***
Небольшие деревянные сани, украшенные разными узорами, с запряженной парой серых в яблоки лошадей, пронеслись по дороге у забора, скрываясь за деревьями и оставляя за собой лишь звон колокольчиков. Маленький Советы, с искренним детским восторгом, горящим в серых, как глубины замерзшего озера, глазёнках, довольно запрыгал на месте махая в след саням. И лишь стоило звуку прекратиться как он тут же бросился к родителю, прижимаясь к угольно-серой пушистой шерсти, такой мягкой и приятной на ощупь. — Что стряслось, мальчик мой? — Нежной мелодией донесся спокойный тон голоса матушки, что тут же погладила того по алеющим от мороза щекам. Мальчик блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь лаской, казалось бы, столь сильных, но аккуратных ладоней женщины. Они и в правду были не слабыми и довольно крупными, особенно в сравнении с ещё совсем юным Советом. Как и у многих представителей нелюдей, её тонкие пальцы также ранее заканчивались коготками, однако, после рождения отпрыска, она самолично начала от них избавляться, срезая до самих пальцев. От того мелкие царапины и шрамы всегда виднелись на её руках, но для СССРа они были самыми лучшими и красивыми во всём мире. Союз резко отстранился, указывая в сторону давно скрывшихся саней, радостно рассказывая матушке, что видел красивых и больших лошадей. Та внимательно выслушала сына, всматриваясь чуть прищурив голубые очи и согласно кивая. Но, не успел тот закончить, как она подхватила его на руки, вставая и выпрямляясь, довольно при этом виляя таким же пушистым аккуратным хвостом. Будущее олицетворение тут же прижался к накидке, скрывающей человеческую часть её тела, плавно переходящую в задние звериные лапы. Он с любопытством рассматривал следы, что оставляла после себя мама и улыбался, видя, как та покачивает хвостиком. Нелюди всегда ему нравились, даже несмотря на то, что многие их боялись иль попросту ненавидели. Порой он и сам хотел быть таким же, иметь большие и сильные лапы, чтобы бегать также быстро как его мама и ловко забираться на деревья, как любит делать его отец, прячась в листве. Но, как бы сильно мальчик не хотел и не мечтал, его нежные порозовевшие ладошки оставались такими же. — Мама, а почему я так отличаюсь от вас? — Несмело заговорил тот, — ты и папа нелюди, а я нет. Вы сильнее и намного лучше людей, я тоже хочу таким быть. — Ты людь, сыночек, а значит в разы сильнее нас обоих, — ответила женщина, прижимая к себе детёныша, — да, у тебя нет шерсти, звериных ушей и лап, как у нас, но ты единой с нами крови, мой хороший, а значит только ты можешь нас чувствовать и по-настоящему понимать. — Но я так не хочу, — тут же надулся Союз, — хочу быть волком как ты! Матушка засмеялась, звонко и искренне хохоча. Аккуратно повернув того к себе лицом, она соприкоснулась с ним лбами, тихо нашёптывая: — Однажды ты поймёшь всю свою силу, просто не забывай никогда кто ты, хорошо? — Получая в ответ согласие, она кратко поцеловала его, тут же чуть вздёрнув скрытыми меж прядей повисшими ушками. Союз сильнее прижался к её шее, прячась лицом в волосах, пока впереди не раздались шаги. Мальчик сразу же отвлекся от недавних мыслей, быстро оборачиваясь и разглядывая всё вокруг, ища знакомый силуэт. Улыбка снова засияла на его лице, и он завертелся, просясь слезть с сильных, но столь нежных рук. Только матушка опустила его, даже не успев ровно поставить на ноги, он пулей метнулся к уже ждущему впереди отцу, так важно и гордо возвышающегося на пригорке. Время летело быстро, отец неспешно убегал от мальчика, оборачиваясь и проверяя, не отстал ли тот. А СССР, спеша что есть сил, догонял его и старался ухватить за белый хвост с чёрным пятнышком на конце. Белая шубка сливалась с округой, порой скрывая нелюдя так, что найти его было почти невозможно, но, за годы наблюдений за родителями, он приучился выискивать их. Так они и резвились до самого вечера, то в снегу валяясь, то просто играясь, радуясь каждым мелочам, пока тёмная тень, сверля лежащих в кучке снега отца и сына, не накрыла их, всем своим суровым видом твердя, что они провинились. — А я говорила тебе, чтобы не копошился в снегу, — причитала родительница, вытирая мокрые волосы мягким полотенцем, — чем вы оба думали! — Не сердись, мы лишь играли, — сидя в кресле у окна и наблюдая за супругой, отозвался Империя, — ему нужна активность, да и погода располагала. Женщина недовольно фыркнула, вернувшись к делу, в то время как Советы, крепко держа в ладонях большую книгу, рассматривал ту. Потрёпанные края обложки были местами сбиты, а где-то и вовсе утратили свои части. Чуть выцветшие картинки на пожелтевшей от времени бумаге очаровывали, смотря на заинтересованного мальчишку химерными людьми и нелюдями. Союз любил эту книгу, читая строчки с неописуемым интересом. Мама с младенчества рассказывала легенду, где людь и нелюдь были самыми близкими друг-другу, понимали речь без слов и несли с собой лишь благополучие и процветание. Оба служили народу, сражались за него плечом к плечу, пока второй не отвернулся от своих, приняв сторону врага. Людь был опечален таким поступком своего старшего брата, он пытался переубедить его, но тот даже и не слушал. А в ночь, когда враг вторгся в места бывшие нелюдю родиной, неся за собой разруху и смерть, он был среди них. Многие пытались убить предателя, но всё было безуспешно. Тогда-то младший и решился на самое страшное. После поражения, он собственными руками вырвал его сердце, проклиная ему подобных. Что было в истории дальше, никто, к сожалению, не знает, так как страницы были вырваны. Советы долго пытался найти продолжение, расспрашивал родителей, слуг, искал в других книгах, библиотеках, но не нашёл. Так история и оборвалась навечно, оставив лишь много вопросов и напутствия, передающиеся с поколения в поколение. Союз повернулся к отцу, пристально разглядывая его. Когда-то рыжевато-коричневая шубка приобрела полноценный белый окрас, не считая единого тёмного пятна на кончике короткого хвоста. Маленькие полукруглые ушки реагировали на треск дров у камина, а коготки на таких же больших, как у матушки ладонях, монотонно постукивали по деревянному подлокотнику кресла. Союз взглянул на собственные ладони. Ещё красные после купания, они были крохотные в сравнении с родительскими, что очень его огорчало. Устало вздохнув, он поморщился, чувствуя, как в носу неприятно защекотало. — Его не греет шерсть, дурень, он может легко заболеть, — зло рыкнула мама, бросив недовольный взгляд на мужа. — Если он хоть раз чихнёт, будешь ночевать на улице! Мальчик только успел приоткрыть рот, как слова родительницы тут же заставили его закрыть его и затаить дыхание. Едва сдавив чих, он подавился воздухом, от чего на глаза выступили слезинки, а уши и вовсе заложило. Но, помимо непонимающего взгляда матушки, заглянувшей в его лицо, больше ничего не было. «Справился!» — хихикнул он, улыбаясь отцу, что аж засмеялся с такого поступка ребёнка. Только супруга обернулась, Империя поднял перед собой ладони, всем видом явно давая понять, что вину признаёт. Женщина гордовито вскинула голову, тут же отворачиваясь от того и продолжая обтирать светлую головушку своего чада. А Союз лишь молча смотрел на обоих, победно кивая. Он был счастлив прогулке с отцом и матерью, пусть и в правду сильно замёрз по итогу. В последнее время отец часто пропадал, а матушка ходила вся на нервах. Тревожность отчетливо читалась по чуть вздыбленном хвосту и приподнятым ушам, что старательно улавливали каждый шорох. — Мама, а если бы я был нелюдем, то был бы волком как ты? — Возвращаясь к картинкам в книжке, начал маленькое олицетворение, — или как папа? — Я не волк, сыночек, — складывая полотенце, вздохнула нелюдь. — Мои предки родом из города Веймар, что в Германии. Я там родилась и жила до совершеннолетия, пока меня не привезли в Россию. Последние слова она произнесла куда тише предыдущих, явно с некой печалью. Желая как-то поддержать матушку, Советы крепко обнял её, прижимаясь что есть силы. Приобняв его одной ладонью, она тихо произнесла: — Я не подошла по стандарту.***
Громкий рык пронесся рокотом в миг отрезвляя и вырывая из столь приятных сердцу воспоминаний. Конь резко затоптал на месте, подпрыгивая и вертясь со стороны в сторону, что коммунист выронил из расслабленных ладоней поводья. Советы едва успел ухватиться за гриву Волжика как тот, встав на дыбы и отступая назад, звонко заржал, едва не заваливаясь. Знатно ругнувшись, олицетворение рефлекторно потянулся за спину, ища винтовку, как той не оказалось. — Забыл, балбес, чтоб тебя, — хватая поводья, он с силой потянул их на себя, стараясь усмирить испуганного жеребца, — стой-стой! Конь затоптал на месте, фыркая и выбивая передним копытом. Союз зло скрипнул зубами, глядя на черный силуэт, что так неудачно преградил ему путь. Сам же нелюдь зло рычал, скалясь и сверкая желтыми глазами, пробирающими аж до души. Упираясь руками и лапами в землю, он неспешно развернулся полубоком, закрывая собой всю тропу, передвигаясь на четвереньках. Советы знал всю опасность таких моментов, зверь мог резко кинуться, а учитывая тесноту пространства, убежать они не успеют. Прыгать в сугробы и того равно самоубийству, конь загрузнет сразу же, а своим ходом он и пяти метров не пробежит. Третий сделал шаг на встречу. Чёрная шерсть вздыбилась, уши развернуты на всадника с лошадью, а хвост так ходил ходуном. Последнее изрядно повеселило коммуниста, в мыслях сразу же захотелось сравнить того с собакой, что до безумия счастлива от встречи с хозяином. Только в случае с Рейхом, это будет последняя встреча. — Вижу, ты рад меня видеть, — ухмыльнулся коммунист, кивая на немца и не сводя с его пушистого хвоста взгляда, — вон как счастлив, аж хвостом виляешь. Немец чуть скосил голову, поведя ушами назад-вперёд. Бросив беглый взгляд на свой хвост, он фыркнул, снова оборачиваясь к Советам. Скребнув когтями на ладонях по укатанному льду, он выпрямился, полностью становясь на задние лапы и в разы возвышался даже над всадником в седле. СССР дёрнул поводья, останавливая шагнувшего назад Волжика, испугавшегося столь внушительного хищника. О чем-то бегло поразмышляв, он выпрямился, глядя куда-то за немецкое олицетворение, стараясь не пересекаться лишний раз взглядом. — Слушай, нелюдь, — более уверенно начал Союз, — у нас ведь уговор был с тобой. Десять дней перемирия, а ты всё возле моих солдат бродишь, не договаривались мы так. Третий замер, не моргая глядя на противника и постепенно опустив хвост. Но, спустя мгновение, он гортанно рыкнул, расплывшись в ехидной ухмылке и с прищуром сверкая зрачками. — Завтра десятая ночь. — Оскалился он, демонстрируя выступающие клыки. СССРа в миг охватила буря чувств, смешавшая гнев с ненавистью. Сжав до скрипа поводья, он зло зыркнул на того, сверяя холодным взглядом серых глаз. Нацист сразу же ощутил некое напряжение, что тонкой нитью режущей лески, натянул меж ними. Края губ искривились от попыток скрыть усмешку, а обстановка его явно будоражила и распаляла. Советы тоже уловил это, как и давно знакомое чувство, жгущее, как раскалённый металл. Он знал об этом, как и о некой связи, что есть меж людью и нелюдем. Что-то непонятное, пугающее и непреодолимое. Отец не раз ему говорил об этом, как и о том, что нельзя позволять зверю брать над собой контроль. Союз тяжело вздохнул. В груди что-то давило, душило его, стоило всё больше всматриваться в жёлтые огоньки, такие большие и горящие. А зверь, словно чувствуя то же, скрыл клыки, расслабляясь и становясь куда человечнее. Руки он прижал к себе, хвост чуть покачивался, а на лице так и читалось непонимание, смешанное с неким любопытством. Шаг, ещё шаг и он уже почти рядом с Волжиком, что взволнованно мотал головой. Вдруг в висках начало давить, словно тёплая ушанка превратилась в разогретые тиски. На мгновение мир словно поплыл, но благо всё сразу же вернулось в норму и Союз, чуть не сваливаясь, удержался в седле, отворачиваясь в сторону. А Рейх, словно зачарованный минутой ранее, вздыбился, встряхнул телом и, издав недовольное рычание, скрылся за деревьями. Вокруг вновь воцарилась тишина. Назад Советы добирался куда дольше, чем по пути к реке. Приближаясь к дороге, издали донесся гул, разнесшийся по всей округе заснеженной долины и озера. Коммунист сразу понял, что это тяжелая техника, о которой его предупреждал Серафим и потому, дабы не искушать судьбу, возвращались они с Волжиком труднопроходимыми тропами. У лагеря они были, когда уже стемнело, а товарищи, так и не дождавшись коммуниста, принялись ужинать. Это СССР понял, стоило только свернуть к поляне, как в воздухе сразу ощутился аромат свежеприготовленной каши. Сняв амуницию с лошади и отпустив к сородичам, Советы направился к солдатам, что во всю пировали у маленького костра. Седовласый старик, он же дядька Иван, рассыпал ещё бурлящую в котелке кашу по мискам, подавая ту довольным красноармейцам. Его искренняя добрая улыбка была куда ярче плавно покачивающихся огоньков, а светлые глаза, серые-серые, как лёд на всё том же замёрзшем озере, всегда горели жизнью и всем лишь хорошим. Он был самым старшим из коллектива, охотник со стажем, что в одиночку не боялся ходить даже на медведя. Хитрый и очень умный, знающий всё о живности и до ужаса терпеливый, что даже их снайпер Серафим столько бы в засаде не просидел, как сам Иван. Рядом с дядькой беседу вели Николай с Семёном — братья как по крови, так и по духу, настоящие не разлей вода. Этих парней Советы знал лично, ещё с того времени, когда о войне и не вспоминали даже. Старший — Семён, немного несдержанный и грубоватый, но лишь снаружи, в душе он всегда стремиться помочь каждому, пусть это и выглядит сперва пугающе. Он был таким не всегда, но утрата жены и детей сильно пошатнули мужчину, но и дали суровый жизненный урок, помогающий выживать даже в самой сложной ситуации. Коля же наоборот, снаружи милый и ласковый, улыбчивый и красивый, первый парень на деревне, как о таких говорят. Глаза зелёные, волосы цвета созревшей пшеницы, высокий и стройный с аккуратной родинкой у правого глаза. Но, даже несмотря на ангельскую внешность, он вояка что надо и с врагом церемониться не будет, будь то человек или нелюдь. Чуть поодаль от остальных сидели и Мишка с Серафимом, что-то оживлённо обсуждая. Активный и всем интересующийся Михаил, парнишка лет 18, в их группе совсем недавно, но искренностью и умением хорошо ладить с лошадьми сразу же покорил большинство их коллектива. Животные, словно чувствуя его чистую душу, тянутся к нему всё время, как их лошади, так и собаки и кошки, что увязывались за ними по пути с деревень. Гусар, конь Ивана, и вовсе жить без него не может, только услышит юношеский голос, так сразу летит к нему и давай гарцевать и ластиться, что так просто и не отогнать. Что касается остальных, то мирный Сивый — старый серый в яблоки жеребец, характером под стать Семёну, часто лезет кусаться, а вот вороная кобыла Победа, грациозная и игривая, с белыми носочками и проточиной, добра к каждому, только лакомство сперва дайте. Что касается Волжика, то подпускает он к себе каждого, но вот оседлать позволит только хозяину. У самого Мишки, к сожалению, лошади нет и путешествует он вместе с Серафимом, на спине сильного тяжелоупряжного Гордого. В одной из стычек с немцами, отступая через открытое поле, его рыжую Лялю подстрелили. Бедное животное долго боролось за жизнь, но холод и тяжелые раны сказали своё последнее слово. Михаил и спал возле своей подруги, пока та не издала последний вздох. Что касается Серафима, то парень он очень тихий и всегда больше слушает, чем говорит. Так и сейчас, пока Мишка, активно жестикулируя, что-то рассказывает, он с улыбкой его внимательно слушает. Советы знал о нём немного, лишь что ему около 20 и учился тот в семинарии. Среди всех он единственный кто открыто верил в Бога и всегда, не стесняясь, молился по утрам и перед сном, держа в ладонях маленький деревянный крестик. Сначала СССР относился к этому с осторожностью и недоверием, но постепенно свыкся, как и все остальные. Голос у юноши был очень красивым и порой, после тяжелого дня, Серафим пел различные песни, как церковные, так и простые, знакомые каждому из присутствующих. Заметив олицетворение, сослуживцы тут же начали звать коммуниста к себе, оборачиваясь и жестами призывая сесть рядом. Не успел олицетворение и подойти, как дядька Иван тут же вручил ему тарелку каши, вокруг которой так и витал белыми клубами пар. Пусть в еде такие как он и не нуждались, но отказаться от дивно пахнущей, столь ароматной перловки с тушёнкой, он никак не мог. Садясь рядышком, он достал спрятанную в голенище сапога ложку и, обтерев ту с обоих сторон, приступил к заветной трапезе. — Скажи, Союз, — обратился к тому Николай, — как прошла разведка, видел зверя? Коммунист одобрительно кивнул, аккуратно и понемногу отпив из ложки жидковатой каши, что так приятно взбудоражила рецепторы. Горячая жидкость согрела в мгновение, от чего Советы довольно прикрыл глаза. — А я говорил, что он за нами ходит по пятам! — Зло кинул Семён, — надо поскорее заканчивать и уходить отсюда. Мало того, что у немцев под носом сидим, так ещё и эта тварь за нами охотится. — Надо бы так и поступить, но вот не приведём ли мы его с собой к нашим? — Задумчиво протянул Коля, — не хорошо выйдет… — Подстрелить его надо! — Живо выкрикнул старший из братьев, — а лучше вообще убить, нечего по нашей земле такому как он ходить. Вон сколько беды принёс, наших парней рвал, да уничтожает всё. — Сказать то легко, а такого да попробуй подстрели, — выскребывая остатки тушёнки из банки, не глядя заговорил Иван, — нелюдь вам нынче ни человек, ни даже не зверь. С медведем не сравнить, быстрый и сильный, так ещё и умный… Так просто и не убить. Красноармейцы тут же заходились активно спорить и рассуждать, как же лучше всего поступить в этой ситуации. Разведку провести одна беда, а вот не попасться нелюдю — совсем другое. Пристально наблюдая за дебатами старших, Серафим миролюбиво улыбался, а Михаил, замерев с ложкой у губ, косился то на одного товарища, то на другого. Совета очень повеселила такая заинтересованность парнишек и, не желая становится частью разборок сослуживцев постарше, тихонечко перебрался к ним. Молодой снайпер с удовольствием подвинулся, уступая местечко на сложенных кучкой ветвях хвои. СССР благодарно кивнул садясь рядом, разместившись на свободном месте меж ними. — Они так воодушевленно обсуждают план его убийства, — попытавшись отпить из пустой ложки, огорчённо вздохнул Мишка, — это же возможно? — Более чем, но это может сделать только людь, — наблюдая за другом, хохотун Серафим. — Он прав, — отставляя тарелку присоединился олицетворение, — не сказать, что и мне было бы легко это сделать, но умереть Рейх может лишь от моей руки иль мне подобных. Да и для этого его ещё поймать нужно, а этот паразит лишь у себя на уме. В ответ Михаил лишь закивал, довольно жуя немного остывшую кашу. Остаток вечера троица просидела в тишине, наблюдая, как Семён пытался доказать свою точку зрения Ивану. Бедный Коля едва успевал утихомиривать бунтаря, что всем своим видом лишь веселил старика. Союз устало глядел куда-то вдаль, мысли о завтрашней ночи не давали ему покоя и причины, увы, были. Третий не бросал слов на ветер, да и сделка вот-вот и закончится, а значит он точно явится к ним. В столь тяжёлых мыслях он и провёл следующие сутки, пока сумрак заката не настиг округу вновь. Прошедший день оказался куда теплее предыдущих, что снежные сугробы, буквально вчера не дающие нормально пройти куда-либо, таяли на глазах. Где-то ещё виднелись их остатки, напоминающие, что зима ещё не отступила, блистая меж деревьев в глуши и по всему полю, словно окутав его тонким одеялом. Наступивший закат окрашивал небо в желто-оранжевые тона, так плавно сходящие в красный, рисуя на небесном холсте сотни дивных силуэтов. Однако, как только солнце скрылось за горами, всё окутала недолгая беспроглядная темнота. Советы устало зевнул, разглядывая как полная луна плавно очерчивала края плывущих облаков, что и скрывали её за собой. В то время как красноармейцы активно собирали пожитки, стараясь полностью замести за собой следы, не оставив и малейшего упоминания. Вон Коля с Семёном тащат мины, ругаясь на грязь под ногами и ужаснейшую видимость. Точнее возмущался сам Семён, злясь за испачканные галифе. Рядом Мишка поит лошадей, почесывая довольного Гусаря по шее и что-то ему приговаривая, доставая при этом из кармана какое-то лакомство. Чуть поодаль Иван бегло проверяет оружие, всматриваясь в каждую деталь, склонившись к догорающим уголькам и делая это более на ослеп. То, как разведка превратилась в диверсию, коммуниста до сих пор удивляло. Лишь несколькими часами ранее они думали об отступлении, как рёв немецких тигров, донёсшийся в разы ближе прежнего, в мгновение заставил перепланировать абсолютно всё. Дядька Иван, на пару с Серафимом, сразу же отправились на разведку, прочесывая округу и добравшись аж до самой деревушки. Долго их тогда не было, часов шесть, может восемь, но, по истечению времени, вернувшийся в одиночку Иван в деталях рассказал местонахождение и количество техники, как и её подготовку к переброске. Последнего аж никак нельзя было допустить, что и сподвигло их к единому верному решению: подорвать путь, по которому двинется колонна. И именно это решение душило тяжелым бременем ответственности, всё больше заставляя думать только о худшем. — Переживаете, товарищ СССР? — Неуверенно подал голос Михаил, подходя поближе к олицетворению, — я вот тоже, особенно за Серафима. Как он там, не заметили ли его немцы и… этот. Мужчина согласно кивнул, не отрывая глядя от своих солдат. Парни мирно выполняли свою работу, но улыбались, смеялись и веселились как могли. Его всегда удивляла их готовность к самым трудным задачам, будь то разведка с угрозой в виде нелюдя, та же диверсия или поездка верхом по открытому полю под точным прицелом врага. «Настоящие герои, — думал он, — верные, сильные и готовые на всё». Он верил в лучшее, думал об этом, как о единственном возможном результате, да только этого было мало. Мысли подобно рою клубились в голове, гудели и нагнетали. Чуть косо посмотрев на парня, он немного пришёл в себя, зная, как важна поддержка, особенно в такое время. Впереди послышался смешок Николая и возмущения его брата, что продолжал лаяться на испачканные штаны и потерянный сапог. Даже Иван, не церемонясь захохотал, так и подбивая присоединиться к веселью и гоня дурное прочь, а сравнение Семёна с цаплей заставило улыбнуться и самого людя. — А смех заразен, — ответил Советы, сделав шаг тому на встречу и похлопав парнишку по плечу, что тоже не скрыл улыбки. — Уверен, что с ним всё хорошо, Мишка. Ты же знаешь, он у нас спец в разведке, а таких один на миллион, а то и миллиард. — Да, вы правы — как-то несмело кивнул Михаил, но в глазах так и читалась надежда, яркая-яркая и самая настоящая. На душе олицетворения стало куда спокойнее. Казалось, что всё нехорошее где-то далеко и происходит точно не с ними, как кошмар после пробуждения. Внутри что-то приятно грело, давало столь нужных сил и уверенности, убеждая, всё будет хорошо. В такие мгновения он больше всего понимал и ценил своё предназначение, словно по-новому соображал роль «олицетворения» и, вполне возможно, это и придавало недостающего. — Чего вы тут нежитесь? — Тихо посмеиваясь, раздался голос Ивана где-то позади. — С вещами мы закончили, оружие в порядке, только дорогу осталось заминировать, и мы готовы устроить им взбучку. Поди их будет десяток и самих солдат с кучку, считай, как разминка. Мужчина потянулся к карману шинели, доставая оттуда самокрутку и, помяв ту меж пальцев, прижал губами. Потянувшись к карману, он как-то растерянно оглянулся, похлопывая по шинели, забираясь то в один, то второй кармашек и выворачивая их. В какой-то момент он начал оглядывать землю вокруг, но, как ни странно, ничего не нашёл. — Тьфу, ты, потерял, — подняв глаза полные надежды на олицетворение, он с печалью протараторил, всё держа меж губ папиросу, — товарищ, спасайте, ну не могу в бой без них. Дайте огоньку! Союз молча кивнул, глядя на седовласого старика. В ответ Иван лишь виновато сводил плечи, улыбаясь во все тридцать два и прося взглядом заветное огниво. Не желая того мучать, да и витающее накануне сражения напряжение не позволяло отказать, СССР достал из своего кармана зажигалку, протягивая товарищу в подставленные крепкие ладони. — Держите, дядь Иван, дарю взамен на утерянную. Только не злоупотребляйте, пожалуйста. — Ты ж мой спаситель, так точно! — Довольный и до невозможности счастливый, мужчина зажёг самокрутку, прикрывая слабенький огонёк ладонью. — Думаю, нам стоит быстро всё подготовить, а то Фима всё не возвращается, как бы чего дурного не свершилось. Ну, сами понимаете. — Значит зовите Колю с Семёном и минируем дорогу. Мишка, — СССР тут же повернулся к выпрямившемуся парнишке, — а ты бери лошадей и уводи по тропе к ручью, что за лагерем. Будь с ними там до нашего возвращения, а если к утру не явимся, то седлай Победу и лети к нашим. Остальных отпустишь, они сами о себе позаботятся. Парнишка тут же посмотрел в светлые глаза напротив, так и крича всем своим видом, что он не согласен с приказом. Он в правду был младше всех, но он также является защитником своей родины, что и побуждало его к службе на равных с остальными. К тому же, он хотел этого, горел желанием сражаться рядом с Союзом и остальными, даже если это мог быть последний бой для него. Стиснув зубы, он аж задрожал от нахлынувших мыслей и эмоций, так и желая возразить. Но, так и не решившись ничего сказать, отдал честь и развернулся в противоположную сторону, коря себя за неумение перечить. Иван тоже не задержался на долго. Докурив папиросу и перекинувшись парой фраз о плане диверсии, он тоже удалился, позвав к себе молодых парней и приступая к подготовке. «Лишь бы все живы остались» — проводя тех взглядом, подумал про себя СССР, наблюдая, как выглянувшая луна синеватым светом вновь озарила округу. Заранее подготовленные мины красноармейцы быстро перетащили к дороге, усеивая ими как небольшой участок самого пути, так и спуск к полю. Инициатором последнего стал Семён, аргументируя это тем, что какой-то гений да решит объехать по свежей земле. На что кто-то удачно подшутил в духе, что он ровнял по себе. Заняв позиции в небольших сотворённых природой траншейках, вымытых и выбитых дождями с сильным ветром, солдаты подготовились к сражению, выжидая, когда техника окажется в поле зрения. — Я бы ещё взрывчатки добавил, да увы, таковой не имеется, — Тихо протараторил Семён, всё никак не найдя подходящего положения, то дергаясь, то ворочаясь, — вот же, одни камни. — У нас есть гранаты, — наблюдая за копошением брата, ответил ему Коля, — немного, конечно, но хватит. Мужчина даже не обратил внимание на слова родственника, продолжая убирать камешки, выковыривая те из земли, и бурча что-то невнятное. Наблюдавший это Союз улыбнулся, мысленно подмечая, что его добрый друг никогда не меняется. Подняв взгляд над природным укрытием, он удивился, видя, как округа стала куда светлее. Недавние облака расползлись, как пенка по водной глади, но подступающий меж стволов высоких сосен туман, плавной дымкой поглощал тёмную даль, мог стать не менее неприятной помехой, как для врага, так и них самих. По памяти Советы представил поваленное дерево, лежащее на нетронутом островке когда-то вспахиваемой земли. Чуть дальше располагалась арка из деревьев, которой он с Волжиком спускался к тропе, а ещё дальше была роща, со стороны которой вдруг что-то мелькнуло. СССР тут же напрягся, удивлённо сведя брови вместе. Поддавшись к земной насыпи, он чуть возвысился над ней, внимательнее всматриваясь в то место, где секунду назад что-то показалось. Деревья, плавно плывущий туман меж ними, словно волны играющий под лунным светом, и химерные тени. «Может показалось» — подумал он, прищурив глаза и повторно осмотрев местность, желая окончательно исключить наличие чего иль кого-либо. Когда опасения не оправдались, он повернулся к товарищам, что удивлённо глядели на него. — Что-то стряслось? — Первым подал голос Коля, выглядывая из-за брата. — Нет, просто показалось, — поспешно отмахнулся коммунист, — туман впереди надвигается, вот я и удивился. Парни согласно закивали, тоже выглянув из укрытия и убеждаясь в сказанном. Союз выдохнул, мысленно коря себя за самовнушение и запугивание, что могут принести лишь неприятные последствия, если того не хуже. Да, их уговор окончен, но ведь это и не факт того, что Рейх сразу же прибежит охотится на него и его солдат, во что, конечно же, хотелось верить. Олицетворение тихо посмеялся, специально взглянув в сторону всё той же рощи, вновь убеждаясь, что там никого и ничего нет. Только деревья, где-негде кусты и остатки снега, что также поблёскивал под лунным светом. Рядом раздалось потрескивание веток, такое настойчивое и с каждым разом становящееся громче. «Вот и Иван» — подметил коммунист, развернувшись в идущему, как вдали, так мимолётно, но чётко, показался блеск двух жёлтых точек. Стая мурашек в миг пробежалась по всему телу, неприятным и назойливым покалыванием отдавая по спине и затылку. Олицетворение замер, не глядя чувствуя, что горящие огоньки смотрят в его сторону, а ведь он, как назло, стоял едва не в полный рост. Тело одолела лёгкая дрожь, а от мыслей, что они буквально на ладони у хищника, становилось ещё хуже. В лесу их поймать проще простого, к тому же округой тянулся туман, подступая с каждой минутой всё ближе. На дорогу не выйти, та усеяна их же минами, а где-то вдали, по этому же пути, шла колонна танков. Сглотнув подступивший ком, СССР медленно повернулся, видя, как чёрный силуэт, выпрямляясь и становясь на задние лапы, возвысился. Он медленно повёл головой, сделав шаг в их сторону и, как показалось самому Союзу, приглядывался. Позади коммуниста болтали братья с Иваном, воодушевлённо что-то обсуждая и ещё не зная, в какую беду они попали. Старик хохотал, что-то рассказывал парням, даже через раз зовя Советы, который не мог оторвать взгляда от нелюдя, что таился меж деревьев впереди и также заворожённо смотрел едва не в душу. — Дядь Иван, — людь аж сам удивился, услышав собственный голос, так нехорошо задрожавший, — не подходите только ко мне, пожалуйста, и виду не подавайте. Мужчина сразу же уловил, что что-то не так, пусть на его лице ещё сияла улыбка. Он взглянул на стоящего как статуя олицетворение, точнее в его спину, возвышающуюся над ими. По тону он понял, что рядом что-то опасное и, лишь кратко сказав «да», прислушался замирая. Семён с Колей поступили также, затихая и прижимаясь к земле. — Вы будете за главного, но прошу, не геройствуйте. Только что не так, сразу отступайте и меня не ищите. — Он медленно шагнул на горку из земли, становясь в полный рост, чтобы тот точно узнал его, — что бы не случилось, постарайтесь выжить. — Понял, — тут же ответил ему Иван, — береги себя. Олицетворение вздохнул, медленно отступая от укрытия в сторону. Взгляд его так и был прикован к образу впереди, что крался на встречу, постепенно сокращая дистанцию. «Сейчас или никогда, — твердил себе людь, собрав все силы в кулак и не дожидаясь, пока зверь подступит ещё ближе, сорвался с места, направляясь в противоположную сторону от их позиций. — Беги только за мной, пожалуйста!» И, словно услышав мысли коммуниста, он последовал. Рейх сразу же заметил, как тот метнулся в глубины леса и, навострив уши, довольно при этом облизнувшись, тут же рванул за ним. А красноармейцы, только и услышав проносящегося поблизости зверя, тихо зашептались, вспоминая молитвы, что читал по утрам Серафим. СССР бежал что было сил, пробираясь всё дальше, где свет луны едва попадал меж пышных ветвей. Те больно били по лицу и царапали кожу, цеплялись за одежду и ушанку. Пару раз головной убор едва не слетала с его головы, когда цепкие ветки подхватывали его и цепко зацеплялись за мех, норовясь оставить своих объятиях. Ноги то дело и застревали в грязи, не просто пачкая одежду, а держа сапоги так крепко, что олицетворение чувствовал, как те вот-вот и останутся позади, откуда так отчетливо и грозно доносился гортанный рык. Он выл, срываясь на хохот, издавал что-то схожее на рокот и что-то словно напевал, клацая зубами. Советы вгляделся в даль, не сбавляя при этом темпа. Местами поблескивал снег, так удачно скрываемый от дневного солнца высокими соснами, кучно растущими друг к дружке. Красивый, но скрывающий под собой и грязь, и камни с ветвями, да сколько не приглядывайся, во что-то и попадёшь. Мужчина перепрыгнул подозрительный бугор, снова попав обеими ногами в грязь и так неудачно проехавшись по ней. Ноги в раз скосило, тело поддалось вперёд, и он грузно свалился на ссохшиеся ветки, затрещавшие как косточки. СССР так и замер, лёжа полубоком у ствола чуть покосившегося дерева. Нога неприятно заныла, а ладони щипало он царапин и ссадин. Хотелось перевернуться, привстать и выпрямиться, но что-то внутри твердило, что не стоит и, как оказалось, не зря. Тяжёлые шаги, такие шумные и отчётливые, раздались в паре метров от него, сопровождаемые всё тем же рокотанием. Союз затаился, стараясь ещё ближе прижаться к земле, дабы тот не заметил его, а всё тот же туман придавал новую надежду. Шаг и ещё один. Нелюдь ходил рядом, явно чуя его, но, почему-то не видя. Коммунист чуть склонил голову, выглянул через плечо, всматриваясь в мелькнувший неподалёку силуэт, что вертелся на месте и вглядывался. Вдруг Рейх замер, смотря куда-то вперёд. Хвост встрепенулся, выпрямился и шерсть вздыбилась. Всем телом он согнулся, коснулся руками земли и сжался, но не от страха, как, казалось бы, изначально. Уши подергивались, вертясь то влево, то вправо, а он не шевелился, словно вовсе не живой. Где-то послышалось приглушенное потрескивание, чем-то напомнившее открытие старой деревянной двери и, только этот звук издался, нелюдь рванул вперёд, ловким прыжком исчезнув из виду. Шаги постепенно стихли, вокруг стало тихо, что собственное сердце стучало как звон церковных колоколов. Людь не спешил выпрямляться, так и пролежав минуту, может две иль три, а когда ничего не изменилось, тихонько привстал, медленно осмотревшись. Вокруг был лишь туман и тёмные силуэты деревьев. Союз осторожно выпрямился, так аккуратно привставая, что ветки под ним почти не издавали и шороха. Нога болела, но сломанной иль как-либо повреждена не была, по крайней мере ему так казалось. Руки оцарапаны, шинель вся испачкана, но главное, он был жив. — Ну и пробежечка, — шёпотом сказал он, отходя он места укрытия. Выглянув из-за дерева, он увидел следы Рейха, оставленные им же на снегу. Они исчезали за соснами, одна из которых была повалена, но ставшая началом для новых, уже окрепших, молодых ростков. Несмело шагнув на снежный ковёр, он подошёл к следу, оставленному на присыпанному стволу, за которым, те быстро свернули влево, петляя подобно спасающемуся от гончих кролику. «Может животное услышал и подумал, что это я» — рассматривая след, предполагал коммунист, как позади что-то треснуло. Стайка мурашек в раз пробежала по спине, заставив ощутить напряжение во всём теле. Олицетворение бегло обернулся, резко потянувшись за спрятанным ножом под шинелью. Он медленно вытянул его из ножен, выискивая взглядом привычную фигуру и горящие, как огни, жёлтые глаза. Но сколько бы не всматривался в окружение, о нелюде и намёка не было, да только внутри всё и говорило об обратном. — Вот же зараза, — зло рыкнул Советы, всё продолжая блуждать взглядом меж деревьев. — Покажись же! Хватит прятаться! — А я и не прячусь. Такой спокойный, но и в то же время угрожающий голос раздался прямо позади Союза. Хрипловатый, с некими дефектами в речи, но точно его. Олицетворение сильнее сжал в ладонях небольшой ножик, что рукоять неприятно скрипнула. Нелюдь заметил его, тихо рыкнул и шумно взобрался на лежащее дерево, возвысившись над стоящим перед ним людем. Союз шумно вздохнул, чувствуя всю опасность момента и понимая, что теперь деваться некуда. Он медленно шагнул в сторону, стараясь как можно менее резко обернуться, только и слыша, как тот грозно рычал на каждое неверное действие. Наконец обернувшись, Советы поднял голову, глядя на Третьего, что довольно скалился, переминаясь с лапы на лапу и одно царапая крепкими когтями корку трухлявой сосны. Зверь с прищуром глядел на Союза, сверкая жёлтыми зрачками и не безотрывно смотря в его собственные. Внутри что-то ёкнуло, заныло, заболело, как от кровоточащей раны. Сердце то замирало, то билось сильнее, как запуганная птичка, пытающаяся спрятаться, вжавшись в угол. Он попытался отвернуться, отвести взгляд от таких завораживающих и притягательных очей напротив, но не мог, так и продолжая тонуть в этом странном и дурманящем омуте. Рейх, ведя ушами то влево, то вправо и так выбивая пышным черным хвостом, одно мялся, словно желая подойти, но, от чего-то, не решался. Его когтистые руки были расслаблены, прижатые поближе к себе, словно пытался закрыть обнажённую часть человеческого тела, исполосованную зажившими ранами. И лишь сейчас СССР нашёл ответ на давно мучающий его вопрос, казалось бы, такой очевидный и глупый, сам мысленно подмечая, что он не бессмертен, не неуязвим. — Убьёшь меня? — Вдруг подал голос нелюдь, мирно улыбнувшись краями губ и немного блеснув клыкам, — вот этим ножиком? Советы замер, удивлённо покосившись на оружие в руках. Казалось бы, вот он, шанс, о котором многие бы и мечтали, пользуясь им без раздумий. Союз бы тоже так поступил, когда-то давно, но точно не сейчас. Он так и смотрел на резную рукоять простого ножа, выделяющегося лишь красивыми узорами. А немец же, всё же решившись, подошёл к нему так близко, как никогда ранее, ступал смело, даже не моргая. Коммунист даже дёрнуться не успел, как тот, наклонившись, снова взглянул в его глаза, касаясь тёплой когтистой лапой поверх ладони. В мгновение тело словно обдало жаром, так душно и дурно, что он аж пошатнулся. То чёртово чувство, что он испытывал в их первую встречу, и по пути к ручью, снова дало о себе знать. В мыслях одно повторялись слова родителя, как мантра, заветная и ненарушимая, твердящая: «не делай этого, не смей». Сердце сдавило до боли в груди, в висках пульсировало, разум кричал: «убей-убей!», но рука не поднималась, а жёлтые огни всё горели и горели, поглощая и душу, и всё-всё, что только можно и нельзя. Нож тихо упал на землю, оставляя его беспомощным перед зверем. Вот только тот не рычал, не кидался и даже не скалился, а тихо, так и замерев согнув лапы в полуприседе, глядел только на него. Вот чужая ладонь сильнее прижалась, аккуратно и ласково, чтобы не зацепить когтями, переплела пальцы сравнивая большую, как думал про себя коммунист, лапу с его. Такая тёплая и приятная, как человеческая, но куда больше и сильнее. И как бы странным это не казалось, отбирать руку не хотелось, отталкивать или даже уходить от него и вовсе, словно тот не охотился на него, не пытался разодрать. Вот и сердце начало успокаиваться, даже приятно щемя в груди, нога постепенно отдохнула, и он мог бы бежать не хуже прежнего, но нет, точно не сейчас. — Всегда ли ты был таким? — Сам того не понимая, СССР потянулся второй ладонью к цвета вороньего крыла волосам, осторожно их коснувшись, — ты как нелюдь из моих детских книжек, только мне думалось, что там больше представители собачьих, чем волки. Как… моя мама. — Собачьи, — повторил за ним Третий, прижавшись к его руке и блаженно прикрыв глаза. — Я не такой, я не подхожу. «Чёртов стандарт, — в памяти сразу же возобновились слова матушки о неких критериях подбора, которых так сурово придерживались на её родине. — И ты такой же». Пальцы аккуратно скользнули меж прядей, перебирая их и чуть сжимая, проходясь аж до основания ушей. Рейх покорно наклонил голову, давая возможность Советам погладить его у одно подрагивающих мягких ушек, как некий знак, что враждовать он больше не намерен. Сравнение тех с собачьими снова замелькало в мыслях и, долго даже не думая, он почесал того за одним из них. Третий живо навалился на Совета, повалив спиной в снежный коврик, как-то по-иному то рыкнув, то даже проскулив. Лицом он прижался к его груди, упираясь ладонями по обе стороны от его тела, прижимая уши и словно ластясь. Нотки страха, удивления и любопытства во всю играли в душе коммуниста. Он любил нелюдей, восхищался ими ещё с детства, а тут сам Третий Рейх, с которым они сцеплялись не один десяток раз, подобно самому ласковому и верному зверю, так и нежиться у его рук. «Точно, как в сказке, — вторил себе СССР, цитируя в мыслях строчки и возобновляя в памяти картинки, — единая связь, крепкая и неразрешимая, рождённых из одной утробы». Тут то и куда яснее стали слова мамы о его особенности для ей подобных, так и говоря, самым простым и ясным языком, что связь меж людем и нелюдем ещё с многих лет до того, как Союза и в помине не было. Но чего же тогда отец так твердил ему об обратном, вбивая в его ещё детскую головушку, что нельзя так, никогда и низа что. Так и думал он, глядя в звёздное небо, что виднелось меж верхушек сосен, слушая довольное более урчание, чем рык. Вдруг Рейх приподнялся, нависнув над его лицом и вглядываясь в глаза. Они больше не казались пугающими и страшными, а такие же простые, как у каждого из живущих в этом мире. Взгляд сам скользнул ниже, вновь очертив шрамы и царапины, так и побудив желание их коснуться. — Мне раньше всегда казалось, что ты ничего не чувствуешь, — Советы смело провёл кончиками пальцев вдоль оголенной груди, с любопытством рассматривая участки, не покрытые шерстью. Пальцы сами опустились к точечным шрамам внизу живота, отдалённо напоминающих родимые пятна. — Важно знать место, — взяв того за ладонь, Рейх сам положил ту себе на шею и, чуть надавливая, медленно повел вниз, — я чувствую, как ты, мне тепло, приятно. СССР кивнул, наблюдая, как его ладонь оказалась ещё ниже, оглаживая куда более откровенные места. Сердце забилось чуть быстрее, но не от страха иль неприятных ощущений, а скорее смущения, так и заигравшего и без того алых щеках. Тёмный мех оказался очень мягким и нежным, согретый куда более теплым телом и прикрывающий столь уязвимые места. В ладони сразу очутилась влага, стоило добраться к горячему органу, а только олицетворение коснулся его, осторожно проведя указательным и средним пальцами, нелюдь громко выдохнул, прижимаясь лицом к его груди. Густые капли плавно тянулись вниз по гладкой кожице, смазывая мех, подтянутый живот и пальцы. Вязкие, тянущиеся и очень тёплые, они стекали по руке, будоража и без того разыгравшееся сознание коммуниста. Союз и сам ощутил, как возбуждение приятной волной прошлось по телу, так сладко потянув внизу живота и до легкой дрожи встряхнув всё тело. Он огладил Рейха за ушком, почесывая и чуть надавливая, в то время как второй куда смелее обхватил возбуждённую плоть, массируя и размазывая по ней сочащуюся жидкость. Немец утробно рыкнул, цепляясь когтями за землю и резво толкнувшись в ладонь, уткнувшись носом в ворот шинели и хватаясь зубами за мех. Толчок и ещё один, но более настойчиво и резко, что пальцы едва успевали обхватить его вновь, одно скользя от головки по стволу. Он то замирал, упираясь массивными лапами в земле, что порой да скользил ими по земле назад, то вздрагивал, тут же наваливаясь едва не всем весом, прижимаясь как можно ближе. Влаги становилось всё больше, что рука одно упускала горячий орган, так отчетливо ощущая, что он становился больше. Союз и сам тяжело вздохнул, шинель становилась невыносимо жаркой, что тело так и пробило в пот, а ушанка, сползшая на бок ещё при падении, и вовсе будто давила на голову. Хотелось всё снять и как можно скорее. Вдруг нелюдь задрожал, вцепился сильнее когтистыми руками в землю, сжался закрыв собой Совета и так томно и сладко простонал, фыркая где-то под шеей. Советы довольно прикрыл глаза, только и повторив себе в мыслях: «выдыхается, ещё немного», но Третий, словно услышав его мысли, резко отстранился, безмолвно нависнув над ним. — Ты чего? — Голос неестественно задрожал, удивив собственного хозяина, но нелюдь даже не дрогнул, лишь громко вдыхая холодный воздух, — случилось ли что… Мужчина неспешно попытался подняться, упираясь локтями о землю, как зверь зарычал, хватая того за шинель и с силой вдавив обратно. Советы не успел и пискнуть, как чужое лицо, минутой ранее источающее лишь нежность и покорность, с холодом в глазах оказалось на уровне с его. Но только олицетворение хотел что-то возразить, вот-вот открыв рот в возмущенном возгласе, как чужие зубы сомкнули о оголенной шеи. Он тут же зашипел, заворочался и забился, стараясь как можно быстрее оттолкнуть навалившуюся тушу, ударяя кулаком куда только получалось. Он бил по рукам, старался пнуть Рейха в оголенную груди, но без толку. Тот жадно сдавливал кожу, то чуть покусывая и сходу облизывая, то прокусывая до крови, хватая так сильно, что в светлых глазах в раз начинали блестеть выступающие слезинки. Рейх нехотя отпрянул, проведя языком вдоль укусов, медленно зализывая. Рана болезненно пощипывала, кожа вокруг покалывала и саднила, но приятные монотонные действия, постепенно превращающиеся в поцелуи, немного, но отвлекали. Третий оттянул ворот шинели, следом одернув и мешающее горло старенького свитера, что тут же пугающе издал треск. Вязанное изделие было крепким, но, в отличии от человека, нелюдь был в разы сильнее. Только он добрался до новых участков кожи, так сразу начал покрывать ту укусами и поцелуями, сходу вылизывая и во всю прижимаясь разгоряченным телом. СССР и сам едва держал себя в руках, так и вздыхая, ощущая всё новые и новые приливы возбуждения. Тело во всю просило внимания, а пусть и грубоватые, но такие настойчивые ласки нелюдя лишь сильнее распаляли и заводили его. Когда внизу стало до боли тесно, он сам потянулся к поясу шинели, наспех развязывая и растягивая нижние пуговицы. Третий сразу заметил, что тот что-то делает, нехотя отрываясь от его шеи. Глядя, как дрожащие руки судорожно цепляются за неподдающиеся пуговки, он с силой дёрнул её края, что те тут же выскользнули, а какие-то, вполне возможно, даже оторвались. Союз громко охнул, глядя, как Рейх, поддавшись назад, схватил его за галифе и, только немец хотел было разобраться и с ними, тут же быстро приподнялся, останавливая. — Стой-стой! Я сам, — упираясь ладонями тому в грудь, запротестовал Советы, — брюки мне ещё нужны, не надо их портить. Нелюдь недовольно заворчал, но противиться не стал, отпуская крепко сжатую меж пальцев ткань. Олицетворение облегчённо выдохнул, аккуратно поднимаясь и становясь на колени, развернувшись при этом полу боком. Задрав шинель и китель, прижав их для удобства локтями, он нащупал ремень, поправляя и расстёгивая его. В какой-то момент язычок зацепился за пряжку, не желая до конца проходить под ней. Союз заволновался, немец не спускал с него глаз, то и дело выбивая хвостом со стороны в сторону, но во всём его виде так и читалось напряжение и готовность послать его просьбы куда подальше. Когда ремень всё же расстегнулся, коммунист воодушевлённо улыбнулся, потянувшись уже к самим брюкам, вот только и без того разгорячённый зверь больше ждать не хотел. Немец в одно мгновение повалил того на живот, самостоятельно стянув галифе и белье. Делая всё второпях, он чуть оцарапал когтями оголённые бока, оставляя длинные полосы, тут же окрашивающиеся от светловатых в темно алые. Рейх довольно улыбнулся, прижался к бёдрам того, гортанно урча и кусая Совета сквозь плотную ткань где-то в районе плеча. Прижатый к ягодицам горячий орган тут же запульсировал, смазывая кожу новой порцией густой смазки, в то время как зверь рефлекторно толкнулся, что коммунист едва удержался на коленях. Нелюдь закопошился, полусогнутые лапы одно ехали назад, стоило только повторить резкий рывок, но горячая плоть так и скользила, будоража что одного, что второго. Третий жалобно заскулил, навалился на того сильнее, начал вылизывать и целовать шею, порой так и норовясь прикусить открытую кожу. Его так и трясло от желания, как и Совета, потянувшегося ладонью под живот и коснувшись себя пониже. Стон так и сорвался с его уст, только пальцы сомкнулись на головке. Немного придав её меж ими и постепенно огладив вверх-вниз, он прикусил нижнюю губу, ощущая целую гамму разнообразных ощущений. Горячее тело нелюдя грело ничуть не хуже печки, царапины, на удивление даже для самых Советов, так приятно ныли и покалывали, а прохладный воздух и снег под ним, добавляли особого контраста. Дразнить немца не хотелось, да и тот ластился как только мог, лишь бы тоже получить заветного и взаимного наслаждения. Союз сжалился над ним и только горячая плоть, в очередной раз скользнув ниже, оказалась меж его ног, он тут же свёл их. Рейх аж ахнул от нахлынувших чувств, ощущая тесноту плотно сведённых ног и так ловко схватившие сочащуюся головку пальцы. СССР сам повёл бёдрами взад-вперёд, нарочно резво прижавшись к нему, призывая к действиям и тот, ощутив, как их органы трутся друг о друга, не заставил долго себя ждать. Пробный толчок, такой уверенный и настойчивый, едва не повалил коммуниста на землю. Третий довольно рыкнул где-то позади, укладывая голову меж лопаток и, ухватив олицетворение под живот, задвигался активнее. Союз звонко ахнул, пряча лицо в сложенные перед собой руки. Внизу было жарко, тело то и дело вздрагивало от напористых толчков, а получаемая ласка так и сводила с ума. Немец то резко вбивался, наваливаясь всем весом, что колени, не выдерживая нагрузки, так и разъезжались в стороны, то медленно и плавно, едва не выскальзывая, водил горячей плотью и лаская шею. Сколько это длилось он и сам не понимал, как и не знал, что происходило вокруг. Возбуждение дурманило разум, заставляло вест себя несдержанно и противоречиво, вынуждало просить больше и больше. Ноги едва держали его, колени ныли от усталости, а в голове всё было как в тумане. Вдруг Третий затрясся, громко зарычал и вцепился зубами в воротник так сильно, что выступающие зубы оцарапали открытую шею. Он с силой прижал Союза к себе, толкнулся так глубоко, что коммунист вскрикнул, не удержал равновесие и упал на живот, чувствуя, как внизу всё пульсировало и горело, распирая и становясь больше. В глазах всё на мгновение потемнело, низ живота свело спазмом и горячее семя, тут же излилось, пачкая собственный живот. Третий сильнее прижал его, вдавил что есть сил в землю, схватил за бёдра чуть приподняв. Он жадно стискивал зубы рычал и пыхтел, пока меж уже ослабленных, но ещё сжатых ног завязывался пульсирующий узел. Советы вздохнул, поддался чуть назад и потянулся к его волосам, оглаживая и перебирая пряди, и чувствуя, как вязкая жидкость одно стекала по ногам. Уставшие и измокшие, оба лежали неподвижно, переводя дыхание и приходя в себя. Советы удобно расположился на тёплой груди нелюдя, положив под голову собственную мягкую ушанку. Короткие каштановые волосы, местами отросшие и чуть слипшиеся от влаги, были приглажены назад, дабы те не мешали и не приклеивались ко лбу. Немец мирно выбивал черным хвостом, довольно улыбаясь и порой поглядывая на Союза, прикрывшего глаза и, вполне возможно, видящие первые сны. Он аккуратно положил когтистую ладонь тому на спину, прижимая к себе и покорнейше охраняя его покой. Мир вокруг постепенно становился светлее, предрекая наблюдающийся рассвет. Вдали уже слышалось пение ранних птиц, так и заливающихся в многоголосых трелях. Третий звучно зевнул, дернув ухом и тоже задумываясь о мирном сне, как шестое чувство так внезапно забило тревогу. Он насторожился, навострил уши и начал прислушиваться, вглядываясь в то туда, то сюда. Вдруг что-то вновь послышалось, но куда отчетливее и ближе, точно давая понять, что это посторонние. Нелюдь резво вскочил с места, что дремлющий СССР тут же свалился на землю, кинувшись и ошалело оглядываясь. Олицетворение перевёл взгляд на вздыбившегося зверя, замерившего на месте и смотрящего куда-то вперёд. Коммунист приподнялся, поправил шинель и начал застёгивать галифе, злобно буркнув гадость в адрес немца, как тот заговорил: — Они идут, солдаты. Твои солдаты, — только и протараторил он, скалясь и зло рыча. Союз вскочил на ноги и тут же согнулся в три погибели, жалея о столь спонтанном действии. Вот уже и голоса послышались, звонкие и такие знакомые, точно Иван с Серафимом. Он взглянул на Рейха, что был готов кинуться на его сослуживцев, но словно чувствуя всё то, что творилось с коммунистом, он обернулся, виновато опустив уши. «Беги» — подумал он про себя, глядя в золотые глаза, как совсем рядом послышались шаги. Нелюдь зло зыркнул в сторону красноармейцев, заметивших и его, и сидящего чуть поодаль олицетворение. Вся абсурдность ситуации в миг заставила людя скривиться, чувствуя и некую вину. Зверь затопал на месте, встряхнулся и зарычал, медленно шагнув к Союзу, словно крадётся, готовясь вот-вот бросится и убить его. — Что ты делаешь, — только и прошептал коммунист, видя во взгляде немца всё ту же нежность, ласку и грусть, будто извиняется за происходящее. Шаг, ещё один, вот он почти рядом, но угроза такая фальшивая, неестественна даже для хищника. И он понял, Рейх играет, пытается его защитить. Только улыбка коснулась губ Советов, как послышался выстрел, громкий и такой отчетливый, с свистом пронесшийся, рассекая воздух и вой, перешедший в скулёж с обрывистым криком. Иван попал ему в спину, пробив незащищённую человеческую плоть, что кровь сразу же брызнула, растекаясь по коже и капая на землю. Третий заметался, упал на четвереньки и жалобно пискнул, глядя на Союза, что только и повторил: «прости». Рейх обернулся на солдат, оскалился, видя, как Иван повторно наводит на него оружие, и, прежде чем тот нажал на курок, отскочил в сторону, скрываясь за поваленной сосной. Что кричали товарищи, Союз не слышал, а может и не хотел. Чужая сильная рука коснулась его плеча, в то время как хриплый голос старика одно звал его, повторяя имя. Но взгляд светлых глаз так и был прикован к ярким алым пятнам, впитавшимся в ещё блестящий местами снег, и следы, ведущие далеко в чащу.***
Красноармейцы неспешно брели по улице немноголюдной деревни, осматривая каждый из попадающихся дворов. Мишка, неуверенно держа винтовку, бегло косился со стороны в сторону, в то время как милые девчушки, прижавшиеся друг к дружке, мило ему улыбались, махая и тут же смущённо улыбаясь. Семён зло фыркал, но в ответ ничего не говорил, лишь отворачивался, явно обидчиво надув щёки, Коля же, радо кивая всем здесь живущим, сиял едва не ярче солнца, так по душе ему было оказаться в родных краях. Иван, неспешно бредя возле Союза, одно что-то ему рассказывал, порой обращаясь и к Серафиму, что, всё также ласково улыбаясь, шел чуть позади. — Всё же я уверен, что он здесь был ненадолго, вон все живы и здоровы, счастливы даже, — твердил седовласый старик, кивая на селян, — если бы их и в правду терроризировал нелюдь, нас бы никто не встречал. — Вот сейчас и узнаем, чего додумывать, дядь Иван, — Союз оживлённо махнул идущему и на встречу мужчине, одетому светлую расшитую рубашку. — Здравствуйте! Нас направили к вам по делу о звере, что покоя не давал, расскажете, что да-как и мы приступим? Мужчина сразу же закивал, зовя солдат за собой и ведя тех к небольшому домику, расположенному у самого края этого поселения. Хрупкая деревянная оградка, колодец посреди двора и сарай, размером едва не с сам домик. Солдаты сразу же разбрелись по местности, с опаской оглядывая окрестности близь лежащего леса, в то время как олицетворение принялся беседовать с, как оказалось, старшим в деревне. — Что же у вас случилось, что нас прислали к вам? — Разглядывая аккуратный побеленный домик, начал коммунист, — по виду и не скажешь, что у вас здесь нелюдь водится. — Так у нас это… — мужчина почесал затылок, о чём-то на миг задумавшись, — лиса кур ворует, уже как пару дней. — Лиса? Союз аж обернулся, с удивлением всматриваясь в вполне уверенно смотрящего в ответ селянина, что всем своим видом так и твердил, что это не шутка. Мужчина закивал, указывая на сарай, одна из дверей которого и была курятником, откуда регулярно пропадала птица. СССР поднял бровь, краем глаза замечая, как Семён едва не давился воздухом от смеха, вот только было это из-за абсурдности ситуации или же выражения лица самого Совета — он не понял. С момента разведоперации прошло около месяца, как и с дня их с Рейхом последней встречи. Где-то в душе он винил себя за случившееся, коря, что если бы тот сразу убежал, то не был бы ранен, хотя и прекрасно понимал, что этим нелюдя не убить. Иван с Серафимом быстро уволокли его оттуда, в охапку таща к ждущим у ручья братьям и Мишке. Как оказалось, немцы отказались от переброски техники, решив затаиться ещё на какое-то время, что, по итогу, закончилось для них приветом от авиации. С тех пор их отряд вернули глубоко в тыл, отправляя на устранение одичавших нелюдей, оставшихся на территории Советского государства ещё с времён Империи. Так было и сегодня. — Ну и дела, — тихо пробубнил Советы, осматривая двери курятника, — вот только лис мы ещё не ловили, а в прочем… Он на миг замер, замечая едва уловимый след огромной лапы, впечатанный в полу засохшую грязь и тем самым сохрани свои очертания, так напоминающие собачьи. Коммунист присмотрелся, те вели точно от деревянной двери, но та, как ни странно, была цела и даже не оцарапана, что нельзя было сказать о накрытых деревянных ящиках рядом. Их бока были исполосаны, словно гигантская кошка пыталась сточить о них когти, а один и вовсе сильно повреждён. Заглянув через приоткрытый верх, олицетворение убедился в собственной догадке, увидев на дне зерно. — Нашел что-то? — Обратился к Советам Иван, смотря в тот же ящик, — лисы зерно не едят, в отличии от кур. — Да, только наш лис не в ящиках рылся, а забрался по ним на крышу. И, вполне возможно, он ещё здесь. Мужчина настороженно оглянулся, жестом подозвав к себе вооруженных товарищей. Окружив сарай, они медленно заглянули в него, осмотрев и крышу, и само помещение, но, помимо новых следов царапин и пары выдранных досок, самого нелюдя не нашли. Пока удивлённые селяне, на пару с охотниками, рассуждали о происходящем, Союз вновь присмотрелся к следам, подметив, что они вели в противоположную сторону от сарая. «Неужто куры его не впечатлили?» — думал он, следуя за едва разборчивыми отметинами. След тянулся вдоль всей постройки, огибая ту по правую сторону и петляя к полю на заднем дворе. Проходя мимо навеса с сеном, он на мгновение замер, ощущая, как в груди, так внезапно и резко, что-то будто сжалось. Сердце забилось сильнее, словно он только-что пробежал пару километров, что от усталости аж перебило дыхание. Мужчина встряхнул головой, стараясь как можно скорее прийти в себя, но назойливое ощущение, будто кто-то пристально глядит на него, так и не отпускало, пробирая аж до бегущих по спине мурашек. Вдруг из сена донесся странный звук, такой тихий и неразборчивый, чем-то напомнивший сдавленный рокот. Советы тут же оглянулся, выпрямился и осторожно, шагнул в сторону сена, потянувшись за винтовкой, висящей у того на плече. Звук вновь повторился, куда отчётливее и громче, а сердце так и стучало, билось как не в себе, не давая ни нормально дышать, ни думать. И только он оказался ближе, стог зашевелился, глядя из дальнего угла жёлтыми и сверкающими глазами. — Товарищ, вы… — только и донеслось где-то рядом, как из кучи выскочил нелюдь, черный, как сама ночь, с острыми поставленными ушами и пышным хвостом, так и выбивающим из стороны в сторону, — он здесь, здесь! Рейх довольно сверкнул глазами-золотом, гордо выпрямился во весь рост и, довольно рыкнув, пулей метнулся к лесу, только и слыша в след ругань, крики и выстрелы. Союз смотрел ему в след как заворожённый, не веря, что это был он. Третий не раз блуждал по границе их земли, но никогда не было и весточки, чтобы он уходил так далеко. В душе приятно грело, а сердце всё билось и билось, так сильно и жарко, словно как тогда в детстве, когда он видел роскошные сани и серых в яблоки лошадей. Рядом тихонько остановился Серафим, мило улыбнувшись и тоже взглянув в лес, где о нелюдя уже и след простыл. СССР не смотрел на него, только и думая о немце и твердя себе, что он здесь не просто так, что не бывает подобных случайностей. — А он красивый, правда? — Так спокойно и тихо, словно сам с собой, заговорил семинарист. — Что? — Высокий, сильный, мех черный и такой роскошный, нрав гордый и… — он задумался, тут же добавив: как из сказки, точь-в-точь. Я из деревни родом, у нас эту легенду всем детям на ночь рассказывали, может слышали? — Слышал, — только и ответил мужчина, удивлённо глядя на парня, — только она закончилась не очень и не полностью, как, в прочем, у нас в жизни сейчас. — И убил людь брата своего, вырвав тому сердце и на век проклиная его и подобных ему. Так? — Он засмеялся, так звонко и искренне, словно услышал шутку. — Не убил он брата, пожалел, но сердце и правда забрал у него, он ведь из-за любви его предал. Странно это, конечно, но потеряв сердце, нелюдь всё равно возвращался домой, следуя особой связи, что помогала ему найти брата. Думаю, это и есть вечное проклятие, что их судьбы связаны, хотят они того или нет. — Говоришь так, словно у нас с ним связь, — Союз отрицательно замотал головой, словно отгоняя так и нахлынувшие мысли, говорящие совсем об обратном. — Ну, я ведь видел вас с ним в лесу, — парень широко улыбнулся, стоило только увидеть гамму чувств, так и заигравшую на лице олицетворения, — но я никому скажу, да и поздно уже что-то делать, он теперь за вами и до Москвы побежит, лишь бы только быть рядом. Такая уж у них природа.