Царское дело

— Они мертвы. — Я не верю незнакомцам. Дазай не любит споры. Он знает, что нет смысла спорить с неопровержимым, знает, что до последнего спорят либо сильные, либо дураки, знает, что в споре не бывает двух выигравших. Что угодно можно достичь в такие моменты: могут появиться два проигравших, сбросив гордость с плеч, можно уйти победителем, а можно стать тем, кто потерял всё. Каждый спор становится рулеткой, исход которой падает на тебя с колоссальной силой. Он раздавливает, душит и становится лишь больше, пока не начнётся протест. Дазай спорить не любил. Он знает, что с дураками спорить — себе дороже, знает, что для этого нужно время, знает, что глупцов найти можно на каждом шагу. И так же само понимает, что мужчина спереди далеко не глупец. — Достаточно странно отрицать очевидное, — задумывается незнакомец. Скрестил ноги, усевшись за шатким столом. Почему-то одна из его ножек была поломанный, а единственное, что спасало от странного падения, стала стопка старых книг. Конструкция не выглядела надёжной, отнюдь, казалось, что она готова гордо повалиться в любой момент, оставляя за собой лишь старые книги и стопку бумаг. Стул не был лучше — по правде, не был стулом вовсе. Обычная табуретка, странно запачканная грязью на концах, хоть в доме грязи и не было. Мужчина, в сравнении с окружающими его вещами, в картину абсолютно не вписывался. Явно ухоженные волосы, твёрдый взгляд и дорогие часы. «Не мог же бюджет дома уйти на них?» Солидный костюм с тёмным пальто лишь придавали непонятной загадочности, ведь их цена наверняка превышала всю стоимость сооружения целиком. — Давай поговорим сначала о тебе, — предлагает незнакомец, поворачивая взгляд. — Обо мне нечего говорить. — Ошибаешься, — негативно качает головой, на мгновение её опуская, — ты намного занимательнее, чем сам думаешь. Как мне тебя называть? — Можете придумать мне кличку, — пожимает плечами Дазай, — в деревне звать меня было гадким. Мужчина на пару моментов явно задумывается — кладёт ладонь на подбородок, не отводя взгляда от подростка. Смотрит, пока губы не образуют холодную улыбку. — Знаешь, об утках нельзя многого сказать, — начинает он. — К чему вы это? — Они, особенно маленькие, имеют плохо развитый родительский инстинкт, — словно игнорирует вопрос незнакомец, — подсади дитя к курице и они будут думать, что она их мать. — Я не понимаю. — Ничего не напоминает? — убирает руку с подбородка, направляя взгляд прямо в глаза подростка, — Не ты ли назвал тех торговцев своей семьёй? — Они и есть моя семья, — хмурит брови собеседник, хоть внутри и проскакивает нотка осознания. — Они ведь не твоя настоящая семья, верно? — попадает в точку мужчина. Кажется, с каждым мгновение давит он только сильнее, — Тебе нет смысла таить правду. — Не настоящая, — честно признаётся Дазай после долгого вздоха, — они просто забрали меня к себе. — Как трогательно, — бормочет незнакомец без капли сочувствия в голосе, а после опускает голову, — этим ты напоминаешь мне утят. «Гадкий утёнок?» — Это ваша кличка? — на мгновение удивляется Осаму. Вроде и чувство, что его оскорбили, а вроде напоминает неудачный комплимент. — Просто сходство, — кивает мужчина, беря в руку бумагу, — моё имя Огай Мори. Для всех моих подчинённых господин Мори. — Тогда расскажите что на самом деле произошло с Одой и Анго, — пронзает своими карими глазами Дазай. Детскую невинность убрать с них почему-то не удалось, — пожалуйста, господин Мори. — Давай лучше сопоставим события, — предлагает мужчина, раскладывая на столе пустые бумаги. На них ничего нет — абсолютно обычные листы, ничем не отличающиеся от других. Медленно руки расставляют их в ряд — ровно четыре штуки. — Действие первое, — кладёт палец на первый лист, — вы попали под метель в лесу, верно? — Да. У нас сломалась повозка, поэтому мы вынуждены были остановиться, — вспоминает произошедшее Осаму, — вечером должна была ухудшиться погода. — В ту ночь снег не переставал идти, — кивает Огай, — действие второе, — перемещает палец, — что было дальше? — Дальше… — на мгновение останавливается, неприятно сжимая челюсть, — Мы не успели доехать. Снег замёл дороги, а еда заканчивалась. — Отлично. Третье действие, — берёт в руку третий лист, — это основное событие из-за которого ты тут. — Я… — задумывается Дазай, хмуря брови от понимания, — Что-то произошло со мной. Я чувствовал себя хуже с каждым днём, а потом всё в тумане. Я не помню четвёртое действие. — Ты и не можешь помнить, — улыбается Мори. Почему-то и на улыбку это не похоже, — находясь в критическом состоянии, мало что можно запомнить. — Вы… — По совместительству, я ещё и врач, — перебивает Огай, — и с подобной болезнью уже сталкивался ранее. Ты ведь был без сознания трое суток, удивительно, что вообще пережил подобное. — Трое суток? — удивляется Дазай. Кривит губы, опуская взгляд, — Быть же такого не может, а Ода… — Никто из группы торговцев, кроме тебя, не выжил. Почему-то только сейчас неприятно колит в груди. Похоже, шутить мужчина никогда и не собирался, с самого начала говоря лишь противную правду. Она отбивается в голове, остаётся на языке странным привкусом, создавая ком в горле и целый узел внутри. — В тот день, — начинает Мори, поднимая последний лист, — мы заключили сделку. Взамен на твоё спасение мне было положено забрать каждый из товаров. — И вы… — Нет. Я не взял ни один из них, — опускает взгляд на совершенно пустую бумагу, — меня, знаешь, не привлекают пустые безделушки. А вот нечто иное зацепило мой взгляд. — Иное? — вопросительно повторяет Дазай. Он уже не поднимает голову, смотря исключительно в пол. — Ты. Ни один ребёнок не доходил до стадии, в которой тебе пришлось находиться, — объясняет мужчина, — мне, как врачу, необходимо было это изучить. — Так я выжил только потому, что был интересен как объект изучения? — Это лишь один из наиболее правдоподобных объяснений, — пожимает плечами Мори, — ведь оба торговца погибли в тот же день. — Вы их пытались спасти? Просто… — Я позволил им умереть, — безразлично улыбается Огай, — даже не давая шанса на жизнь. — Что? Когда понимание сказанного неприятно отбивается в голове, глаза расширяются, поднимая взгляд. Лишь мужчина, как ни в чём не бывало, не выглядит сочувствующим. — Они погибли не из-за болезни, — продолжает он с слишком спокойной ноткой в голосе, — а от пули. — Вы… — Они не были мне интересны для изучения, — улыбка становится только ярче, — а ненужное обычно выбрасывается. — Их можно было спасти! — хмурит брови подросток, смотря из стороны в сторону, пытаясь отрицать услышанное, — Они не могли так просто…! — Это самые обычные люди, — заявляет Огай. Слова режут хуже ножей, — если на планете умрёт одна живность, за ней обязательно появится следующая, заменяя… — Бред! Это не повод убивать тех, кого можно спасти! — А ты спасаешь каждого прохожего? — задаёт вопрос Мори, заставляя закрыть рот, — Это реальность. Оглянись, вокруг нищета, давно разрушенные здания и люди, которые пытаются найти выход там, где его нет. — Это не так…! — Чудес не существует, — перебивает мужчина. Становится трудно даже сделать вдох, — люди придумали монстров и зло, даже не понимая, что создали самих себя. — Не все такие! Моя семья… — Твоя семья тебя выгнала. А приютившие тебя люди отныне мертвы из-за тебя. — Что? — Если бы не твой слабый иммунитет, — встаёт на ноги, выравниваясь в росте, — ничего бы этого не было. — Они же не были заражены, я…! — Им бы хватило запасов еды, если б тебя не было с ними, — последнее, что говорит Огай, затыкая рот собеседнику, — и им бы не пришлось соглашаться на свою же смерть. Подросток молчит. Смотрит своими глупыми неверующими глазами прямо на доска а полу, не осмеливаясь поднимать взгляд. Все слова сгорели в самых глубинах мыслей. — В твоём организме всё ещё находится вирус, — вдруг заявляет Мори, разворачиваясь возле прохода, — я даю тебе месяц. — Месяц… — шепчет Осаму. — Ты будешь жить вместе с ещё одним подчинённым и моей любимой сотрудницей, — улыбается Огай, — узнаешь их имена самостоятельно. Не разочаруй меня. — Месяц, — вновь повторяет Дазай. Кажется, его это уже не особо волнует, — для чего? — Месяц, что б ты выжил. Ведь смерть твоих близких не должна пропасть даром, верно?

Тотчас же короткий смех пронзает тишину,

навечно скрывая фигуру с глубин дома.

✧⁠☆⁠｡⁠*ﾟ⁠+✧⁠

— Так эти письма… — удивляется Чуя после рассказа. — Написаны твоей рукой! — ярко улыбается Дазай, — Всё верно, именно ты писал господину Мори! — Значит, я такой же объект для него, как и ты? — хмурит брови Накахара, — А Йосано просто присматривает за нами? — Скорее за тобой, — хмыкает подросток, — меня то она на дух не переносит. А про объект я и сам не знаю. С тех пор, как меня спасли, господин Мори больше не возвращался. — Чёрт, — вырывается с уст, тут же вздыхая, — выходит, за нами просто смотрят, что б мы не погибли. — Именно-о! — коротко хихикает Дазай, — Даже жаль, что ты этого не помнишь. — Лучше б и не знал, — хмыкает подросток, облокачиваясь об стену, — каковы условия его прибытия? — Смерть одно из нас, — улыбается Осаму. Спокойная улыбка абсолютно не вписывается в ситуацию. Чуя опешил. Округляет глаза на мгновение, после чего смотрит ими прямо на Дазая, пронзая самую душу. — Ты… — Я серьёзно. Господин Мори прям так и сказал, что останется его подчинённым лишь сильнейший. — И ты хочешь сказать, что осталась всего неделя до его приезда? — неуверенно говорит Накахара, опуская брови. — А ты оптимист! — пожимает плечами Дазай, — Жаль расстраивать, но он приезжает через день. Тогда и примет окончательное решение: от одного избавится, а остальных оставит. — Поэтому ты и попросил меня о сделке… — вдруг осознает Чуя.

«Пообещай, что когда придёт время,

ты сделаешь вид, что я погиб.»

— Верно, — кивает Дазай с яркой улыбкой, — я уйду с этого дома ровно в день прибытия господина Мори. — И куда ты пойдёшь? — А? В тотчас же убирает улыбку с лица. Чувствует, как пристально смотрят на него глаза собеседника, как выжидают ответа и как в голосе проскакивает глупое волнение. Чуе не принято волноваться о других, когда на кону его жизнь. Он не должен бояться за второго, когда второй лишь обычный незнакомец. Его не должны волновать пустяки, не должны пугать неизвестности, если он будет в безопасности. «Но почему он так на меня смотрит?» — Я спрашиваю, куда ты пойдёшь? — повторяет Накахара уже злее, чем прежде, — Вокруг чёртов лес, Дазай, до ближайшей деревни ехать и ехать, на улице зима и снег. Ты не выживешь. — Я знаю, — не пытается спорить подросток. Смотрит на нож рядом с собой, а после поднимает взгляд, — разве меня должно это останавливать? — Ха? — удивляется Чуя на считанные мгновения, — Ты себя то слышишь? Речь идёт о твоей жизни, придурок. Это не просто… — Если не уйду я, то можешь погибнуть ты, — прерывает Дазай, — таким образом твоя безопасность будет гарантированной. — Не строй из себя героя, чёрт возьми, — хмурит брови от раздражения лишь сильнее, — мне не нужен такой героизм, слышишь? — У тебя есть идеи получше? — Нет, но… — Тогда есть ли смысл отклонять единственный план? — Мы должны придумать что-то другое, это не может так тупо закончиться! — качает головой подросток, — Это не может… — У тебя ведь ещё будет Дазай из твоего мира, — улыбается Осаму, заставляя Накахару сжать челюсть. — Да, но… — Я перестану существовать только для своего крестьянина, который никогда не называл своё имя, — коротко вздыхает собеседник, опуская печальный взгляд на пол. — Он… — начинает Чуя, тут же понимая сказанное, — Так вот почему ты удивился когда я назвал своё имя в момент первой встречи. — Именно, — кивает Осаму, — крестьян, которого я знаю, никогда не говорил своё имя, ни раз спорил с господином Мори и ничего не рассказывал о своём прошлом. «Значит, даже Дазай не знает из-за чего я попал под подчинение Огая?» — Он любил черешню, говоря, что пробовал её всего раз в своей жизни, раздавал последние крошки хлеба другим, когда ему не оставалось ничего, — продолжает рассказ Осаму. Останавливается на пару мгновений, кажется, задумываясь, — всегда делил припасы поровну, даже если кому-то нужно было дать меньше, набирал снег, если закончится вода и до последнего не перестал писать письма, что б спасти всех нас. — Значит, он делал всё, что б выжил каждый? — Он делал для нас большее, чем мог, — кивает Дазай. Поднимает взгляд и вновь возвращает улыбку, — крестьянин всегда старался доказать господину Мори, что все трое сильнее смерти. — Трое? — переспрашивает Чуя, садясь на кровать неподалёку собеседника, — Акико разве не просто доктор и «любимая сотрудница»? — Это сложный вопрос, — пожимает плечами второй, — она никому не говорила как появилась в этой семье. — Значит, загадка? — И нам остаётся всего день, что б её разгадать, — задумывается Осаму, протягивая долгое «м-м», — как ни странно, но госпожа Йосано, хоть и под контролем господина Мори, всё равно должна делить с нами все припасы. — Возможно, она тоже объект изучения. — Не исключено, — соглашается Дазай, ненадолго замолкая. Смотрит на подростка сбоку пару долгих секунд. Кажется, что разглядывать его можно целую вечность, каждый раз находя новые детали. Что-то осталось неизменным — когда он думает, ему обязательно нужно прикусить часть нижней губы или щёку, кажется, что б лучше работали мысли. Когда дело заходит в тупик, Чуя обязательно опустит взгляд, смотря куда-то в пол, хотя казалось, не смотрит он никуда. Когда он не верил в что-либо, ему было принято смотреть в глаза, прожигать взглядом, давая понять о своём недоверии. Чуе не приходилось умалчивать о проблемах, когда они читались у него на лице, не было обязательным объяснять чувства, что б его поняли. Ведь не понял бы его только глупец. — Именно для этого мне и нужна твоя помощь, Чуя. — Я понял, — кивает Накахара без лишних слов, — ты хочешь узнать прошлое Йосано, прежде чем пожертвовать собой? — Это было бы неплохо, — улыбается Осаму, — всё-таки она жила всё время с нами. Мне бы хотелось, что б ты с ней поговорил завтра утром. — А сейчас… — А сейчас ложись спать, — перебивает Дазай с колкой ухмылкой, — на дворе уже поздно, нынче дети спят. — Зато ты почему-то не спишь, — хмыкает Чуя. — В моих обязанностях не указано, что я не имею права бодрствовать по ночам. — Разве в моих указано? — Так ты и не спишь, — пожимает плечами Осаму. — Так-то ты тоже, — кривит губы Накахара. — Именно, — улыбается подросток, — квиты? — Чёрт с тобой, — ругается второй, а после долго вздыхает, — квиты. — Рад, что до тебя быстро доходит сказанное, — коротко хихикает Дазай, поворачивая голову к двери, — завтра… — Останься со мной. Почему-то слова врезаются в память странным слоем, пытаясь ухватиться за из значение. Услышать это от Йосано было б менее странно, чем… — Что ты сказал? Чуя. Глупый путешественник между мирами, непонятно как носящий в себе божество, абсолютный незнакомец, разговаривающий голосом знакомого крестьянина. — Говорю, посиди ночь тут. Незнакомец, говорящий о себе намного больше, чем сказал бы другой, даже если доверяет информацию далеко не первому встречному. — Для чего? Незнакомец, продолжающий показывать свои привычки, которые не убираются даже в другом мире, разрешает читать эмоции, как простую книгу. — Разве должна быть причина? Незнакомец, который радуется с мимолётной улыбкой на лице, тут же отводя взгляд куда-то в пол, не позволяя прочитать больше. — Если просят, значит чего-то хотят. Незнакомец, который любит всевозможные запахи, впервые попробовавший кофе, глупый вид ромашек и класть руку под подушку. — На самом деле… — начинает с слабой улыбкой, — Я хотел бы услышать больше про крестьянина. Незнакомец, от взгляда на которого замечаешь больше, чем в самой разнообразной картине. — Про крестьянина? — повторяет Осаму, не осмеливаясь отвести взгляд. Не думает ни мгновения, хвастаясь своей довольной ухмылкой и коротко кивая, — Знаешь, это будет долгий рассказ.

Ведь незнакомец и не догадывается,

что про него знают намного больше его самого.

✧⁠☆⁠｡⁠*ﾟ⁠+✧⁠

Утро выдалось на удивление поганым. Глаза открылись вместе с появившейся головной болью, заставляя тотчас же нахмуриться, поднимаясь с подушки. Не было Дазая — он, как ни странно, лёг на полу, прихватив с собой лишь тонкий плед — единственное, что осталось от подростка утром. Солнце давно скрылось за тучами, не желая показывать себя в очередной холодный день, заставляя комнату выглядеть ещё тусклее, чем есть на самом деле. Всё выглядит пусто. Вокруг есть мебель, дряхлая кровать и не особо вместительный шкаф, есть стол, а если приглядеться, то и письма на нём, но что-то предупреждающее не покидало тело. Таким же пустым выдался и коридор. Не включился даже свет, вечно освежающий короткий путь — больше не работала старая люстра с мигающей лампой, без того светившая не до конца. Гостиная выглядела не лучше. Вроде есть камин, но в нём ничего. Морозный холодок пробирал даже в помещении, не создавая и малейшего тепла. Дверь в ванну оказалась странно открытой, хоть странного в ней не оказалось. На полу обычные бинты, кажется, упавшие с полки, на стене… — Что? Брови в непонимании опускаются, сжимая челюсть, когда взгляду вновь открывается детский рисунок. На нём Чуя, нарисованный красивее всех, там же Осаму где-то в самых тенях. Прямо на Дазае появился огромный знак вопроса, неровно нарисованный простым карандашом. Лишь половина, где была Акико, разорвана. — Какого чёрта…? Кусок бумаги, где когда-то спокойно красовалась Йосано, накинув на себя домашний халат, отныне отсутствовала. Его порвали, явно впопыхах, не оставляя ни намёка на вторую часть. Медленно нога переставляется назад, не отводя взгляда от рисунка ни на секунду, пытаясь найти в нём то, что дать он никогда не мог. Словно вот-вот и оживёт, станет реальностью, захватывая с головой, никогда впредь не покидая мысли. — Это же не… — бубнит от осознания подросток, резко направляя взгляд на дверь и начиная бежать. Не замечает вокруг ничего, пока не добегает до двери в комнату Акико. Она отдалена, немного дальше от остальных, прячась в самом конце коридора. Даже дверь туда не была целой — по правде, не была такой и раньше, вся в царапинах и кусках оторвавшегося материала, который при желании сорвать можно было простой рукой. Только руки протягиваются далеко не для этого. — Акико! — стучит в дверь, с каждым мгновением тишины начиная бить кулаком лишь сильнее, — Это я, открой дверь! Взамен ни слова, ни вздоха, ни крика, ни шёпота — пустота. Такая же пустота оказалась внутри, готовая оторваться от тонкой нитки в любой момент. — Чёрт побери, Акико, поиграем в молчанку позже! Открой уже эту грёбаную дверь! Без ответа. — Я не шучу, открой, иначе я войду сам! — звучит лишь нетерпеливее, хоть и начинает дышать быстрее, когда дыхание перехватывает, — Акико, я тебя прошу, открой, пока не открыл я! И снова. — Йосано, — зовёт в последний раз, больше не называя имя, — я вхожу, слышишь?! И вновь. — Я…! Не двигается с места. Застывает, словно статуэтка, лишившись умения спокойно ходить. Только тогда понимает насколько страшно любопытство. — Вот же… Единственное, что появляется — желание проклясть жизнь. Вернуться во времени и сидеть в своей комнате до конца дней, никогда не задумываясь почему внутри так пусто. — Ха… — раздаётся нервный короткий смешок, замечая долгий след от крови. Больше не думая почему рисунок разорван, вокруг давящая тишина, а в теле обрывается последняя существующая нитка.

Ведь так же никогда не думал,

что найдёт тело Йосано

в её же доме.