AU – 2024. Почти святочная история.

- Мишка, я хочу, чтобы ты прочитал вот отсюда и вот досюда. Остальное тоже можешь, но вот это обязательно. И сказал мне, что ты об этом думаешь. Мишка укладывал в чемодан рубашки и брюки. Подумав, взял на всякий случай и теплый свитер. Лето летом, но все-таки север, Карелия и Архангельск. - Да, я знаю, что ты читал «Библейские сюжеты в искусстве Ренессанса». Но всегда надо начинать с оригинала! Мишка взял в руки толстую книгу, заложенную в двух местах сложенными фантиками от конфет: в начале «Мишка косолапый», в конце «Мишка на Севере». Прочитал наугад: «Тогда сказал народ Самуилу: кто говорил: «Саулу ли царствовать над нами»? дайте этих людей, и мы умертвим их. Но Саул сказал: в сей день никого не должно умерщвлять, ибо сегодня Господь совершил спасение в Израиле.» Закрыв книгу, увидел на обложке: «Ветхiй Завьтъ» Изданный еще в дореволюционной орфографии, с твердыми знаками. Книга и сама была вот уж точно ветхой, красная обложка вся истрепалась, и уголки страниц были все замусолены, а местами протерты почти до прозрачности. - А вы уверены, что в наше время это получится снять? Сергей Михайлович буквально подпрыгивал на месте; буквально – на носочках, точно гимнастику делал. - Только в наше время и получится! Пока дует свежий ветер, и все они там, – он показал пальцем на потолок, - они сами не знают, что можно, чего нельзя. Пройдет год, самое большее два, все очухаются – и опять начнут закручивать гайки. Мишка пожал плечами и сунул книгу в чемодан, под бордовый свитер с узором косами. У него в глазах уже стояло Белое море. В штиль – нежно-голубое, точно атлас, с белым кружевом пены за кормой катера. - Прочитаю. Но, кстати, Сергей Михалыч, имейте в виду, свежий ветер – это на самом деле когда приближается шторм. - Так а я про что же! Мишка застегнул чемодан (пришлось надавить коленом) и отправился на кухню, заворачивать в фольгу жареную курицу, сдобную булку и вареные яйца. - Кстати, а «Мишки» у нас остались? Возьму в дорогу пару штук? - Погляди в вазочке. По-моему, только одна. «Раковых шеек» себе нагреби. В прихожей Эйзен чмокнул Мишку в нос. - Ну, пока, Мишка на севере! Будет возможность – звони. И обязательно, слышишь, обязательно прочитай и обдумай! *** Ветхий завет Кузнецов читал в поезде, лежа на верхней полке, под перестук колес. Ночи становились светлей и короче, березки за окном – ниже и тоньше, а он читал про города в пустыне, смоковницы, пальмы, овец, которых приводят к колодцу и отваливают тяжкий камень… После недавнего «Моря Студеного» внезапно обнаружилось, что Север – очень востребованная у советского зрителя тема. Но на этот раз снимали кое-что новенькое: историческую приключенческую комедию из жизни поморов. Некий чиновник, бюрократ и самодур в буклях, пудре и кружевах, желая выслужиться, хочет срубить заповедную рощу карельской березы, чтобы отправить ценную древесину во дворец, в подарок императрице. Местные жители, разумеется, против. Были там и комические недоразумения, и любовный многоугольник, по итогам которого герой Кузнецова, отважный рыбак, находил своё личное счастье, и народные песни и танцы, и, конечно же, море и приключения. Неожиданно пригодилась и книга. Мишка на все вопросы – в съемочной сутолоке разве что утаишь, всем видно, что у кого в чемодане – отвечал, что реквизит, вдруг понадобится. И так-таки понадобилась, чтобы положить в красном углу, мол, поморы народ грамотный. Изначально по сценарию бюрократ, оказавшись на карбасе и отведав в море настоящего шторма, едва ступив на берег, тут же сбегал, куда глаза глядят. Но потом решили, что это выходит «Карнавальная ночь», можно сделать поинтереснее. И теперь чиновник, все там же на карбасе в штормовом море, терял завитой парик и всю свою важность, зато обретал самого себя. И вместе со всеми, неумело, но добросовестно вычерпывал воду и тянул канат, забыв про свои холеные руки. А потом на берегу, мокрый с ног до головы, говорил: «Да что береза! Выслужиться, послав во дворец что ценное, что тебе попадется в руки – это любой дурак сумеет, если вдруг улыбнется Фортуна. А ты сумей что-нибудь поинтересней измыслить!». И решает для матушки-государыни составить книгу с описанием Архангельской губернии и ее жителей, всего того, что узнал за это время. Всего трудней оказалось подобрать актера на роль даже не второго, третьего или четвертого плана, но ради которой всё и было задумано: молодого парня, который мелькает то в одной, то в другой сцене, а в финале объявляет: «Батюшка, я в Москву учиться пойду!». Съемки даже начали без него. Но наконец нашли, не актера, а местного, сына фельдшера из рыбколхоза, статного белокурого северного богатыря от роду семнадцати лет. *** Обратно Кузнецов ехал через Кижи. Нарочно сделал крюк, чтоб как следует посмотреть. На острове пахло свежим деревом. Время уже отъело изрядный кусок короткого северного лета, но дни стояли все еще долгие, такие долгие, каких никогда не бывает в Москве. Остров лежал весь голубой и зеленый, голубой – от летнего неба, зеленый – от травы. А в начале лета, когда они снимали тут несколько сцен - был голубой, зеленый и золотой. Золотой – от одуванчиков и от незакатного солнца. И везде пахло стружкой, колокольня была скрыта лесами: деревянные церкви реставрировали после оккупации и войны. Мишка смотрел на эти леса и на людей в современных спецовках на них, двигающихся вверх и вниз, на деревянные купола, громоздящиеся одной высокою грудой, серовато-коричневые, бежевые, местами – совсем серебристые, и на неспешные белые облака, плывущие в синеве, над самой верхнею маковкой, пока еще без креста… И от этих облаков, от островного приволья, от запаха новых бревен и струганных досок Мишке отчего-то сделалось так ново, свежо и свободно, как, наверное, никогда не бывало доселе. И красная ветхая книга, хоть и в отмеченном мишками месте говорилось совсем про другое – эта книга была здесь на своем месте, точно родная. И Мишке стало вдруг совершенно ясно, как белый полярный день: они это снимут. Больше того: они должны это снять. *** Москва рухнула на плечи невыносимо-пыльной городскою жарой. Здесь-то лето было в самом разгаре. Эйзен встретил его у вокзала с двумя стаканчиками мороженого в руках. Мороженое тоже уже изрядно подтаяло и норовило протечь через картон. И это было самое лучшее, что только бывает на свете: Эйзенштейн, встречающий его у вокзала с подтекающим мороженым в обеих руках. Но дома Эйзен сразу впился клещом, не дав даже умыться с дороги: - Ну, что скажешь? - Что скажу… - Мишка помолчал, суммируя свои ощущения. – Для Давида я уже староват. Для Самуила – пока что молодоват, да и рожа широковата… - А в вазочку надо пореже заглядывать, - назидательно вставил Эйзен. - И кто бы говорил. Впрочем, она у меня изначально широкая, от рождения. Так что – остается Саул. - И всё? Методом исключения? – в голосе Эйзенштейна зазвучало разочарование. Настоящее ли, или тщательно разыгранное – кто его знает. Мишка вытерся наконец и повесил на крючок полотенце. - Не всё. У Саула, как по мне – самая интересная линия развития персонажа. Человек, который изначально искренне желает как лучше, который разрывается между религиозным долгом и долгом перед государством, который он принял на себя – даже не по собственному желанию, но с искренним стремлением исполнить его, как надо, разрывающийся от этого внезапно открывшегося и всё больше разрастающегося противоречия, который доходит от этого всего до невроза, до психоза, до паники, до того, что уже только отчаянно пытается сохранить собственную власть, забыв уже и о государственных интересах, и обо всем… Да, это история краха - и я хочу сыграть этот крах! И это то, что проходит у нас как одна из главных тем… и я хочу раскрыть ее еще и в таком варианте. Теперь – самому как герою, который проходит весь этот путь. Только, Сергей Михалыч, если мы и тут поведем нашу всегдашнюю линию, то я пока не понимаю, как мы исхитримся с той первой битвой. Когда Самуил ему говорит, что Бог велит уничтожить всех, а Саул сохранил им жизнь и забрал как добычу. Может, тут ключевое – что как добычу, как-нибудь на этом сыграть? Не знаю пока. - В общем, ты готов отрастить бороду и носить на жаре шмотье из верблюжьей шерсти. - А там она разве не овечья? Ладно, у нас-то все равно будет, что лучше в кадре смотрится. - Усёк. Наконец-то. И пятнадцати лет не прошло. - Вы удивитесь, но я, оказывается, все-таки не совсем бестолковый. И так от этого всего хорошо было… как будто пятнадцати лет не прошло. Хотя нет. При любом раскладе – хорошо, что они все-таки прошли и остались в прошлом. Шестнадцать, без пары месяцев, лет со дня знакомства и пятнадцать – плотной совместной работы. Холодным ветерком набежала мысль об этих годах, но Мишка отмахнулся от нее, не стал даже начинать ее думать. Не хотелось даже мимолетною мыслью испортить всё это: вот он умывается дома, и вешает на крючок свое полотенце с вышитыми, как в детском саду, инициалами МАК, а Сергей Михалыч в дверях в домашней растянутой майке, и они препираются привычно-шутливо, как и всегда, а в чемодане в прихожей – морошковое варенье в банке и отснятая историческая комедия, а впереди – новый фильм с Эйзенштейном… - Значит, завтра тогда подаю заявку, - сказал Сергей Михалыч уже серьезно. – В общем-то, все подготовлено, ждал только, чтобы ты сказал. - Что сказал? - Что согласен играть Саула. - А то б я не согласился… - Мишка ткнулся лицом в мягкое эйзенштейновское плечо в растянутой майке.