Сказки о том, как Марьяна ходила на кварталовские концерты

От волнения перед выходом на сцену избавиться невозможно — сколько бы лет концертной деятельности ни было у тебя за плечами. А уж если ты выступаешь первым номером… Но вроде бы всё в порядке. Артисты за кулисами все в сборе. Кому выходить следующим номером — те уже готовы… Ну, а зрители, судя по бурным аплодисментам, весьма рады тебя видеть. Вроде бы всё как всегда… Но расслабляться нельзя ни на секунду. Нужно быть готовым к сюрпризам — чаще всего неприятным, — которые может в самый неожиданный миг подбросить тебе судьба… Всё это очень длинно выглядит на бумаге, но в мыслях человека — а если точнее, юмориста Владимира Зеленского — проносится за считанные доли секунды. То есть за время, которого в аккурат хватает, чтобы бодро, с улыбкой выбежать на сцену. И начинается концерт… Вернее, он, Зеленский, начинает смешить людей. Настраивает их за пять минут юмористического монолога на нужный лад… Вернее, в этот раз — пытается настраивать… Хотя пока что ни о чём не догадывается. Обыкновенный монолог — про современные телефоны… — Вот, вижу, в партере меня снимают на iPhone, — показал он на женщину, которая, сидя в одном из первых рядов, держала перед собой самый что ни на есть современный смартфон. — Балкон, покажите мне Nokia! В зале, как он того и ожидал, послышался смешок. Естественно, никто на балконе Nokia не показал, и… Стоп! Высоко поднятая рука в партере. Где-то в средних рядах. Место с краю — как раз удобно выйти на сцену… — У вас Nokia? — спросил несколько ошеломлённый Зеленский. Девушка в зале кивнула и опустила руку. — Серьёзно? Настоящая кнопочная Nokia? Вроде же она молодая — хотя и довольно полная… Хотя свет так падает, что разглядеть трудно… — Ну-ка, идите сюда, на сцену… — предложил несколько заинтригованный артист. «Сейчас придумаем парочку аргументов в пользу допотопной Nokia… — пронеслось в голове. — Чтобы и зал смеялся, и хозяйке телефона приятно было». Тем временем эта самая хозяйка довольно бодрым шагом — можно даже сказать, бегом — добралась до нескольких ступенек, ведущих на сцену дворца «Украина». И Зеленский подскочил к ней, чтобы помочь подняться. Подал руку… И в этот-то миг понял, что придётся тяжело. Нет, помочь весьма полной — но не до безобразия — девушке труда не составило. Ступеньки она преодолела довольно легко. Но за руку его схватила, будто… утопающая. Чересчур крепкой её хватка не была — просто… Зеленскому показалось, что она не сможет разжать пальцы. Пока не… насытится. Поднявшись на сцену, незнакомка с большим трудом — как он и думал — отпустила его руку. Словно у неё, изнывающей от губительной жары, вырвали из пальцев драгоценный стакан воды… «Сейчас что-то будет», — подсказала ему безошибочная интуиция. «Выпутаюсь», — не слишком уверенно ответил он, а вслух произнёс: — Здравствуйте! Представьтесь, пожалуйста… — Здравствуй, Владимир Александрович, — негромким, мелодичным голосом ответила девушка, взяв у него микрофон. — Меня зовут Марьяна. Мне тридцать три года. Глаза у Марьяны были большие, серо-зелёные и наполненные странной смесью сильной душевной боли, нежности и тревоги. «Какое счастье, что я смогла прикоснуться к тебе… — говорили ему яснее всяких слов эти бесхитростные, будто у маленького ребёнка, глаза. — Как же будет тяжко после единственного глотка воздуха вновь задыхаться… Задыхаться до бесконечности…» — А… скажите, пожалуйста, — с усилием оторвал он взгляд от её лица, — давно ли у вас этот телефон? — Говори мне «ты», — одними уголками губ улыбнулась она. — Я же тебе не враг… А этот боевой друг и товарищ мне уже девять лет исправно прослужил. — Nokia две тысячи седьмого года выпуска… — с расстановкой произнёс Зеленский, забыв о своём безнадёжно сорванном монологе. — У молодой красивой девушки… Да тут… Марьяша, дай-ка глянуть… ни фотокамеры, ни фонарика нет! — Ты только осторожней… — тихонько попросила в микрофон Марьяна, бережно — словно маленькое живое существо — вложив ему в руку повидавший всевозможные виды мобильник. — Я, как ты правильно догадался, из категории «голь перекатная». Вот, например, в этом самом костюме тогда же, в две тысячи седьмом, в музыкальное училище поступала… — А на кого? — поспешил вставить Зеленский, мягко потянув микрофон на себя. — На академическую вокалистку… — невесело вздохнула она. — А работаешь по специальности? Хотя он уже догадывался, каким будет ответ… — Нет… Перевожу с английского всякую гадость… то есть новую художественную литературу. И то дистанционно… А солистки оперного театра из меня не вышло. Здоровье артистам, сам знаешь, нужно иметь лошадиное. А я, кабы лошадью была, так меня бы пристрелить только… — Саня! — завопил Зеленский, одной рукой забрав у Марьяны микрофон, а другую ласково положив ей на плечо. — Где там пистолет, из которого вы меня застрелить хотели, когда я Ленского изображал? Из-за кулис показалась выражающая уморительное удивление физиономия Александра Пикалова. В зале раздался долгожданный смех… К счастью, присоединилась к нему и Марьяна. Марьяна, которая, как он прекрасно чувствовал, словно впитывала его прикосновение. Бесценное для неё живое тепло… Тем временем Пикалову подали бутафорский старинный пистолет — будто и впрямь для оперного спектакля «Евгений Онегин». Артист направился было к Зеленскому и Марьяне… — Стой! — махнул на него рукой Владимир Александрович. — Я для чего пистолет просил: пойди застрели Жеку — он мне уже два года тыщу долларов не отдаёт. Деньги пополам поделим. Пикалов, радостно закивав, вприпрыжку убежал за кулисы. И тут же послышался «выстрел». — Держи, Марьяша, своего помощника, — тихонько сказал Зеленский, осторожно возвращая ей старенький телефон, пока зал ещё покатывался со смеху. — И ничего не бойся… А хочешь прямо сейчас нам спеть что-нибудь? Вопрос этот прозвучал уже в полный голос — когда зал как раз более-менее успокоился. — Ты знаешь… — всё так же негромко проговорила Марьяна, глядя ему прямо в глаза. — Была у меня мечта: всю жизнь петь в оперном театре Виолетту из «Травиаты» Джузеппе Верди. Виолетта, как всем известно, в конце спектакля умирает от чахотки… Так вот, я мечтала до старости петь Виолетту. И чтобы настал такой день, когда я в конце… по-настоящему умерла бы. Вот так — прямо на родной сцене. Исполняя самую любимую роль… Так и умирать было бы не страшно… Побудешь немножко Альфредо? — Альфредо… — серьёзно, задумчиво протянул Владимир Александрович. — Можно попробовать… если только петь ничего не надо. А то великий Верди не просто перевернётся — он встанет, прямо сюда придёт, объявит меня Дездемоной из его же оперы и торжественно задушит при всём честном народе. — Нет… — вместе со зрителями прыснула со смеху Марьяна. — Петь не надо. Только подхватить меня чуть-чуть, когда я «умирать» буду… Хорошо? Зеленский молча кивнул и отошёл было на два шага в сторону, чтобы освободить ей пространство. — Не уходи далеко, — поспешно попросила она. — Подержишь мне микрофон. Тут такой зал, что без микрофона я точно всё не заполню. А вот так, близко, он будет барахлить. Я же всё-таки училась на оперную певицу… Владимир Александрович снова кивнул и приложил палец к губам: мол, люди в зале, будьте людьми — не шумите… Марьяна сначала крепко-крепко зажмурилась, молча настраиваясь на нужную тональность. И на волну страданий чистой молодой души, которой, увы, пришла пора покидать измученное страшной болезнью тело. — Addio… del passato… bei sogni… ridenti… «Прощайте, прошлого отрадные и дивные мечты…» — мысленно перевёл Зеленский, неплохо знающий иностранные языки. Эту фразу Марьяна пропела дрожащим, неуверенным голосом — боясь, видимо, битком набитого зрительного зала. Но следующая прозвучала уже внятнее… — Non lacrima o fiore avrà la mia fossa… «Ни слезинки, ни цветка не будет на моей могиле…» Зеленский отодвинул микрофон ещё дальше — действительно пошли шумы. — Non croce… non fior… «Ни креста… ни цветочка…» Слова эти Марьяна пропела с таким беспощадным спокойствием, с такой отрешённостью души, полностью готовой к переходу в мир иной, что у Владимира Александровича по коже пошли мурашки. Он не мог знать, что чувствуют люди там, в зале. Но на его душу уже накатывало что-то такое, для чего он и впоследствии не смог подобрать слов. Перед ним уже будто не стояла тридцатитрёхлетняя дама внушительной комплекции. Нет, это было… тоненькое и хрупкое создание, похожее на молодое деревце. Деревце, беспощадно поваленное бурей… Он совсем не знал этой девушки. Но уже успел почувствовать, с какой силой отзывались в ней его прикосновения. И как огромна боль её души. Вот такой же беззащитной, как у несчастной юной Виолетты. «Не надо умирать!.. — словно пронзил ему сердце отчаянный крик-мысль. — Я ещё не узнал, почему так нужен тебе… Остановись! Не допевай до конца!..» — Or tutto… tutto… finì… «Теперь всё кончено…» Микрофон ей был уже не нужен. Верхняя нота, приходящаяся на первое «о», была такой сильной, что Зеленский положил бесполезное чудо современной техники на пол. И, повинуясь безошибочному зову сердца, вплотную приблизился к Виолетте. Сейчас он — Альфредо. Тот, у кого на руках должна сейчас умереть эта беззащитная неприкаянная девушка. Только бы он успел подхватить её… — Or tutto… tutto… fi-nì!.. На последний слог приходилась самая высокая, самая чудесная и самая трудная для всех исполнительниц нота этой арии. И перед этой нотой Виолетта схватила лежавшую у неё на плече ласковую руку. Схватила и переплела пальцы Альфредо со своими. Так, что и у той, и у другого побелела рука… И он, почувствовав, что иначе нельзя, такой же мёртвой хваткой вцепился в её руку. Нота словно появилась из ниоткуда. Последний стон умирающей Виолетты… Бесконечно тихий и в то же время доходящий до самых Небес. Похожий на капельку чистейшего расплавленного серебра… По щекам Владимира Александровича медленно скатились две крупные слезы. Ибо охватило, накрыло его полностью всё, что много лет держала, заперев на бесчисленные замки, в самом потаённом уголке души Марьяна. Вся её нежность. Всё отчаяние и боль. И… страх. Страх умереть одной — без Альфредо, который успеет прийти хотя бы перед её уходом из этого мира. И схватить за руку… Широко раскрытые серо-зелёные глаза встретились с полными боли и нежности карими. А потом во взгляде Марьяны… ничего не стало. Лицо посинело. Рука, отчаянно цеплявшаяся за руку Зеленского, в одно мгновение ослабла. Подхватить её он успел — как раз вовремя. Чтобы она не ударилась головой об пол… — Марьяша… — прошептал Зеленский, положив предательски дрожащие пальцы на её открытую шею. — Марьяша, ты живая?.. К великому облегчению, пульс нащупать удалось. А в зале уже нарастал шум… — Дай микрофон… — приоткрыв глаза, с заметным усилием проговорила Марьяна. Не убирая руку с её шеи, где так ровно, успокаивающе билась тоненькая жилочка, Владимир Александрович довольно быстро дотянулся другой рукой до микрофона… — И что это ты делаешь? — слабым, но с хорошо заметной хитринкой голосом изрекла в микрофон Марьяна. — При живой жене… Зеленский, с облегчением засмеявшись, быстренько убрал руку с её нежной бледной шеи, где можно было, если приглядеться, заметить уже родную для него синенькую жилочку. — Всё в порядке… — успокаивающе обратился он к зрителям. — Вы уж поймите — человек всю жизнь мечтал изображать умирающую Виолетту. И наконец — когда уже, казалось, не было никакой надежды, мечта исполнилась… — И вот та последняя нота прозвучала именно так… — мягко забрала у него микрофон по-прежнему лежащая навзничь на полу Марьяна. — Раньше у меня никогда не получалось. Наверное, потому что Альфредо рядом не было… Но чтобы меня поднять с пола, понадобятся по меньшей мере два Альфредо… — Саня, Жека, идите сюда! — весело крикнул в микрофон Зеленский. Александр Пикалов и «убитый» Евгений Кошевой тут же выскочили из-за кулис. Походили вокруг смеющейся Марьяны, которая, подложив руки под голову, делала вид, что ей ужасно удобно лежать на полу, и она совсем не собирается вставать. Почесали в затылке… Пока два артиста, смешно переругиваясь в микрофон с Марьяной, поднимали её и несли, словно августейшую особу, до самого её места в партере, Владимир Александрович переводил дух. Они, кварталовцы, воробьи стреляные. К сюрпризам всяким привычные… Сейчас будет следующий номер, и концерт, как он всей душой надеется, пойдёт своим чередом. Всю ту бурю, которую вызвала в его душе Марьяна, придётся на время концерта спрятать. Но потом… Надо не дать ей просто так уйти. Им нужно поговорить…

* * *

После антракта, однако, Марьяна не вернулась на своё место. Зеленский прозевал её. И ему оставалось только надеяться, что на каком-то из ближайших кварталовских концертов он заметит в зале тот же — разумеется, тот же! — скромный «парадно-выходной» чёрный костюм. И старомодную чёрную сумочку, в которую несостоявшаяся Виолетта кладёт видавший, наверное, самые немыслимые виды телефон Nokia. И уж тогда он Марьяну не упустит… Достанется ли ему от Лены за сегодняшнее? Такому повороту событий он нисколько не удивится. Что поделаешь — Лена не может не ревновать. Но в то же время верит ему. И всегда верила… Он не врал любимой жене, когда говорил, что с хорошенькими актрисами, которые снимались с ним в любовных сценах в кино, у него не было ничего выходящего за рамки дружеских отношений. Не соврёт и теперь, когда скажет, что душу Марьяны почувствовал с первого прикосновения. Но женское тело для него существует во всём мире лишь одно. Бесценное тело той, которая посвятила ему жизнь и подарила двух чудесных детей… А Марьяна… Она же похожа на них! На весёлую девочку Сашу и карапуза Кирилла! Она внутри — совсем ребёнок. Бесхитростный и ласковый… И такой… до содрогания беззащитный. Есть ли у неё хоть кто-нибудь… кто-нибудь сильный, кто всегда защитит, поможет? Кто будет рядом, когда придётся не изображать смерть на сцене, а… А ведь она сказала, что здоровье у неё слабое… «Нет у неё никого… — горестно подумал Владимир Александрович, засыпая в машине по дороге домой, к Лене и детям. — Нет у Виолетты Альфредо… Нет ни мужа, ни друга, ни брата… А за меня вон как схватилась… Почему за меня?» К счастью, ответ на этот вопрос ему удалось узнать. Но спустя время…