AU – 2024. Почти святочная история.

На следующее утро Миша проснулся на своем коротком диване и подумал: мороз и солнце день чудесный. Солнце сияло в окно, и всё за окном было морозно-голубым и белым, причудливые ветки морозных узоров по низу окна сияли, переливаясь тысячей искр, сам воздух, казалось, хрустел и переливался, снег толстыми сверкающими подушками лежал за окном, и под окном – на козырьке над подъездной дверью, на клумбах, на лапах деревьев и на чьем-то голубом Москвиче. - Ма-ам! – позвал Миша. – У нас есть несоленое сало? - Для синичек? – мама вошла в комнату в цветной шали, накинутой на плечи прямо поверх ночнушки. – Да их и так все кормят, сидят тут по веткам толстые, как клубки! Мишке представились толстые, совершенно круглые синицы, точь-в-точь клубки, смотанные из остатков пуховой пряжи, вперемешку серой, желтой, зеленой, белой и черной с синеватым оттенком, ровными рядами рассаженные на горизонтальные ветки, и ему стало смешно. Он осознал, что ему смешно. И с удивлением понял: да быть того не может. Неужто я жив. *** Эйзенштейн, говорили, наконец выписался с больничного. Впрочем, Мишке так и на глаза и не показывался. Жирафику показывался, наверное. На занятиях точно. А вот насчет работы над «Саулом» - Мишка не знал. Это можно было бы элементарно выяснить, но он ничего выяснять не желал принципиально. Зато на самого Мишку в преддверии Нового года вдруг посыпались предложения, как на молодую купчиху с миллионным наследством от мужа: сначала на телевидение, на предновогоднюю музыкальную передачу, причем в прямом эфире – в двадцатых числах декабря, а потом – на эпизодическую роль в детском фильме. Фильм – зимнюю сказку гнались выпустить на экран 1 января, уже на тумбах были расклеены афиши, а исполнитель роли Звездочета – один эпизод, но важный, и несколько раз мелькает на заднем плане – внезапно отказался от роли из-за каких-то своих обстоятельств. Кузнецова умоляли не подвести отечественный кинематограф, спасти фильм, репутацию режиссера и хорошие каникулы для советских школьников, и обещали выбить двойную ставку за съемочный день. Снимать предстояло у черта на куличках – в Калининградской области, в Светлогорске, под соснами и на берегу моря. Штормовое Балтийское море – это, пожалуй, было самое то, что ему надо. Мишка прикинул: если всё как следует рассчитать и не случится накладок, по времени он уложится. В Светлогорске за всё про всё не больше недели… и как раз числа двадцать второго, край двадцать третьего он в Москве, чтобы успеть заранее отрепетировать номер для передачи. Так-то песня из его репертуара, только разок нужно будет пройтись с оркестром. Согласовывать с тов. Эйзенштейном он ничего не стал. Если Эйзенштейн от меня бегает – я за ним бегать не собираюсь. Уведомил официальной служебной запиской, которую лично настучал на машинке и передал через секретаря (первую копию), что с такого-то по такое-то убывает в г. Светлогорск Калининградской обл., и в это время участвовать в работе над к/ф «Саул из Гивы» не имеет возможности. До того, как ехать в аэропорт, оставалось часа два. Чемодан у Мишки был уже сложен и всё готово, и он вышел пройтись под легким снежком. Легкий-легкий был снежок, редкими, медленно кружащимися снежинками, без ветра, без знобкого холода – такой, какой хочется видеть в новогоднюю ночь. Только белым днем. Белым-белым, очень белым декабрьским днем. Мишка зашел в книжный магазин. Окна уже были разрисованы изнутри акварелью… или, может, гуашью, кто его разберет – зелеными еловыми веточками под белым снегом, золотыми шарами и красными и розовыми спиралями серпантина. И разноразмерные календари с цифрой 1958 – на самых видных местах. В магазине обнаружился букинистический отдел, и Мишка там подзастрял. Прямо как толстая синица в кормушке, где тебе и сало, и семечки, и даже кусочек засохшего пряника со сладкой глазурью. Выкопал еще довоенный экземпляр «Сказок Гофмана» с готическими буквами на обложке и решил, что это именно то, что ему надо в дорогу. Ведь едет как раз в гофмановские места и как раз – участвовать в сказке. Денег в карманах как раз нашлось на Гофмана и потом на такси до аэропорта – остальное было уже надежно запаковано и запрятано. Мишка расплатился, сунул книгу за пазуху и вышел – и прямо в дверях столкнулся нос к носу с Рафиком. Да что там нос к носу – лоб в лоб! - Михаил, как хорошо, что я успел перехватить тебя до отлета! Б…ь, подумал Мишка. Он честно хотел подумать что-то другое, но для характеристики данной ситуации других слов у него не находилось даже мысленно. Вслух он, конечно, не собирался говорить ни этого, ни чего-либо другого. Он вообще не собирался иметь с жирафом никаких дел без крайней необходимости. Но… выходит, Рафик за ним следил? Выходит, следил – если знает, что Мишка улетает, знает, когда именно, и знает, где его можно найти до отлета – причем последнего и сам Мишка не знал, шел, куда глаза глядят. Иначе это не объяснить. Рафик ухватил его за рукав. Только этого еще не хватало! - Мы в дверях стоим и людям мешаем, - процедил сквозь зубы Мишка, нарушая собственное намерение. - Ах да, правда, - Рафик – вот чудо! – немножко смутился, но мишкин рукав не отцепил и выдвинулся с ним наружу. Миша раздраженно высвободил руку. Прямо на крыльце, не сделав и лишнего шага, Рафик развернулся к нему. И, состроив глаза мышки из полураблезианского анекдота, которую легко можно было спутать с совой, выпалил: - Я всё понял! Я понял. Ты влюблен в одного человека. – Эвфемизм «одного человека» он выдал с доверительно-таинственной интонацией. – И так взбеленился, потому что ко мне приревновал. Я прав? Поверь мне… я даю тебе честное слово комсомольца: между нами никогда, ни одного раза, не было никаких пошлостей! - Тем лучше для тебя. Значит, ты чист перед советским законом, - отрезал Мишка. Рафик поморщился: - Да причем тут это. Я… - Рафаэль, - сказал Мишка. Он не стал придавать своему голосу никаких интонаций. – А теперь выслушай меня. Если я все-таки когда-либо буду сниматься в одном фильме с тобой – перед камерой я буду слушать твой голос и изображать, что он мне очень нравится. У меня почти двадцать лет актерского опыта, и это сыграть я сумею. Но если я еще хоть где-нибудь, кроме съемочной площадки, услышу твой голос, обращенный ко мне – я дам тебе в морду. Мишка увидел, как с лица Рафаэля сходит вся краска, и как она возвращается – двумя горящими пятнами на щеках. - Да уж напоследок еще раз послушай, будь так любезен. Дальше заткнусь, можешь не беспокоиться, - произнес Рафаэль. – В морду ты можешь, не сомневаюсь. Тем и знаменит, что любитель распускать руки. Только если ты думаешь, что насилием можешь заставить замолчать голос правды – сильно ошибаешься. Сталин был не чета тебе, но даже у него не получилось. *** Б…ь, думал Мишка, болтаясь в кресле Ил-1.4 и жалея, что именно сегодня как раз не забыл пообедать. Знал бы ты, о чем говоришь, дитя. Знал бы ты.