язык любви

Тяжелое дыхание вытесняло тишину — пришлось закрыть окна, чтобы не быть услышанными случайным зевакой. Стон взрезал укоренившийся в комнате мягкий шум и шорох простыней протяжной нотой, острым клинком, только-только вышедшим из-под руки мастера. Этот мастер сейчас задыхался, и Цзин Юань задыхался вместе с ним, тесно зарывшись лицом в подушку. У Цзин Юаня был красивый изгиб спины, взъерошенная грива, костяшки пальцев напряглись до белизны и влажная шея искрилась горячим потом. Инсин увел несколько прядей от загривка и лизнул солоноватую кожу, укусил, вжимаясь зубами, и выдавил полный сладости вскрик. Цзин Юань изогнулся в пояснице и плотно прильнул ягодицами к паху, умоляя: еще, сильнее и не замедляйся ни в коем случае. О, Инсин и не планировал. У него сводило ноги от напряжения, но он уперся ладонями в постель, случайно прихватив пряди белоснежного хвоста, и ускорился, вколачиваясь в податливо подставленную задницу. Бедра немели от подкатывающего оргазма; вместо стона захотелось вскрикнуть, но получилось только прорычать, и Инсин кончил спустя секунду, вжавшись в Цзин Юаня всем телом. Скопившееся напряжение разорвалось тысячей искр, и каждая осела под кожей туманной негой. Инсин даже не понял, как это произошло, но уже засунул руку между подушкой под животом Цзин Юаня и его коленями, крепко обхватил чужой член и принялся надрачивать — четко, быстро, знающе. — Ин… син… — Цзин Юань хрипло, жалобно захныкал, и Инсин считал его желание перевернуться на спину. Прежде, чем ему успели дать команду, он склонился, широко раскрыл рот и насадился на член так глубоко, как только смог. Головка проехалась по верхнему нёбу, уткнулась в горло, и терпкий вкус смазки вязко заполнил весь рот. Сосал Инсин старательно и прилежно, причмокивал у головки, влизывался в нее языком, как в клубнику в сахарном стекле, и пускал слюну. Цзин Юань судорожно дрожал и держался за его волосы у корней, будто боялся отпустить. — Е…ще, — он не мог сглотнуть от перевозбуждения, бормотал, сжимая пальцы все крепче. Инсин почувствовал, как напряглись и приподнялись его бедра. — Еще… Эоны… Больше десяти секунд не потребовалось — Цзин Юань бурно, с полурыком кончил, изогнувшись на постели красивой дугой. Инсин проглотил, уже выдрессированный за десятки раз, и облизал обмякший член со всех сторон, едва не мурлыча от удовольствия. Оргазм Цзин Юаня ощущался хорошо, как свой собственный. — Хорошо?.. — он все еще говорил с придыханием, но в голосе уже читалась довольная усмешка — Хорошо… — согласился Цзин Юань и отнял руку от лица, силясь успокоить рваное дыхание. Инсин лег рядом, а Цзин Юань согнул ноги в коленях и повернулся набок, открывая лицо, порозовевшее до самой шеи. Масляные глаза сияли, как два желтых изумруда, и Инсин отчаянно любовался, пытаясь запечатлеть этот совершенный образ в памяти. Он того заслуживал. Они молчали добрый десяток минут, каждый — задумавшись о своем. Инсин не брался судить, что творилось за медовым взглядом Цзин Юаня, лениво сфокусированном на его, Инсина, лице, но он сам будто нашел второе дыхание, когда во время секса заметил изгиб чужой поясницы — сильный, чувственный и такой старательный. Теперь хотелось запечатлеть что-то подобное; возможно, что-то подправить и создать… наверное, глефу? Инсин пока не решил, но мысль теплилась маленьким светлячком и готова была разрастись до целой парадной люстры с брюликами, если бы он ей позволил. Мир уже увидел копье с золотой инкрустацией, когда Инсин влюбился в глаза Цзин Юаня, и меч с тончайшим лезвием, похожим на крыло стрекозы, когда Инсин влюбился в Цзин Юаня, пышущего гневом. Оказалось, что любовь — тот еще источник нескончаемого вдохновения, и… — Инсин? — Мгм?.. — Откуда эти шрамы? Инсин еще добрые пять секунд растерянно соображал, вежливо ли будет подняться с постели и, кокетливо сверкая голым задом, поискать карандаш с бумагой в чужом доме, но встрепенулся, когда понял, что обращался Цзин Юань к нему. Цзин Юань терпеливо улыбнулся и указал на его левое предплечье. Инсин словно впервые в жизни увидел несколько выпуклых ожогов на собственной коже. Она белая-белая, как рисовая бумага, а шрамы на ней — воспаленно-розовые. Такая вот особенность. — Откуда у тебя шрамы? — А, это… — Инсин повел плечом и приподнял руку, разглядывая. Пояснил коротко: — Печка. Жгусь о края. — Огнеупорные перчатки для кого придумали? — упрекнул Цзин Юань и протянул раскрытую ладонь. — Можно мне? Стоило бы уточнить, на что испрашивают разрешения, но Инсин доверял Цзин Юаню как самому себе, и… ему можно было все. Он только кивнул, безотрывно глядя на то, как изящные пальцы обхватили его запястье и подтянули к смешливо изогнутым губам. …Поцелуй? Ох, да. Цзин Юань поцеловал один из шрамов, и это был настолько интимный, чувственный жест, что Инсин тяжело сглотнул и моментально напрягся — побоялся, что член вскочит от таких действий от силы через пару секунд и выдаст его сложные ощущения. — Тебя после секса на нежности… — Инсин запнулся, когда почувствовал еще один поцелуй, — …развезло? — Ну, не совсем… — Цзин Юань лукаво усмехнулся, и Инсин вдруг застыл, совершенно убитый мягким, влажным движением языка вдоль полоски шрама. Это вызвало такое бурное покалывание и тщедушную дрожь, что руку мгновенно захотелось отдернуть. — Но частично — да. Он оторвался от запястья, кажется, потеряв интерес к шрамам — Инсин почувствовал толику беспомощного разочарования от этого факта — и ласково поцеловал в губы. Дразняще и легко, покусывая нижнюю заостренными клыками. Игривый, как сытый лев, и Инсин, конечно же, не мог ему отказать; повел рукой по спине и подсознательно отметил, как пальцы Цзин Юаня вдумчиво погладили плечи, нашли застарелый, почти выбеленный временем след от копья Дань Фэна. Оно укололо и чиркнуло под ключицей еще лет пять назад, так что о нем получилось успешно забыть, вписать в биографию своего тела также естественно, как ухо или ногу, но… Цзин Юань наклонился. Лизнул снова, но теперь дольше и отчетливее. Инсин шумно вдохнул через рот, напрочь обескураженный своей реакцией, а Цзин Юань спустился губами на два пальца ниже, плавно перебирая ладонями вдоль по телу. Легкий чмок, касание кончиком носа, а затем — слабый, но настолько возбуждающий засос, что у Инсина подогнулись бы колени, не лежи он в постели. Вышло только согнуть ноги и сдавленно застонать: — Ты что вытворяешь? — Целую, ласкаю… — он зашептал, замурчал сладостной песней, еще больше ослабляя внимание. — Почему нет? Шрамы — это же так красиво. Это говорил тот, у кого на коже не было и царапины. Долгоживущие виды, тела которых регенерировали с искренне пугающей Инсина скоростью, так восхищались всем человеческим и смертным, что это выглядело абсурдно. Мимолетность жизни была для них формой воспеваемого узким кругом искусства — непонятная, плохо изученная, фантастически далекая. И что-то вдруг болезненно вспороло грудь изнутри, как воткнутый в спину кинжал. Инсин не считал свои шрамы красивыми, не считал уродливыми. Он просто о них не думал, пока Цзин Юань не напомнил. Удивительно. Хотел выразить нежность, а случайно ткнул пальцем в зудящее фоном: «я в одной койке с тем, кому суждено прожить еще столетия после моей смерти». Лань уберег Инсина от того, чтобы быть сумасшедшим, который трясся бы от очевидной мысли — после того, как он упокоится, Цзин Юань найдет себе кого-то другого. Люди расставались, расходились по разные берега реки жизни, и Инсин понимал это лучше долгоживущих, в чью систему мира не вписывались смехотворные год, пять, десять, пятьдесят даже. Им хотелось любить так, чтобы любовь длилась вечность, и Инсин не слышал ничего более нелепого, чем этот тезис — особенно потому, что в их случае вечность даже не была метафорой блаженных от гормонов дураков. Инсин просто жил с пониманием, что лет через пять начнется абсолютно неизбежное для простого смертного увядание. Сейчас ему было двадцать четыре, и его кожа была иссечена шрамами, между бровей все чаще оставались морщины к концу тяжелого дня, а руки загрубели от тяжелой работы. Инсин знал, что физическая деградация неизбежна — жизнь и законы природы не обмануть, — но она, кажется, подтягивала за собой его разум. Сама мысль, что он будет становиться все старее и дряхлее, иссыхать с каждым годом, превращаясь в чертову обузу для друзей и Цзин Юаня… — Инсин. …убивала. Инсин моргнул впервые за минуту и уставился перед собой. Цзин Юань, кажется, звал его уже во второй раз. Смотрел спокойно и обеспокоенно одновременно — только в его взгляде могли коррелировать до такой степени противоречивые эмоции. — Задумался, — соврал Инсин тут же и подумал: пора бы заткнуться и не спорить с самим собой о неизбежном. На лице не дрогнул ни один мускул. Он видел приподнятые брови и опущенные уголки рта, но не собирался с этим ничего делать. Любые слова утешения, которые Цзин Юань попытался бы для него найти, полетели бы, как о стену бобы. И Инсин не нуждался ни в чьем утешении. Это было самым важным. — Иди сюда, — сказал он прежде, чем Цзин Юань успел выразить все свои сомнения на его счет. И припал губами к губам, надавил языком на язык. Ладони легли на затылок, сжали, потянули ближе, и они оба опрокинулись на постель, выбивая мелкую домашнюю пыль из подушки. Цзин Юань припечатал к постели всей тяжестью своего веса, прежде чем приподняться на руке, но Инсин с глухим стоном потянул его обратно на себя — только не уходи. — Сделаю глефу, — сообщил он хрипло и обнял его лицо ладонями. — Подарю тебе. Придумал, что именно хочу. — С языком во рту лучше думается? — поддел Цзин Юань и убрал его руки — только для того, чтобы опуститься ниже, к груди, общаясь уже с левым инсиновым соском. — Ты только скажи, гэгэ, я готов быть в твоей кузнице день и ночь, если это поможет создавать шедевры… Цзин Юань не мог понять, что случилось, потому что в обширный список привилегий для долгоживущих совершенно точно не входило чтение мыслей. Не мог — но понял, потому что шрамов больше не касался, только забалтывал, изгоняя дурные мысли. — Ты… — Инсин выдохнул стоном, чувствуя, как Цзин Юань поцеловал и облизал сосок. Прихватил его зубами, еще раз вдумчиво облизал и подул холодным воздухом, вызывая россыпь дрожи по загривку. От его влажного дыхания и близости безнадежно вставал. — М? — Цзин Юань сощурился и коснулся соска самым кончиком твердого языка. — Мне прекратить? — Нет, — сказал Инсин быстро, и Цзин Юань — злодей и мучитель — перебрался с поцелуями на живот, сосредоточенно вжимаясь губами в каждый, даже самый маленький изгиб кожи. Инсин сам знал, насколько был чувствительным и с каким истовым восторгом отвечал на ласку. Им одного раза за ночь никогда не было достаточно, так что он без раздумий передал Цзин Юаню тюбик со смазкой, позволяя все — в буквальном смысле слова. Цзин Юань согрел ее в пальцах и плавно скользнул двумя пальцами между ягодиц, надавливая на анус — так, чтобы сразу проникнуть одним внутрь. — Наглец, — Инсин хриповато задышал и попытался кинуть в Цзин Юаня мягкой маленькой подушкой. Он увернулся, рассмеялся, ни капельки не впечатленный, и коротко поцеловал истекающую смазкой головку члена, погружая палец глубже. — Какое коварство — нападать в постели, — он огладил Инсина свободной рукой по бедру, выцарапывая белые следы короткими ногтями. Дошел до тазовой кости, поцеловал и ее, едва удержав себя от игривого укуса. — Я оскорблен. Инсин беспомощно потянулся за другой подушкой, но эту затею пришлось бросить — и крупно вздрогнуть бедрами. Цзин Юань ввел палец до основания и добавил второй, пусть не без легкого усилия, а Инсин согнул ноги в коленях, сдаваясь и раскрываясь навстречу. Кончики пальцев уже дважды мазнули по простате, выбивая мелкую дрожь из тела. Цзин Юань склонился ближе к его приоткрытому рту и шепнул в него что-то тихо-тихо, прежде чем поцеловать.