Михаэлем уже на улице, но неожиданно чувствует чужие руки, что обвили его за плечи и притянули на себя. Опешив, затаил дыхание, ни в силах вымолвить ни слова, то ли от страха, то ли от трепета, который запустил табун мурашек по телу. — Я любил и люблю тебя, цветочек, - треплет по всё ещё влажным волосам и вкладывает в руку зонт, разрывая объятья, и направляется к выходу, - до встречи.       А Йоичи остался стоять на месте ещё с минуту, сжимая в руке зонт и погружаюсь в пучину сомнений, в которую Михаэль, отчего-то, направлял его из раза в раз. Но Исаги не против, сегодня он простит противному немцу такую подлость, когда выйдет на улицу и увидит мелко срывающийся дождь. Идя по уже пройденной вчера дороге, он успокоит свою кричащую гордость принятием того, что Кайзер ему всё ещё небезразличен, поэтому, стоит просто смириться с этим волнением внутри и идиотской улыбкой на лице. Он не любит его больше, не зависит от него, но этот маленький жест заботы греет ему душу. Ещё можно.