они любили зиму

             У них из общего лишь количество потерь и вера в Такемичи, но если бы этого было достаточно, Чифую уже давно за Майки бы увязался — он ведь такой же брошенный разбитый, но упорно улыбку из себя выдавливает. Инуи даже не пытается быть приветливым, вежливым и приятным. Он на улицах рос среди таких же малолетних преступников, каким мог бы и Мацуно стать, если бы не Баджи-сан…              Видимо, здесь что-то иное — не потери — замешано. Что-то неуловимое, что воздух между ними греет всякий раз, как они одни в мастерской остаются. Помещение слишком большое для них одних, слишком пустое, когда нет Кая и Мичи — они опять опаздывают немного, вынуждая в напряженной тишине сидеть. Им, в общем-то, даже говорить не о чем, Инуи в двигателе ковыряется, Мацуно в сотый раз список контактов пересматривает. Они даже номерами не обменялись, да и Чифую никогда не хотел, чтобы кто-то похожий на Сейшу — безучастный, холодный и грубый — вступил в Тысячу Зим. Рядом с ним действительно зима наступала, а Мацуно о вечном лете мечтал.              И теперь оставалось лишь Такемичи винить, что притащил в Зимы этого побитого одичалого щенка и сбросил на Чифую, затерявшись с Шиба где-то в торговом центре. Наверное, стоило бы сразу домой вернуться, покормить Пеке Джея и всех соседских котов, прочесть пару глав новой манги и ближе к ночи все же наорать на безрассудного Такемичи, чтобы не бросал больше так, вынуждая секунды считать, глядя на сгорбленную спину совсем не друга. Еще и предательская память подбрасывала воспоминания рождественской ночи, где Инуи во всей красе пред ними предстал.              А теперь он молча чашку чая ему протянул, все так же без слов кивнул на телефон, словно ему голоса жалко прямо спросить.              — Они не придут, — и Чифую тоже уходить пора, а не дешевые пакетированные чаи распивать наедине с тем, кто в прямом смысле на его старания наплевал, но почему-то прирос к дивану и взгляд потупил. Им бы поладить, раз теперь в одной группировке состоят, но хотелось только исчезнуть и дома под одеялом свернуться в клубок.              Рядом с Сейшу холоднее, чем в одиночестве, и чай совершенно не греет, настенные часы идти перестают, застыв на отметке без тринадцати восемь. Автобусы пока еще ходят, но вместе с ними начинается дождь — тот самый летний дождь, что идти будет до утра или следующего вечера, словно насмехаясь над Чифую. Им пора бы поладить уже, но у Сейшу даже лапши не оказалось, а в холодильнике только несколько банок пива и одинокая кола, а из стойки для зонтов на Чифую лишь пустота смотрела.              — Последний сломался на той неделе, — Инуи слишком легко его мысли по взгляду читает.              — Да, ветер тогда был, — слов не подобрать, так хоть рукой волны покажет, чувствуя себя отвратительно глупо, неловко, но отчего-то теплее. — Кстати, чай отвратительный.              — Гурман нашелся, — и едва заметно уголок губ приподнялся.              Пиво как бы тоже дешевое было, но тут жаловаться не приходилось. Немного горькое, немного пряное, кажется, нефильтрованное, а еще холодное очень, но на старом диване неожиданно мало места осталось — Инуи слишком близко, и взгляд у него подавленный и уставший.              И они больше не говорят. Не говорят о тех, кто ушел, но первую банку пива не сговариваясь молча выпивают. Замерзают, греются, переглядываются, соглашаются так же молча, что это все лишь вина Такемичи — если бы пришел, им не пришлось бы вторую банку пива вливать в себя почти залпом, откидывать головы на спинку дивана, неожиданно, но вполне ожидаемо искать прикосновения.              Между ними совсем не искрит, но их тысяча зим превращается в долгую весну, пригревает утренним солнцем, что в светлых волосах отражается, вьется, манит пальцы вплести в пшеничное море. И они еще долго на свои переплетенные ладони смотрят — им бы еще по одной банке выпить, чтобы решиться скорее, откидывая на периферию сознания все «против», а их определенно больше, чем «за».              Да и не верят они больше в любовь. Но целуются пьяные, почти на грани отчаяния хватаются за плечи друг друга, вжимаются губами в губы до онемения, и Сейшу улыбается впервые за все месяцы, на пол отбрасывая глупые футболки, со знанием дела подушечками пальцев соски накрывает. Чифую лишь фантазировать о подобном мог, закрывшись в комнате, подавляя любые звуки, чтобы маму ненароком не разбудить. Инуи определенно уже не в первый раз другого парня ласкал — знал все самые чувствительные зоны, искал новые, блуждая холодными руками по спине, сжимал до хрупкого тонкую талию. И Мацуно за новым поцелуем к нему тянулся, чтобы прервать мысли о другом — он отказывается быть просто заменой.              Сейшу на удивление и не просит, зовет по имени, переспрашивает о желании, готовности, настроении, подхватывает на руки и терпеливо объясняет, что у него квартира наверху, там кровать, там удобнее будет. Пусть у них и не любовь, но хочется нежности хоть немного, немного тепла, пусть они и зовут себя Тысяча Зим. Потому что все верно — им холодно, даже обнимая крепко друг друга, но все равно теплее, чем с кем-то другим. Осторожнее, чем даже в собственных мыслях, словно Инуи точно знал, как бывает больно впервые, и он закрывал Фую глаза, помогая расслабиться, целовал напряженно сведенные брови и молчал, давая время привыкнуть к двум пальцам внутри и своему имени.              Чифую и не думал никогда, что хоть когда-то подпустит настолько близко к себе бывшего врага, что размахивал куском арматуры и без сожаления бил в живот и по ребрам. Сейчас этот враг мягко-мягко на живот давил и целовал зажившие трещины на ребрах. Словно они познакомились много лет назад на весеннем фестивале, когда на улицах только-только начинало теплеть, а цветы сакуры путались во взъерошенных ветром волосах. Словно они были влюблены.              Но они вряд ли будут счастливы вместе. Они вряд ли будут счастливы хоть когда-то, однажды отпустив тех, кто отравил их сердца. Но если рядом друг с другом их зимы станут теплее, они ухватятся за предоставленный шанс и утром в глупых футболках приготовят все тот же невкусный чай и что-то похожее на завтрак.