Young and beautiful

Снежная — столица вечной мерзлоты, накрытая слоем промерзлого до самых ледяных корок снегом. Ледяная глазурь покрывала каждый миллиметр этих краёв. От стройных белесых травинок, до черепиц домов с которых свисали заострённые сосульки. Колыбель великого народа, блестящих охотников и бесстрашных воинов, готовых без лишних раздумий отдать жизнь за свою родину. Родина самых жестоких и прекрасных сказок Тейвата на которых и взращивались эти люди. Здесь вам и матушка Вьюга, что заглядывает в окна выискивая непослушных детей, и Господин Мороз что ходит по лесу с посохом как по своим владениям и решает, что же ещё подморозить. И самая удивительная, правдоподобная, а от того и ужасающая, сказка. Сказка о чудище, чье сердце вот уже множество столетий сковано льдом. По преданию зверь, что так страшится дневного света, ищет уже не первый век себе невесту, да не абы какую, а самую прекрасную, ту, которая сможет растопить его сердце и вновь сделать его человеком. И всё бы ничего, да каждое дитя Снежной знало, где располагается обитель этого чудища. На самом краю родины страшных вьюг, там где слепит беспощадный снег, стоит он. Дом чудовища. Тянущийся к небесам, невероятной красоты, словно сошедший со страниц сказки. Но каждый ребенок рождённый в этих краях прекрасно знает материнский наказ. Не приближаться к нему. Ни при каких условиях. В этом доме обитает самое настоящее чудище. ... Если бы это было так, то можно было бы счесть данную историю за прелестную сказку с добрым концом. О храбром дитя, что спасло целую деревушку от терроризирующего испокон веков чудовища. Но там скрывалось от своих глаз далеко не оно. Там нес своё бренное существование обычный человек. Ну как обычный. Не совсем. Человек великого ума, что обрёк себя на страшное проклятье. И имя ему — бессмертие. Нет ничего страшнее, чем наблюдать за тем как из раза в раз гибнут те, кто хоть сколько нибудь становится тебе дорог, а ты... А что ты? Ты даже внешне не меняешься. Только глаза по ту сторону зеркало становятся вся более чужими. Звериными. Свирепыми. Полными ненависти к себе и мирозданию. А сердце все стучит, все гоняет кровь по венам прямо к это треклятому механизму называемому сердцем. Оно не покрылось коркой, как в той страшилке, нет, уж лучше бы было так. Оно просто зачерствело от всего того яда, на тот момент, ещё человеческой души. Перестало реагировать на все те проблески человеческого, что оставались в нем. Одиночество, страх, грусть, все это кануло куда-то в прошлое, теперь его единственным чувством было всеобъемлющая ненависть ко всему живому. А сердце перестало реагировать на прежние отголоски человеческих чувств. Он стал тем отражением, что глядело на него из зеркала. Безликий, безэмоциональный, бесчувственный. Бесчеловечный. Вот кем он стал. И конечно же как у любого уважающего себя истинного чудовища у него есть свое чёрное хобби подстать ему самому, а для всех его бесконечных исследований, само собой, нужно финансирование. Но кто же в здравом уме будет вкладываться в нечеловеческие опыты? Какой науке требуются жертвы, да ещё и в таком количестве? Хоть себя не обманывал. Он чертов садист, который любой ценой хочет достичь своей больной цели. Вечной жизни. Именно для этого он взял суду в банке несколько лет назад. Обновил считай полностью свою лабораторию, а остаток пустил на мелкие нужды дома. Тут скрипит, там задувает, так и испарилась выданная ему на руки сумма. А как отдавать её? Ну, за несколько десятков лет он точно это сделает. А если не десятков, то сотен уж точно. Все же, время от времени, но мелкие поручения подворачиваются. Там, на другом краю заснеженной деревни, кто-нибудь да заболеет, а единственный человек кто владеет какими-никакими знаниями о человечком теле, духе и здоровье — это тот чудак, что сторонится людей вот уже множество лет. То новая неизвестная зараза выкосит и без того худой бедный скот. И к кому же тогда они все дружно обратятся? Все верно. Так и появлялись какие никакие немногочисленные деньги. Время шло, долг никто не гасил, и даже видимо не задумывался об этом, но банк не мог терпеть такое отношение к себе слишком долго. День, другой, месяц, год, последовательно шли друг за другом. Просрочка все росла. Оставалось только одно. В счёт банка списать имущество заёмщика. Должно же хоть что-то ценное быть за душой у этого типа? Именно с этой целью они послали своего человека. Среднестатистический банкир. Сама элегантность. Экипаж из тройки казённых черных, словно смоль, лошадей остановился неподалеку от чужого дома. Из него вышла фигура облаченная с головы до пят в черные богатые одежды. Лишь накидка говорила о том, что это работник банка. Белоснежный плащ обшитый драгоценными камнями, своего рода визитная карточка этого места. Так просто стать частью этой системы не выйдет. Три аккуратных ненавязчивых удара запрятанного в темный бархат кулака о дерево двери. Повсюду лежал снег. Обычно, даже у самых бедных домиков, было принято убирать его. Скидывать с крыльца, разливать кипяток по порожкам, да бы устранить ледяную глазурь, расчищать и разравнивать дорогу к дому, что уж говорить о подъездной дороге? Ни один экипаж не сможет пробраться через снежные завалы. Но только не здесь. До дома пришлось пробираться по снегу, крыльцо дома давным-давно обледенело, с перил свисали остроносые сосульки, точно такие же угрожающе свисали с водосточного желоба, вот-вот и заденешь их головой, ступать на лестницу было не то что страшно, а опасно для жизни. Ледяная корка полностью покрыла собой площадь крыльца превратив его тем самым в самый настоящий каток, окна покрылись льдом настолько, что через них невозможно было разглядеть что там по ту сторону. Да даже дверь, что одновременно удивительно и возмутительно, примерзла! Опустив ручку входной двери лёд посыпался с нее градом. Дверь не поддалась. Не удивительно. Скорее всего, закрыта с той стороны, что весьма логично. Живёт ли вообще здесь кто-нибудь? Или ему дали ложный адрес? Разве можно вообще жить в таких условиях? Какая-то ледяная изба матушки Вьюги из сказки выходит. ... Но эти три удара вывели и без того подорванную неудачей нервную систему из себя. Учёный подобно урагану подскочил со своего места и быстрыми стремительными шагами добрался до входной двери, опустил ручку, дёрнул один раз, ничего не вышло, второй, сковавший дверь лёд начал трещать под напором чужой силы, третий и все посыпалось. Дверь отворилась. Глаза Дотторе сияли злобой и ненавистью. Учёный думал оторваться сейчас на незваном госте. Накричать, довести до трясучки, если не до слёз. Спустить собственный пар от неудачи. Да только... Перед глазами стояло то лицо, на которое он даже если бы захотел не смог сорваться. Эти лиловые глаза... Он уже и прежде сталкивался с ними. Не в этом столетии. И не в прошлом. Куда дальше. Глаза цвета аметистов. Рот непроизвольно раскрылся от изумления. Как?! Снова?! Опять?! Тепло белоснежными облаками пара медленно покидало тело, глаза сияли немым ужасом, в ушах стоял гул. Быть такого не может! Только не снова. Нет, нет, нет. Один раз — случайность, два — совпадение, но третий?! Это уже закономерность. Почему он?! Как такое может быть?! И ведь похож с ним. Как две капли воды. Он не мог забыть. Портреты развешанные тут и там в коридорах, гостиной, спальне, все они не дадут ему забыть. Ни один из них. Каждый раз засыпая ночью он постепенно тонул в этих божественно красивых глазах. По пути в лабораторию он проводил пальцев по этой прекрасной линии сдержанной улыбки. Сидя в глубоком одиночестве, рассматривая огонь сияющий в камине, над ним высился он. Самый грандиозный из всех портретов в доме. Самый точный. Он точно не мог лгать о том, как же выглядела его единственная любовь. Такого быть не может. Не существует перерождение. Он не может быть им. — Уважаемый, я могу пройти? — Наконец-то гул отступил. Но сердце затрепыхало лишь сильнее. Тот же голос, те же ноты, неизменный акцент той деревушки, что лежит по другую сторону его дома. Нет, этого не может быть. «Он не может быть им» — Упорно повторяет себе Доктор. Это лишь издёвка жизни, которая подкидывает ему одну и ту же карту. Одно и то же лицо. Один и тот же голос. Один и тот же изгиб губ. Одни и те же морщинки под глазами. Но разве такое бывает?! Такие совпадения?! Глаза лихорадочно бегают по столь знакомому лицу, жадно разглядывают, сравнивая с портретом из памяти. Точно. Крохотная седая прядка в волосах. У его Лоне она была с самого юношества. Предмет гордости и стыда одновременно. Разве может в столь юном возрасте человек уже начинать стареть? Дотторе всегда его успокаивал, что это не старость, а мудрость запуталась у него в волосах белоснежной прядью. Разве у подделки может быть такая?! ... Всемогущая Царица. Она есть. Один в один. Точно так же запрятана вглубь аккуратного хвоста. Слегка сияет на солнышке, подобно снегу. Да как такое может быть?! Почему?! Почему это происходит с ним?! Неужели это ему наказание за попытку создания собственной копии?! Природа решила поиздеваться над ним ровно так же как он над ней? — Позвольте... Позвольте узнать ваше имя? — Наконец-то смог выдавить из себя мужчина. Слова давались ему с особой тяжестью. Нет, он не забыл как разговаривать в следствие своего одиночества. Что-то ужасно давило. Что-то из внутренних побуждений заставило его произнести эти слова вслух. Взгляд от лица переместил к рукам. Сердце пропустило удар. Кровь вновь прилила к ушам, воздух покинул лёгкие. Такое уж точно не могло быть совпадением. Каждое из колец на изящной ручке он дарил ему лично. Из каждой поездки он привозил по колечку. Он точно знал, что его возлюбленный предпочитает серебро, поэтому, привозил только его. Что его любимый цвет фиолетовый и больше всего ему нравилось как он гармонирует с черным. Поэтому и покупал серебро с аметистом. Это точная копия всех тех колец, которые привозил он. — Позвольте узнать, как это относится к делу? — Не поведя и бровью произносит банкир, который определенно устал от сегодняшнего дня. Отправили же его бог весь куда к умалишённому, с другой десяток раз объяснять ему, что долг отдавать придёт. Хочет он того или нет. Иначе они спишут его имущество в счёт банка. — Неужели так сложно ответить? — Рыкнул учёный. Возможно память стала подводить, но его Панталоне был на порядок вежливее. О как же он улыбался на том балу... В их первую встречу. Улыбка одновременно теплая, располагающая к себе, и острая как лезвие ножа. — Панталоне. Я могу пройти? Мне нужно осмотреть ваше имущество. — Однако, путь ему перегородила чужая нога, молодой банкир вопросительно взглянул на перегородившего ему путь доктора. — Вы не понимаете? Мне нужно пройти. Описать ваше имущество. У вас огромный долг, который, как я понимаю, закрывать вы не планируете. Это имя отзывалось лёгким уколом в сердце. Давно с ним подобного не происходило. Но даже имя, и то, совпало. Это не случайность. Как же хотелось схватиться за эти плечи, прижать к себе, и спросить, где он был все эти годы. Как так вышло, что он сам, лично, укладывал его холодное тело в самый дорогой гроб, сам закапывал его, носил цветы, проверял могилу, одним словом, не забывал все это время. А теперь... Вот он стоит перед ним. Живой. Разве так бывает? Казалось, что разум медленно покидает его. Что за чушь собачья? Такого ведь быть не может... Не может ведь? Ни в одной из прочитанных им книг об этом не говорилось. Как такое может быть? Доктор все ещё не верит своим глазам, разглядывает, оценивает, сравнивает с подлинником из своих собственных воспоминаний. — Сегодня никак. Приходите завтра. У меня не прибрано. Целая куча дел, знаете ли. Это вам не от дома к дому ходить, пороги оббивать. — С недоброй усмешкой произносит Дотторе, он до последнего надеялся что больше этот кошмар к нему не вернётся. Что ему не придется снова видеть лицо, которое он так любил, и осознавать, что это не оно. Как же хотелось схватить скальпель, вонзить в шею, чтобы никогда этой подделки не существовало. Да как он смеет называться именем этого человека?! Копировать его. Фальшивка. Омерзительная дешёвая фальшивка. Которой никогда не стать хоть сколько-нибудь похожей на оригинал. — Я сейчас серьезно. Возвращайтесь завтра. Я все приготовлю к вашему приходу и мы все обсудим. А сегодня — до свидания. Полный безудержной ярости он захлопывает с силой дверь, да так, что стена задрожала и лёд вновь посыпался. В нем плескалась ужасная злость. Почему он тогда ничего не мог сделать?! За что жизнь с ним так?! Почему снова кидает ему жалкую иллюзию?! Мужчина падает на колени, зарывается в собственные волосы, лихорадочный взгляд бегает по узорчатому деревянному полу, он прогоняет в голове все случившееся ещё раз. Разве так бывает?! Может он действительно от вечности проведенной один на один с одиночеством и ненавистью к себе начал лишаться рассудка?! Нет, должно же быть что-то как у тех. Двух. Предшествующих ему. Они были похожи, но не настолько. Не идентичны. Надо только найти и тогда всё встанет на свои места. Да! Все именно так и будет! Охваченный безумной идеей учёный подрывается с места, хватает одно из резных прекрасных кресел, изготовленных из красного дерева, что расположились у камина. Да простит его Лоне. Он бы убил, если бы узнал, что кто-то встал ногами на одно из кресел. Это ведь он их выбирал. Сделаны под заказ, обтянуты самой дорогой тканью, все для него. Дрожащие руки отчаянно хватаются за тяжёлый подрамник из кедра, дорогой, окрашенный самым настоящим золотом. Что угодно для него. Хоть звезду с неба. Немного возни и вот, наконец-то, портрет снят со стены. Огромный. Величественный. Невероятно красивый. Точь-в-точь повторяющий красоту своего первоисточника. Мастер постарался на славу. Доктор оставляет картину у одного из кресел, падает на колени перед ней, бегает пальцами по полотну, разглядывает идеальные черты в тусклом свете огня из камина, сам того не замечая, слезы начали бежать по впалым щекам. Как же давно он не видел его настолько близко. Как же больно осознавать, что теперь этой красотой он может насладиться лишь на куске ткани натянутой поверх деревяшек. Обезумевший от горя учёный прижимается щекой к холсту, едва ли сдерживая истерический смех, поглаживает картину, затем вновь встаёт с места и подходит к камину. Хватает с полочки хрустальный графин, в котором плескалась, да играла на скудном свету золотистая жидкость, рывком срывает с нее пробку и отбрасывает куда подальше. Вновь переводит свой лихорадочный взгляд на портрет. — За тебя, любовь всей моей жизни. — И делает несколько жадных глоток, а затем отворачивает портрет лицо к креслу. Сам же подтягивает кресло, на котором стоял, вновь к камину и падает в него. Лоне бы убил его, если бы узнал, что он тащил его по их дубовому полу. Он бы уже наверняка смотрел на него стеклянными от злости глазами и говорил что-то на вроде: «Ты же знаешь, как нам дорого обошлось дерево для пола, я уже не говорю о том, сколько стоил лак. А теперь представь, снова красить и укладывать это все просто потому что тебе было лень поднять ножки кресла. То та же». Он бы все отдал лишь бы снова услышать эти причитания, лишь бы снова пройтись пальцами по его прекрасным белоснежным щекам и заткнуть его поцелуем в эти великолепные бледные губы. Лишь бы снова прошептать на его ухо «когда-нибудь я запомню». Он запомнил. Только нет в этом теперь уже никакого смысла.