Мое

Это произошло очень быстро, просто внутри все перевернулось в один момент. То, чем надо думать и выдавать реакции на мир, оказалось снизу, а бесконтрольный ком телесной глупости — сверху. Потом все закричали, побежали, схватили, заломали, растащили. И вот Рауль сидит на полу в каком-то малюсеньком помещении. Полоска света под запертой дверью. В коридоре говорят на повышенных тонах, но кроме интонаций ничего не разобрать. В голове все еще вата вместо мозгов, ниже пояса — обнулившаяся, перешедшая в жидкое состояние самооценка. Все, что от него осталось, и все, что еще недавно было им, стремится в соседний чулан, где рычание и скребыхание ногтями по гипсокартону. Раулю хуже, чем в обычную течку. Во-первых, потому что эта — внеплановая. Он банально не выпил подавители. Во-вторых, потому что он заперт и не может прямо сейчас выехать на поиски альфы. В-третьих, потому что тело чувствует, что искать уже никого не нужно. Вот он, тот самый, истинный, за стенкой. Рауль приникает к ней, прислушивается и всем нутром чувствует, что его движение угадано. Альфа знает, что он рядом, близко-близко. Рауль медленно открывает рот, выпускает половину дыхания и на оставшейся низко стонет — из живота, а не из горла. Голос дрожит, как дрожит все внутри. В стенку с той стороны ударяется короткое рявканье, затем тяжелое тело и потом мелкий, тихий скулеж — будто постукивание. Будто альфа решил цивилизованно допроситься, чтобы его пустили, когда не удалось вломиться. Альфа. Вот этот вот. Смешно. Смешно и весело от того, как он там изводится, как хрипит, как захлебывается слюной. Рауль бы посмеялся. Рауль бы поиздевался. Долго бы наблюдал, как по нему с ума сходят. Если бы его самого не жгло, не перекручивало, не тянуло, не сжимало и не расслабляло. Рауль закрывает глаза и терпит: себя, запах истинной пары — и снова себя, отзывающегося на этот запах. Шум за стенкой сбивает фокус. В соседнее помещение заходят минимум трое. Пара слов — альфа отвечает коротко и резко, будто пытается убить кого-то из них звуком, а потом бросается к выходу. Его ловят, снова крутят, колют транквилизаторы. Что-то падает, грохочет и звенит. Рауль слышит, как альфа сопротивляется, слышит, как альфа становится слабее. Когда открывается дверь в его собственный чулан, Рауль готов рвануть в коридор, но заставляет себя остаться на месте и повнимательнее рассмотреть в себе это новое желание — во что бы то ни стало помочь альфе. Потом он переводит взгляд изнутри наружу, на отца, который один-одинешенек пришел с ним поговорить и обколоть. Даже обидно: к этому трое, а к нему — только Стас, самая печальная и самая немощная омега этого города, если не считать пары проституток. — Поздравить меня пришел? Благословить? — Рауль пытается улыбаться и не смотреть в коридор. Стас молча достает из кармана таблетки. Даже воды не принес, отец года. — Завидуешь? — Рауль продолжает сидеть, хотя закинуться подавителями уже хочется до безумия. Желание оказаться с альфой в одном помещении и лечь под него сменилось тревогой из-за того, что с альфой происходит что-то неправильное, и тревога эта продолжает расти. — Правильно, завидуй. Это же мы ваши юношеские фантазии воплощаем. — Стаса словами как водой окатывает, смывая попытки держать хоть какое-то лицо, оттягивая вниз мешки под глазами и уголки рта. — Надо было вам перекусаться и перетрахаться. Тогда этого бы не было. Что же тогда случилось? Ты побоялся, или он не захотел? Стас бросает блистер, немного недокидывая и еще больше мрачнея. Видимо, хотел в лицо попасть. За его спиной в коридоре появляются люди, и Стас отступает в сторону, открывая обзор. Мимо двери проходит один из отцовских помощников-телохранителей, в проеме останавливается еще один, а за ним идет Костя Хенкин, придерживая под руку своего сына. Альфу. Рауль до последнего старается на него не смотреть. У него взъерошенные волосы, бледные губы и мутные глаза, затянутые пленкой подавителей и транков. Сколько же в него вкололи. Легкое механическое восхищение от того, каков его альфа и как много сил нужно, чтобы его удержать, быстро гаснет, сменяясь злостью на то, что его альфа позволил с собой это сделать. Рауль тянется к таблеткам, продолжая смотреть ему в глаза. Хватает блистер, откидывается обратно к стенке и широко расставляет ноги. В коридоре и на периферии зрения все двигается, люди толкают, тянут, пытаются выбраться или, наоборот, прорваться в коридор. Альфа продолжает стоять и смотреть. Рауль чувствует, как его трясет. Не отводя взгляда, он выдавливает на ладонь четыре таблетки, двойную дозу, и, закинув в рот, проглатывает без воды. Сложнее всего разорвать зрительный контакт и закрыть глаза. В темноте он слышит рычание, и не понимает, чей это голос. Не понимает, это призыв альфы или отклик на него. *** — Вылупился, значит... — говорит Киса и показательно втягивает воздух носом. Нюхает, молчит и рассматривает, как чужого. Это неприятно. Хэнк чувствует, как у него самого на загривке дыбом встают волосы. Когда морок первого гона и лошадиной дозы подавителей сошел, Хэнк сразу подумал про Кису. Нет, конечно, сразу-сразу он подумал про свою истинную пару, напугался и стал думать про Кису. Про то, смогут ли они теперь нормально общаться. Киса вылупился полгода назад и прямо расцвел. Они еще в средней школе сдали анализы, и все заранее знали, кем в определенный момент станут. Но Киса ждал от мира любой подлости или ошибки и успокоился, только когда диагноз «альфа» подтвердился. Что будет, когда это случится с Хэнком, они не обсуждали. Было общее убеждение, что двум альфам не ужиться: конфликты по любому поводу, дележ территории и внимания окружающих, драки ни с хуя и просто постоянное раздражение. Хэнк на себе почувствовал справедливость этого правила, когда в подсобке в кафе у Кудиновых попытался вцепиться отцу в глотку, и потом, когда лежал у себя в комнате, вмазанный химией, слушая, как отец ходит по квартире и рычит на стены. Сквозь тоску по истинной паре и температурную ломоту во всем теле, Хэнк чувствовал удовлетворение от того, что он наконец-то воспринимает его на равных. А потом вспомнил про Кису. Здесь и сейчас Киса смотрит на него подозрительно, а потом все-таки протягивает руку. Хэнк хватает ее, по привычке окунаясь в их тайное приветствие с десятком касаний и возможностей принюхаться друг к другу. — Да вроде норм, бесишь не больше обычного, — говорит Киса, озвучивая его мысли и улыбаясь так, как Хэнк не умеет, широко и довольно. — Ну, рассказывай, как это было? Хэнк знал, что Киса из тех, у кого гон начался из-за психологического триггера. С мамой снова про отца говорил. Бывало еще, что природа уставала ждать, когда альфа перенервничает, и сама устраивала первый раз с утра пораньше в мягкой форме — в виде легкой простуды и небольшого нервяка. У Хэнка был третий вариант. — Истинную пару встретил, — говорит он, опуская глаза, потому что примерно представляет реакцию. Киса сначала восторженно разинет рот, позависает так пару секунд, а потом заорет. — Офигеть! Офигеть! То есть ты и потрахался уже?! — Киса действительно орет — и останавливается, только чтобы еще раз принюхаться, попытаться найти в его новом запахе омегу. — Бесполезно, — отвечает Хэнк, чувствуя хоть маленькую, но непобедимую радость, что уел Кису, — не трахался я. — А чего так? — Киса пытается уесть в ответ, пока на уровне интонаций. — Да сложно там... — Хэнк отворачивается, чтобы показать, что, правда, все очень сложно. По-хорошему, он врет. Все было просто и быстро. Они с отцом приехали в кафешку при фабрике Кудиновых за тортом. Самочувствие весь день было так себе, но пришлось: у мамы день рожденья, у отца — настроение на семейный тимбилдинг. Зашли. Отец кивнул Станиславу Олеговичу, который сидел там за одним из столиков и с кем-то разговаривал. Этот кто-то оглянулся, оказался Раулем, поднялся со своего места и пошел навстречу, как загипнотизированный. Следующее, что Хэнк помнил, — это то, как он прижимает Рауля к стенке, примеривается, как бы укусить, и злится, потому что тот выше и это неудобно. А потом его скрутили и заперли в подсобке с продуктами. Рауль был в соседней комнате, пах и стонал, и Хэнк на полном серьезе собирался покалечить или убить отца, который не хотел их пускать друг к другу. — Хоть скажешь, кто? — спрашивает Киса необычно аккуратно для себя. Хэнк ему благодарен. Он хочет это выразить и ответить. И уже открывает рот, чтобы назвать имя, но вспоминает Рауля. Не легенду про ебаря-террориста, всадника без головы на байке, самого агрессивного омегу полуострова. А испуганного человека, у которого дрожали глаза и губы, когда Хэнк смотрел на него и тянулся то ли поцеловать, то ли укусить. Хэнк помнит ощущение его тела, готового и открытого для него, которое было все такое «Да! О да!». И помнит это лицо, которое все было «Пожалуйста, не надо». Хэнк сам был каким-то таким же. — Кис... я не могу, — он говорит тихо, будто даже сейчас раскрывает какую-то тайну. — Это не только про меня. Я чувствую, что сначала должен спросить разрешения. Мы с ним вообще еще не говорили. Киса прищуривается и, кажется, пытается перебороть себя. — Ну ок. Хотя бы сознался, что это он. Теперь понятно, почему сразу не потрахались. Хэнк чувствует, как начинают гореть щеки. Киса хихикает и хлопает его по плечу. Они знают друг друга почти всю жизнь, Хэнк видит, что ему обидно, но Киса сдерживается. — Разберешься, что как, спросишь разреше-е-е-ения, — тут Киса гнусавит и тянет гласные, чтобы надавить ему на свежее альфачество, — и расскажешь. Хэнк не знает, сможет ли вот это все сделать. Но он точно сможет дальше дружить с Кисой. Хэнк очень этому рад.