Смотря на него

Беда тому, кто умен, но не наделен при этом сильным характером. Себастьен-Рош Николя де Шамфор.

— Репетиция окончена, можете расходиться. Герман улыбнулся и с криком: «Хоп хэй эгегей!» спрыгнул со сцены. Сейчас он не был похож на самого себя. Дело было в том, что утром Кирилл уехал к брату и не вернулся даже к обеду, посему Квятковскому пришлось собираться на третью в его жизни репетицию самостоятельно. От волнения, усугубленного сильным недосыпом, он решил надеть на себя всё лучшее и сразу — пёстрые штаны со множеством карманов, малиновый пиджак Кирилла, который сам Лаврентьев попеременно называл то «грехом своей юности», то «всхлипом моды» — понятное дело, что для Германа пиджак был не по размеру — юноша мог бы в него трижды завернуться, поэтому рукава пришлось закатать, а на талии завязать найдённый в кладовке ярко-оранжевый пояс. Шею Герман украсил серебряной цепочкой с крупным пленением, но потом, подумав, повязал ещё клетчатый платок — так теплее и наряднее. Синяки под глазами Герман скрыл белилами, но переусердствовал, отчего всё его лицо вплоть до подбородка приобрело почти трупный цвет. Чтобы как-то исправить положение, Герман натёр щёки свёклой. Результат превзошёл все его ожидания — ни дать ни взять принц на выданье! Прямо хоть развенчивайся с Кириллом и ещё раз венчайся! Уже в театре, перед самой репетицией, Герман ещё раз посмотрел в зеркало и обнаружил, что синяки под его глазами всё-таки заметны. Не найдя иного выхода, он густо подвёл голубые очи чёрным карандашом и успокоился. Актёры, как ни странно, отнеслись к Герману очень доброжелательно. В театре появлялись разные люди — яркие и блёклые, талантливые и посредственные, шумные и тихие, при деньгах и на мели, но Герман был каким-то… Это даже не выразить словами! Особенным, непохожим на других. Да, ТАК в обществе не вели себя ни дворяне, ни простолюдины. Что за одежда? Что за манеры? Что за отрицание строгости и вежливости? Было непонятно, где руководители нашли это чудо в перьях. В Германе не было ничего, что говорило бы о его воспитанности, образованности или знатном происхождении. Но в нём было кое-что более важное — а именно, тёпло и свет; их — не купить, не подделать и не привить зубрёжкой учебников. Ребятам было приятно оттого, что с ними будет играть такой человек — пусть и роль ему досталась второстепенная. А уж когда они узнали, что Герман умеет громко петь и знает наизусть множество неприличных, но забавных стихотворений, они вовсе в него влюбились. — Герман, а прочитай ещё что-нибудь из Пушкина, — попросила томная красавица Ева. — Из Пушкина? Легко! Недавно тихим вечерком пришёл гулять я в рощу нашу! И там у речки под дубком увидел спящую Наташу. Вы знаете, мои друзья, к Наташе вдруг подкравшись, я… — А давайте пойдём в кабак? — предложил молодой и звонкий парень Алексей, которому в компании была отведена негласная роль массовика-затейника. — Нет, я в кабак не пойду, — испугался Квятковский. — Я не пью! Совсем! — Так мы и не предлагаем тебе пьянствовать. Просто посидишь с нами, пригубишь чисто символически. За компанию. А? — Нет-нет, мне нельзя, я… — Герман, за тобой пришли! — вдруг закричал прибежавший из коридора рыжеволосый Александр. — Какой-то важный, красивый мужчина. — Ой! — от радости Герман подпрыгнул на месте. — Это мой очень близкий друг! Он такой… Такой… Да что я рассказываю! Пойдёмте, я вас познакомлю. Юноша вылетел в коридор, но тут же застыл соляным столпом. Недалеко от входа, в многоликой толпе действительно стоял высокий и крепкий мужчина. Но это был не Кирилл. Кирилл с недавних пор носил новую роскошную шубу, а на этом чужаке было коричневое пальто, предназначающееся больше для вида, нежели для тепла. Лица мужчины Герман разглядеть не смог, потому что тот стоял от него на достаточно большом расстоянии. — Это он? — уточнил Квятковский. — Тот, кто меня звал? Я его не знаю! — Как? — удивился Александр. — Ты же говорил… — Это не он… Не тот мужчина! — Вот это ты попал! Как кур в ощип! Нужно выпить для успокоения души! — и актёр запустил ладонь себе за пазуху — там у него была припрятана спиртовая настойка на травах, предварительно перелитая в бутылку из-под морса. — Саша, я не могу, правда. — Что ты как маленький? При нашем деле без выпивки никак. Я, когда только играть начинал, вообще без ста грамм водки на сцену не выходил. Это же лекарство, быстрый способ раскрепоститься. — Отдыхать и расслабляться, конечно, нужно уметь, — невпопад добавила Ева. «Чужак» тоже не узнал Германа — сегодня юноша был слишком пёстрым, а из-за ботинок на высокой подошве ещё и стал визуально выше. Но вот малиновый пиджак показался ему знакомым. — На, глотни, — упрашивал Александр Германа, пытаясь вручить ему бутылку. — Ладно, давай, — сдался Квятковский. — В конце концов, я на своём веку и не такое глотал. — Что? — Ничего, это я так. — Герман! — наконец позвал мужчина у входа. — Кирилл! — заголосил юноша. Этот голос он узнал бы из тысячи. — Это всё-таки ты! Ой, какое счастье! А я сначала испугался, не признал тебя! Ты ведь утром уходил из дома в шубе, а сейчас ты в пальто! — Герман, необязательно так кричать, — шикнула Ева. — Можно просто подойти поближе. — А, точно! Да у меня от радости всё из головы вылетело! Пойдёмте, я вас познакомлю. — Нет, я не пойду, — отказалась Ева. — Я тоже не хочу, — поддержал подругу Александр. — Не нравится мне твой друг. Какой-то он странный, подозрительный. Я в присутствии таких суровых людей чувствую себя неловко. — Он вовсе не суровый! — захлопал ресницами Квятковский. — Он добрый, щедрый, весёлый! Он мне даже собаку в дом взять разрешил! — Я что-то не пойму, — начала соображать Ева. — Ты с ним живёшь? — Ну да. А что? У меня просто нет участливых родственников, вот и… — Нет, ничего. Это ваши дела. Ребята, пойдём отсюда. — Куда вы? Подождите! Разве я сказал что-то дурное? — растерялся Герман. Но никто из актёров не удостоил его ответом. Герман пожал плечами и пошёл к Кириллу. Тот сразу одарил его терпкой и крепкой, как вино столетней выдержки, улыбкой и похлопал по спине. — Гермуся, ты в темноте одевался? — ласково спросил мужчина. — По-моему, очень даже стильный наряд, — надул губы Герман. — Ты сам вчера вечером сидел, развалившись на стуле, в клетчатом костюме, ярком галстуке, широкополой шляпе и в сапогах на босу ногу! — Так это я нарочно вырядился, чтобы тебя развеселить. Как прошла репетиция? — Очень хорошо! Мне кажется, если я вложу в эту незначительную роль всего себя, то в следующий раз смогу рассчитывать на роль посерьезнее. Правда ведь? Я ради искусства на всё готов — хоть бутылку об голову разбить! — Нет, таких жертв точно не нужно! Пойдём домой. По пути ещё что-нибудь расскажешь. А зачем ты подвёл глаза? Выглядит так, словно у тебя серьёзные проблемы с печенью. Или с почками. — Кирилл, ты ничего не понимаешь! У меня просто были мешки под глазами — да такие большие, что их впору было бы использовать для хранения картошки! Вот я их и замаскировал! Приду домой, умоюсь. Ой, мне ещё нужно будет чёлку подстричь. Она так быстро отрастает! — Да что ты её самостоятельно кромсаешь чуть ли не каждую неделю? Не проще один раз сходить в парикмахерскую? Там тебя красиво подстригут. — Не хочу я в эти твои парикмахерские. Я там был в восемнадцать лет. Как вспомню, так вздрогну! Обкорнали, как барана, я потом чёлку полгода отращивал. Слушай, а чего ты в пальто? Где шуба-то твоя? — А, шуба, — засмеялся Лаврентьев. — Я её брату на время дал. Пусть покрасуется перед жёнушкой. — А я свою, наверное, больше не буду надевать в театр. Мне кажется, это как-то… Ну, не очень хорошо, неприлично. Я вижу, что ни у кого из здешних актёров нет таких дорогих вещей, как у меня, и мне не хочется сильно выделяться на их фоне. Ещё не хватало, чтобы они подумали, что я лучше них! Воспитанный и понимающий человек, если и живёт на широкую ногу, то не суёт это всем в глаза. Простые рабочие люди — доктора, учителя, повара — иногда не могут позволить себе не то что шубу или золотые запонки, а даже коробку шоколадных конфет! А ведь без них мы бы не ходили по земле! Это несправедливо. — Да, Герман, вокруг нет справедливости. Мы находимся в мире ужасающих контрастов. Разные люди живут по-разному, и с этим ничего не поделаешь. Я могу отвечать только за себя. И я точно знаю, что никогда никого не пытался обидеть или оскорбить своими нарядами и украшениями. И если кому-то неприятен мой внешний вид, я могу попросить за это прощения. Герману вдруг стало плохо и обидно. Он словно в очередной раз убедился, что попал не в то место и не к тому человеку. Он не понимал, как можно совать простым людям в глаза свои тряпки за сотни и тысячи рублей, и не испытывать при этом стыда, а Кирилл — как можно отказаться от поступления в лучший институт, но зато обеими руками вцепиться в скромный по меркам Москвы театр. — Кирилл, я недалеко от театра видел бездомного котёнка, — сказал Квятковский. — Давай его покормим? *** Что и говорить, Герман был удивительным человеком. Кирилл сам не заметил, как рядом с ним кардинально изменился. Если раньше он спокойно проходил мимо брошенных животных, то теперь ему хотелось накормить и отогреть каждую встречную собаку и кошку. Если ещё полгода назад воплощением абсолютной красоты он считал экспонаты музеев и выставочных залов, то сейчас находил особую прелесть в ярко-алом закате, в предрассветном тумане, в белом и мягком, как лебяжий пух, снеге и в величественном, непокорённом и глубоком ночном небе. — Кирилл, ты только посмотри, в каком удивительном мире мы живём! — часто рассказывал Герман, бурно жестикулируя руками и почти захлёбываясь от восторга. — Какая прелесть нас окружает! Какие красоты! И самое главное, что у нас есть возможность наслаждаться этим каждый день и абсолютно бесплатно! Знаешь, мне иногда кажется, что мы недостойны таких привилегий. Мы ведь зачастую не ценим всего этого, вечно куда-то спешим, или, наоборот, засиживаемся в четырёх стенах. Вчера ты сказал, что серебряные столовые приборы в том ресторане очень красивы. Как холодно это прозвучало из твоих уст! Разве красота — это вилки и ложки, продав которые, можно было бы досыта накормить всех бедняков империи? Конечно, в них есть дороговизна и изящество. На настоящая красота — в природе и мелочах. Посмотри на снег — он как огромная перина! А его белый цвет словно символизирует то, что мы сами должны раскрасить свои жизни. А облака? Разве они не удивительны? Посмотри, они будто святятся изнутри! А ночью на небосводе взойдут звезды… Такие же чудесные, как родинки на твоей шее. И всякий раз после подобных слов Кириллу становилось очень стыдно за своё недостаточно глубокое видение мира и праздную жизнь. И он понимал, что готов хоть каждый день встречать рассвет на берегу реки, вглядываться в звёздное небо и валяться на снегу. В театре Германа продолжали любить, но после появления там Кирилла эта любовь приобрела оттенок почтительного страха. А уж после того, как художественный руководитель прямым текстом сказал актёрам: «если с головы этого юноши упадёт хоть один волос, нам всем придётся очень худо», те вовсе готовы были обращаться к Квятковскому исключительно на «вы» и шёпотом. Самому Герману это не нравилось. Но он понимал, что если бы ребята отнеслись к нему как к «своему», ему бы это тоже не принесло радости. Для Квятковского они были слишком шумными, весёлыми и распущенными. Все со всеми флиртовали, обнимались, целовались и, наверное, спали — этого Герман точно знать не мог. На их фоне он выглядел слишком чистеньким, свеженьким и хорошеньким. Ключевое слово — «выглядел». А ощущал себя, напротив, очень подлым и нехорошим. Он весь пропах Кириллом: его табаком, его одеколоном и его личным запахом. Он сделал любовь к нему частью своей личности. Он начал забывать свои собственные привычки и пристрастия, потому что всё делал на манер Лаврентьева — даже сидел так же, закинув ногу на ногу, как король на троне. И Герману казалось, что это видели все вокруг. Ибо чувства — всё равно что лихорадка или сыпь — надолго их не скроешь. Но, к счастью, в актёрской компании не происходило никаких разборок и не ползло никаких слухов. Прилюдно Герман и Кирилл никогда «не позорились», к тому же, у последнего была беременная жена, и доказать что-либо было не так-то просто. Параллельно с репетициями Герман писал картины и незатейливые, но очень милые повести, больше похожие на детские сказки. В целом, они с Кириллом жили очень хорошо. Герман часто думал: «Господи, неужели такое счастье возможно? Неужели можно видеть и чувствовать такую прелесть в этом несправедливом мире ужасающих контрастов?» Омрачала это счастье лишь Ольга. И однажды за завтраком Кирилл не выдержал. — Ольга, нам нужно поговорить, — начал он таким тоном, что и сама Ольга, и сидящий неподалёку от своего суженого Герман поняли, что тема разговора будет, мягко говоря, неприятной. — Я хорошо тебя знаю, по-своему ценю и не хочу уводить тебя в другую комнату, чтобы там унизить лепетом вроде: «понимаешь, дело не в тебе, а во мне, ты очень хорошая, но…» Я скажу прямо: тебе лучше покинуть усадьбу. Герман поперхнулся какао и закашлялся до слёз из глаз. Он ожидал всякого, но не этого! — С какой радости? — мигом встала на дыбы Ольга. С момента свадьбы прошло уже достаточно много времени, и актриса смирилась с нелюбовью мужа к ней. Но теперь она боялась потерять не Кирилла, а всё это — роскошные покои, большую ванную, богатую библиотеку, вкуснейшие завтраки и безропотную прислугу. Ольга понимала, что обеспечить ей такой же уровень жизни не смогут ни родители, ни новые возможные любовники и, как следствие, готова была до последнего бороться за комфорт для себя и для своего ребёнка. — У нас с тобой ничего не складывается. Мы живём как соседи. Я вижу, что тебе от всего этого неловко и тоскливо, как и мне. Зачем продолжать страдания ради страданий? Ты молодая и красивая женщина. Я уверен, что ты ещё встретишь мужчину, который тебя искренне полюбит. — Кирилл, я жду от тебя ребёнка! Ты совсем с ума сошёл? Только подумай, что ты предлагаешь своей беременной жене! Как ни странно, в этот момент Ольга и Герман подумали почти об одном и том же. Она — «как я могла четыре года встречаться с таким человеком? Как искусно он притворялся! И только сейчас, в сложной ситуации, показалась его истинная сущность. Как же мне хочется с ним поквитаться за всё и ни за что!» А он — «моё первое впечатление о Кирилле оказалось не таким уж обманчивым. Есть в нём что-то неприятное. Мало того, что он женился, как дурак, непонятно зачем, так ещё и меня в этом обвинил! Дескать, я мог отговорить его от свадьбы, но не сделал этого! Просто переложил вину за свою оплошность на другого человека! А теперь ещё хочет выкинуть Ольгу из усадьбы, как ненужного котёнка! А ведь когда-то он спал с ней, делал ей дорогие подарки и, наверное, даже признавался в любви. Разве хорошие люди так поступают? Получается, если я ему надоем, меня будет ждать та же участь?» — Я буду присылать тебе помесячно по сто рублей — это хорошая сумма; больше, чем жалование учителя старших классов. Если у тебя возникнут какие-то проблемы, ты всегда сможешь ко мне обратиться. Я не против оказывать тебе помощь и поддерживать общение, но не более того. Жить с тобой под одной крышей мне слишком трудно. Ты много на себя берёшь и постоянно обижаешь Германа. — Кирилл, ты преувеличиваешь, — вмешался Квятковский. — Ольга Павловна уже давно не говорила мне ничего обидного! Мы с ней живём в мире и согласии! — Да при чём тут Герман? — повысила голос Ольга. — Ты можешь объяснить, почему ты так в него вцепился? Хотя бы один раз скажи мне правду! Он тебе жизнь, что ли, спас? — Не спас, но наполнил её красками. Показал, как гнусно и уныло я жил раньше. А это дорогого стоит. Ольга прикрыла ладонями свой пока ещё плоский живот, а Герман понял, что не в силах дальше на это смотреть. — Если дело только во мне, я уйду, — принял решение парень. — Никогда! — возразил Лаврентьев. — Кирилл Ювенальевич, думаю, вы быстро найдёте нового человека на мою должность. Я устал быть причиной распрей в вашей семье. Сказав это, Герман поднялся из-за стола и с гордо поднятой головой удалился в свою комнату. А уже через десять минут у него состоялась серьёзная беседа с Кириллом. — Пожалуйста, пойди мне навстречу, — упрашивал Квятковский. — Всё, что я хочу, — это чтобы Ольга до конца беременности жила в спокойствии, а потом родила здорового ребёнка. Пока я здесь, это не будет возможным! А если ты отселишь не меня, а её, вообще неизвестно, что с ней будет! Как бы она руки на себя не наложила! Я уверен, что после родов она изменится, станет добрее, спокойнее, великодушнее. А затем мы вместе сообразим, что делать дальше. Герман панически боялся выкидыша Ольги. Доставшееся от суеверных предков шестое чувство буквально кричало, что после этого настанет крах всему и всем. — Думаю, когда малыш окрепнет, мы даже сможем сказать Ольге правду, — продолжил юноша. — О таком лучше узнать из первых уст, а не от посторонних людей. Она ведь не чудовище, у неё есть душа, она всё поймёт! Посмотри, как она благоговеет над своим будущим ребёнком! Она говорит только о нём, уже закупает для него мебель и игрушки. Она влюблена в свою беременность! Вот ты для меня — самый важный и бесценный человек! Я никогда никого не любил так, как тебя, даже маму родную! И если бы с тобой что-нибудь случилось, если бы ты исчез из моей жизни, я бы погиб! А для Ольги такой человек — это её будущий малыш. Так давай сделаем всё возможное, чтобы она его не потеряла! Помнишь, ты говорил про карму? Там, наверху, тебе это точно зачтётся. — Герман, да почему ты такой добрый?! — в очередной раз поразился Кирилл. Квятковский посмотрел в его честные глаза и понял — он не пытался его подколоть или вывести на эмоции. Он действительно не понимал… — Смешной ты. Мы же все люди. Как иначе-то? Кирилл наморщил лоб, словно решал в уме трудную арифметическую задачу. — Неужели ты, сильный духом и телом, взрослый мужчина, обидишь слабую беременную женщину? — спросил Герман, обняв его со спины. — Даже если Ольга тебя обманула, прости её, прояви великодушие. Она, как и любой человек, заслуживает права на ошибку. — Я не смогу жить здесь без тебя, — выдохнул Лаврентьев. Пожалуй, больше его ничего не беспокоило и не интересовало. Слова Германа об Ольге он едва улавливал. — Двадцать девять лет мог, а сейчас не сможешь? — невесело усмехнулся Квятковский. — Прости. Я всё понимаю, правда. Мне тоже без тебя будет очень непросто. Но настал момент, когда нам нужно подумать не только о себе. Если жертвой нашей любви станет ни в чём не повинный ребёнок, я себя не прошу. *** Стук во входную дверь отвлёк Германа от очень важного дела — а именно, от написания слова «тоска» на оконном стекле. Спрыгнув с подоконника, он принюхался и в страхе всплеснул руками — с кухни доносился запах гари. — Ой, мамочки! Про оладушки-то я забыл! Прибежав на кухню, он снял с плиты сковородку, но тут же обжёг правую ладонь — да так сильно, что вскрикнул и запрыгал на одном месте. Стук в дверь тем временем усилился. — Сейчас открою! — всхлипнул Герман и, обмотав руку полотенцем, бросился в коридор. С внутренним замком пришлось повозиться — он барахлил и часто заскакивал. Через секунду после того, как дверь поддалась, юношу сгребли в охапку знакомые сильные руки. — Герман, бриллиант души моей, как же я по тебе соскучился, — прошептал Кирилл в его волосы. — Господи, наконец-то, — ответно выдохнул Герман. Они не виделись всего сутки, но по ощущением — прошёл будто год, не меньше. — Я так тебя ждал, так ждал! — прощебетал Герман, погладив слегка колючую щёку возлюбленного подушечками пальцев. — Минуты без тебя считал! Честное слово! Насчитал тысячу четыреста минут, а потом сбился! Ой, осторожнее! У меня рука болит! — Погоди, а чем у тебя пахнет? — забеспокоился Лаврентьев, с неохотой отстранив от себя юношу. — Гарью? — Да, у меня оладушки немного подгорели. Но ничего, с маслом очень даже пойдёт! Нет, если не хочешь оладушки, я могу приготовить яичницу и салат! Ой, а это что? Это мне? — только сейчас Герман заметил, что у ног его дорогого гостя стояла корзина с великолепными орхидеями. — Конечно, мой золотой мальчик. Никто, кроме тебя, не достоин такой красоты. Кирилл сжал покрасневшие, как гроздья рябины в сентябре, щёки возлюбленного и накрыл его губы своими — медленно, нежно, размеренно, почти доведя Германа до обморока. А после перешёл на подбородок, кончиком языка коснулся чужого носа и снова поразил в губы. Ладони юноши заскользили по чужим широким плечам, голова закружилась от запаха дорогого одеколона. Ему захотелось жить, дышать этим мужчиной, выпить его до основания… И они целовались бесконечно долго, до онемения губ, покалываний в языках и общей путаницы в мыслях. И только раздавшийся на кухне грохот вырвал влюблённых из сладкого плена. — Там что-то случилось! — испугался Квятковский. Когда мужчины зашли на кухню, они увидели разбитую тарелку на полу и сидящего на столе чёрного котёнка. Животинка заинтересованно осматривалась вокруг глазками-бусинками и поедала один из подгоревших оладушков. — Это что за чудо? — засмеялся Кирилл. — Это Вася. Я вчера нашёл его на улице, — ответил Герман и снял котёнка со стола. — Хорошенький, правда? — Хорошенький, да. Но Гермуся, это уже четвертый котёнок за месяц! — Ну и что? Главное, что все они отлично уживаются с Герцогом! — и парень погладил за ухом подошедшего к нему рыжего пса, который уже не выглядел таким худым и облезлым, как в тот день, когда Герман впервые увидел его у театра. — А ещё с Ушастиком и с канарейкой, имя для которой я пока не придумал! Кстати, я пересадил тот красный цветок в большой горшок. Ну, тот, который Герцог чуть не сожрал. Хочешь посмотреть? Да что я спрашиваю! Конечно, хочешь! Я сейчас его принесу! Кирилл осмотрелся вокруг. Каждый раз, навещая возлюбленного, он находил в его временном жилище что-нибудь новое — картину, книгу, комнатный цветок, но чаще всего — новую миску, лежанку, или клетку для кого-нибудь из здешних питомцев. Всего за месяц Герман превратил свою съёмную квартиру в настоящий зверинец с элементами оранжереи и творческой мастерской. Сам Квятковский говорил, что занимался всем этим, чтобы не сойти с ума. Если бы он каждый день, как сегодня, сидел на подоконнике, считая минуты до визита Кирилла, он бы очень быстро уехал в психиатрическую больницу. Вот так среди бела дня подвинуться рассудком из-за хандры и одиночества — очень страшно. А когда пересаживаешь цветы, гладишь котят и разучиваешь слова для роли, что с тобой сделается? Но иногда его всё-таки «накрывало». Он не хотел жить здесь. Он хотел жить с Кириллом. Его дом был там, где был Лаврентьев. — Ох, нужно орхидеи в воду поставить! — суетился Герман. — Спасибо огромное, Кирюша! Я тебя так люблю! Очень-очень, совсем-совсем. А у меня тоже есть для тебя подарок. Я нарисовал твой портрет. Герман убежал в комнату и вернулся через минуту с альбомным листом. — Вот! — горделиво улыбнулся он. — Ничего себе, — присвистнул Лаврентьев. — Это я? Похож! Удивительно похож! Только почему в таком виде? — и вдруг заразительно и весело расхохотался. — Потому что рядом с тобой я всё время голый? — Я раньше не пробовал себя в таком жанре, — подхватил его смех Герман. — И вот, решился. Ради интереса. — Ну я тут, конечно, прекрасен. Ты мне сильно польстил. Пожалуй, повешу этот шедевр у себя в кабинете, прямо над столом. И пусть вся прислуга смущается. — После того, как ты гордо пришёл в театр с брелком на ключах, который я сделал из ракушки, и с тем самым кожаным браслетом на руке, я уже ничему не удивлюсь. Совместные дни Германа и Кирилла всегда пролетали чертовски быстро. Они вместе готовили ужины, читали книги, играли в карты и шахматы, разговаривали обо всём и ни о чём. Кирилл как ребёнок радовался каждой мелочи, сделанной или подаренной Германом, а Квятковского это безумно удивляло. Разве в его поступках и презентах было что-то необычное? Почему Кирилл вёл себя так, словно о нём никто раньше не заботился и ничего не дарил от чистого сердца? С одной стороны, Герману было очень лестно, а с другой — так жалко своего супруга! Такой хороший, щедрый, умный мужчина, но не имел нормальных отношений! Конечно, в душе Герман по-прежнему понимал, что недостатки у Кирилла тоже были, причём серьёзные, но его чувства достигли того самого уровня, когда стало поздно идти на попятную. Когда даже увидев всё плохое, что таилось в Лаврентьеве, он всё равно считал, что тот — лучше всех. Юноша так же осознавал, что его любовь не совсем здорова; кто-то бы даже сказал, хуже наказания. Но что поделать, если она — такая? А без неё ему и просыпаться по утрам было незачем. — Гермуся, я сегодня ненадолго, — сказал Кирилл. — Мне нужно успеть в литературный салон. Ты только не расстраивайся, хорошо? Скажу по секрету, я готовлю для нас кое-что грандиозное. В следующем месяце мы проведём вместе несколько дней, а то и недель. Представляешь? — С трудом, — сник Герман. — Но если ты так говоришь… Я буду тебе верить. Через пару часов Кирилл уехал. А глубокой ночью Герман проснулся от того, что кто-то осыпал его лицо нежными поцелуями. Страшно испугавшись, он принялся брыкаться и материться, и только уловив в воздухе нотки знакомого парфюма, успокоился. — Кирилл, ты с ума сошёл? Я чуть не сдох от страха! — Чего бояться? — в темноте усмехнулся Кирилл. — Разве кто-то ещё мог попасть сюда среди ночи? Ведь второй ключ есть только у меня. — Да я спросонья придумал себе всякие ужасы! Ну тебя! Совсем без царя в голове! — Но для пикантности ты можешь представить на моём месте какого-нибудь подлого вора, — Кирилл заключил возлюбленного в горячий капкан своих рук. — Не нужно мне никого другого на твоём месте! — пуще прежнего испугался Герман. Даже сердце застучало молотком! — Я этого не вынесу! И вообще, такого не бывает! Вор бы полез не ко мне в постель, а в кладовку или в шкаф, чтобы найти там что-нибудь ценное! — Да я ведь пошутил, глупыш. Фантазия разыгралась, — Кирилл рывком сбросил с себя пиджак и ещё крепче обнял своего молодого супруга, прижался губами к его шее. Герман успокаивающе погладил его по волосам, но Лаврентьев не желал успокаиваться. — Мой золотой мальчик, ты даже во сне умудряешься постанывать. — Постанывать? — переспросил Квятковский и до побелевших костяшек сжал края одеяла. — Тебе, наверное, показалось… Хотя. Что скрывать, мне вправду снились разные… Кхм… Неприличные вещи. Вернее, не вещи, а… Мне снилась та первая ночь, когда ты должен был остаться с Ольгой, а пришёл ко мне. И тогда ты впервые… Ты и после делал это, как и я, но… — Герман, мы вдвоём в квартире. Здесь нас никто не увидит и не услышит. Тебе не нужно стесняться, — Кирилл подался вперёд, прижался губами к чужому приоткрытому рту. Языки встретились и переплелись в густой, кипучей, как смола, темноте. — Я знаю, Кирюша, — Герман провёл ладонью по мощному торсу и сглотнул вязкую слюну. — Но я… Ох, чёрт. — Думаю, реальность будет намного лучше сна. Кирилл немного отполз назад. Осыпал невесомыми поцелуями бледный плоский живот и сомкнул пальцы своей правой руки на чужом запястье, почувствовав тонкую, почти птичью, косточку. Сегодня кожа Германа не была холодной. Сегодня он не волновался. Он знал, что их никто не потревожит, и готов был отдаваться возлюбленному полностью, без остатка. — Закрой глаза и доверься мне, — полупьяно прошептал Кирилл. И Герман еле заметно кивнул. *** — Кирилл, я должен тебе сказать, что влюбился ещё в кое-кого. Я честный человек и не хочу скрывать от тебя это. Пожалуйста, пойми меня и не сердись. — Гермуся, ну чёрт возьми, у тебя уже четыре котёнка! Ещё одного принёс? Ладно, показывай. — Вот. Я вышел в булочную, а там неподалёку сидел такой красавец, — Герман посадил на кровать белого котёнка, которого предварительно искупал в тазу с тёплой водой. — Но я его, наверное, у себя не оставлю. Мне уже трудновато ухаживать за такой оравой. Я его покормлю, подожду, пока он обсохнет и согреется, и пойду с ним на улицу, попытаюсь его к кому-нибудь пристроить. Как тебе спалось, родной? — ладонь Германа легла на щёку Кирилла, погладив мягкую кожу. — Рядом с тобой мне всегда замечательно спится. А сколько сейчас времени, не знаешь? — Не знаю, потому что счастливые часов не наблюдают, — на губах у Германа появилась по-детски открытая улыбка. — Кстати, я под подушкой нашёл твою запонку. Но я тебе её не отдам. — Почему же? — засмеялся Кирилл. Он был похож на гладиатора: мускулистый, мощный, важный. От одного его вида на Германа снова и снова накатывало возбуждение. — Я спрячу её в свою коробочку с памятными вещицами. — Что ещё за коробочка? — Ну… — Квятковский замялся. — Ладно, я тебе сейчас покажу. В конце концов, меня никто не тянул за язык. Теперь я должен удовлетворить твоё любопытство. Он подошёл к шкафу, дотянулся до верхней полки и в самом деле достал оттуда небольшую коробку. — Вот, смотри. Я собираю эти мелочи почти с момента нашего знакомства. В этой тетрадке — лепестки роз, которые ты мне подарил в тот вечер, когда мы впервые сходили в ресторан. А это — окурок от папиросы, которую я скурил после того, как мы впервые стали близки. Может это и глупо, но я не смог её выбросить. Замотал в салфетку и сохранил. А это — обёртка от конфеты, которой ты угостил меня, когда мы сидели в театре на премьере. А вот эта маленькая статуэтка… Узнаёшь? — Кажется, да, — кивнул растроганный Кирилл. — Мы тогда гуляли в парке, и ты очень расстроился, когда увидел в траве мёртвую птичку. Вот я и купил тебе небольшой подарок, чтобы улучшить расположение твоего духа. — А это — камешек, об который ты порезался в тот же день. Помнишь? А дальше — открытки и записки. Вот эта была прикреплена к корзине роз: «Не было дня, чтобы я не любил тебя; не было ночи, чтобы я не думал о тебе. Эту крохотную цедулку я бессчётное количество раз прижал к своей груди, как огромную ценность». А это письмо мне передала тётя Глаша: «Любить тебя очень сложно, точно так же, как сложно не кричать об этом во всеуслышание, держать чувства в себе и расставаться, всеми фибрами души не желая этого, пусть и на время». А вот это ты мне отправил совсем недавно: «Герман, негодник тощий, куда подевался мой красный кафтан? Я приду вечером, и если найду его у тебя, не знаю, что с тобой сделаю! Люблю и целую». Эта коробка — самое важное, что у меня есть. Важнее лишь ты сам. И твою запонку я тоже спрячу сюда. Потому что… Ну мало ли, как жизнь повернётся. — Полно, Герман! Не говори таких слов, не печаль меня! — Кирилл обвил ладонями талию избранника. Его мягкие губы выстелили дорожку из поцелуев по чужой шее и предплечьям. — Ничто и никто нас не разлучит! Вот Ольга родит, и я сам всё ей расскажу. Как на исповеди! И мне плевать, какими будут последствия. Ты для меня гораздо дороже репутации. — Ох, Кирюша, не распаляй меня, — взмолился Герман. — Ещё одной любовной баталии я не вынесу, у меня всё тело ноет! Да и времени уже нет. Вон, убраться нужно! А то повсюду одежда и лепестки орхидей. Живём с тобой как три свиньи! — Не понял. А где третья? — А мы вдвоём как три! Кстати, ты не забыл… — но Квятковский тут же осёкся. Стоило ли напоминать Кириллу о завтрашней театральной премьере? Вдруг ему это покажется глупым или оскорбительным? Он ведь наверняка давным-давно сделал отметку в календаре. — О чём? — О том, что совсем скоро я буду играть на сцене, — Герман решил ответить расплывчато, без уточнений. — Нет, конечно же. Я с нетерпением жду этого дня. — «Чего его ждать-то? Он ведь уже завтра», — подумал юноша. Да, слова возлюбленного показались ему странными, но он решил не продолжать дискуссию. А то ещё не хватало, чтобы Кирилл посчитал его надоедой! Герман и так корил себя за то, что частенько капризничал и действовал на нервы человеку, который так много для него делал. — «Он в любом случае не забудет. Он придёт, причём задолго до начала представления, и поможет мне подготовиться. Иначе и быть не может!» — внушил себе Квятковский и успокоился. *** Но на следующий день Кирилл так и не появился в театре. Герман уже давно подготовился к своему первому выходу на сцену и даже на всякий случай прочитал молитву, а его супруга всё не было. — Наверное, он просто слился с толпой, и я его не заметил, — бормотал Квятковский, нервно потирая ладони. — Или он нарочно решил не извещать меня о своём приходе. Захотел сделать сюрприз! Да, точно! Вот выйду на сцену, тогда и увижу его в первом ряду! Но ожидания бедного юноши не оправдались. Во время представления на него смотрел кто угодно, но не тот, кто был ему так нужен. Сказать, что Герман расстроился — значит, ничего не сказать. Ему словно вонзили нож под сердце и прокрутили раз пять. Но с возложенной на него задачей он справился на все сто процентов. Отыграл свою роль так, как делал, казалось, всё на свете — естественно, искренне и немного сумасбродно. А в конце получил целый шквал аплодисментов. — Боже, какой юноша! — послышалось из зала. — В его роли мало слов, но зато какие у него глаза! Какими же замечательными ребятами богата наша родина! Этот мальчик достоин ролей первого плана и внимания лучших постановщиков! — Мне он тоже приглянулся. Нет, приглянулся не то слово, я восхищена! Никогда прежде не видела таких артистов. Какое обаяние, какой голос! Я бы посмотрела на него в главной роли, — вторила одной восторженной зрительнице другая. — А ещё мне кажется, что он добрый и хороший человек. Для артиста это так же ценно, как талант. В представлении принимали участие разные актёры, но всё внимание присутствующих оказалось приковано к Герману — к новому, свежему и совершенно очаровательному лицу на непростом театральном поприще. Все сошлись во мнении, что у Квятковского огромные способности, и их необходимо развивать, чтобы в дальнейшем радовать любителей прекрасного не только второстепенными, но и главными ролями. Но сам Герман чувствовал себя полностью опустошённым. Он не верил, что Кирилл его предал. Ведь он знал, как для него, Германа, важен этот день! Забирал его с репетиций, с удовольствием смотрел и слушал, как он разучивал свою роль… — Что с тобой? — поинтересовался Александр, едва они оказались в гримерной. — На тебя смотреть страшно! Того и гляди, богу душу отдашь! Вместо ответа Квятковский сел на диванчик и расплакался, вцепившись пальцам в волосы. По бледным щекам без солнечных отметин тут же потекли разводы грима. — Это совсем никуда не годится, — решил актёр и протянул напарнику бутылку из-под морса. — Вот, здесь красное вино. Выпей, полегчает. Быстро, как воду. — Я не хочу, — попытался воспротивиться Герман. — Надо. Даже если не хочешь. Квятковский сделал один глоток, а потом второй, третий… И на душе у него действительно стало легче. — Вот, что я говорил, — улыбнулся Александр. — Самое лучшее лекарство! Пойдём, нас сейчас художественный руководитель будет поздравлять. Герману не хотелось разговаривать с Анатолием Петровичем, но деваться было некуда. Художественный руководитель впрямь всех поздравил, но с Квятковским решил поговорить в последнюю очередь и наедине. — Вы точно ранее не обучались театральному искусству? — вопросил мужчина, пока Герман сидел на стуле и тупо смотрел в пол. — Точно. — Понимаете, Герман Александрович, я не очень-то люблю гениев, в отличие от многих людей из моего круга. Мне больше нравятся такие юноши, как Александр Павлович или Алексей Матвеевич. Им приходится очень непросто, но они не сдаются, стараются, кровью и потом завоёвывают себе место в актёрской среде. Это достойно огромного уважения. А вот вы… Вам всё даётся очень легко. Вы всё умеете, всё знаете. Хотя ничему не учились. У вас врождённые таланты, не иначе. Другие ребята никак не могут выучить свои слова для роли, тратят на это битые часы, а вы — и за Чацкого, и за Митрофанушку, и за лысого чёрта. Я уже вижу, что вы сильно смущаете остальных актёров. Некоторые из них скорее вовсе уйдут из театра, чем осмелятся соперничать с вами. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, но вы нам тут совсем не нужны. Я надеюсь, что этот разговор останется между нами. Что вы не доложите о нём Кириллу Ювенальевичу. Хотя даже если доложите… Я не сказал ничего злого или крамольного. — Что же получается… Мне уйти? — Нет, я вас не выгоняю. Просто подготовьтесь к тому, что у вас вряд ли появятся друзья среди актёров. И к тому, что я буду требовать с вас больше, чем с остальных ребят. Пошатываясь, Герман вышел в коридор. Сегодняшний вечер оказался более чем богат на сюрпризы. Ему необходимо было всё обдумать. Если из-за него действительно будут страдать другие актёры, он лучше уйдёт. Он не понаслышке знал, что такое быть костью в горле, и на за что не хотел возвращаться к этому отвратительному амплуа. — Герман! — вдруг услышал он знакомый голос. Парень поднял глаза и с удивлением посмотрел на возникшего из ниоткуда Семёнова. — Ну ты даёшь! — с улыбкой продолжил его бывший сосед. — Очень хорошо сыграл, я даже не ожидал! И как тебя сюда взяли без образования? Хотя не отвечай, я догадываюсь. А где твой-то? Чего ты один? Герман не смог ответить, он был слишком расстроен и потрясён. Всё, на что он был способен, — это кивать и прокручивать в голове одну-единственную фразу: «Хоть бы не упасть!» Он поплёлся к выходу, но Витька его догнал и растормошил. — Ты что? Плохо тебе? А я вот, видишь, тоже захотел приобщиться к искусству. Привёл свою новую кралю в театр. Эй, ты меня слышишь? Герман остановился и сделал кое-что совсем неожиданное; а именно, упал Семёнову на грудь и затрясся от тихих рыданий. Ему было необходимо выплакаться хоть в какую-то жилетку. — Да ты ошалел?! — испугался Витька и завертел головой по сторонам. — Отцепись, дьявол! Люди увидят, что подумают?! — Кирилл сегодня не пришёл, — выпалил Квятковский и тут же до боли закусил свою щёку. И почему он такой идиот? Перед тем, как изливать душу, нужно убедиться, что сосуд не протекает. Витя для этого не годился. Но с другой стороны — иных приятелей у Германа не было, а для того, чтобы пережить такое в одиночестве, требовалась сила духа, которой Квятковский, в отличие от талантов, не был наделен. — Серьёзно? Это чудовищно! — возмутился Семёнов. — Интересно, что его до такой степени испортило, деньги или науки? В такой важный день оставить своего любов… Близкого человека в одиночестве! Если бы моя старая кикимора со мной так поступила, я бы навсегда разорвал с ней отношения! — Нет, Витя, я уверен, что Кирилл не хотел меня обидеть. Видимо, ему что-то помешало прийти. К тому же, я сам не напомнил ему о мероприятии… — Вот опять ты винишь себя в чужом паскудстве! Никогда так не делай! «Не напомнил»! Ха! Кирилл что, дед в маразме? Не смог запомнить такую важную дату? Ну сделал бы себе пометку в календаре! Так, а ну-ка, вытри слёзы. Смотреть противно! Если ты постоянно будешь вести себя как жертва и тюфяк, к тебе и в обществе так начнут относиться. Посмотри на меня. Сожми ладони в кулаки! Выпрями спину, подними подбородок! И скажи: «Хрена с два меня кто сломает!» — Да не хочу я всякой дурью заниматься! — Не пререкайся! Делай, что я говорю! Ты понимаешь, что произошло? Что сделал этот буржуй? Он тебя бессовестно предал! Даже я, подлец и лицемер, никогда не испытывавший сильных чувств к своей старо… К своей Леночке, пришёл вместе с ней на день рождения её сестры, потому что понимал, что для неё это очень важно. А тут — подумать только, твой дебют на сцене! Да я бы на твоём месте затрубил об этом во все трубы, пожаловался всем, кому возможно! Чтобы у Кирилла хоть какие-то проблемы появились! Но Германом владела душевная боль, а не жажда мести. Делать подлянки Кириллу он не собирался, считая, что это преступно. Он и так девятнадцать лет жил без заботы и ласки, раздумывая, за чьей спиной спрятаться от нелюбви родителей и от непринятия общества. А сейчас у него появился человек, который относился к нему с добротой и нежностью, — это ли не счастье? Если ещё с Кириллом начать воевать, то зачем тогда жить? Ради чего? — Да не реви ты! А друзья на что? Я не дам тебе повеситься с горя! — заявил Семёнов. — Сейчас соберём компанию и куда-нибудь пойдём, повеселимся. Ты где живёшь? Судя по всему, уже не в усадьбе у Лаврентьева? А я тебе говорил… — Я живу в съёмной квартире! — Квятковский наконец-то утёр слёзы. — Это было моё собственное желание! И это временно, только до родов Ольги! Да что я тебе всё это рассказываю? Прости, я пойду. — В съёмной, значит, — Витька упёр руки в бока и явно почувствовал себя «на коне». — А что же не в своей собственной? Кирилл денег пожалел? — Да я сам не захотел! Мне без надобности отдельная квартира! Я буду жить с Кириллом, пусть и не сейчас. — Да, беда тому, кто наделён добротой, но обделён умом! Ну, пойдём в твою съёмную конуру. Тебе необходимо выпить, закусить и потанцевать. — А если Кирилл придёт? — пробормотал Герман. Компания Семёнова ему, как и раньше, не нравилась, но между отвлечься и повеселиться, и просидеть всю ночь на подоконнике, обливаясь горькими слезами, он бы выбрал первое. Оставаться в одиночестве Квятковский откровенно боялся. — И замечательно! Пусть придёт и посмотрит, что его предательство тебя не сломило. Что ты и без него умеешь отлично проводить время. Нельзя, чтобы он думал, что ты для него всегда доступен, что у тебя совсем нет своей жизни. Понимаешь? Нужно оставаться немного неуловимым, отстранённым и загадочным. Тогда он будет бояться тебя потерять. — Витя, это всё очень страшно! — Всё, не наматывай сопли на кулак! В конце концов, я не просил тебя изливать мне душу. Если бы ты не трепал языком, я бы о вашем разладе с Кириллом был ни сном ни духом! Но если ты мне всё рассказал, значит, посчитал нужным и захотел, чтобы я тебе помог. Вот я и помогу. *** Уже через час во временном жилище Германа началась пьянка-гулянка. Среди гостей, помимо Витьки, были ещё два парня и три девушки, одну из которых Семёнов то и дело бесцеремонно лапал за грудь и называл своей дорогушей. Поначалу Герман, как обычно, занимал позицию молчаливого наблюдателя за всеобщим весельем, но ребята его быстро взбодрили. — Герман, давай выпьем сначала шампанского, а потом водки? — золотохвостым соловьём заливался Витя. — Или наоборот? — Нет, я не могу мешать два вида алкоголя! — от услышанного Квятковскому едва не стало плохо. — Хорошо, тогда смешай четыре. Лёва, что ты там копаешься? Неси сюда ещё сидр и настойку на рябине! А ты, Вера, нарежь торт, не сиди как на выданье. Да не такими большими кусками! У тебя что, руки не тем концом вставлены? Серёжа, вывали яблоки на тарелку, мы ими будем закусывать. Надеюсь, они уже мытые? Ань, подай мне пепельницу! Через полчаса обстановка начала казаться Герману чересчур весёлой, и он отчётливо понял, что опьянел. Нет, выпил-то он немного, но зато на абсолютно пустой желудок. Тошнота и головокружение пришли к нему не гостями, а захватчиками. Парни и девушки уже начали петь и танцевать, а тот самый Лёва, которого Витя посылал за алкоголем, вовсе влез на стол, попутно повалив на пол тарелки, что вызвало у собравшихся почти щенячий восторг. Семёнов по-турецки уселся на диван и тронул Германа за плечо: — Герман, ты не против сегодня заночевать здесь, на диване? А мы с Верочкой пойдём в спальню. — Против, — встрепенулся Квятковский. — Это неприлично. — А то, чем ты занимаешься — прилично? — начал было Витька, но вовремя прикусил язык, сообразив, что с хозяином дома сейчас лучше не ссориться. — Каким же скучным человеком ты стал после того, как связался со своим Лаврентьевым! Ну что с тебя упадёт, если мы с Верой поваляемся на твоей кровати? Потом простыни сменишь, если брезгуешь, — протянув свою длинную руку, он снова наполнил бокал приятеля водкой. — Вот, выпей ещё. — Ты издеваешься? Я не могу, меня и так тошнит. — А это потому что закусывать надо. — Мне завтра ещё с Кириллом встречаться. Не буду же я на него перегаром дышать! — С Кириллом? Вот ты дурень! Он тебя по одной щеке ударил, а ты вторую подставляешь! Да я бы к нему после такого предательства и на километр не подошёл. Герман, ты себя хоть немного цени! Ты какого поля цветочек, ёлки-палки! Пей, я тебе говорю! А то обидимся! И пойдём танцевать. Это нехорошо, когда гости двигаются, а хозяин сидит на одном месте, как приклеенный! Вон, шлёпни Анютку по заднице, она не будет против. Может, тоска по Кириллу быстрее пройдёт. Как ни странно, эти слова вызвали у Германа не возмущение, а смех. Он расхохотался до колик в животе и до слёз из глаз. Когда он попытался остановить смех, закрыв себе рот ладонью, тот, напротив, стал ещё беспорядочнее, начал давить ему на грудь и шею. — Герман, что с тобой? — вздёрнул брови Семёнов. Квятковский постарался встать с дивана, но ноги его не слушались, а руки странно бегали по столу, сжимая скатерть. Юноша с ужасом понял, что с ним случилась истерика. — Твою же мать, — испугался Витька и принялся хлестать несчастливца по щекам. — Эй, слышишь? Приди в себя! Только этого нам не хватало! Ребят, что вы застыли?! Принесите воды! — «Кирилл… Где Кирилл?» — думал Герман, одновременно смеясь и плача. Вдруг стакан застучал по его зубам, прохладная вода полилась на грудь. — Чего уставились? — бормотал Семёнов, из последних сил пытаясь перевести всё в шутку. — Такое случается, да. Нервная нынче молодежь, ничего не поделаешь! Когда истерика кончилась, Герман продолжил сидеть на диване, в замешательстве глядя на царящий вокруг беспорядок. Ему было стыдно, и он понимал, что и ребята в его присутствии теперь чувствовали то же самое, а посему под разными предлогами поспешили разойтись по домам. Только Витя и Верочка, воспользовавшись оторопью хозяина дома, уединились в чужой спальне. Герман заснул в зале под их стоны, а проснулся от настойчивого стука в дверь. С трудом разлепив глаза и схватившись за гудящую голову, он ужаснулся — по квартире будто Мамай прошёл! На ватных ногах парень бросился в спальню с твёрдым намерением выкинуть оттуда Витю и его любовницу, но их там уже не оказалось. Постель была в беспорядке, в воздухе витал аромат женских духов и дорогого табака. — Вот черти окаянные! — выругался Квятковский. — Под монастырь меня подвели! — Герман! — послышалось из коридора. Кириллу надоело ждать. Он открыл дверь своим ключом. — Ты уже не спишь? А я тебе сладостей принёс. Юноша вышел из спальни с опущенной как перед плахой головой. Злости к Кириллу он уже не испытывал. Только сильное смущение за своё же поведение. — Кирюша, — улыбнулся Герман и распростёр руки для объятий. — Доброе утро, я очень рад тебя видеть. Ой, только в зал не заходи. Пойдём на кухню. — У тебя были гости? — без осуждения, но с явным любопытством в голосе спросил Лаврентьев. — В коридоре натоптано и пахнет чужим одеколоном. Врать Герман не умел и не хотел, поэтому заплетающимся языком промямлил: — Да. Ко мне заходили знакомые ребята. — Надеюсь, ты здорово провёл время. Кирилл приблизился и ласково поцеловал возлюбленного в макушку, а Герман с каждой секундой понимал, что вопросов становилось всё больше, а ответов — меньше. Лаврентьев вёл себя так, словно ни в чём не провинился. Значит, вправду совсем забыл о вчерашнем мероприятии. Осознание этого кольнуло Квятковского в самое сердце. — У тебя кофе есть? — поинтересовался Кирилл и прошёл на кухню. — Ох, какой тут беспорядок. — «Это ты ещё не видел, что творится в зале», — подумал Герман и чудом удержался от нового приступа истеричного смеха. Лаврентьев распахнул дверцы кухонного шкафчика, и его брови взлетели на середину лба: — Три пустые бутылки из-под вина? Нехило! — Я просто не успел здесь убраться. Закрой шкафчик. — Знаешь, я всё-таки зайду в зал. — Кирилл, там нет ничего интересного. Пожалуйста, не доводи ситуацию до скандала. — Гермуся, я не собираюсь с тобой скандалить. Но если ты попросил меня отселить тебя в другую квартиру, чтобы беспрепятственно пьянствовать и устраивать сабантуи, я буду вынужден… — Я не пьянствовал! — срывающимся голосом заявил Герман. — Я выпил совсем чуть-чуть, за компанию! — У нас с тобой уже был разговор на эту тему, — холодно отрезал Кирилл. — И не один раз. Со своим предыдущим любовником я расстался из-за его беспробудного пьянства. Вижу, история повторяется. — Зачем ты мне это говоришь? Ты же знаешь, что мне неприятны рассказы о твоём бурном прошлом. И я не любовник! Не называй меня так, это оскорбительно. Я… Я уже не знаю, кто я тебе! Пройдя в зал, Кирилл и там узрел совершеннейший кавардак. На столе стояли пустые бутылки, на этот раз — из-под водки и сидра, грязные тарелки и бокалы, на полу валялись закуски и осколки. — С кем именно ты здесь веселился? — вопросил мужчина, чувствуя, как в нём закипает злоба. — С ребятами, — плаксиво поведал Квятковский. — Я с ними недавно познакомился. Узнал только их имена, больше ничего не смогу рассказать. Кирилл направился в спальню. Герман выдохнул — там, в отличие от кухни и зала, всё было в порядке. Он успел открыть вентиляции и кое-как заправить постель. Но раздавшийся оттуда через минуту голос Лаврентьева снова пустил холодок ужаса по его спине. — Герман, это чьё? Когда Герман вошёл, он увидел, что Кирилл держал в руках галстук, который вчера был на Витьке. — Это… — юноша уже хотел сказать: «моё», но у него язык не повернулся. К тому же, Кирилл каким-то чудом умудрился запомнить всю его одежду и все аксессуары, вплоть до запонок. — Это галстук Семёнова. — Замечательно. А почему галстук Семёнова находился под твоей кроватью? Что здесь вообще делал этот балбес? Я просил тебя не общаться с ним, но ты, видимо, пошёл ещё дальше. Не только продолжил общение, но и впустил его в свою постель. — Да ты что говоришь?! Как тебе такое в голову пришло?! Витька спал здесь со своей подружкой! — Хорошо, допустим. Но скажи, пожалуйста, каким дурачком нужно быть, чтобы уложить на свои простыни абы кого? Твой Витя таскается где ни попадя и с кем ни попадя! Принесёт на постель какую-нибудь заразу, мы потом будем до седых волос по докторам бегать! Умрём, так никто и не поймёт, от чего! Ты, как хозяин, обязан заботиться о чистоте своего дома! — Прекрати на меня кричать! — сорвался Герман. — И оскорблять меня тоже прекрати! Никакой я не дурачок! Я не хотел пускать эту парочку на кровать, но они воспользовались моим недолгим замешательством. Я вчера был очень расстроен… И вообще, если бы… — Ну вот Семёнов тебя и утешил. — Перестань говорить пошлости! Ты на меня подло клевещешь, я этого не потерплю! Я клянусь, что… — Герман, как ты можешь клясться в том, в чём не можешь быть уверен по причине своего опьянения? Я прекрасно знаю, каким раскрепощённым ты становишься после того, как примешь на грудь вина или чего-нибудь покрепче… — Кирилл, я выпил всего пару бокалов! — А тебе обычно и этого достаточно. — Я в подробностях помню весь вчерашний вечер! Это только рядом с тобой алкоголь делает меня весёлым и игривым. А без тебя — разбитым, больным и злым! И если ты этого не понимаешь, то ты, прости, дурак, каких свет не видывал! Ничего этого бы не случилось, если бы ты вчера пришёл ко мне в театр! Посмотрел бы, как я впервые играл на сцене, поддержал меня! Я хотел отметить свой дебют с тобой, а не с чужими людьми! Я всё хочу делать с тобой! А ты плюнул мне в душу! Герману не хотелось об этом думать, но увы и ах, Кирилл кинул в него уже третий камень. Снова предательство, снова боль. — Вчера? — искренне удивился Лаврентьев. — То есть… Как? Разве не сегодня вечером? Я ведь подготовился, заказал цветы и даже купил тебе лайковые перчатки и эту… Как её там… — от волнения у Кирилла в буквальном смысле заплёлся язык. — Ну, ты в прошлый раз её просил. Вельзевулу… — Фибулу, Кирилл, — утёр нос Герман. — Теперь она мне без надобности. Опоздали. — Это невозможно! Я не мог так ошибиться! — горячечно заявил Кирилл, и лицо его стало таким же свирепым, как у Калигулы на античных портретах. Но теперь это была злость не на Германа, а на самого себя. — Я ждал этой премьеры с прошлого месяца! Хочешь сказать, что я перепутал даты? — забегавшие под кожей Кирилла желваки выдали то, с какой силой он сжал челюсти. Его сердце забилось так сильно, словно захотело выскочить из груди, кровь ударила в голову. — Я ничего не хочу сказать, кроме того, кто уже сказал, — Герману стало так неловко от всего этого, что он приготовился пятиться назад, как герой дешёвых романов. — Я впервые сыграл на сцене, а ты это не увидел. Возможно, я сам виноват: не напомнил тебе, не предупредил. Но я постеснялся навязываться. А вообще, премьеру дважды переносили, и неудивительно, что ты запутался, — даже сейчас ему было важно найти оправдания «паскудству» своего возлюбленного. — И у тебя всегда много дел, тебе сложно всё держать в голове. В общем, давай закроем тему. Дай бог, это не последняя моя роль. — Прости меня, Гермуся, — попросил Кирилл и, подойдя вплотную к юноше, крепко обнял его, прижал растрёпанную светловолосую голову к своей груди. — И за то, что вчера не пришёл, и за то, что накричал на тебя. Я, оказывается, невнимательный. Даже не просто невнимательный, а глуповатый! Хотя это стало всем понятно, когда я женился на Ольге! Ответь, как мне искупить свою вину? Хочешь, я тебе что-нибудь куплю? — Не хочу. Мне надоело, что недостаток своего внимания ты покрываешь дорогими подарками. А мне не нужны ни наряды, ни украшения, ни даже огромный дом с прислугой. Мне нужен ты рядом, и неважно, где! — Что ж, хорошо, — постановил Кирилл, оставив поцелуй на чужой щеке. — Если так, собирай вещи. Сейчас я уйду, разберусь с кое-какими делами, а вечером вернусь, и мы отправимся в путешествие. Я планировал устроить это немного попозже, но вижу, что тебе не терпится. Да и мне — тоже. Проведём вместе целую неделю. Ты от меня ещё устанешь, чертёнок. *** К обеду, когда довольный, аки слон после бани, Герман укладывал в сумку свои брюки, рубашки, а также краски и книги, к нему в квартиру, как месяц, вкатился Витька. Вид у парня был, прямо сказать, неважный: весь потрёпанный, взъерошенный, поникший и испуганный, будто ему сказали: «на той неделе тебя расстреляют, но в какой именно день — секрет». — Герман, я у тебя свой галстук забыл, — едва переступив порог, произнёс Семёнов. — Здравствуй, Витя, — улыбнулся Герман, на секунду отвлекшись от своих полевых сборов. — Да, я знаю. Сейчас отдам. У тебя что-то случилось? Выглядишь неважно. — Да, — замогильным тоном ответил бывший сосед. — Я расстался с Леночкой. — Ничего себе. А из-за чего? — Она узнала, что я ей изменил. Увидела засос на моей шее. Вот Верочка, паскуда такая! Я ведь просил её быть аккуратнее! И если бы Герман сейчас пожалел Семёнова, или подбодрил, сказав, что они с Еленой Константиновной обязательно помирятся, в конце концов, если бы согласился с тем, что Верочка — паскуда, Витя бы ушёл от него с лёгким сердцем и чистой душой, не затаив мыслей о пакостях и мести. Но Герман нахмурил брови и серьёзно покачал головой: — Рано или поздно это должно было случиться. Ты и так долго обманывал и использовал эту бедную добродушную женщину. Начинай всё с чистого листа, учись жить без неё. Деньги у тебя теперь есть, связи — тоже. Не пропадёшь, прорвёшься. — Это так ты поддержал своего единственного друга?! — вскипел Семёнов. — Прости, Витя, но в данной ситуации я не считаю нужным тебя поддерживать. Человек, который не ценит тепло, заботу и щедрость своего ближнего, всего этого не достоин. Скажи спасибо, что Елена Константиновна тебя просто бросила, а не опозорила на всю Москву. — Знаешь, а ведь я только сейчас понял, что любил её. Мне никогда это не приходило в голову… Не приходило, а теперь пришло! Я привык к ней, относился как к чему-то естественному и каждодневному. Но она была красивой. Она была интересной, весёлой. Она была… Да, для меня она теперь «была»! Что мне делать, Герман? Я могу жить без неё, могу жить с кем-то ещё. Но хочу — именно с ней! — Я не был в таком положении, я не знаю, как вымолить прощения после измены. Да и в твой плач Ярославны я, прости, не верю. Если бы ты любил Елену Константиновну, то не спал бы с другими. Витя достал из кармана пачку папирос, но та оказалась пуста, и он кинул её на пол, сыпля ругательствами. — А ты-то чего такой счастливый? — А я сегодня отправлюсь в путешествие. — В какое ещё путешествие? С кем? Неужто с Кириллом? — Ну, а с кем же ещё, — Квятковский снова улыбнулся, а Витьке захотелось сломать уголки его губ. Он не мог поверить в то, что видел здесь и сейчас. Он, пробивной, умный, деятельный парень, который уже несколько месяцев рыл землю носом, чтобы обеспечить себе достойное будущее, который налаживал мосты со всей московской элитой, распихивал по книгам, тумбочкам и карманам чужие деньги, ночи напролёт корпел над книгами, дабы поступить в университет… Он, у которого везде всё было схвачено, ладно и складно, в итоге потерпел поражение. Упал с небес на землю. А Герман, этот блаженный содомит, для которого словосочетания «высшее общество», «думать о будущем», «делать заначки», «получать образование» — что-то из другого мира, в котором нет ни толики продуманности, хитрости и напористости, будет продолжать разъезжать по раю на чужом горбу! Жрать икру в два горла, носить расшитые золотом пиджаки и стонать под Лаврентьевым! А он, Витя, вернётся к родителям, переоденется в простую рубаху и отодвинет свои ближайшие планы на потом; до тех пор, пока не найдёт себе новую покровительницу. А её будет не так-то просто найти! Большинство женщин из высшего света давно и прочно замужем! Покровителя? Это ещё сложнее! Из «таких» мужчин Семёнов знал только Кирилла, но тот не замечал никого, кроме Германа! — Как ты можешь продолжать с ним отношения? Он же тебя предал. Ты ведёшь себя как тряпка, которой только пол протереть! — Ты, Витя, сюда не лезь. Я простил Кирилла за то, что он перепутал даты и не пришёл в театр, а он меня — за вчерашнюю попойку. Так что, мы квиты. Для тебя Елена Константиновна столько хорошего сделала, но ты этого оценить не сумел. А я умею. Если я вижу, что человек относится ко мне со всей душевной теплотой, на которую способен, в этом и есть моё счастье. И рушить его своими руками я не буду. — Ох, как заговорил! Поглядите-ка! Забыл, как вчера на моём плече рыдал? Предал один раз — предаст и второй! Он этим путешествием решил откупиться от собственной совести, а ты и рад! Растаял, как говно на солнцепёке! Подожди, жизнь рассудит, кто из нас прав, — уперев руки в бока, высокопарно произнёс Семёнов. А потом додумал: — «Никогда Герман не будет жить лучше меня! Никогда! И пусть я стану сам себе чужим, мерзавцем, блядью и уродом, если ошибусь! Из грязи в князи выбился, куда деваться! И ничего для этого не сделал! Принц Альберт Саксен-Кобург-Готский из подвала котельной! Не будет он больше принцем! Хрена с два! Хватит, побаловался! Если я опустился на несколько ступеней, он опустится вместо со мной! Мы взлетели вместе и упадём вместе!» *** Через пару дней уже пришедшему в себя после разрыва с Еленой Константиновной Витьке снова улыбнулась удача — он наткнулся на Ольгу. Среди бела дня, на одном из московский мероприятий, куда она пришла в компании какого-то симпатичного высокого блондина, а сам Семёнов — в полном одиночестве, ибо ни одну из своих подружек не посчитал достойной события для высшего света. Законная, но нелюбимая супруга Кирилла Лаврентьева выглядела безукоризненно — в ярко-синем пышном платье, с завитыми в локоны волосами, с изысканными украшениями на руках и шее. Витя оторопел. Он не понимал, как можно было променять такую породистую красавицу на этого полоумного, шумного, неряшливого Германа! Вот что, чёрт возьми, у Кирилла в голове?! Манная каша?! Семёнов присмотрелся к спутнику Ольги, дабы понять, какие отношения их связывали, но не заметил ни искры, ни страсти, ни нежности. Эти двое обменивались друг с другом любезностями, как брат с сестрой. Видимо, Ольга просто в кои-то веки захотела выйти в люди, но постеснялась сделать это без мужчины, вот и выбрала на его роль своего старого знакомца. Ненадолго Витя задумался — может, ему не стоит с ней разговаривать? Может, то, что он задумал, — страшно и в корне неправильно? Но потом он вспомнил осуждающий взгляд и гордо поднятый подбородок Германа, и его затрясло от злости. Чтобы какой-то греховодник, разбивший замечательную пару мужчины и женщины и построивший своё счастье на чужом горе, содомит, продавший себя за стартовую цену в четыре тысячи, читал нотации ему, нормальному парню! Конечно, у него, Вити, тоже были недостатки, но он хотя бы не спал с женатым мужчиной! Любовь у них, видите ли! Как бы не так! Два охальника, перепутавшие сильные чувства с моральным уродством! Витя выпил шампанского для храбрости и подошёл к Ольге. — «А то Герман и пить со мной отказывался, и в гости к себе приглашать не хотел, — думал он, силясь стряхнуть с себя последние колебания. — И это после всего, что я для него сделал! Сколько раз я утешал его после ссор с Натальей Алексеевной, сколько советов ему давал! Даже в усадьбу Лаврентьева он впервые попал с моей подачи! Если бы я его тогда не подбодрил, он бы туда сроду не сунулся! Котлеты и хлеб ему в подвал котельной носил, свой костюм одалживал, с хорошими ребятами его знакомил, а в ответ получил чёрную неблагодарность. Эх, Герман! Как бы высоко ты не летал, не забывай, с кем ты ползал! Мне было плевать, как и чем он жил, когда мы с ним были на одном уровне. Но теперь всё изменилось. И жить лучше меня Герман не будет. Это несправедливо. Он не умеет бороться, а такие люди не должны быть счастливыми. Счастье — не для слабых». Ольга с удивлением и подозрением посмотрела на приблизившегося к ней юношу. — Ольга Павловна, добрый день, — красиво подбоченился Семёнов. — Как поживаете? Вы меня не помните? Меня зовут Виктор, я был среди гостей на вашей свадьбе. — Добрый, — с присущей ей грациозностью кивнула девушка. — Да, вы, кажется, друг Елены Константиновны? Рада вас видеть. Поживаю я хорошо, спасибо, что поинтересовались. — Уже бывший друг. — А что так? Поссорились? Сочувствую. — Не стоит, я в порядке. Ольга показывала своё нерасположение к дальнейшей беседе, да и её спутник смотрел на нарушителя спокойствия отнюдь не с добром, поэтому Витя уже планировал уйти, но Ольга его остановила: — Виктор, вы что-то хотели? — Я? Нет, я просто… Мне показалось странным, что вы пришли сюда не с мужем, вот я и забеспокоился, подумал, что у вас что-то случилось. Простите, что лезу не в своё дело, но вы с Кириллом Ювенальевичем — такая красивая пара! Я на вас на свадьбе нарадоваться не мог. — Ах, вот в чём дело, — успокоилась девушка. — Какой вы внимательный и неравнодушный. У нас с Кириллом всё в порядке, просто он был вынужден уехать в столицу по делам. А я решила сходить на мероприятие со своим старым другом. Познакомьтесь, это Владимир Иванович. — Можно просто Владимир, — сказал блондин. — По делам? А я слышал, что он отправился в путешествие со своим другом, — на одном дыхании выпалил Витька и, увидев, как вытянулось и побледнело лицо Ольги, затрепетал от противоречивых эмоций. — Ч-что? — Ольгу качнуло вперёд, она едва устояла на ногах. — С каким ещё другом? — С Германом Квятковским, — сказав это, Семёнов чудом сдержался, чтобы не забегать кругами с криком: «Кто молодец? Я молодец!» — Думаю, это лишь слухи. Герман Кириллу — даже не друг, а лишь бывший камердинер. С чего бы им вместе путешествовать? Отмахнувшись от этой отвратительной для восприятия новости, Ольга попыталась сосредоточиться на сути мероприятия, но у неё ничего не вышло. Одна часть её души кричала: «Это не может быть правдой!», а вторая гаденько хихикала: «Может». Если Кирилл даже после того, как отселил Германа в другую квартиру, ходил к нему каждый вечер как по расписанию, не спрашивая её мнения, а просто ставя перед фактом: «Оля, я к Герману», то что бы ему помешало уехать с ним на отдых? — А от кого вы об этом слышали, Виктор? — спросила девушка, выталкивая из себя слова по буквам. — От Германа и слышал. — А вы с ним дружите? — О, это громко сказано. Так, болтаем при случае. Ольга стояла вообще никакая, уставившись в одну точку, — а именно, в верхнюю пуговицу на смокинге Вити. Ей нужно было сосредоточить внимание хоть на какой-то, пусть даже незначительной детали, чтобы рассудок не поплыл. — Герман вам ещё что-нибудь рассказывал? — задала она новый вопрос. — Погодите, давайте отойдём. — Ольга, куда ты? — насупился Владимир. — Сейчас начнётся самое интересное! — Вова, оставь меня в покое! — огрызнулась Ольга и схватила Семёнова за запястье. Тот торжествовал. Выражение лица, интонации голоса, движения супруги Кирилла — всё выдавало то, что с её глаз наконец-то свалились розовые очки. — Виктор, что ещё вы знаете? — Я-то всё знаю, — по-змеиному улыбнулся Витя. — Странно, что вы этого до сих пор не знаете. Скажите, вы вправду думаете, что Кирилл Ювенальевич стал бы тратить баснословные суммы на человека, с которым его не связывает ничего, кроме дружбы? У вас наверняка тоже есть подруги. Кто-то из них покупает вам наряды и украшения за сотни и тысячи рублей? А может, водит вас по ресторанам, театрам и музеям? Или оплачивает вам съёмную квартиру и театральные роли? Нет? У меня друзья — по всей Москве. Но никто из них никогда не смотрел на меня так, как Кирилл смотрел на Германа там, в ресторане, после вашей свадьбы. Мне продолжить? Или уже догадались, к чему я веду? — Что за чушь вы несёте?! — Ольга внезапно выпрямилась и возвысила голос, в то время, как Семёнов говорил почти шёпотом. — Что за намёки? Вы за этим сюда пришли? Чтобы облить моего супруга грязью?! Кирилл — человек со странностями, но он… Он нормальный! То, к чему вы клоните… Этого просто не может быть! Я знаю Кирилла тысячу лет! Он бы никогда… Нет, не верю! Ни единому вашему слову не верю! — Ольгу словно окунули в кипяток. Но она пока не осознала, что была обварена смертельно. — Да проснитесь! Вы нужны Кириллу Ювенальевичу лишь для прикрытия! Любимый человек у него уже есть. Любимый человек… Два слова — как два гвоздя в крышку гроба. Ольга сжала виски и втиснула зубы в самую мякоть губ. Только не плакать… Только… Вот сейчас вообще нельзя! Это всё ещё нужно проверить! Не будет же она на слово верить первому встречному проходимцу! Да, Герман и Кирилл иногда позволяли себе неоднозначные взгляды в адрес друг друга, даже чересчур крепкие объятия. Но Ольга никогда не придавала этому значения, не воспринимала всерьёз. Для неё самой было обычным делом шлепнуть по пятой точке или ущипнуть за грудь какую-нибудь из своих подруг. Но это ведь просто развлечение, шутка, игра! У Кирилла на коленях половина Москвы пересидела, но это его ни к чему не обязывало! И чтобы он воспылал чувствами к какому-то мальчишке… Да что за горячечный бред?! Да Герман ведь глуп для Кирилла! И младше его на десять лет! У этого юнца даже образования не было. Он ничего не умел и ни к чему не стремился! Нет, невозможно! Виктора точно кто-то подослал! — Оставьте в покое меня и мою семью, — отрезала Ольга. — Иначе я сейчас подойду к кому нужно, и расскажу, какие грязные сплетни вы тут распускаете. И вас выведут отсюда под белы рученьки! — Да у вас и семьи-то нет! Кириллу Ювенальевичу вы не нужны, он вам — тоже. Только деньги от него. Кстати, о деньгах. Если вы дадите мне кругленькую сумму, я предоставлю вам доказательства того, о чём говорю. Я найду способы пробраться в съёмную квартиру Германа. Он наверняка отдал ключи кому-нибудь из своих соседей, чтобы его зверинец не оставался без присмотра. У него ведь куча кошек и собака. А уж там я точно что-нибудь обнаружу. — О, теперь мне всё понятно! Вы — обыкновенный проходимец, ищущий лёгкой наживы! Могли бы придумать что-нибудь получше! Ваши родители знают, чем вы занимаетесь? Уходите, не заставляйте меня начинать публичный скандал. Но Витька не поспешил выполнять просьбу законной супруги Лаврентьева. Он ждал. И с каждой минутой ожидания чувствовал себя всё более важным. — В вашем рассказе слишком много неточностей. Я даже не представляю, какой дурой нужно быть, чтобы в него поверить, — почти истерически продолжила Ольга. — Сколько вы знакомы с Германом? — Какое это имеет значение? — Большое. Если Герман поделился с вами такой новостью, он вам доверял. Значит, знакомы вы с ним давненько. И узнали обо всём этом, — девушка интонационно выделила два последних слова, — не сегодня и не вчера. Но до сего момента молчали. А тут вдруг обратились лично ко мне, не побоялись. Вот мне и интересно, что вас подтолкнуло на такой шаг? — Герман меня сильно обидел. Представляете, я пришёл к нему, чтобы поделиться своей болью, рассказать о своих разрушенных отношениях с Еленой Константиновной, а он посмеялся и заявил, что я сам во всём виноват! Зазнался дальше некуда! Самомнение головой о луну стукается! Хотя сам из себя ничего не представляет! Невоспитанный, необразованный, неряшливый дурень! Его единственное достижение в том, что его поимел богатый и уважаемый человек! — Здесь я с вами полностью согласна. Никогда не понимала, что в Германе хорошего. Да ему цена — три копейки в базарный день! По пути домой Витя вдруг почувствовал жуткий стыд за то, что натворил. Но быстро успокоился, внушил себе, что всё сделал правильно. Самое главное — он не солгал, не нафантазировал, не пустил в народ бестолковую сплетню. Он рассказал Ольге горькую правду. Открыл ей глаза на то, с каким человеком она сочеталась браком. И это — не подлость, а благородство. Подлость — это притащить на свою свадьбу мужчину, с которым ты тайком спишь, а потом продолжать с ним отношения. Подлость — это работать на два фронта. Да, сам Витя тоже таким грешил, но у него не было законной жены. А мести со стороны Кирилла Семёнов не боялся. Он знал, что простодушный Герман не допустит, чтобы его любовник кому-либо всерьёз навредил. А ещё, что в случае чего он сможет пригрозить Лаврентьеву тем, что расскажет о его «особенности» всей Москве. — «А вообще, во всём виноват Герман, — подытожил Витя. — Перед ним всегда стоял выбор: продолжать со мной общение, или нет; приглашать меня к себе, или воздержаться; подтвердить, что у него отношения с Кириллом, или всё отрицать. Я никогда не скрывал, какой я человек, и какое у меня нутро, никогда не притворялся кем-то иным. Другой бы парень на его месте послал меня далеко и надолго сразу после того, как я демонстративно обтёр ладонь после его рукопожатия. Но если он этого не сделал, значит, его всё устраивало. И на что теперь жаловаться? Ничего бы не случилось, если бы Герман не был столь наивным и держал язык за зубами. Он сам всё разрушил». *** Кирилл сидел прямо на полу на ковре, держа в правой руке бокал с терпким красным вином и поглядывая на потрескивающие в печке поленья. А рядом с ним, положив голову на его плечо, сидел тот, кого он любил больше жизни. — Кирюша, как ты узнал, что мне давно хотелось чего-то такого? Старомодного, простого, тихого? — раздался в тишине комнаты звонкий юношеский голос. — Тут не нужно было быть семи пядей во лбу, — ответил мужчина. — У тебя давно было написано на лице, как ты устал от шума большого города и от помпезности усадеб, театров и выставочных залов. Вот я и решил, что нам нужно спрятаться от всего мира. Герман точно не знал, как Кириллу удалось договориться о временном заселении в добротный дом из старого потемневшего дерева в пригороде Москвы, но догадывался, что это здание либо принадлежало самому Лаврентьеву, либо тот немало заплатил его законным владельцам. Да Квятковский и не желал вдаваться в подробности. Главное — они с Кирюшей были здесь вдвоём. И это убежище — их маленький рай. Здесь их никто не потревожит: ни Ольга, ни соседи, ни гости, ни даже прислуга. Здесь они смогут делать что захотят; полностью отпустить себя, обнажить не только тела, но и души. Дом окружал большой забор с двумя калитками, и обе они закрывались на хитрую систему замков, шпингалетов и верёвок, которую далеко не каждый был способен разгадать. Снаружи строение казалось маленьким и скромным, но внутри поражало уютом. Здесь были и две просторные комнаты с удобными диванами и пушистыми коврами, и кухня с большим столом, и ванная комната с красивой ванной, в которой при желании могли поместиться два человека. Весь интерьер дома был выполнен в старинном атмосферном стиле, и только несколько мелочей напоминали о какой-никакой цивилизации. Что особенно тронуло Германа — здесь были сладости, скрабы и другие безделушки, которые он очень любил. Значит, Кирилл подготовился заранее. Квятковский был безразмерно счастлив. Но мысль о грядущем возвращении уже сейчас вызывала у него тревогу. — Кирилл, — шепнул Герман, снизу вверх посмотрев на своего возлюбленного. — Ты ведь раньше ни для кого не делал ничего подобного? Правда? — Правда, — признался Кирилл. — До тебя у меня не было человека, ради которого мне бы захотелось всё бросить и провести с ним наедине неделю. Боже мой, — вдруг с каким-то страхом выдохнул он, — как мало мне, оказывается, нужно, чтобы почувствовать себя счастливым! Вот это и есть то, к чему я стремился всю свою жизнь? Не роскошь, не связи, не деньги? А маленький наивный мальчишка, с которым можно с удовольствием спрятаться в глуши от всего мира? В голове не укладывается! Если бы мне кто-нибудь полгода назад сказал об этом, я бы от души похохотал. Герман тяжело вздохнул. Ему не понравилось это «полгода назад». Оно напомнило ему о том, как недолго они с Кириллом были знакомы, и как мало пережили вместе. Но зато как, чёрт возьми, много эмоций они испытали за сей небольшой промежуток! Это — та самая «огромная любовь всей жизни», которая будет сидеть в душе, как ангина в глотке, даже спустя десятилетия. Даже если обстоятельства в корне изменятся. На секунду Герман представил, как, будучи сорокалетним побитым жизнью мужчиной, соберёт свои вещи и оставит жену и детей, после того, как получит письмо от Кирилла с предложением сойтись. Мысль об этом показалась парню такой забавной, что он тихо засмеялся. — Над чем ты смеёшься? — полюбопытствовал Кирилл. — А, да это я так. Глянь, какая красивая картина висит на стене. Может, себе в усадьбу заберёшь? — и Герман вдруг серьёзно, без капли притворства или чудачества, посмотрел в глаза избраннику: — Мы ведь всегда-всегда будем вместе? Нас ничто и никто не сможет разлучить? Просто я… Я не смогу без тебя жить. Ты заполнил всю мою душу, вот вся она без тебя и опустеет! Ой, мамочки, мне об этом даже говорить больно! — Откуда такие мысли? — Кирилл с незыблемой лаской взглянул на утопающее в отросших светлых прядях кроткое личико. Нет, Герман здесь не смотрелся. Его место — не в доме из старинного потемневшего дерева, а в лучших фешенебельных залах Парижа и Марселя. — Да я сам не знаю. Ты только не подумай дурного. Я счастлив, очень счастлив! Я даже не верю, что всё это происходит со мной! Но на дне моей души живёт толика тревоги, которая так и грозится разрастись до размеров снежного кома! Какое-то странное предчувствие. Словно я что-то сделал не так. Словно вскоре мы столкнёмся с огромными трудностями. Кирилл, ты… Ты только верь мне, хорошо? Что бы про меня ни говорили, как бы меня ни пытались очернить, я люблю только тебя. И всегда буду любить. Я хочу жить с тобой, я хочу видеть тебя каждый день. Мой дом — там, где ты. Мой дом — это твои руки. — Мой золотой мальчик, как же ты травмирован! Тебе страшно от того, что у нас всё слишком хорошо и спокойно, ты к такому не привык. Я не смогу пережить это вместо тебя, но я смогу прожить это с тобой. Я обещаю, что тебе больше никогда не будет больно и плохо. Верь мне, как я буду верить тебе. Сегодня Кириллу не хотелось быть диким и неудержимым; не хотелось набрасываться на Германа и быстро подминать его под себя; не хотелось загонять язык до чужой гортани, пробивать как автомат очередями, царапать беломраморные плечи и оставлять бордовые отметины на хрупкой шее. Хотелось быть нежным, заботливым и спокойным; хотелось, чтобы Герман почувствовал пьянящее ощущение полной защищённости и тепла, пока на улице — снег и тьма. Он обнял юношу, погладил его по блестящим, словно богатый дамасский шёлк, волосам, поцеловал в лоб, в виски, в уголок губ, в чуть подрагивающие веки, неторопливо перешёл на шею и плечи. И Герман быстро внял этой ласке, часто задышал, раскраснелся, принялся сладко ёжиться и блаженно тянуть шею навстречу новым поцелуям, которые становились всё жарче, словно Кирилл хотел напиться им и его любовью. — Моё чувственное белокурое солнышко, — усмехнулся Лаврентьев. Герман прикусил губу, боясь обронить громкий звук, но Кирилл его успокоил: — Здесь ты можешь не сдерживаться. Здесь нет никого, кроме нас. Забудь о правилах приличия, о людях и проблемах. Есть только этот дом, есть мы и наша любовь. И Герман, протянув к возлюбленному руки, осыпал его ответными поцелуями. Ближе к ночи Кирилл ушёл из дома, а вернулся спустя час со старенькой, но исправной гитарой. За то время, что его не было, Герман уже успел придумать себе всякие ужасы, поэтому скрип входной двери стал для него настоящим спасением. — Кирилл, слава богу, — облегчённо выкрикнул юноша. — Куда ты уходил? Мне без тебя тут так плохо было! Лаврентьев хотел напомнить, что его не было всего час, но вместо этого снисходительно улыбнулся: — А мне без тебя — ещё хуже. А ходил я за гитарой. Вот, добрые люди одолжили. — А я не умею на ней играть, — застыдился Квятковский. — Я освоил только рояль, фисгармонию и балалайку. — Зато я умею. Вернее, умел когда-то. Давно не практиковался. Но это не проблема. Когда я сделал кое-что, чего до этого не делал целых четыре года, ты был в восторге. Вот и тут буду на ходу вспоминать навыки. — Ну Кирюша, — засмеялся Герман и спрятал красное, как маков цвет, лицо в ладонях. Кирилл настроил инструмент, и всё пространство их маленького убежища затопило волшебной музыкой. Герман восторженно наблюдал, как пальцы его избранника бегали по капризным струнам. А за окном кружились красивейшие снежинки; плясали, падали на землю, прилипали к стеклу. И на иссиня-чёрном небе были различимы крохотные веснушки космоса — словно неаккуратный волшебник рассыпал на Млечный путь содержимое своего магического мешка. Герман не мог пошевелиться. Эта ночь и эти звуки будто заколдовали его. — Споёшь мне что-нибудь? — спросил Кирилл. — Я? А частушки можно? — Можно, мой золотой. — А на середину комнаты выходить? — Как тебе угодно. Герман откинул руку, будто снова находился на театральной сцене, и громко запел: — Девки в озере купались и поймали рака! Целый день они искали, где у рака срака! Кирилл прекратил играть и расхохотался. — А другие частушки ты знаешь? Поприличнее? Которые не связаны с… Ну, ты понял. — А как же! Слушай! Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей! Отчего ж они не вьются у порядочных людей?! — и Герман изящно поплыл по комнате, заскользил обнажёнными ступнями по гладкому полу, обрисовал вокруг себя руками причудливые узоры. — Или вот ещё! Мы не пашем, мы не пляшем, не валяем дурака. С колокольни елдой машем — разгоняем облака! А Кирилл, подперев голову кулаком, смотрел на юношу и думал: «Какой же тонкий, звонкий, подвижный, жеманный симпатяга! Артист! Прирожденный артист!» *** Вернувшись в усадьбу, Ольга долго сидела за столом, смотря себе под ноги, и литрами пила ромашковый успокаивающий чай. Но, увы, не успокаивалась. Она не могла на слово поверить Виктору, которого видела второй раз в жизни, но теперь найти доказательства его рассказу стало для неё делом принципа. Ольга быстро сообразила, что для этого ей нужно провести небольшой обыск в комнате, которая раньше принадлежала Герману, и уговорила одну из девок под благовидным предлогом взять у Глафиры нужный ключ. Времени у Ольги было мало, поэтому, получив доступ к вожделенным покоям, она тут же бросилась осматривать содержимое всех тумбочек и ящичков. Но единственное, что ей удалось найти, — это рисунки Германа, среди которых были пейзажи, натюрморты и… Портреты Кирилла. Большинство из них были созданы небрежно, второпях, на смятых тетрадных листах, но сколько жизни, красок и чувственности в них было! В глазах у Ольги защипало, а треклятые рисунки задрожали в её руках, как живые. Девушка осмотрелась по сторонам, напоследок заглянула в шкаф и под кровать, и наткнулась на пуговицу от парадной рубашки Кирилла; от той самой рубашки, что была на нём в тот вечер, когда он оставил гостей и ушёл к Герману «для разговора». — Это ещё ничего не значит, — прошептала Ольга побледневшими губами. — Пуговица могла просто оторваться. Мало ли. А рисунки… Господи, Герман ведь ненормальный! Всё то время, что он здесь жил, он вёл себя как пациент психиатрической больницы! То приносил в свою комнату грязных собак и кошек с улицы, то носился по всей усадьбе, как вихрь, то распевал похабные частушки на балконе! У него разум десятилетнего ребёнка! Он крепко привязался к человеку, который отнёсся к нему с добротой и участием, но привязанность — это ещё не влюблённость! Ну, нарисовал своего наставника и покровителя, что такого? Господи, да что я сама себя обманываю?! Всё это давно плавало на поверхности! Все обо всём догадывались! Все, кроме меня! Как я могла быть такой идиоткой?! Боль птицей забилась в груди бедной молодой женщины. Она так рьяно пыталась наладить отношения с мужем, так искренне хотела выйти на след его любовницы и заставить её за всё ответить, а правда оказалась куда страшнее всех её предположений. Этот чёртов Герман жил с ней под одной крышей, угощал её конфетами, интересовался её делами и самочувствием, желал ей доброго утра и приятного аппетита, и тайком спал с её супругом! Да это даже не мерзость, это что-то такое страшное и недопустимое, что у Ольги пальцы заледенели. — Ольга Павловна! — дверь распахнулась, и в проёме показалась голова её сообщницы. — Вы ещё долго здесь будете? Я боюсь, как бы чего не вышло. — Нет, я сейчас, — ответила Ольга и наскоро вернула на место рисунки и пуговицу. После она пошла в свои покои, попыталась отвлечься, но всё оказалось тщетно. Ей не спалось, не пилось, не елось и даже не думалось. Душевная боль начала перекликаться с полным равнодушием к происходящему, и только внезапные тянущие ощущения в животе заставили Ольгу взять себя в руки. — Мне же нельзя волноваться, — опомнилась она. — Ещё не хватало, чтобы из-за этих позорных содомитов пострадал мой ребёнок, моя кровиночка! Но когда они вернутся, я всё им выскажу. Пожалеют, что на свет родились! — теперь боль мигрировала в спину и быстро опустилась вниз. Ольга почти до крови прикусила губу и прилегла на кровать. — Нет, Кирилл… Как он мог так со мной поступить?! Не хотел на мне жениться — не нужно было. Но сердце-то зачем разбивать?! Рассказал бы обо всём сразу, я бы это приняла, смирилась. Я ведь неоднократно спрашивала, есть ли у него кто-нибудь, а он ничего по делу не отвечал, только жилы из меня вытягивал! А я всего-навсего хотела определённости! Пережить твёрдый отказ мне было бы гораздо легче, чем нынешний ужас! Кем нужно быть, чтобы пригласить на свадьбу своего любовника, а потом продолжать к нему бегать?! Даже во время беременности жены! Ольга не заметила, как уснула. Просто нырнула во тьму, потеряла связь с реальностью. А проснулась от новой волны боли во всём теле. Несчастливица заворочалась и застонала. Ей будто всадили нож в живот и прокрутили раз десять. — Помогите! — позвала она. — Кто-нибудь, подойдите ко мне! Через минуту в покои вбежала Глафира и, увидев состояние Ольги Павловны, тотчас послала за доктором. Сама Ольга продолжала ворочаться с боку на бок, держась за низ живота, но всё рухнуло, когда она увидела кровавое пятно на простыне. — Нет! — закричала девушка. — Нет, только не это! И она кричала долго, надрывно, то тошноты и хрипов, размазывая по щекам слёзы. А вокруг неё уже начинали суетиться прислужницы с полотенцами, примочками и лекарствами. *** — Мама, я потеряла ребёнка. Лидия Игоревна — взъерошенная, сонная, с кислым, даже злым, лицом тяжело вздохнула и посторонилась, пропустив дочь в свои покои. На часах было уже одиннадцать вечера, и женщина была вынуждена покинуть тёплую постель, одеться и встретить Ольгу, у которой случилась новая неприятность. Вот почему у всех дети как дети, а у неё — ходячий склад проблем? — У тебя что ни день, то спаси и сохрани, — ответила «заботливая» мать, но всё же обняла позднюю гостью. — Не рыдай так громко, Оля! Отца разбудишь. Зачем это? Ведь уже ничего нельзя изменить. Думаю, так даже лучше. Не ко времени был этот ребёнок. — Мама, что вы говорите? — Ольга в растерянности приподняла идеально выщипанные брови. — Получается, мне просто повезло, что я у вас ко времени была? А в противном случае вы бы от меня избавились? — Ты у меня умница, красавица. У тебя всё будет хорошо, вот увидишь. И мужчину достойного встретишь, и забеременеешь во второй раз. Ну не сложились у тебя отношения с Кириллом. Не суждено тебе было от него родить. Такой вот божий промысел. Сама подумай, каково бы пришлось вашему бедному малышу, если бы он всё-таки появился на свет? Что бы его здесь ожидало? Бесконечные ссоры родителей, равнодушие отца и довольствование малым! Это я во всём виновата. Вытолкала свою родную кровиночку под венец, дура старая! Прости меня, дочка. Видит бог, я хотела тебе только добра. Я и подумать не могла, что всё так выйдет. Ольга схватилась за голову и начала раскачиваться взад-вперёд, как безумная. Нет, мать её не понимала. Никто не понимал. Этот ребёнок, трагически погибшая малявочка, что так и не взглянула на мир чистыми глазёнками, была её главным сокровищем. Она рассказывала малышу обо всём на свете, пела ему песни и даже интересовалась его мнением, притворяясь, что тот ей что-то отвечал, но старалась, чтобы этого никто не видел и не слышал — боялась, что её примут за помешанную. Ольга каждый день гладила свой живот, который, увы, так и не успел округлиться, представляла, как будет гулять с ребёнком, обучать его всему новому, одевать его во всё самое нарядное и дорогое… — Ваш Кирилл, мама, оказался ещё большим подлецом, чем все мои остальные мужчины вместе взятые, — сказала девушка, проведя ладонями от лица до затылка. Эта трагедия просто убила её. Выпотрошила до основания, разрезала живьём на маленькие кусочки. — Помните, как мы всей семьёй гадали, есть ли у него ещё кто-нибудь? Пытались найти причину его равнодушия ко мне? А эта причина всегда была рядом. Жила со мной на одной территории! — Ничего себе! Неужто на какую-то из своих прислужниц позарился? На черномазую необразованную девку? А с виду, такой важный, интеллигентный… — На камердинера, — отозвалась Ольга и истерически расхохоталась. Лидия Игоревна минуту в недоумении смотрела на дочь, а потом схватилась за сердце: — Ольга, что ты говоришь?! Ты уверена?! Это очень серьёзное обвинение! — Да, мама! — недоверие в голосе родительницы стало для Ольги последней каплей. Будто кто-то кинул спичку в ёмкость с керосином. Девушка захотела закричать на весь дом, не боясь разбудить отца и прислугу. — Уверена! С моих глаз наконец-то сошла пелена! Мы с Кириллом встречались четыре года! Четыре! Я подарила ему самую ценную и невосполнимую вещь на свете — своё время. И была всего лишь прикрытием, пока он в своё удовольствие занимался мужеложством! А ведь я могла бы быть с молодым человеком, который бы меня любил и уважал! Какое же он чудовище! И Герман… Я-то думала, что он сосёт только бюджет из нашей семьи, а оказалось… Кто только не водится в тихом омуте! Лидия Игоревна обернулась лицом к висящей на стене иконе и начала молиться. — К богу обратилась, легче стало, — сказала она через пару минут. — Грех-то какой они на свои души взяли! Подумать страшно! О Германе я ничего не могу сказать. Но Кирилл ведь такой… Прямо мужчина-мужчина! Сильный, суровый, отважный. Как он мог лечь в постель с себе подобным? Что это за кошмар? Может, его ещё возможно вылечить? Отвести к священнику, посоветовать ему почитать какую-нибудь полезную литературу? Тьфу! — лицо женщины позеленело от гадливости. — Лучше бы ты молчала, честное слово! Додумалась же, такую пошлость матери рассказать! У меня теперь аппетита и сна всю неделю не будет! Спасибо, доченька! — Мама, я клянусь, что если бы Кирилл с самого начала рассказал мне правду и отказался от брака, я бы всё поняла и приняла. Да, погоревала бы денёк-другой, но потом бы вышла замуж за Гурьева и успокоилась. Но то, что он сделал… По его вине я потеряла ребёнка! — от мигрени у Ольги сдавило виски, по лбу скатились капли холодного пота, одежда прилипла к телу. Сейчас она не испытывала злости ни к Семёнову — он просто открыл ей глаза на происходящее, ни даже к Герману — он недалеко ушёл от самой Ольги: захотел красивой жизни и не упустил шанс, который судьба даёт лишь один раз. А вот Кирилла ненавидела. — Он лишил меня самого дорогого. И я не успокоюсь, пока не оплачу ему той же монетой! — Дочь, что ты задумала? — вдруг неожиданно по-доброму заговорила Лидия Игоревна. — Да плюнь на эту погань! Зачем тебе пачкаться в грязи? С такими, как Кирилл, возиться — себя не уважать. Собери свои вещи, вернись к нам с отцом. А потом, глядишь, и развестись получится. Сейчас с помощью денег можно любую проблему решить. — Кирилл разрушил мою жизнь, а вы предлагаете мне проглотить это, стерпеть? Никогда! — Ольга отчаянно ударила себя кулаком в грудь. — Слышите?! Никогда! Он заплатит мне самым дорогим, что у него есть! Я тоже отниму у него того, ради кого он живёт, и вот тогда мы будем квиты! И когда он станет, как я сегодня, обливаться горючими слезами и корчиться на холодной постели в звериной тоске, когда захочет залезть в петлю от безвыходности, я вздохну с облегчением! — Ольга указала пальцем на икону. — Видите святой образ? Я при нём вам говорю, клянусь, что Кирилл никогда больше не увидит своего юродивого дружка! Ни живым, ни мёртвым! И пусть я умру и сгорю в аду, если не выполню своей клятвы! *** — Считается, что до тридцати лет чёрт живёт там, где ему нравится, но потом переселяется в болото, чтобы там жениться и начать плодить детей. А совсем старые черти из болота потом перебираются в моря и большие озёра. Также одними из излюбленных мест обитания чертей являются заброшенные мельницы и бани, — читал Герман, уютно устроившись в кресле-качалке. — Кирилл, ты слушаешь? — А? Да, — Кирилл сидел на ковре, положив голову на колени своего возлюбленного. Длинные пальцы Германа изредка перебирали его тёмные волосы. — Теперь понятно, почему я встретил свою судьбу и венчался только к тридцати годам! — Смешная, но неправдивая шутка. Никакой ты не чёрт! Ты добрый волшебник! — Потому что я исполняю все твои желания? — Да. И самое главное моё желание — чтобы мы всегда-всегда были вместе! Ой, мамочки! Раньше я совсем-совсем не знал, что такое любовь, а теперь узнал, узрел, прочувствовал. Покорно принял эту науку, как глупый ученик — урок от самого лучшего учителя. Нежность, страсть, ревность, трепет — всё это переплелось во мне, раскрылось огненным цветением, в своём истинном воплощении, в своей ослепительной красоте. Я обожаю тебя, как чайка — рыбку, как кот — сметану, как бабочка — цветы, как пчёлка — мёд. И даже когда ты на меня кричишь, эта любовь никуда не девается. Без тебя я умру, проиграю, закончусь! Я готов совершить ради тебя подвиг, вызвать кого-нибудь на дуэль и даже прыгнуть в жерло вулкана! Огонь меня не уничтожит, потому что я уже горю! Ох, Кирюша, если бы ты только знал, что ты со мной делаешь! Чувства к тебе открывают во мне такие грани, о которых я сам был ни сном ни духом! — Мой золотой мальчик, — Кирилл подтянул тело вверх, запустил ладони под сорочку Германа. Юноше показалось, что эти ладони обожгли его кожу, заставили его вспотеть и покрыться мурашками. — Мой ангел. Мой звонкий колокольчик. Ты так добр ко мне, так внимателен. Квятковский наклонился и медленно провёл ладонью по животу своего избранника, отчего пресс Кирилла тут же стал каменным, одну за другой расстегнул пуговицы чужой рубашки. — Какой ты сильный. С ума сойти! Я по сравнению с тобой совсем маленький. Ночью не так повернёшься и раздавишь меня к чёртовой бабушке. — Ну до сего момента ведь не раздавил, — засмеялся Лаврентьев. Он всегда был осторожен, всегда боялся причинить Герману боль. — Как тебе идёт эта сорочка. Думаю, тебе стоит носить её почаще. Герман ойкнул, когда крепкие руки стащили его с кресла и уложили на ковёр, а шеи коснулись пахнущие табаком губы и заскользили вниз до острых плеч. — Кирилл, а может, не нужно прямо на полу? Это как-то… Ну не знаю, — пролепетал юноша, но Кирилл вовремя запечатал его рот поцелуем. Ночью Герман снова дурно спал — его душило неизвестно откуда взявшееся ожидание чего-то очень страшного. В голове то и дело вспыхивали тревожные сигналы, которые многие часто игнорировали и списывали на разыгравшееся воображение. Вот только те, для кого подобное игнорирование закончилось печально, были уже не в силах уберечь других от своей ошибки. Покойники не могли сказать: «незадолго до того, как на меня напали, я подумал, что мне не стоило сворачивать в тот тёмный переулок» или «за минуту до того, как на меня налетела конная повозка, я пожалел, что никогда не смотрел по сторонам». — Кирилл, — позвал Квятковский и принялся тормошить своего возлюбленного. — Проснись. — Что? — вздрогнул Кирилл. — Мне нужно на кухню, попить воды. Сходишь со мной? Мне одному боязно. — Начитался всяких глупостей, а теперь собственной тени страшишься, — беззлобно проворчал Лаврентьев. — Да при чём тут это! — Гермуся, я ведь говорил, что про чертей лучше читать не больше часа в день. И точно не на ночь глядя! А ты сколько читал? — Полдня, — понуро вздохнул Герман. — Вот и результат. Ладно, пойдём. Кирилл взял супруга за руку и вместе с ним, ежась от ночной прохлады и зевая, пошёл на кухню. Утолив жажду, Герман почувствовал себя намного лучше. А когда юркнул обратно под одеяло, даже решил, что теперь точно сможет уснуть. Но через десять минут снова растолкал Кирилла: — Кирюша, меня тошнит. Что делать? — Герман, у тебя вот ни стыда, ни совести! Съешь что-нибудь кислое. Зачем меня-то будить? Квятковский ушёл, но спокойствие Кирилла длилось не больше получаса. — Кирилл! — раздалось из кухни. — Меня вырвало! Где тут тряпка и ведро? — В ванной комнате, — отозвался Лаврентьев, не желая снова выбираться из объятий Морфея. Он всё ещё надеялся выспаться, а завтра на свежую голову устроить сюрприз для своего неугомонного избранника. Герман зажёг лампы везде, где возможно, даже в зале и, для успокоения напевая себе под нос детскую песенку, пошёл в ванную. Но устранить последствия ночного происшествия ему не удалось. Во время уборки он сначала облился водой, а потом и вовсе наступил в ведро. Поэтому Кириллу всё-таки пришлось встать и вмешаться в сей процесс. — Я себя отцом-одиночкой чувствую, ей-богу, — ворчал Лаврентьев, пока Герман сидел на стуле, пил чай и болтал ногами. — С горем пополам засыпаю на полчаса — и сразу начинается: «Кирюша, мне плохо», «мне жарко», «мне холодно», «пить хочу», «есть хочу», «голова болит», «тошнит». Это всё от твоих сухариков с приправами! Шутка ли, ты их целых две тарелки сгрыз, пока читал! — Когда я читаю, мне всегда хочется что-нибудь жевать. Да и когда не читаю — тоже. — Начитаешься про чертей, потом уснуть не можешь. И ладно, если бы ты просто лежал, так ты ещё вертишься как уж на сковородке, руками да ногами дёргаешь! Думаешь, здорово, как ты мне сегодня коленом в живот саданул? — Кирилл, а помнишь, как твой брат пришёл к нам незадолго до своей свадьбы? — вдруг спросил Герман и засмеялся, поперхнувшись чаем. — Мы тогда все были навеселе, я решил помыть пол, поскользнулся и уселся в тазик. Ты так хохотал! — Сильнее я хохотал только когда Серёжа утром отправился за печеньем и табаком, а вернулся аж через час, потому что торговая лавка открылась в восемь, а не в семь, как он думал. Почему он решил переждать это время на улице, а не дома, для меня до сих пор загадка. — А помнишь, как ты в тот же день начал на пьяную голову спорить с батлером и, разгорячившись, ударил кулаком по камину, а из него выпало два кирпича? — покатился от смеха Квятковский. — Как два кирпича выпало — помню, — согнулся от хохота Кирилл. — А вот из-за чего мы тогда сцепились с батлером — совершенно не запомнил! — Ой, не могу! Я сейчас сдохну! — не унимался Герман. В такой атмосфере прошло ещё несколько дней. Герман часто нёс бред с умным лицом, запрыгивал Кириллу на шею, шептал ему на ухо стихи и песни, рисовал на его коже узоры, сердечки и диковинных птиц, засыпал на его груди, под сказки и колыбельные, с криками прыгал по диванам и креслам, танцевал на столе, добавлял в чай по три ложки сахара и пил его вприкуску с шоколадом, смачно хрустел яблоками и помидорами, и, заглядывая в глаза Кириллу, как мантру, повторял: «Я тебя так люблю! Очень-очень!» Все главные герои его повестей с недавних пор стали кареглазыми, темноволосыми и говорящими фразами Лаврентьева. Кирилл каждое утро оставлял на подушке возлюбленного цветы, сладости или открытки, носил ему фрукты и ягодами вёдрами, а ночами прижимал его к себе так крепко, словно этот чудаковатый, проблемный юноша был всем смыслом его пропащей жизни. Он отвечал Герману жгучей любовной привязанностью, которая крепла с каждым днём, и уже знал, что всегда, независимо от обстоятельств, будет обожать только Квятковского, а к остальным сможет относиться либо нормально, либо плохо. Лишь Герман навечно останется для него самым красивым, самым хорошим и самым нужным. Они катались на тройке вороных лошадей, делали своими руками сыры и йогурты, смотрели на небо и изучали звёзды, гуляли по окрестностям, разводили костёр и пекли картошку, играли в карты и шахматы на свежем воздухе, посетили несколько ближайших музеев. Но особенно Герман любил писать портрет Кирилла, когда избранник позировал ему, а Кирилл — заниматься с Германом любовью везде, где возможно: начиная от дивана и заканчивая кухонным столом. Квятковский, как и прежде, редко проявлял инициативу, но был очень уступчивым. Войдя во вкус, он делал по-настоящему чувственные вещи и говорил по-настоящему красивые слова. И только мысль о грядущем возвращении всё ещё вселяла в юношу панику. *** Когда Кирилл объявил, что ему нужно уехать в Петербург на новое модное светское мероприятие, Герман впал в отчаяние. Он почувствовал себя маленькой бесполезной рыбёшкой, которую хотели вытащить из воды на жаркий песок для неминуемой погибели. — В Москву вернёмся вместе, — объяснял Лаврентьев. — Я возьму из дома кое-что из своих вещей и поеду в столицу. Сколько там пробуду — пока точно не могу сказать. Нет, если хочешь, можешь остаться здесь. Но я думаю, тебе здесь в одиночестве будет боязно. Да и по своим зверушкам ты наверняка соскучился. — Кирилл, возьми меня с собой! — стал умолять Герман. — Нельзя, Гермуся. — Отчего же нельзя? У тебя там кто-то есть, да? В столице? Ещё один молодой супруг? — Не болтай глупости. Супруг у меня один и второго мне не нужно. Да и не потяну я ещё одну такую головную боль! Боюсь поседеть раньше времени. Но если мы приедем вместе, это будет выглядеть подозрительно. А если заселимся в один номер — и того хуже. Ты же понимаешь, что мы… Необычная пара. — Рака за камень заводишь! Мы уже появлялись вместе на московских мероприятиях, и никому до этого не было дела. Ведь необязательно обниматься или делать друг другу комплименты на публике. Признайся, что ты стыдишься меня. — Гермуся, я не стыжусь. Но… Не нужно. Пойдут сплетни, и всё в таком духе. — Да я бы и сам не поехал. Мне пора возвращаться к своим домашним любимцам, я и так переживаю, что соседка их плохо кормила. Но мог бы предложить ради приличия! — Неужели ты не сможешь потерпеть? Когда я вернусь, мы снова будем рядом друг с другом. Герману хотелось быть рядом с Кириллом не «когда он вернётся», а всегда, каждую минуту и секунду, но от него так мало зависело! Да и откровенно напирать на возлюбленного, устраивать скандал на тему «ты меня не любишь и уделяешь мне недостаточно внимания» он не хотел. Не в его положении обижаться на Кирилла. На него тогда бог обидится! Поэтому вскоре Квятковский снова сидел в своей, но чужой квартире, на слегка запылившейся кухне и поочерёдно обнимал всех кошек и собаку, которые, к счастью, за время его отсутствия ничуть не убавили в весе. Его сердце сжимали ледяные тиски страха. Он с ужасом смотрел на часы с маятником и понимал, что вскоре квартира погрузится в полутьму и станет походить на настоящий склеп. Волнуясь, Герман везде зажёг лампы, но это мало помогло. Его по-прежнему била нервная дрожь, и сейчас он бы с удовольствием согласился даже на компанию Витьки. Поэтому, услышав стук в двери, Герман опрометью бросился открывать. Но на пороге оказался не балагур Семёнов, а Ольга. При виде неё Квятковский испугался пуще прежнего, но вида не подал. — Здравствуйте, — пробормотал юноша. — А вы… Как вы сюда попали? Вернее, как узнали, где я живу? — «Обиженный тобой Виктор подсказал», — мысленно ухмыльнулась Ольга, но вслух ответила: — Да брось. Можно подумать, это была тайна за семью печатями! Визитёрша без приглашения вошла в квартиру и тут же сморщила напудренный носик — в воздухе пахло куриным супом, а Ольгу всегда воротило от аромата и вида столь простых блюд. — Я пришла с тобой поговорить, — сказала девушка и сняла хоть и не такую роскошную, как у Германа, но очень симпатичную укороченную шубу. Собираясь сюда, Ольга готова была растерзать Германа. Она, собственно, за тем и пришла, чтобы опозорить его, отхлестать по лицу и ударить под дых, как разлучника, содомита и проходимца; чтобы схватить его за волосы и пару раз приложить лбом о дверной косяк, урода развратного. Но, увидев эти чистые, как летнее небо, глаза и бледные щёчки без солнечных отметин, разжала кулаки. — Хорошо. Будете чай? — А кофе есть? — Нет, к сожалению. Ольга стала ходить по комнатам, осматривая скромное, но уютное убранство квартиры. Герман как в полусне следовал за ней. Он уже понял, о чём будет их разговор, но старался держать себя в руках. В конце концов, рано или поздно это должно было случиться. — Герман, я всё знаю, — наконец объявила Ольга, пройдя в зал и изящно сев на диван. — Ольга Павловна, вы, главное, не волнуйтесь, — Квятковский не стал прятать глаза. Смотрел прямо и уверенно. — Вам же нельзя. — Я что-то не пойму, — в голосе незваной гостьи засквозили угрожающие нотки. — Ты даже не станешь ничего уточнять и отрицать? — Не стану. Зачем? Эта тайна изначально была шита белыми нитками. Слова юноши вывели Ольгу из себя. Она ожидала, что Герман начнёт плакать, заламывать руки, а то и вовсе, упадёт перед ней на колени и покается во всём содеянном. И тогда она, возможно, даже простила бы его, отказавшись от своих планов о мести. Но Квятковский вёл себя так, словно совсем не испытывал чувства вины. Стоял и с вызовом на неё пялился, греховодник треклятый! Вчерашний оборванец, которого Кирилл подобрал на улице, как грязного котёнка! Вор, который всё у неё украл! Да ему следовало бы навечно заточить себя в монастыре или спрятаться в тёмном чулане, чтобы впредь не показывать своего бесстыжего лица порядочным людям, а он держался так, будто собирался на коронацию! — Закрой рот, — прошипела Ольга с такой лютой ненавистью, что по коже Германа забегали мурашки. — Совсем обнаглел. Ты пока даже не представляешь, с кем связался. — Зря вы на меня злитесь, Ольга Павловна. Когда я появился в жизни Кирилла, я ничего о вас не знал. — Но потом-то узнал. Мог бы и отцепиться от уже женатого человека. Но хорошая кормушка оказалась важнее моральных норм, верно? — Чувства, — поправил Герман, — а не кормушка. Я люблю вашего мужа и говорю об этом безо всякой утайки. И что? Что мне с собой сделать? Вскрыть вены на запястьях, вонзить нож в грудную клетку, спрыгнуть с крутого обрыва? Вы понимаете, что это даже не от меня зависит? Я просто чувствую это, и всё. Любовь, она ведь…. — юноша поднял указательный палец вверх, — от бога. — Какая любовь?! — Ольга испытывала огромнейший стыд уже оттого, что вела диалог с этим уродом рода человеческого. Его было бы неплохо забросать камнями на площади и похоронить на свалке, а она с ним цацкалась! — Герман, тут всё намного проще. Ты — человек-пиявка. Ты ничего из себя не представляешь, ни к чему не стремишься и не считаешь нужным взрослеть и меняться. У тебя нет ни интересов, ни целей, ни даже своего круга общения. Отбросишь тебя подальше, и ты погибнешь без чужой кровушки. Но всё это — не про любовь. Любить друг друга могут только мужчина и женщина. И только порядочные, благородные, чистые телами и душами. Даже я уже не говорю во всеуслышание, что люблю своего мужа, потому что понимаю, что это — слишком громкие слова и большая ответственность. А ты… Да как у тебя язык повернулся?! Ишь, какую волю над собой взял! — Ольга помассировала одеревеневшие виски похолодевшими пальцами. Она больше не могла здесь находиться. — Ты что же, думаешь, что ты у Кирилла один такой распрекрасный? Я только вчера вспомнила, как он на одном празднике сказал, что если публике хочется думать, что он любовник Александра Капралова, то пусть, он не против. Потом, правда, добавил, что пошутил. Но, знаешь, нет дыма без огня. Так вот, этот Капралов — наследник княжеского рода. Тебе это не смущает? Ты хоть понимаешь, куда влез? — Такая информация должна быть закреплена доказательствами, — совсем по-взрослому заметил Герман. — А без них она — пустой звук. Вы не заставите меня искать пятна на солнце, которое меня греет. — Значит, так, — Ольга хлопнула себя по коленкам. — Пора заканчивать разговор. Мне вообще не по статусу распылять на тебя своё внимание. А ты ещё смеешь мне дерзить. Порадовался бы, что я пришла одна, а не с парочкой крепких друзей, которые бы тебя по стене размазали. Кирилл в столице, заступиться за тебя некому. В твоих же интересах убраться из его жизни по-хорошему. Я, конечно, понимаю, что тебе понравилось жить на широкую ногу. Но пора, голубчик, и честь знать. Счастье с неба никогда не сваливается, его нужно заслужить. А если свалилось — значит, это не счастье, а пшик. Кириллу было одиноко и тоскливо без жены и детей, вот он и взял под опеку бедного бродяжку. Но теперь обстоятельства изменились. У Кирилла появилась я. А скоро появится ребёнок, — о своём выкидыше девушка, конечно, решила умолчать. — Ты — третий лишний. Не заставляй меня скандалить и доказывать, что я за свою семью любому глотку перегрызу. Прояви достоинство, оставь Кирилла в покое. В конце концов, ты ещё сможешь найти себе нового спонсора. Думаю, за это время Кирилл тебя многому научил. С такими умениями ты точно не пропадёшь. — Как замечательно у вас получается грубить! Долго готовились к своей речи? Ольга Павловна, я исчезну из жизни Кирилла только в том случае, если он сам меня об этом попросит. Вы мне, простите за прямоту, никто. И обсуждать с вами такие серьёзные вещи я не буду. Вот Кирилл вернётся, и мы обо всём поговорим. И выясним, кто здесь третий лишний. — Вижу, по-хорошему ты не хочешь, — постановила Ольга. Теперь она окончательно убедилась в правильности своего решения, и в том, что под личинами ангелочков зачастую скрывались черти. — Что ж, твой выбор. Значит, будет по-плохому. Посмотрите-ка, прожил с Кириллом всего ничего, а уже так зазнался! Да что ты ему предложить-то можешь, кроме своей хорошенькой мордашки? А у нас брак, семья. И на одном ребёнке я не остановлюсь, рожу как можно больше. Пока ты был в усадьбе, Кирилл не уделял мне внимания. Но сейчас у нас всё иначе. Мы уже около месяца ложимся спать вместе. — Не верю, — замотал головой Герман. — Ни единому вашему слову не верю! — Герман, я предупреждаю, что шутки кончились. Я достаточно от тебя натерпелась. Думаю, для начала я свяжусь с твоим отцом и с другими старшими родственниками. Они имеют право знать, чем ты здесь занимаешься. И если среди них есть приличные люди, они сами тебя приструнят и заберут обратно в лоно семьи. А то и возместят хотя бы половину тех средств, что Кирилл на тебя истратил. Да-да, не хлопай глазами! Деньги женатого мужчины — это уже не его собственные деньги, а бюджет семьи. Эти баснословные суммы могли бы достаться мне и нашему с Кириллом будущему ребёнку. Мало тебя в детстве лупили, негодник! Квятковский слушал молча, сузив глаза и поджав губы. А потом вдруг выпрямился и пошёл прямо на непрошеную гостью: — Ольга Павловна, ступайте туда, откуда пришли! Не нужно оскорблять меня на моей же территории! Вы мне кто? Мать, бабушка, старшая сестра? Что вы меня поучаете? Вот ребёнка родите, его и поучайте! А Кирилла я вам не отдам. Слышите?! Не отдам! Вот, выкусите! Люблю я его, понятно? И всегда буду любить! Ну? Ударите, что ли? Давайте, я даже не шелохнусь! Отцу моему напишите? Да ради бога! Я ему всё то же самое скажу! А Кирилл — мой! Умру, сгину, но никому его не отдам! Ольга притихла, оробела. Никого, кто мог бы прийти ей на помощь, поблизости не наблюдалось, а свирепый вид любовника Лаврентьева начал её откровенно пугать. Чтобы она, дочь важных людей, известная в узких кругах актриса, терпела от какого-то… А Герман всё напирал и жёг её своими бесстыжими глазами, которые, казалось, из голубых сделались ярко-синими: — Кто вас сюда звал? Хоть одного вы ребёнка родите Кириллу, хоть десять, душой и сердцем он всё равно будет со мной! И беснуйтесь сколько угодно, горемычная! Мой он! Мой! Не отдам! Ольга встала с дивана и, придерживая подол платья, засеменила к двери. На полпути к выходу она даже замахала на Германа руками, потому что тот всё ещё не желал успокаиваться и, задыхаясь, выкрикивал слова, которые резали её больнее всякого ножа: — Когда нас венчали, я услышал самую важную фразу: «То, что Господь соединил, ни один человек не разъединит!» Ни один, понятно вам? Так было, есть и будет всегда! Я не боюсь ни вас, ни вашу семью! — Да кто же вас повенчал, постыдников?! — со слезами на глазах спросила Ольга. — А кто надо, тот и повенчал! Большую любовь всякий мудрый и светлый человек примечает и принимает! Не сможем мы друг без друга жить! Нет двоих, есть только одна плоть и кровь! Идите отсюда, пока я не вытолкал вас к чёртовой матери! *** Витька дал о себе знать через четыре дня после вышеописанного скандала. К этому времени в дверь Германа уже несколько раз стучались какие-то неизвестные люди. Когда парень подходил и спрашивал, кто там, он не получал ответа, и это пугало его сильнее всякого стихийного бедствия. Он не выходил ни на прогулки, ни даже за покупками, а вечерами не зажигал никакого света, кроме маленькой керосиновой лампы в спальне. Сосредоточиться на чем-либо в состоянии постоянной тревоги и тоски Герману было трудно. Он понимал, что ему нужно сходить в театр, пообщаться с ребятами оттуда, взяться за краски, кисти и мольберт, в конце концов, на всякий случай попросить у кого-нибудь защиты и помощи — да хоть у Сергея Лаврентьева, тот наверняка не откажет, но вместо этого уже четвёртые сутки лежал на неубранной постели, питался сухариками и водой, и гонял по кругу дурные мысли. Квятковскому было обидно и оттого, что Кирилл не взял его с собой в Петербург, и оттого, что он уехал так неожиданно, никого заранее не предупредив. Но особенно его мучили слова Ольги: «думаешь, ты у Кирилла один?» и «мы уже около месяца ложимся спать вместе». А если это правда? Ведь Герман не мог точно знать, чем Кирилл занимался в усадьбе и в своих поездках. Да он вообще мало знал о людях и об окружающей действительности, ибо жил в своём собственном мирке, в котором существовали только картины, музыка, животные и, конечно, Кирилл. Когда Герман коснулся своего лица, то с удивлением понял, что его щёки и подбородок мокры от слёз. — Так не пойдёт! — сам себе сказал юноша и поднялся с постели. Умывшись, он почувствовал себя лучше, но ненадолго. От перекуса из творожной булки, сушёной рыбы и клюквенного морса у него пересохли губы и закрутило в животе, и жизнь вновь стала невыносима. Новый стук во входную дверь пришёл к Герману не гостем, а захватчиком. Парень испуганно сжался и закрыл голову руками, будто ожидал обрушения потолка. На минуту стук прекратился, но затем возобновился с новой силой. Герман поплёлся в коридор. Ему показалось, что если он будет сидеть и делать вид, что его здесь нет, незваные гости доберутся до него ещё скорее. — Кто там? — тихо спросил Квятковский. — Я, Витя, — раздалось снаружи. — Открывай скорее! Заснул, что ли? У меня тут водка стынет. Герман готов был поклясться, что ещё никогда не был так рад услышать Витьку, как сейчас. Он открыл дверь, и Семёнов ввалился в квартиру с двумя большими сумками. — Здравствуй, Витя, — кротко поздоровался Герман. — Здравствуй-здравствуй, друг мой ясный. Чего квёлый такой? Цвет лица зелёный. Пирожки на станции ел? Я же говорил, что их из собак делают! Семёнов был в превосходном расположении духа. Во-первых, ему удалось помириться с Еленой Константиновной, а, во-вторых, он поклялся ей и, главное, себе, что отныне не будет заводить романы на стороне. Максимум — лёгкий флирт, поцелуи и танцы. Но не постельные утехи. Витя, конечно, любил красивых женщин, но деньги он любил куда больше. Да и к Елене начинал испытывать настоящую нежность. Ему всё чаще хотелось делать ей приятные сюрпризы, ходить с ней на театральные премьеры и болтать обо всём на свете, и всё реже — смеяться над ней, обсуждать её за спиной и называть старой кикиморой. О том, что он рассказал Ольге об отношениях Кирилла и Германа, Семёнов почти забыл. Или же попросту не придал этому значения. Желание отомстить Квятковскому у него пропало сразу после того, как он получил прощение от Елены и снова встал на один уровень со своим бывшим соседом. Зависть и злоба отступили, а вместе с ними — и мысли о возможных последствиях его поступка. Да и какие тут могли быть последствия? Он ведь не дал Ольге никаких идей по «устранению» соперника и даже не привёл неопровержимых доказательств своим словам. Он просто намекнул, предоставил бедной женщине пищу для размышлений. А как она с ней поступит — не его дело. Но в глубине души, не признаваясь в этом даже самому себе, Витя всё равно чувствовал вину перед Германом — странным, но милосердным человеком, который не сделал ему ничего плохого. Наверное, поэтому сегодня и притащился к нему не только с алкоголем, но и с печеньем и фруктами. — Да лучше бы пирожки, — ответил Герман, — а не сушёную рыбу вприкуску со сладкой булочкой! — Ого, да ты гурман, — вскинул брови гость. — Давай, не стой как баран у новых ворот. Разбирай сумки, вываливай всё на стол, разливай водку по рюмкам. Будем отмечать моё примирение с Леночкой. Начнём вдвоём, но попозже ещё ребята подойдут. Ты же не против? Герман неопределённо пожал плечами. С одной стороны, грядущая пьянка-гулянка не вызывала у него никакой радости, а с другой, ему хотелось, чтобы в доме появилось побольше людей, ибо только так, вероятно, он мог почувствовать себя в безопасности. — Да не переживай. Толпы не будет, всего три человека, кроме нас. Если хочешь, я тебе даже заплачу; так сказать, за организацию мероприятия. Пойми, мне очень хочется отпраздновать воссоединение со своей возлюбленной. А больше мне это сделать негде. Родители мне такого не позволят, Леночка — тоже. Войди в моё положение. Ты ведь знаешь, что такое любовь. — Деньги я точно не возьму. А друзей приводи, бог с тобой. Но при условии, что вы потом всё здесь уберёте. — Конечно-конечно! А у тебя ванну можно принять? — Прими. Но воду сам согрей. — Вот спасибо! — Витька неожиданно расчувствовался и обнял Германа. — Мне жаль, что между нами были разногласия. Я хочу, чтобы ты знал, что я тобой дорожу и не против общаться как можно чаще. Этот минутный порыв, фальшивая ласка, опять сблизили приятелей. Герман благодаря своей доверчивости и мягкости с лёгкостью отпускал несерьёзные обиды. — Ты сегодня слишком добрый. Но, знаешь, мне приятны твои слова. Я тебя тоже ценю и поздравляю с воссоединением с Еленой Константиновной. Надеюсь, теперь ты возьмёшься за ум и не будешь поступать с ней так, как поступал прежде. — Да о чём разговор! Конечно! К слову, посмотри, какая на мне блуза! Леночка подарила! Чистый шёлк! А рукава, глянь, с какими воланами! А воротник! Красота, правда? Я хочу к ней купить лайковые перчатки и какую-нибудь большую брошь. Вскоре Витька скрылся в ванной комнате, а через час пришёл на кухню, где сидел Герман, в рубашке Кирилла. Звук падения челюсти Квятковского был слышен даже на соседней улице. — Витя! — возмутился хозяин дома. — Ты зачем рубашку Кирилла надел?! — Надевать после ванны те вещи, в которых я сюда пришёл, мне не захотелось, — простодушно ответил гость. — А та сорочка, что ты предложил, оказалась мне мала. Не в полотенце же мне перед тобой сидеть! Вот я и нашёл в зале эту рубашку. — Во-первых, она тебе велика — ты в неё можешь дважды завернуться! А во-вторых, если Кирилл узнает, что кто-то посторонний трогал его одежду, он очень разозлится. Так что, немедленно переоденься! — Откуда он узнает-то? Если хочешь, я потом постираю эту несчастную рубашку. Нечего устраивать истерику на ровном месте. — Стирать точно не надо. А вдруг Кирилл уже сегодня меня навестит, а тут его рубашка сушится! Это будет выглядеть подозрительно, — Герман решил умолчать о том, что Лаврентьев уехал в столицу. А то бы Витя с друзьями поселились здесь до его возвращения. — Просто сними и положи на место. — Я не буду сидеть перед тобой в полуголом виде! Ишь, чего захотел! Кровь, что ли, вскипела? — Витя, ты соображаешь, что несёшь? — Да что надо, то и несу. Разливай водку, скоро ребята придут. — Можно поинтересоваться, где ты постоянно находишь всех этих ребят? У тебя что ни день, то новые друзья! Ты сам-то их имена успеваешь запоминать? — Где-где… Везде! С этими недавно в кафе познакомился. Мы тогда отлично повеселились и решили, что и впредь будем встречаться. И не вздумай испортить мне праздник своей унылой физиономией! Если ты и дальше будешь сидеть истуканом и ворчать, как старый дед, мы уйдём в другое место! — Нет, что ты! — струхнул Герман. Что угодно, только не одиночество! — Я ничего не испорчу! — Вот, то-то же! Тебе за меня держаться нужно. Я — единственная ниточка, которая связывает тебя с внешним миром. Ты от меня узнаёшь, что делается вокруг, как живут другие люди! А то сидишь в четырёх стенах, ни с кем не общаешься, ничем не интересуешься, никого не видишь! Если бы не я, мхом бы от тоски покрылся! Эх, — с этими словами Семёнов одним глотком опустошил рюмку. Снова раздался стук в дверь, и в квартиру вкатилась маленькая, но шумная компания из трёх парней — на вид ровесников Вити. Они назвали Герману свои имена — Серёжа, Глеб и Вова — вручили ему сумку с закусками и алкоголем, и разошлись по комнатам. Квятковский почувствовал облегчение. Теперь-то, когда в квартире пять мужчин, сюда вряд ли кто-то сунется! И во время пьянки-гулянки он уже не сидел на диване каменным изваянием, а улыбался, шутил, поддерживал беседу, и понимал, что ему это нравилось. Среди простоватых и грубоватых парней, что пили водку без закуски и ели рыбу, в разные стороны плюясь костями и вытирая пальцы о скатерть, он был своим. Они его приняли, он им понравился. Рядом с ними на него никто не кричал, никто не поучал и не заставлял его притворяться кем-то иным. В такой компании всё было просто и понятно. И Витя стал казаться Герману более приятным человеком, чем Кирилл. Семёнов хотя бы от него ничего не скрывал. И болтал о забавных случаях из своей жизни, о нарядах и о талиях московских красавиц — о том, что Герману было слушать хоть и не особо интересно, но легко. А Кирилл же то нагружал его историей и арифметикой, то разъедал его душу упоминаниями о своих бывших любовниках. Кирилл женился — Витя дал ему, Герману, дельный совет. Кирилл не пришёл в театр — Витя его поддержал. Кирилл уехал в столицу и оставил его в одиночестве — Витя не дал ему загнуться от тоски. Теперь Герману не нужно было плакать на полу ванной комнаты и трястись от каждого шороха. Уж лучше такая чуть фальшивая, но не приносящая боли дружба, чем настоящая, огромная, но трудная любовь. Много, что ли, счастья Герман получил от своих незыблемых чувств? Несколько месяцев пожил как у Христа за пазухой, и вот, снова мучился. — Герман, ты чего водку греешь? — вывел юношу из задумчивости голос Семёнова. — Пей, мы тебе ещё нальём. Видно, что на душе у тебя паршиво. Нужно лечиться. Или ты боишься, что Кирилл придёт? Так не открывай ему. Хватит, он и так тебя затюкал. Вон, вечно хмурый, пугливый. До знакомства с ним ты был совершенно другим человеком! — Что за Кирилл? — насторожился один из парней за столом. — Знакомый Германа, — отозвался Витя до того, как сам Квятковский успел открыть рот. Герман замотал головой, но как только мозг подкинул ему недавние фразы Ольги: «думаешь, ты у Кирилла один такой?» и «мы уже около месяца ложимся спать вместе», всё-таки приложился к стакану. Водка без закуски обожгла горло. Бедолага закашлялся и откинул голову на спинку дивана. — Водку пить не умеешь, а уже в серьёзные отношения полез, — захохотал Семёнов. — Ты ещё совсем сопляк! Пьянка была прервана стуком в дверь, который вывел из равновесия всех присутствующих. — Видимо, Кирилл заявился, — скривился Витя. — Слышишь, Герман, — и принялся тормошить плохо соображающего хозяина дома, — не вздумай его сюда впустить! — Он тут нахер не нужен, — поддержал друга Глеб. — Уже поздний вечер! Ты мог и спать лечь, — поддакнул Серёжа. — Неприлично приходить в такое время без приглашения! Герман пошёл в коридор. Он знал, что если сейчас, после его «кто там?», прозвучит голос Кирилла, он благословит свою судьбу и, не постеснявшись гостей, повиснет у своего избранника на шее. Но снаружи прозвучало: — Герман, это я, Ольга. Открой, я не буду с тобой ругаться. — Ольга? Вы не вовремя. — Я пришла одна. И я не собираюсь причинять тебе вред. Я просто хочу с тобой поговорить. У меня есть новость. Она касается Кирилла. Квятковский завозился с внутренним замком. Новость о Кирилле! Господи! А если с ним что-то случилось?! Но как только Ольга переступила порог квартиры, стало понятно, что никакой новостью тут и не пахло. Визитёрша схитрила, зная, что после такого Герман её точно впустит. — Ну здравствуй, богохульник, — оскалилась девушка. — О, ты здесь не один? — возликовала она, услышав голоса из зала. — Тем лучше. — Ольга Павловна, куда вы? Туда нельзя, постойте! Но Ольга уже прошла к гостям. Те при виде неё оживились и заулюлюкали — ещё бы, такая красавица заявилась! Но гостья, не дав им опомниться, заголосила, точно иерихонская труба: — Слушай сюда, содомит проклятый, я у тебя все дорогие тряпки заберу! И шубу — в первую очередь! Потому что деньги, на которые всё это было куплено, не тебе предназначались! И из театра тебя выпру к чёртовой матери! Другие за место там борются, зарабатывают его кровью и потом, а ты заработал ртом! А если будешь спорить со мной, подлец, я друзей позову, они тебя с землёй сравняют! — а потом вдруг выдохнула, улыбнулась и добавила спокойно и непринуждённо: — вот так мне надо было тебе, Герман, четыре дня назад сказать! А я, дурочка, пожалела тебя, начала любезничать! Ну ладно, — Ольга достала из кармана шубы деньги. — Если ты так любишь большие суммы — да и не только суммы — то вот тебе отступные. На эти деньги ты сможешь безбедно жить около года, если не будешь транжирить. Если этого недостаточно, я дам ещё! Только оставь мою семью в покое! — увидев, как вытянулись лица и приоткрылись рты сидящих за столом парней, и как влажно заблестели глаза Германа, гостья разошлась пуще прежнего: — а что ты стоишь, молчишь, будто снова семенной жидкости в рот набрал? Ты же совсем недавно до срыва голосовых связок орал, что уведёшь моего супруга из семьи? Что, скажешь, не было такого? — А ну-ка, пошла вон отсюда, змея, — процедил Герман. — И деньги свои поганые забери! Тебе они нужнее. Может, купишь книгу по этикету и хоть на третьем десятке научишься нормально разговаривать с людьми. Раз в семье, в учебном заведении и в театре тебя этому не научили. А ещё не объяснили, что навязываться и бегать за человеком, которому ты не нужна, — это мерзко и глупо. Видел бог, я до последнего не хотел с тобой ссориться! Я делал всё возможное для того, чтобы ты жила в спокойствии, а потом родила здорового ребёнка! Я уговаривал Кирилла не придираться к тебе, быть дружелюбнее и снисходительнее. Я готов был поделиться с тобой всем, что сам имел, потому что чувствовал жалость и вину! Ты сама всё испортила! Ты могла бы хоть всю оставшуюся жизнь провести в королевских условиях! В огромной усадьбе и при деньгах! Спокойно растить своего ребёнка и встречаться с разными мужчинами. Но ты засунула свой нос туда, куда собака хвост не совала! И чего ты добилась? От меня ты не избавишься! А вот сама переедешь к родителям и затянешь пояса! — Кто эта сумасшедшая? — спросил шокированный Серёжа. — Герман, неужто она говорит правду? — Конечно, правду, — сделал вывод Вова. — По ответу Германа всё понятно. — Давайте все успокоимся, — примирительно поднял обе руки Семёнов. — Нечего орать на всю квартиру, сейчас соседи сбегутся, подумают, что тут кого-то убивают! — Виктор, здравствуйте, — повернулась к нему Ольга. — Так, а… Разве это не рубашка Кирилла? — Нет, это моя рубашка, — невозмутимости Вити могла бы позавидовать даже каменная глыба. — Могли бы со мной и не здороваться, я вас знать не знаю. — Как это знать не знаете? Вы открыли мне глаза на этих содомитов! — Для чего вы при всех это сказали? Это вранье и гадость! Ничего я вам не открывал. Ребята, почему вы сидите? Быстро вставайте. Нам нужно вытолкать отсюда эту дамочку, пока она ещё чего-нибудь не сболтнула, — Семёнов поднялся из-за стола и потянул за руки сидящих по обе стороны от него Серёжу и Вову. — И не смейте отказываться! Забыли, на чьи деньги вы сегодня пьёте? А кто вас в кафе угощал? А кто вам по пачке дорогих папирос подарил? — И что? Из-за твоих подачек мы должны толпой напасть на одну женщину? — уточнил Серёжа. — Да ты-то чего ерепенишься?! Хочешь, чтобы я твоей дорогуше рассказал, с кем ты на той неделе ездил в гостиницу?! Вы, парни, лучше со мной не ссорьтесь. Знакомы-то мы не так давно, но компромат у меня на каждого из вас найдётся! — Я и сама уйду, — фыркнула Ольга, смекнув, что дело запахло порохом. — Всё, что я хотела сказать, я уже сказала. Герман, ты превзошёл самого себя. Я думала, что мне придётся бороться с тобой всеми возможными и невозможными способами, но всё оказалось гораздо проще. Ты сам подвёл себя под монастырь. Мне будет достаточно рассказать Кириллу, чем ты здесь занимался в его отсутствие, и он сам от тебя откажется. Посмотрите-ка, его след ещё не остыл, а ты уже устроил в квартире пьяный притон с кучей мужиков! Да ещё и раздал им его одежду, — девушка многозначительно кивнула на рубашку Семёнова. — Ай да Герман! Божий агнец! Меня всегда тошнило от твоего притворства! — Это всё глупости! — вспыхнул Герман, покраснев до корней волос. — Это просто Витины друзья! И выпил я совсем чуть-чуть! — Это ты Кириллу расскажешь. Советую держаться подальше от его кулаков. Господи, позорище! И на какой только свалке Кирилл тебя подобрал?! Герман выхватил из рук Ольги деньги с явным намерением разорвать их на мелкие кусочки, но Витя вовремя подбежал и не дал ему этого сделать: — Ты что?! Брось! Откуда у неё, по-твоему, такая сумма? Точно у Кирилла взяла! Если ты уничтожишь его деньги, тебя потом, неровен час, ещё и в краже обвинят! — Витя, ты — одно из самых больших моих разочарований в жизни! — всхлипнул Квятковский. — Я все эти дни ломал голову над тем, откуда Ольга обо всём узнала, а оказалось, что это ты не удержал язык за зубами! Ты подставил меня, потому что поссорился с Еленой Константиновной? Потому что позавидовал тому, что у меня всё хорошо? Что это такое?! — Не кидайся на меня, как бык на красную тряпку! — моментально отразил нападение гость. — Я не удержал язык за зубами только потому, что ты ранее не сделал того же самого! Тебя никто не просил изливать мне душу! Я никогда не притворялся хорошим человеком! Ты видел, что я не умею хранить секреты, вешаюсь на всех баб и пью вино с горла. Но тебя это не смущало! И даже появление в твоей жизни Кирилла не смогло тебя от меня отвадить! Тебе проще и приятнее общаться с такими, как я, нежели с такими, как твой любовник. Вот и весь сказ. У тебя внутри — полнейшая пустота! Нет ни внутреннего стержня, ни зачатков разума! Вот и пожинай плоды своего поведения. Сам всё профукал! — Уйдите все отсюда, — попросил Герман и опустился на пол. — Пожалуйста, мне нужно побыть одному! Но Ольги рядом уже не было — она, оставив деньги на полке в коридоре, покинула квартиру. Зато остались другие гости, которые теперь смотрели на Квятковского с хорошо различимой угрозой. — Ты, оказывается, грязными делами увлекаешься, — задумчиво изрёк Серёжа. — И не стыдно? — подхватил Глеб. Герман широко распахнул болезненные, слезящиеся глаза. Он почувствовал, что на него надвигалась туча — медленно, но неизбежно; так, что он затрясся от страха. — Так ещё и за материальные блага, — отплюнулся Вова. — За деньги да шубы! Позор всего мужского рода! — Это неправда, — пискнул Квятковский. Ему показалось, что его голова наполнилась ватой; урони её вниз — и уже не поднимешь. — Хватит, — бросил Семёнов. — Мужчины, семьянины, а сплетничаете побольше базарных баб. Какое вам дело, с кем он спит, и что за это получает? Зависть гложет? Вам-то шуб и украшений никто не дарит! — Какое нам дело?! — подогрел негодование соратников Серёжа. — Ты всерьёз это говоришь?! Витька, ты к кому нас привёл?! — Даже если он занимается мужеложством, это его жизнь, — серьёзно покачал головой Вова. — Но ты мог бы предупредить нас об этом, прежде чем усаживать с ним за один стол! Я-то ещё раздумывал, почему он мне улыбался! Теперь всё понятно. — Я просто пытался быть дружелюбным! — перетерпливая спазм в горле, ответил Герман. — Я всем улыбаюсь. — Как деревенский идиот? — Вов, чего ты с ним разговариваешь? — послышалось от Серёжи. — Тебе не противно? Каких только уродов на свете не бывает! Одно дело — спать с кем-то по любви, а совсем другое — за подарки! Тьфу! Такой молодой, а других способов улучшить свою жизнь не нашёл! Все присутствующие были сильнее и старше Квятковского, отчего юноше стало совсем не по себе. Если начнут бить — от него мокрого места не останется. — Успокойтесь, у меня голова разболелась! — крикнул Витя, оглушив самого себя. — У вас какие-то проблемы с этим? Откуда такая бурная реакция? И драться я вам не позволю, так и знайте! Вы мне весь праздник испоганили! Я надеялся, что смогу выпить и отдохнуть без всяких потрясений, но куда там! Что вам помешало пропустить мимо ушей всё, что сказала эта ненормальная? Ишь, щепетильные какие! И ты, Герман, тоже хорош! Зачем ты открыл ей дверь? Ну вас всех! Пойду в корчму, там своё примирение с Леночкой отмечу. — В корчму? Так мы это… С тобой, наверное, — засуетился Глеб. — Ну да. Все деньги-то у тебя, — закивал Серёжа. Когда квартира опустела, Герман взял со стола полупустую бутылку водки и допил её содержимое прямо из горлышка. А потом рухнул на диван и истерически засмеялся. *** Следующим утром Витя целых полчаса стоял под дверью квартиры Германа и просил его открыть или хотя бы «выйти и поговорить». — Герман, хватит чудить! Ничего ужасного не произошло! Я тебя спас, сгладил конфликт. Если бы я не увёл парней в корчму, неизвестно, что бы они с тобой сделали! Открой дверь, побеседуем по-человечески. А Ольге я ни о чём в подробностях не рассказывал. Так, намекнул. А она дальше сама всё додумала. Открой, не позорь меня перед своими соседями! В конце концов, Герман понял, что чем дольше Витя стоял у двери, тем подозрительнее это выглядело. Кирилл вернётся, спросит у соседей, чем занимался его «близкий друг», не шумел ли, не водил ли к себе кого попало, а те и расскажут, что тут с утра пораньше какой-то разодетый в пух и прах юноша голосил: «Герман, открой, прости, нам нужно поговорить!» Квятковский рывком распахнул дверь. Витя вовремя отскочил и уставился на него глазами, округлившимися до размеров медных пятаков: — Ты меня чуть не зашиб, дурень! Войти-то позволишь? Или будем через порог беседовать? — Объясняй, что хотел, и иди к чёрту. — Почему ты так со мной разговариваешь? Смелым стал? — Да, стал. Я не желаю тебя больше видеть. Ты — предатель и лжец. — Ты совсем на себя не похож! Я тебя таким сроду не видел! Герман, ты ведь всегда был добрым, спокойным, простым. Что случилось? Почему ты испортился? Вчерашний скандал на тебя так повлиял? Да не обращай внимания! Пустяк какой! Этим дуракам лишь бы языками почесать. Посудачат и забудут. Хочешь, я опять у них на глазах поцелую сорокапятилетнюю вдовушку Софию Елизову? После этого они ещё неделю будут обсуждать меня, а не тебя! — Закончились, Витя, мои доброта и простота! Меня за последние месяцы столько раз оскорбили, отчитали, обсмеяли и оболгали, что я больше не в силах быть мягкосердечным и бесхитростным! Сегодня посмотрел в зеркало и заметил, что у меня даже взгляд изменился, потяжелел. В душе пусто! Всё разбито, всё загажено! Вот вчера я сидел на полу… Знаешь, у меня ощущение, что я до сих пор не поднялся на ноги! Что у меня вся жизнь пройдёт вот так — где-то внизу, на коленях, среди пыли, грязи и полупустых бутылок. — Любишь получать драгоценности и шубы — люби и на коленях стоять, — прыснул от смеха Семёнов. — Да пошёл ты, — отмахнулся Герман и ушёл в зал. Витя, сняв обувь, последовал за ним. — Чего ты на меня-то злишься? Да, я сболтнул Ольге лишнего, признаю. Но корень зла — не я и даже не Ольга, а Лаврентьев. Ты с ним носишься как с писаной торбой: «Кирилл то, Кирилл сё». А Кирилл твой — рохля по жизни! Он видел, что ты ему не подходил, но всё равно сошёлся с тобой от скуки, впихнул тебя в чуждую обстановку, но так и не смог к ней приучить. Женился на истеричке, но оказался не в силах защитить тебя от неё. Создавать проблемы он умеет, а решать их — нет. Уехал и бросил тебя на произвол судьбы. Разве любящий человек так бы поступил? Вспомни вчерашние слова Ольги. Как много она на себя взяла! Она не боится мужа, не верит, что он заставит её ответить за сказанное. — Она не верит, что я расскажу Кириллу о произошедшем, — поправил Квятковский. — Я ведь всегда её защищал, проглатывал её оскорбления. Жалел бедную женщину — она ведь отвергнутая, нелюбимая, да ещё и беременная. Очень хотел, чтобы она родила здорового ребёнка. Но на этот раз я не промолчу! Хватит! Настала пора отплатить Ольге той же монетой! Когда Кирилл вернётся, я ему всё-всё расскажу! И как его жена меня оскорбляла, и как грозилась натравить на меня своих друзей, и как сунула мне в руки деньги, которые наверняка у самого Кирилла и украла! Они до сих лежат в коридоре — будет доказательство! А Кирилл мне поверит, потому что любит. И никакой он не рохля! Он просто порядочнее Ольги. Он подумал, что с ней можно по-человечески, но ошибся. — А если Кирилл поверит не тебе, а ей? — прищурился Витька. — Прекрати меня запутывать! Такого не случится! Кирилл знает, что я намного честнее его жены. — Зато Ольга — хитрее. И увидит Кирилла раньше, чем ты. Он ведь сначала придёт домой, а уже потом — к тебе. Да она ему за десять минут так голову промоет, что ты после и за день не оправдаешься! — Мамочки, — минутную улыбку с лица Германа как ветром сдуло. Ему вновь стало страшно. — Но как мне быть? Я должен объясниться с Кириллом раньше Ольги! А то она точно наплетёт ему гадостей! — Поймай его на станции или около усадьбы. Это, пожалуй, единственный выход. — Но я не знаю, когда он вернётся! Что же мне, поселиться на станции? — Высокие отношения! Герман, если бы ты показал себя с лучшей стороны, не пил, не чудил, или хотя бы хорошо это скрывал, и тихо-мирно ждал своего Кирюшу, никакая стерва Ольга не смогла бы очернить тебя в его глазах. Но ты опростоволосился. — Я бы и не чудил, если бы не ты! Ты сбивал меня с панталыку своими пьянками-гулянками, а теперь смеешь меня же в этом обвинять! Иди отсюда! Противно тебя слушать! Квятковский едва сдерживался, чтобы не начать биться головой о стену с возгласом: «О, как я несчастен!» Почему он постоянно попадал в идиотские ситуации? Никогда не делал, не помышлял и не желал никому ничего плохого, но всегда получалось так, что он кругом виноват! Прав был отец, непутёвый он парень. Семёнов, поняв, что сегодня каши с приятелем не сваришь, помог ему убрать оставшийся со вчерашнего вечера беспорядок и ушёл. А вечером к несостоявшемуся жениху Елены Константиновны нежданно-негаданно нагрянула Ольга. Она застала его в доме покровительницы, в то время, когда они уже собирались ложиться спать. Елена возмутилась — что такое, на ночь глядя к её возлюбленному пришла молодая красавица! А сам Виктор — дался диву. У него не было предположений, что от него могло понадобится супруге Лаврентьева. Они ведь уже всё обсудили. Елена Константиновна сначала вовсе хотела попросить своих людей прогнать незваную гостью, но успокоилась, когда та сказала, что её разговор с Виктором, касающийся их общего знакомого, продлится не более двадцати минут. Семёнов не без опасения пригласил Ольгу в опустевшую после наступления сумерек гостиную и плотно закрыл двери. После недавнего инцидента в доме Германа он не догадывался, чего ещё ожидать от этой дамочки, и посему держал ухо востро. Ольга тотчас заняла место на декоративном диванчике, а Витя успел подметить невероятную грацию её движений, которую не испортило даже явное волнение. Вся она была ладной, ухоженной, здоровой, излучающей особую женскую энергетику. — Виктор, наш разговор, как вы, наверное, уже догадались, будет о Германе, — томно проговорила Ольга. — Да понятно, что не о Пушкине Александре Сергеевиче, — хмыкнул Семёнов. Он стоял неподалёку от выхода, пока не решаясь приблизиться к очаровательной гостье. Ему казалось, что если он это сделает, то непременно задохнётся её парфюмом с нотками ванили, её флюидами и, собственно, ею. — Времени у нас мало, поэтому скажу без утайки и прямо: мне нужно, чтобы вы его оболгали. Гостья приметила, что юноша на неё откровенно пялился, и решила использовать это в своих целях, ещё сильнее подогреть его интерес. Она кокетливо поправила причёску, коснулась кончика идеально скорректированной брови и вытянула тонкие руки вдоль спинки дивана. — И оболгали так, чтобы Кирилл отвернулся от него раз и навсегда. Чтобы даже смотреть на него, паршивца, не смог. А ещё лучше — чтобы размазал его по стенке. Но это вряд ли случится. Кирилл меня-то ни разу не бил, а уж его… — Ольга Павловна, вы серьёзно? — Более чем. И, конечно, я заплачу вам за услугу. Какая сумма вас устроит? — Нет, я на такое не пойду, — замотал головой Витя. — Бросьте, Виктор. Неужели вы мне откажете? — лукаво, точно змея-искусительница, улыбнулась девушка и поправила платье в области декольте. Все эти «приёмы соблазнения» она выучила ещё в восемнадцать лет, как Отче наш. Ей не нужно было особых ухищрений. Мужчины сходили с ума уже от того, как она расчёсывала волосы, щурила глаза и разговаривала на выдохе — так, что её речь струилась, словно ручей, завораживала, гипнотизировала. — Я бы могла обратиться к кому-нибудь ещё, но выбрала именно вас. Знаете, почему? Нет, не потому, что вы входите в круг приятелей Германа. А потому, что вы — очень умный и изворотливый юноша с богатой фантазией и нетипичным мышлением. Так в чём дело? Неужели вы, как обыкновенный дурачок, которому с детства забивали голову дурацкими правилами, пойдёте на попятную? Семёнов не знал, что ответить. А Ольга всё говорила и говорила — медленно, тихо, прикусывая нижнюю губу, и парень готов был отдать что угодно, чтобы это не заканчивалось. — Вы уже предали Германа, когда раскрыли мне правду о его отношениях с моим супругом. Слишком поздно изображать из себя хорошего человека. Или вы струсили? Пожалуйста, скажите, что я ошиблась! Я не хочу верить, что тот гордый, независимый взгляд, которым вы околдовали меня во время нашего последнего разговора, принадлежит трусу! Витя продолжал стоять соляным столпом и хлопать ресницами. Он понимал, что его дурили, брали на слабо, как маленького мальчишку, но он ведь и был вчерашним подростком! Ему и двадцати двух годов не исполнилось! Если перед чарами Ольги когда-то не устоял сам Кирилл Лаврентьев, то чего говорить о нём? — Ольга Павловна, а можно маленький вопрос? Для чего вам это нужно? — усилием воли разлепил губы юноша. — Вы так сильно любите Кирилла? Но ведь Герман — не корень всех проблем. Не будет его — появится другой молодой дуралей. — Кто появится у Кирилла после Германа, меня не волнует. Я не собираюсь дальше жить с этим содомитом. Но избавиться от Квятковского для меня — дело принципа и чести. И я сделаю это в любом случае; если не с вами в компании, то с кем-нибудь другим. Вот только если вас я попросила его оболгать, то другого попрошу сделать что-нибудь более страшное. Мне нечего терять. Лишу Кирилла самого дорогого, а дальше — хоть трава не расти. — Как нечего терять? Вы нужны своему будущему ребёнку. Вы ведь не хотите, чтобы он родился в тюрьме? — Не будет никакого ребёнка, — сказав это, Ольга отступила от роли коварной соблазнительницы и стала походить на обычную женщину, пережившую свою личную огромную трагедию. Она бы непременно расплакалась, если бы не была так сильно накрашена. — Теперь вы понимаете, почему я так себя веду? Я клянусь, что хотела исправиться, стать лучшей женой и матерью! Я желала простого женского счастья, но не смогла его поймать! Меня унизили, растоптали, разрушили! И отныне я буду той, кем Кирилл считал меня всю свою сознательную жизнь, — бессердечной стервой, которую волнуют только собственные прихоти. Витя наконец-то сдвинулся с места и подошёл к Ольге. — Я вам сочувствую, это ужасно. Но то, о чём вы просите… Во-первых, на это нужно время. А мы не знаем, когда вернётся Кирилл. Вдруг уже завтра? И как я всё это проверну, если он будет рядом с Квятковским? Во-вторых, я пока не представляю, что тут можно придумать. Сказать Кириллу, что я тоже сплю с Германом? Как-то не хочется. Да и он не поверит, — парень наморщил лоб, словно решал в уме сложную арифметическую задачу. — Понимаете, Ольга Павловна, если бы тут было лишь плотское дело, всё было бы просто. Но Герман и Кирилл крепко связаны, как бы нам не хотелось это отрицать. Обычные любовники друг на друга так не смотрят. Один человек с поставленной вами задачей не справится. Тут необходима целая военная операция. И расценки за неё будут соответствующими. — Сколько вы хотите денег? — нетерпеливо уточнила Ольга. — И сколько ещё человек вам нужно? Я готова впутать в это дело своих друзей. И сама буду помогать по мере сил. — Денег? К счастью, я в них не нуждаюсь. — Тогда чего же вы хотите? Не томите! — Переспать с вами. — Виктор, как некультурно! — Расслабьтесь, я пошутил, — засмеялся Семёнов. — Я хочу, чтобы вы, во-первых, помогли мне поступить в Императорский московский университет, а во-вторых, как бы сказать… Продвинули меня вперёд в светском обществе, подсобили обрасти полезными связями и знакомствами. Я думаю, вам это под силу. А уже потом, если мы оба останемся довольны друг другом и полученными результатами, — заговорщик понизил голос до шёпота, — можно будет и переспать. Да, Витька снова шёл на сделку с собственной совестью. С одной стороны, всё это было непростительно мерзко, а с другой, за свою пока ещё недолгую жизнь он провернул столько афер и совершил столько обманов, что воспринимал их как что-то обыденное; как-то, без чего невозможно было обойтись в суровой борьбе за своё место под солнцем. К тому же, последнее слово всё равно останется за Кириллом. Это — самая лучшая проверка чувств. Если он поверит не своему возлюбленному, а заговорщикам, значит, Герман не был ему нужен. — И ещё, Ольга Павловна, я не могу не предупредить вас о возможных последствиях нашего поступка. Герман — юноша с чудинкой. Себе на уме. Это его первые отношения, первая любовь. Я не удивлюсь, если он после разрыва попадёт в клинику нервных расстройств, а то и наложит на себя руки. На нашей совести будет загубленная жизнь неплохого человека. Вы уверены, что сможете с этим жить? Носить такое в себе — всё равно что гору на плечи положить. — Жить? — переспросила Ольга с небывалой болью в голосе. — Моя жизнь уже покатилась под откос. Благодаря стараниям Кирилла! Поэтому мне плевать, что будет дальше! Сочувствие, понимание и прощение — те качества, которые были присущи прошлой Ольге. Той, которая искренне любила Кирилла, хотела стать для него верной женой и заботливой матерью его детей; которая строила планы, мечтала о театральных ролях и путешествиях, и верила, что однажды станет для кого-то нужной. Но её больше нет. Она умерла вместе со своим ребёнком. Теперь её место заняло сломленное, озлобленное и жаждущее мести существо. — Тогда договорились. Завтра принесите мне список самых близких и влиятельных друзей Кирилла, а ещё лучше — самых злостных его неприятелей. Вы ведь давно знакомы со своим мужем, много о нём знаете. И я начну действовать. Возможно, мне на это потребуется несколько дней, а возможно — несколько месяцев. *** — Из всех неприятелей Кирилла, о которых вы мне предоставили информацию, меня особенно заинтересовал Андрей Старовойтов — известный в узкий кругах организатор мероприятий. Помните, вы говорили, что Кирилл с ним однажды серьёзно поссорился и потом целую неделю пребывал в древнерусской тоске? Я с ним встретился, поговорил. По его полунамёкам мне стало понятно, что его с вашим супругом раньше связывали не только дружеские отношения, — рассказывал Витя, развалившись в кресле, аки царь на троне. — Я предложил ему достойную плату за помощь, и он согласился поучаствовать в нашей афере. Теперь мне осталось лишь привести к нему Германа. — И что он с ним сделает? — уточнила сидящая напротив него Ольга. — Ну, с Германом? — Изнасилует самым зверским способом, а потом отдаст на корм бродячим собакам. — Ч-что? Виктор! — Да не волнуйтесь, я пошутил. Герман — мой друг. И я не хочу, чтобы кто-то причинил ему вред. Ему достаточно будет появиться в доме недруга Кирилла, и оставить там свой след. Об остальном я позабочусь. — Пока звучит неубедительно. — Ольга, не запутывайте меня! — театрально возвёл руки к потолку Семёнов. — Если вы сами наперёд обо всём догадываетесь и не хотите обсуждать мои идеи, зачем вам моя помощь? Выбирайтесь из своей беды самостоятельно. — Виктор, я вас не запутываю. Но ваша задумка может не только не помочь нам в борьбе с Германом, но и подвести нас самих под монастырь! Герман расскажет Кириллу, что вы привели его в чужой дом, Кирилл прижмёт вас к стене и заставит держать ответ, а вы от страха выдадите меня с потрохами! — Герман ничего никому не расскажет. Я подговорил Старовойтова немного к нему… Как бы сказать. Ну, пристать, что ли. — О боги! — не менее театрально ахнула Ольга и застонала, схватившись за голову. — Вы подставили под удар не только нас, но и его! — Дослушайте, чёрт возьми! После этого Герман даст оттуда дёру и прибежит ко мне, чтобы обвинить в том, что я привёл его к какому-то уроду. А я, будьте уверены, заморочу ему голову и заговорю зубы так, что он потом не только не пожалуется Кириллу, а будет мечтать, чтобы тот ни о чём не узнал. Понимаете, взгляды Германа полностью противоположны нашим. Всё, что связано с темой плотской любви, для него — табу и позор. Особенно теперь, как его неоднократно обсмеяли за подозрения в мужеложстве. У него язык не повернётся признаться, что до него домогался ещё один мужчина. Ему будет проще пережить это самостоятельно. К тому же, он всё ещё печётся о репутации Кирилла и не захочет втягивать его в свои проблемы. А дальше дело будет за вами. Вы в беседе с Кириллом невзначай упомянете, что его друг связался с его неприятелем. Он метнётся к Старовойтову, а тот всё подтвердит. А Германа я на это время куда-нибудь уведу. — Мягко стелете, но будет жёстко спать, — постановила нелюбимая супруга Кирилла. — У меня ощущение, что вы что-то упустили. Что всё это не кончится добром. — Конечно, не кончится. Разве разбитая любовь и две загубленные жизни — это добро? — засмеялся Семёнов и, наклонив голову, посмотрел в глаза Ольги, в надежде найти там хоть крохотный осколок жалости. — Но вы сами меня об этом попросили. А я, если пообещал, доведу свою задумку до конца. Это только начальный план, он ещё будет совершенствоваться. Теперь нам нужно придумать что-нибудь, чтобы отвратить самого Германа от Кирилла. Это должно сработать в обе стороны. Боюсь, если Герман побежит за Кириллом с криком: «Это всё неправда, они все врут, я тебя люблю!», Лаврентьев ему простит всё на свете. А нам нужно, чтобы первый — не побежал, а второй — не простил. И Витя снова ушёл к Герману. Приятель открыл ему дверь с демонстративной неохотой. Он в это время был занят, делал очень важное дело, а именно — писал новый портрет Кирилла, который потом планировал повесить над своей кроватью. Сначала у него выходило очень здорово, но потом он присмотрелся и понял, что у него получался не Кирилл, а какой-то дядька, больше похожий на Никиту Кожемяку. Недоставало только лаптей и фартука. — Ну, как ты живёшь? — поинтересовался гость. — Хорошо, — ответил Герман и снова схватился за свою репинскую кисть. — Вот, пишу картины и разучиваю слова для новой роли. Представляешь, я всё-таки сходил в театр! Я буду играть второстепенную роль в музыкальной комедии «Мельник — колдун, обманщик и сват». Меня сначала хотели взять на главную роль — однодворца — дворянина Филимона, жениха Анны, но потом сказали, что я, во-первых, пришёл поздновато, а во-вторых, не очень подхожу по типажу. Но я думаю, что это — отговорки, а на самом деле художественный руководитель побоялся обидеть других ребят, актёров с образованием. Главные роли должны доставаться им. Знаешь, я подумал и решил, что всё-таки поступлю в институт, начну серьёзно обучаться театральной деятельности. Я чувствую, что это моё. — Вот и хорошо. Учиться всем необходимо. Герман, я чего пришёл-то… Мне нужна твоя помощь. Семёнов не смотрел в лицо своей «жертве». Ибо понимал, что если сделает это, то позорно капитулирует. Даже если сам Герман глазел прямо на него, он отводил взгляд вниз или в сторону. — Вить, мне это уже не нравится. — Ты знаешь, что я очень хочу красивой жизни, полезных знакомств и всего в таком духе. — Знаю. Но ведь у тебя всё это давно есть. И в чём дело? — В том, что я не собираюсь останавливаться на достигнутом. Я недавно познакомился с одним организатором мероприятий. Мы выпили, посмеялись, и он сказал, что ему в помощники нужен такой человек, как я, — сообразительный, общительный и весёлый. И пригласил меня к себе, чтобы обговорить детали. Представляешь, какая удача? — А от меня-то ты чего хочешь? — не понимал Герман. — Пойдём со мной, а? Пожалуйста-пожалуйста! — начал умолять Витька. — Мне одному неловко, страшно! А если что-то пойдёт не так? Вдруг я что-нибудь глупое сболтну или сделаю, и он на меня разозлится? А твоя душевная чистота его смягчит! — Витя, это очередная авантюра! Даже не думай меня в неё втягивать! — Какая же это авантюра? Просто небольшая услуга единственному другу. Ты ведь ничем не рискуешь. Посидим полчаса с этим парнем, выпьем кофе, послушаем, что он и его деятельность из себя представляют, и разойдёмся по домам. — Нет. Во-первых, я не хочу в очередной раз подрывать доверие Кирилла. А вдруг этот организатор мероприятий окажется его знакомым и обо всём ему расскажет? Да не просто расскажет, а ещё наврёт с три короба! А во-вторых, мне это неинтересно. Мне, вон, нужно портрет писать, роль учить, а ты ко мне пристаёшь со всякими глупостями. Семёнов заметно занервничал. Его план начинал трещать по швам, и ему это ох как не нравилось. После последнего скандала с Ольгой Герман сильно изменился. В нём будто что-то надломилось. Он понял, что помощи ждать неоткуда, и теперь учился защищать себя самостоятельно. — И после такого ты смеешь жаловаться, что у тебя нет друзей, что тебя отовсюду исторгают. Герман, так их и не будет, пока ты не изменишься. Кому захочется быть рядом с таким неблагодарным и угрюмым человеком? Я — единственный, кто к тебе тянется, но ты и на меня плюешь с высокой колокольни. Я стараюсь, приношу тебе фрукты, сладости… — Вить, я не заставляю тебя со мной дружить. Тем более, это и не дружба вовсе. Ты просто мною пользуешься. И подарки твои мне без надобности. — Герман, ну прошу! Мне страшно одному идти к чужому человеку! Вспомни, как ты впервые собирался в усадьбу к Лаврентьеву. Тебе тоже было не по себе. И если бы тогда попросил меня составить тебе компанию, я бы согласился. — У тебя друзья по всей Москве! Обратись к кому-нибудь из них. — Да какие они друзья? Так, бестолковые знакомые. Мы можем вместе повеселиться, выпить, потанцевать, но на этом всё заканчивается. До проблем друг друга нам нет дела. А ты был со мной ещё до моего взлёта. Ты — не такой, как они. Что с тебя упадёт, если ты мне поможешь? А потом, глядишь, и я тебе подсоблю: дельный совет дам, плечо для рыданий подставлю. А хочешь, что-нибудь из своих модных вещей подарю? Или из аксессуаров? Хотя этого добра у тебя и так навалом. Давай я тебе лучше кило свежей говядины принесу? У меня есть знакомый мясник, он мне сделает очень хорошую скидку. Или свежую курицу? Слушай, я ещё могу через Киселёва достать дальневосточного краба. Это деликатес! А через Белянского — бутылку настоящего рома! Герман почувствовал слабую пульсацию в висках — явную предвестницу мигрени. — Что ты за чертяка, Семёнов? Опять все мысли мне спутал! Сижу теперь, как дурак, глазами хлопаю! Хорошо, я пойду с тобой, но при одном условии: я не буду заходить внутрь. Подожду тебя снаружи. Если что-то пойдёт не так, крикни, и я позову на помощь. — Хорошо. Как тебе будет удобно! Через час ребята нанесли визит в дом Старовойтова. Андрей Сергеевич оказался приятным молодым человеком не старше двадцати семи лет — довольно худым (хотя он сам называл себя стройным), невысоким, голубоглазым и черноволосым. Семёнов посчитал, что его новый знакомый похож на какого-то готического поэта, и снова подивился окончательному выбору Кирилла — как можно было после множества столь красивых, интеллигентных и интересных мужчин и женщин остановиться на простофиле Германе?! Витька сразу ушёл в столовую, где уже был накрыт стол для предстоящего пиршества, а Герман занял место на диванчике в коридоре. Он бы предпочёл остаться во дворе, но Семёнов сказал, что это неприлично. Да и погода не располагала к долгому пребыванию на улице. Но через десять минут хозяин дома лично вышел к визитёру и пригласил его присоединиться к трапезе. — Кто тут такой красивый? — со сластолюбивой улыбочкой на губах пропел Андрей Сергеевич. — Пойдём с нами, не бойся. — Спасибо, но я совсем не хочу есть, — открестился Квятковский. — И общаться не хочу. Я пришёл просто так, за компанию с Витей. — Нет, я не позволю тебе сидеть в коридоре, — молодой человек сомкнул длинные пальцы на чужом остром плече. — Ты же не бедный родственник. Герман, мысленно проклиная всё на свете, пошёл за своим новым знакомым. В столовой отчего-то было очень шумно. Немногочисленные прислужники Старовойтова бегали по всем углам, точно им задали неразрешимую задачу, а из другого конца дома доносился звон чайных блюдечек и ложек. На столе, соблюдая строгую симметрию, стояли стаканы в красивых подстаканниках, вазочки с конфетами и печеньем, тарелки с горячими бутербродами и прочими закусками, и молочники с топлёными сливками. Немного погодя принесли ещё салаты и бисквиты. Старовойтов, поправив брошку на белоснежном пикейном жилете, что создавал невообразимый контраст его угольным волосам, сел на самое видное место и обратился к Семёнову, который от здешней обстановки и от того, что реализация его плана шла как по маслу, сиял, точно начищенный гривенник: — Виктор, расскажите что-нибудь о себе. Из какой вы семьи, где учились? Витька принялся тараторить, точно из пулемёта, но Герман к нему не прислушивался. Он с аппетитом ел бисквиты и шумно отхлёбывал чай, не вынимая ложки из стакана. — Ой, как вкусно, — наконец сказал юноша так громко, что с крыши голуби улетели. — А можно ещё? — Можно по лбу получить, — шикнул Семёнов. — Ты что позоришься? Будто дома не ел! — Ну что вы, Виктор, всё в порядке, — улыбнулся Андрей. — Для вашего друга мне ничего не жалко! — «Зря Витя боялся сюда идти, — подумал Квятковский. — Вон какой Андрей Сергеевич вежливый и доброжелательный. Любо-дорого с ним за одним столом сидеть!» Один из прислужников принёс новый поднос с бисквитами, а после зачем-то вызвал Витю из столовой — таинственно, потихоньку, ничего никому не объяснив. Старовойтов и слова не сказал, словно так было заранее запланировано. — А куда Витька ушёл? — с набитым ртом поинтересовался Герман. — Не волнуйся, он скоро вернётся, — расплывчато ответил Андрей Сергеевич. — Красиво у вас, — улыбнулся юноша, чувствуя неловкость от возникшей паузы. — Очень милые занавески, изящная посуда. — Нравится? Ну, я рад, — Андрей одарил гостя ответной улыбкой и вдруг ощутил, как под рёбрами что-то кольнуло. Он не хотел причинять вред этому прелестному созданию! Но потом вспомнил о предложенной Виктором сумме и о своём желании насолить Лаврентьеву, и взял себя в руки. — Слушай, а что мы всё чаем давимся? Может, лучше водочки выкушаем? — Я не пью. — Зря. В наше время человеку невозможно не пить. Не расскажешь мне что-нибудь о себе? — А зачем? — уточнил Герман. — Просто так. — Ну, я рисую, музицирую, играю в театре. Андрей поднялся из-за стола и медленно приблизился к своему гостю. Тот напрягся, но не подал виду. — Ну что? — усмехнулся хозяин дома. — Поели, попили, теперь можно и подвигаться. — Ч-чего? — отшатнулся Герман. — «Удивлён я. Право слово, даже поражён! — со смехом подумал Андрей. — Он совсем не похож на предыдущих любовников Кирилла. Все парни Лаврентьева могли кого угодно без соли сожрать, а Герман — святая простота! Наивный до чёртиков!» — и без лишних слов обнял Квятковского со спины. — Что вы делаете? — задохнулся от страха Герман и забился в чужих руках, как птица в силках. — Отпустите меня! Я не позволю! — Что же ты шумишь, глупыш? Иди ко мне. Я прижму тебя к своему сердцу, буду баловать и любить, и никто тебя впредь не обидит. Андрей скомкал чужую рубашку, зарылся лицом в светлые, пахнущие красками и воском волосы, а Герман забился ещё отчаяннее, принялся дёргать руками и ногами, и наконец выскользнул из чужих ладоней, напоследок ударив наглеца в нос. — Урод! — горячечно выплюнул юноша и выбежал из столовой. Старовойтов пришёл в себя. Сцена, что минуту назад произошла между ним и гостем, перестала казаться ему возбуждающей. Напротив, он посчитал её страшно грубой, неправильной, оскорбительной как и для Германа, так и для него самого. И зачем он связался с этим ненормальным Семёновым, поддался на его уговоры? Взял и обидел хорошего парня! Андрей привалился спиной к стене, как-то особенно горько вздохнул, и закурил. *** — Витя, ты к кому меня привёл?! — кричал Герман, не стесняясь, что его услышат посторонние. Бедолагу трясло от ужаса и отвращения, действительность плыла перед глазами, словно он находился под водой или в полусне, а правый кулак, которым он ударил Андрею в нос, жгло болью, стократно усугубляя общее состояние. Когда Квятковский начал оседать на землю, Витя крепко его обнял и прижал к своей груди. Он не ожидал, что Герман столь бурно отреагирует на произошедшее. Или Старовойтов перестарался? Ведь по плану он не должен был сделать с Квятковским ничего дурного; лишь немного испугать и что-нибудь с него сорвать: хоть цепочку, хоть пуговицу. — Что случилось? — очень даже натурально удивился Семёнов. — Твой дружок ко мне приставал, вот что случилось, — всхлипнул Герман. — Почему ты ушёл?! Как ты посмел меня бросить?! — Мама дорогая! В каком смысле «приставал»? Руки распускал? Тьфу, срамота! Развелось содомитов! — Я не понимаю, как он мог так поступить! Что на него нашло?! Он показался мне очень вежливым, доброжелательным. Я даже обрадовался, что познакомился с ним, что у меня будет такой друг! — Да, вот тебе и новое знакомство. А я ушёл не по своей воле. Ты же видел, меня один из прислужников вывел. Мне это показалось странным, но я не решился спорить. Наверное, сначала на твоём месте доложен был быть я! Андрей положил на меня глаз, вот и позвал к себе, якобы для беседы о творческих планах. Но я пришёл не один, и ты ему приглянулся больше. Вот он и решил от меня избавиться, а тебя опорочить. Прости, Герман. Я не знал, что Андрей такой. Мне очень стыдно. На улице было холодно, и Герману казалось, что этот самый холод проникал ему под одежду, в душу, во внутренности, стремясь даже оттуда выдуть последнее тепло. Он смотрел на воротник шубы Семёнова и ничего не понимал. Разве люди могли быть так жестоки? Особенно такие: красивые, просвещённые, гостеприимные? Что это за кошмар наяву? — Ладно, пойдём отсюда. Вовремя сбежал, и слава богу, — вздохнул Семёнов и заключил холодные, как лёд, ладони Германа в безболезненный хват. — Сейчас выпьем ромашкового чаю, согреемся, и всё пройдёт. — Я обо всём расскажу Кириллу, — решительно сказал Квятковский. Он понимал, что с ним не случилось нервного срыва только потому, что его история с Лаврентьевым когда-то началась примерного с того же самого — с неуместных приставаний сразу после знакомства. Если он пережил это тогда, значит, переживёт и сейчас. Кирилл, сам того не желая, преподал ему жесткий, но полезный урок. Но в висках всё равно настойчиво стучало: «За что мне это?!» Почему он, девятнадцатилетний юноша, который за свою жизнь и мухи не обидел, попал в такую передрягу?! Ведь он был уверен, что в его жизни наконец-то настала светлая полоса! Кирилл пообещал разойтись с Ольгой сразу после её родов, они провели наедине несколько замечательных дней и снова поклялись, что будут беречь друг друга… Его художественные и актёрские дела пошли в гору, он собирался поступить в институт. У него, маленького человека, были большие планы. И вдруг его окунули лицом в грязь! Ах, если бы можно было переиграть сегодняшний день! Он бы всё изменил, он бы не допустил, чтобы это произошло! — И чего ты этим добьёшься? — буднично полюбопытствовал Витя. — Кирилл накричит на тебя за то, что ты был у другого мужчины, и всё. — Нет, Кирилл не такой! Он меня выслушает и поймёт! Я расскажу ему всё, от начала до конца. И как ты познакомился с Андреем, и как он предложил тебе стать его помощником… — Замечательно! Значит, Кирилл накричит не только на тебя, но и на меня! «Не такой»! Конечно, они все «не такие». Нет, Герман, если собираешься исповедоваться, то моего имени не упоминай. Я перед тобой ни в чём не виноват, и ваши скандалы мне ни к чему. Я тоже, между прочим, едва не пострадал. Мне просто повезло, что ты Старовойтову приглянулся больше. — Ну вот Кирилл и отомстит за нас обоих. Витя, заманивание в свой дом обманным путём и распускание рук — это не то, о чём нужно молчать! А если мы — далеко не первые жертвы Старовойтова? Нам нужно сделать хоть что-то, чтобы заставить его держать ответ и уберечь других парней от нашей ошибки. — Да какой ответ? Чего ты хочешь? Коленями на горох его поставить? Или сразу к позорному столпу пригвоздить? Ну выпил мужчина, расслабился, вот и понеслась душа в рай. Забылся немного, с кем не бывает? Может, он пошутил! А ты всё принял близко к сердцу! Меня позавчера один завсегдатай питейных заведений в разгар веселья приобнял за талию. По-твоему, мне тоже нужно было посчитать это домогательствами? Герман, я тебя умоляю, не позорь ни себя, ни меня! И Кириллу проблем не создавай. Герман застыл с открытым от шока ртом, а Семёнов продолжил напирать: — Ты не подумал, что Старовойтов сможет наплести о тебе Кириллу что угодно? Например, что ты сам к нему пришёл и начал с ним заигрывать? И чёрта с два ты докажешь обратное! В доме-то ты был, чай с ним пил, и вся его прислуга это видела. Ты ведь не хотел заходить в дом. Помнишь? Говорил, что останешься снаружи. Но потом всё равно зашёл. За каким хреном? Кто тебя об этом попросил? — Ты сказал, что оставаться во дворе неприлично. Да и холодно сегодня на улице. — Герман, Кирилл и я — публичные люди. Если ты придашь эту историю огласке, у нас появятся неприятности. Все обо всём узнают, начнут сплетничать. Ты уверен, что оно того стоит? Тебя же замучают вопросами и заклеймят позором. Ты этого хочешь? Герман вспомнил слова тёти Глаши после того случая, когда друзья Вити набили ему лицо: «Кирилл Ювенальевич отправит ваших обидчиков на тот свет, а сам сядет в тюрьму», и ему стало страшно. Ведь правда, у Кирилла взрывной, непредсказуемый характер. Мало ли, как он отреагирует. Да и общество устроено так, что домогательства и всё, что с ними связано, — это неслыханный позор, в первую очередь, для жертвы, а не для её обидчика. Герман увидел это два года назад на примере своей петербургской знакомой: её, бедную шестнадцатилетнюю девушку, изнасиловали в переулке, когда она возвращалась домой от подруги, но едва она рассказала о произошедшем своим родителям, как те её затравили; посчитали опущенной, грязной, и вообще, «нечего было на ночь глядя на улице шататься. Шла через тёмный переулок, чего ещё ты ожидала? Хорошо, что просто изнасиловали, а не голову отрезали». Вот и Герману стало страшно, что Кирилл, выслушав его исповедь, воскликнет: «Как ты мог до такого докатиться?! Тебя трогал другой мужчина, мне отныне даже стоять рядом с тобой противно!» Или станет напоминать ему об этом при каждом удобном случае: «Герман, ты куда? В гости? Ты однажды уже сходил в гости! На свою голову! Захотел повторения?», или «Герман, у тебя в театре появился новый друг? Смотри, аккуратнее. А то мало ли что!» А Квятковский бы этого не выдержал. — Не хочу, — обронил бедный юноша. — Но Кирилл всё равно имеет право знать, что со мной произошло. А вдруг он захочет меня поддержать, посочувствовать? Получается, что своим молчанием я лишу его возможности быть рядом со мной в трудную минуту. Разве это правильно? — Хорошо, если тебе так хочется позора, рассказывай, — фыркнул Витя, сжав кулаки. — Но имей в виду, что я тебя предупреждал. И не прибегай ко мне в слезах и соплях, если Кирилл тебя бросит. Он ценит тебя только за то, что ты достался ему нетронутым и нецелованным. А после своего рассказа ты и этого достоинства в его глазах лишишься. — Если ты окажешься прав, значит Кирилл — не мой человек, — начал Квятковский, но тут же усилием воли отбросил от себя неоднозначные мысли. — Но это всё бред! Не верю я тебе, проходимцу! Может, вы с Андреем сговорились? Может, ты попросил его меня напугать? — Ты с дуба упал? Зачем мне это?! — Да кто тебя знает! Мало ли, что за черти в твоей голове сидят! После того, как ты рассказал Ольге о моих отношениях с Кириллом, потому что поссорился с Еленой Константиновной, и позавидовал тому, что у нас всё хорошо, я уже ничему не удивлюсь. Кирилл совсем скоро вернётся, вчера мне пришло письмо от него. И тогда — хочешь ты этого или нет — мы с ним соберём всех участников событий в одном месте и с каждого потребуем объяснений за всю эту чертовщину. *** Следующие два дня Витя провёл как на иголках. Его план, достойный тактики осада Тира от Александра Македонского, норовил в любую секунду рухнуть, как карточный домик. Ольга оказалась права, он что-то упустил, где-то просчитался. Но теперь он был обязан довести начатое до конца. В противном же случае могли пострадать все. Два дня подряд Семёнов приходил к Герману и просил разговора, но тот ему не открывал, лишь через дверь говорил, что не желал его видеть. Но на третий день Квятковский всё-таки вышел из дома. Витя в этот момент как раз сидел на скамейке неподалёку и решил, что пришла пора действовать. — Герман, здравствуй, — закричал парень, подбежав к своей жертве. — Ты куда? Кирилла встречать? — Вить, ты за мной следишь? — шокировался Квятковский. Он пребывал в хорошем расположении духа, его глаза сияли, цвет кожи был заманчиво свеж. — Это уже не смешно. Ты ведёшь себя как умалишённый. Пожалуй, я расскажу о твоих проделках не только Кириллу, но и жандармам. — Что ты несёшь? Ты меня боишься? Но я не виноват в том, что с тобой случилось! И если я неправ, пусть я сдохну через двести лет! Прости, друг, я не знал, что Андрей такой! Я сам с ним едва познакомился. Пойдём в кафе, выпьем, поговорим по-человечески. — Я не хочу ни пить, ни разговаривать. Я занят, иду на встречу со своим любимым человеком. Оставь меня в покое, — огрызнулся Герман и пошёл своей дорогой. — «Нет, — начал бешено соображать Семёнов. — Герман меня не переиграет! Я этого не допущу! Я должен оказаться на месте раньше него!» И Вите это удалось, ибо Герман во-первых, не сразу нашёл извозчика, который согласился довезти его до станции, а, во-вторых, по пути посетил торговую лавку, чтобы купить любимые пряники Кирилла. Когда Квятковский всё-таки добрался до пункта назначения, то увидел среди остальных собравшихся молодого парня с букетом красных роз. Незнакомец сразу подошёл к нему с вопросом: — А мы раньше нигде не встречались? — Нет, — ответил Герман. — А что? — По-моему, вы тоже входите в круг знакомых Кирилла Лаврентьева. Или я ошибся? — Что значит «тоже»? Кто вы, как вас зовут? — Я Евгений, можно просто Женя. Я, как и вы, жду своего покровителя. Будем ждать вместе? Или не станем рисковать и разойдёмся? А то вдруг Кириллу не понравится, что мы познакомились! — Покровителя? В смысле? — Что вы как маленький? Всё ведь понятно. Это было больнее, чем упрёки Семёнова. Больнее, чем оскорбления Ольги. Больнее, чем всё на свете. «Всё ведь понятно». Три простеньких слова вонзились под сердце холодной сталью, финским ножом. — Может, кому-то и понятно, — пролепетал Герман, пока лёгкие сжимало от нехватки спасительного воздуха. — Но не мне. Чего вы глупости городите? — Глупости? Я говорю правду, а вас это почему-то задевает. Чего вы такой дёрганный? Ну да, я тоже знаком с Кириллом. И весьма близко. И что? Неужели вы надеялись, что такой мужчина, как он, будет только с вами? Давайте познакомимся поближе, подружимся. Уверен, мы найдём много тем для разговора. — Прекратите выдумывать! Вас кто-то подослал? — заплетающимся от волнения языком уточнил Герман. Всё это было каким-то бредом, и он понимал, что если сегодня не обсудит всё с Кириллом с глазу на глаз, то либо сойдёт с ума, либо отправится на тот свет. В голову лезли дурацкие мысли, юноше казалось, что на него глазели все вокруг; и все были в курсе, что он спал с мужчиной, у которого таких, как он, — вагон и маленькая тележка. Что он — не единственный, не незаменимый, а лишь «один из…»; и это было выставлено напоказ, как в театре — приходите, смотрите, заедайте представление пирожными. — Вы пришли сюда с красными розами. А Кирилл не любит цветы и не принимает их как подарок. Вы даже этого не знаете, а говорите, что близко с ним знакомы. — Правда? Спасибо, что сказали, я запомню. Мне ещё многое нужно узнать, ведь я познакомился с Кириллом немного позже вас, — и глаза Жени блеснули на Германа тёмно-карими, как цирконы, огоньками. Квятковский еле стоял на ногах. Ему казалось, что под ним разверзалась пропасть, и сейчас он провалится в Геенну огненную. И было такое отвратное чувство… Будто он предал самого себя. Обманул того мальчишку, который искренне верил в любовь и в сказку наяву. — Герман! — услышал юноша засевший в печёнках голос. — Я не успокоюсь, пока мы не поговорим! И если ты так хочешь поведать обо всём Кириллу, давай сделаем это вместе! — Витя, ты-то хоть уйди, — испугался Герман. — А почему на тебе опять лица нет? — не взяв во внимание просьбу приятеля, спросил подбежавший Витька. — Что-то случилось? — Всё в порядке. Но Семёнов уже устремил требовательный взор на Евгения: — Вы обидели моего друга? — Нет, — дал ответ парень. — Я просто сказал, что у нас с ним есть общий знакомый, а он расстроился. — Нет у нас с вами никакого общего знакомого! — воскликнул Герман и, скуля от боли и безысходности, начал оседать на землю. — Вы врёте! Кирилл приедет и рассчитается с вами за каждое слово! Женя победоносно улыбнулся и, склонившись над поверженным оппонентом, прошептал: — А что, если я скажу, что у Кирилла две родинки чуть пониже правой ключицы? А ещё одна — на левом бедре? А перед тем, как лечь в кровать, он всегда снимает перстни и цепочку? А по утрам наносит одеколон на грудь и на внутреннюю сторону каждого запястья? Вы много-то на себя не берите. Отнеслись бы ко мне со спокойствием и дружелюбием, и не пришлось бы всё это выслушивать. А то, смотрю, зазнались вы. Посчитали себя единственным и неповторимым! Герман почувствовал вкус желчи во рту. Пульс отдался битами в ушах. Перед глазами всё поплыло, но это было к лучшему, ибо ему отчего-то стало физически больно смотреть на происходящее вокруг. Он хотел что-то ответить, но слова застряли на выходе из горла. Семёнов, чувствуя неописуемую неловкость от всей ситуации, тряхнул своего бывшего соседа за плечи: — Герман, пойдём отсюда! — Я никуда не пойду! Я должен поговорить с Кириллом! — ответил Герман, уже не пытаясь сдержать слёз. — Зачем тебе с ним разговаривать? О чём? Тебе мало того, что ты уже узнал? Хочешь грязных подробностей? Пойдём, говорю! Хватит, и так опозорился. Вон, люди смотрят! Витя готов был хоть на руках унести отсюда Германа, лишь бы тот не встретился с Лаврентьевым. Иначе всё пойдёт прахом! Старовойтов против него ополчился — мол, он, негодник, подговорил его обидеть хорошего парня, а аферу можно было бы провернуть и без грязи, а Ольга вообще потеряла веру в хорошее завершение этой истории. На кону была репутация самого Семёнова. Ольга обратилась к нему, потому что посчитала его умным и изворотливым, и он не имел права подвести её и остальных ребят. Он не хотел, чтобы хоть одна живая душа на свете считала его неудачником! — Герман, мне плохо, — как можно естественнее простонал Витя. — У меня в сердце колет. Мне нужно в больницу! Ох, Герман… Помоги! — Нужно в больницу — иди. Тут недалеко, — голос Германа прозвучал будто со дна могилы. — Я сам не дойду. Неужели ты меня бросишь?! — Хотите, я вас провожу? — предложила какая-то сердобольная женщина. — Нет, мне с другом будет легче. Герман, пойдём скорее. Или ты хочешь, чтобы я умер прямо здесь?! Из-за тебя, между прочим, сердце разболелось! Ты меня измучил своими пустыми обвинениями! Я несколько дней кряду пытался с тобой объясниться, а ты нос воротил! И вот чем всё обернулось! Ох, плохо мне! Стоящие неподалёку люди начинали поглядывать на Германа с осуждением. — «Что за странный молодой человек? — подумали многие. — И очень жестокий. Разве можно так обходиться с другом?» Однако медицинская помощь в итоге понадобилась самому Герману. Когда они с Семёновым добрались до больницы, тому удивительным образом полегчало; сам Витя объяснил это благотворным влиянием свежего воздуха и пешей прогулки. А вот у Квятковского сдали нервы, и он принялся безутешно рыдать; и рыдал до тех пор, пока ему не вкололи успокоительное. Он не мог понять, за что Кирилл так поступил с ним. Ведь у них всё было хорошо, ничего не предвещало беды! Но что говорить, он, Герман, никогда не был таким милым и прекрасным, каким Кирилл его видел поначалу (зачем он, чёрт возьми, вообще смотрел на него?!), и не мог дать ему больше того, что имел. Но сейчас юноша чувствовал себя котёнком, которого приютили, отогрели, вылечили, а потом решили, что он не так уж нужен, и выбросили обратно на улицу. И вот он сидел, одинокий и беззащитный, озирался по сторонам, дрожал от холода и ждал, когда его затопчет лошадь или забросают камнями забияки. — Кирилл! — в отчаянии кричал Герман, пока успокоительное разливалось по венам неприятным теплом. — Я не смогу без него жить! Он бы никогда так со мной не обошёлся, это всё неправда! Евгений соврал, как и Ольга! Они все лжецы! — Прекрати срамиться! — бегал вокруг него Витька. — Что о тебе люди-то подумают?! На всю Москву себя ославить захотел? Но Герман не мог успокоиться, слёзы струились по щекам против его воли, боль выжигала душу, как спичка — пергамент. Он ощущал себя заброшенной постройкой времён царствования Александра Первого. Бам — выпал кирпичик. Бам — второй. Ой, а что это за треск? Кажется, пол сейчас провалится. Посмотрите наверх! Потолок рушится! Бдыщ! Ого, какой огромный кусок! За несколько ничтожных минут в нём всё развалилось, умерло. Одним махом убили его надежды, его любовь и его самого. — Тут везде доктора, — не замолкал Семёнов. — Если ты не успокоишься, они тебя повторно препаратами напичкают! А потом ещё и ещё, пока в овощ не превратят! Хоть немного думай, что ты делаешь и где! Решил из-за Кирилла всю свою жизнь под откос пустить? Тоже мне, трагедия! Я давно говорил, что ты у него не единственный! Если бы ты тогда ко мне прислушался, сейчас бы с тобой никакой истерики не случилось! Но ты, осёл упрямый, никогда очевидного замечать не хотел… — Витя, то, что ты говоришь, — это очень неприятно. — А тебе только приятное нужно говорить? Да я хочу, чтобы ты снял свои розовые очки! Для тебя один Кирилл хороший, а все остальные плохие! Нельзя думать, что все кругом — лжецы, и только он — честный! Этот Евгений — далеко не последний парень, который подойдёт к тебе с подобным разговором. Прими это, Кирилл привык так жить. Я у своей Леночки тоже наверняка не единственный. Что же мне, в петлю из-за этого залезть? — Нет, мне такие отношения не нужны, — на грани слышимости пролепетал Квятковский. — Я хочу, чтобы мой человек был только моим. А подбирать объедки с чужого стола я не собираюсь. И он рыдал долго, до изнеможения, не понимая, как и зачем ему жить дальше. Кирилл заполнил всю его душу, а сейчас она вся опустела. Что делать? Всё-таки встретиться с возлюбленным, поговорить? Конечно, это было нужно. Но вдруг Кирилл не скажет ему правду? Простить его, сделать вид, что ничего не было? А если Семёнов окажется прав, и к нему, Герману, и впредь будут подходить парни и девушки с рассказами о родинках и привычках Кирилла? Это же сумасшедший дом какой-то! Он так долго не протянет! Витя опустил голову как перед гильотиной. Он видел, как страдал Герман, и казался себе не просто каверзником, хитрецом и предателем, а настоящей крысой, самым отвратительным созданием на свете. Ему часто приходилось обманывать окружающих, но так грязно, резко и зримо — никогда. — «Может, если я расскажу, что всё это было подстроено, и раскаюсь, Герман меня простит? — подумалось парню. — Конечно, простит! Он ведь отходчивый, простой! Это всё придумала Ольга, а я попал под её влияние! Вот сейчас и признаюсь!» — и вслух начал: — Герман, на самом деле ты не всё знаешь. Ситуация ещё сложнее, чем тебе кажется. Понимаешь, Ольга… Чёрт, с чего начать-то? Она потеряла ребёнка, и… — Как потеряла ребёнка? — Герман поднял глаза, и Семёнов едва не утонул в плещущейся в них безысходности. Это был контрольный удар. Так, что сразу под дых. — Да, такая беда. Она сама мне призналась, — ответил собеседник. И больше с его языка ничего не сошло. *** Кирилл вернулся в усадьбу в очень скверном расположении духа. Ему было неприятно, что Герман его не встретил, хотя был осведомлён о его приезде, и по этой причине он обдумывал самые дурные варианты развития событий. Может, Квятковский снова ушёл в загул? Или успел к нему остыть? Догадки Лаврентьева нашли подтверждение через десять минут, едва в коридор вышла Ольга. Она выглядела красивой, выхоленной и улыбчивой. А ещё на ней было роскошное платье, нижняя часть которого была похожа на хвост чарующей ундины, а верхняя — подчёркивала упругую грудь и тонкую талию. Кирилл вспомнил, что именно этот наряд Ольга когда-то выбрала для их первого свидания, и его настроение поднялось, как ртуть в градуснике, что опустили в тёплое молоко. Ему неожиданно для себя захотелось пообщаться с супругой, обнять её, проявить к ней внимание. После ухода Германа из усадьбы они с Ольгой волей-неволей стали ближе друг к другу. Часто беседовали по утрам в столовой, вспоминали прошлое, смеялись. Кирилл не назвал бы свои чувства влюблённостью; нет, он никогда не был по-настоящему влюблён в Ольгу. Но и неприятельницей её уже не считал. — Здравствуй, Оля, я рад тебя видеть, — искренне улыбнулся Кирилл. — Прекрасно выглядишь. — Благодарю. Ты тоже всё хорошеешь и хорошеешь, — ответила девушка и почувствовала тупую тоску. Вот он — такой шикарный, но такой мерзавец! Тот, кто принадлежит ей по бумагам, но никогда не будет принадлежать душой и сердцем. Тот, с которым ей теперь полагалось воевать, а не строить семью. — Пойдём в столовую? Я уже заварила тебе кофе. Расскажешь о своей поездке? — Расскажу, но попозже. Сейчас мне нужно навестить Германа. После такого ответа минутная радость Ольги от встречи с мужем улетучилась как по мановению волшебной палочки. Она приготовилась врать и изворачиваться как никогда ранее. — Можешь не торопиться. Герману и без тебя весело. — Что ты имеешь в виду? — Кирилл, ты уверен, что хочешь это услышать? Предупреждаю, это очень неприятная новость. Лаврентьев насилу погасил вспыхнувшее внутри волнение и безмолвно кивнул. — Герман связался с твоим недругом Старовойтовым, — выпалила Ольга, и когда лицо Кирилла начало являть собой целую иллюминацию, переливаться всеми возможными цветами, начиная от мертвенно-бледного и заканчивая багрово-красным, уголки её губ непроизвольно поползли вверх, растянулись в улыбке. Боже, она будто всю жизнь ждала этого момента! — Ты что побледнел? Плохо тебе? — Откуда у тебя столь ужасная клевета на моего самого близкого человека?! — взревел Лаврентьев. — Ах, клевета?! — Ольга взбесилась не меньше мужа и начала кричать на весь дом: — Как мне надоело, что ты считаешь меня лгуньей! Хотя я всегда говорю правду! Слышишь?! Всегда! И о беременности я тебе не соврала, и о попытке своего самоубийства! И сейчас не вру! Но ты мне почему-то никогда не веришь! А Герману веришь! Хотя он ничем не лучше меня! А даже наоборот, в сто крат хуже! Я хотя бы с твоими неприятелями не дружу! И алкоголиков всяких на твои деньги не кормлю, и твою одежду им не раздаю! Я предупреждала, что Герман — не такой чистый и наивный, каким хочет казаться! Что он ещё покажет тебе весёлую жизнь! А ты меня куда послал?! Не помнишь?! Зато я помню! Кирилл вдруг схватился за сердце, как немощный старик. Он никогда прежде не видел Ольгу в таком состоянии. И, что скрывать, эти надрывные крики, похожие на плач раненой лебёдушки, затронули его душу. Слишком уж складно всё было. Слишком много совпадений. — Кирилл, сядь, — немного успокоилась девушка. — Ты слишком волнуешься. Кто-нибудь, принесите воды! — она усадила мужа в кресло и погладила его по спине. — Нельзя думать, что все вокруг врут, и только Герман — нет, — сказала она, почти как Витя. — Откуда у тебя к нему такое доверие? Сколько вы знакомы? Меньше полугода! Разве это срок? А меня ты знаешь с младых ногтей. Я — не только твоя супруга, но и подруга жизни. Зачем мне, по-твоему, клеветать на Германа, когда его уже нет в усадьбе? Съезди к Старовойтову, он подтвердит, что Герман был в его доме. Может, даже доказательства предоставит. Спроси его прислужников, они наверняка тоже что-то видели. Кирилл, Герман — человек-пиявка. Он не может существовать без чужой крови, чужого одобрения и чужих денег. Ему необходимо, чтобы его кто-то опекал, обеспечивал и решал его проблемы, ибо сам по себе он — полный ноль. Раньше с этой задачей справлялся ты. Но когда ты уехал, Герман нашёл тебе замену. — Но ты-то откуда об этом узнала?! — Я увидела их вместе на мероприятии, — протараторила Ольга первое, что пришло ей в голову, и быстро, пока Кирилл не успел обдумывать услышанное, перешла к более интересной информации, к более грубому вранью: — Герман даже у меня умудрился выпросить денег взаймы! Представляешь?! Уж не знаю, зачем они ему понадобились. Наверное, Старовойтов неважно обеспечивает. — Герман попросил у тебя денег?! — Да, да и ещё раз да! Я дала ему неплохую сумму из своих накоплений. Принесла прямо к нему домой, по тому адресу, что он мне оставил, — на ходу сочиняла окончательно запутавшаяся девушка. — Сначала хотела взять твои деньги — ты ведь их не прячешь, не пересчитываешь, потому что доверяешь своим людям. Но потом передумала. Кто знает, когда Герман их отдаст? Да и это было бы воровством! — Ольга, я совсем ничего не понимаю, — голос Кирилла изменился, его руки дрожали. — Даже если Герман попросил у тебя денег, почему ты согласилась? Ведь у вас, мягко говоря, не очень хорошие отношения. — А это как раз доказывает, что Герман очень хорошо умеет влиять на людей! У него замечательная маска невинного божьего ягнёнка — смотрит прямо в душу своими чистыми глазёнками, хлопает длинными ресницами, смущённо потирает ладони. Такому очень трудно отказать! Я сама не поняла, как это произошло, но в тот же вечер пришла к нему с деньгами. И узрела в его квартире пьяный притон! Он собрал там компанию парней, и одним из них был тот самый друг Елены Константиновны, с которым ты запретил ему общаться — я запомнила ваш разговор. И на нём, ко всему прочему, была твоя рубашка! Белая, с воланами на рукавах! Когда я сказала, что надевать чужую одежду — неприлично, парни всей толпой начали на меня кричать! — Я уточню в последний раз, дам тебе шанс пойти на попятную. Всё, что ты мне сейчас рассказала, — правда? Ты ничего не перепутала, не преувеличила? — Да, правда! Поверь своей жене хоть раз в жизни! И мои слова могут подтвердить многие — начиная от Старовойтова и заканчивая соседями Германа! А вот сможет ли кто-нибудь подтвердить оправдания самого Германа? Я очень сомневаюсь. Подумай об этом, когда он начнёт вешать тебе лапшу на уши! Наведайся к нему в квартиру — там наверняка бардак и куча пустых бутылок! А может, ты даже найдёшь те деньги, что я ему дала. Они были в одной пачке, перевязанные красной верёвкой. Возможно, Герман ещё не успел их потратить. *** Герман подошёл к усадьбе ближе к вечеру, едва оклемавшись после истерики и действия успокоительных. Но там он был встречен ужасающей новостью от тёти Глаши: Кирилл Ювенальевич ушёл в ресторан в компании Ольги Павловны. Юношу как ледяной водой окатили! Значит, он совсем недавно корчился от душевной боли и нестерпимого унижения в холодном больничном коридоре, а Кирилл прямо сейчас за обе щёки уплетал деликатесы и запивал их дорогим вином! Да ещё рядом с этой интриганкой, грубиянкой и истеричкой, которой волей случая посчастливилось стать его женой! Но даже на этот раз любящее сердце нашло оправдание чужой подлости: Кирилл ведь не знал об их с Ольгой конфликте. Не слышал, как она, его, Германа, оскорбляла. Наверное, бедный Кирюша устал с дороги, вот и захотел порадовать себя, поужинать чем-нибудь вкусным, а эта стерва за ним увязалась! А он не смог ей отказать, потому что достойно воспитан. — «Я дождусь их на улице. А когда они подойдут, всё расскажу Кириллу! Прямо на глазах у Ольги! Пусть услышит! Посмотрим, как она будет оправдаться, интеллигентка доморощенная! Как на меня бочку катила: мол, я — такой-сякой, необразованный, дурашливый, а сама-то — ещё хуже! Я хотя бы в чужие дома со скандалами и угрозами не врываюсь! Кирилл ей покажет, где раки зимуют! Она у меня за каждое своё словечко попросит прощения!» — утешил себя надеждами Квятковский. Но супруги не пришли ни через полчаса, ни через час. Время превратилось для Германа в бесконечность, он готов был скулить от одиночества и тревоги. Поэтому, когда в поле его зрения наконец-то показался Кирилл — не совсем трезвый, но всё такой же прекрасный и пахнущий древесным одеколоном — юноша бросился к нему со всех ног, не стесняясь, что это мог кто-нибудь увидеть. — Кирюша, это ты! Наконец-то! Я не верю своим глазам! Я так тебя ждал, так ждал, — Герман хотел обнять возлюбленного, но тот отстранил его от себя. Из-за плеча Лаврентьева выглянула Ольга. Её глаза искрились торжеством победы. В руках она держала букет гортензий. — Ольга, иди в дом, — сказал Кирилл жене. — Мне нужно поговорить с Германом. Это займёт не больше десяти минут. — Как? — вздрогнул Квятковский. — Кирюша, прошу, пусть она останется! Её это тоже касается! — Разве? Герман, разговор будет о тебе. Моя супруга тут ни при чём. Оставь её в покое, она и так настрадалась. — Она?! Настрадалась?! Ты чего, Кирилл? Погоди, я понял! Ты поверил всему, что Ольга обо мне наговорила? Но это чушь собачья! Я сейчас всё-всё объясню. — «Всё-всё» объяснять не нужно, — открестился Кирилл, и Герман пуще прежнего затрясся от его ледяного тона. — У тебя на языке всегда много слов вертится, вот только дельных из них — раз, два и обчёлся. Ответь мне на несколько вопросов, этого будет достаточно. Да-да, нет-нет. Коротко и ясно. Ольга, повторю ещё раз, иди в дом. Тебе здесь слушать нечего. Квятковский опешил. Кирилл разговаривал с ним так же, как в тот день, когда они впервые остались наедине в гостиной, — надменно, сухо, с примесью мрачной насмешки. Будто перед ним — не любимый человек, а уличный бродяжка. — Ты сейчас общаешься с Витей Семёновым? — спросил Кирилл, едва Ольга удалилась из поля его зрения. — Да. — А ведь я просил тебя этого не делать. Предупреждал, что он однажды доведёт тебя до дурного дела. — Кирилл, но я ничего… — Тихо! Пойдём дальше. Пока я был в отъезде, ты пил? Взгляд Кирилла сделался столь укоризненным и отчужденным, что Герману стало трудно говорить. — Послушай, всё совсем не так… — Герман, да или нет? — Нет. То есть, немно… — Вот видишь, ты даже сейчас врёшь. Я побывал у тебя в квартире, открыл дверь своим ключом. И нашёл на кухне две пустые бутылки из-под водки. Остальные ты, видимо, успел выбросить. Ладно, я бы простил тебе это. Но перейдём к главному вопросу: ты был в доме у Андрея Старовойтова? Теперь Герману стало трудно не только говорить, но и дышать. Он понял, что все его слова сейчас будут использованы против него. Если он просто признается, что был, — Кирилл обвинит его в предательстве. Если расскажет, что Андрей к нему приставал, — Кирилл либо посчитает его грязным и опущенным, либо пойдёт на разборки, итогом которых для него станет полный крах репутации, а то и, не дай бог, тюрьма. Если соврёт, что не знает никакого Старовойтова, — Кирилл убедится, что спутался с лживым созданием. — Твоё затянувшееся молчание — лучший ответ, — горько усмехнулся Лаврентьев. — Он умеет что-то, чего не умею я? Более нежный, романтичный, чуткий? — Кирилл, я не был с ним, клянусь! Я не хотел к нему идти, но меня подговорил Витька… — Об этом я знаю. Я уже разговаривал со Старовойтовым. Кроме того, несколько его прислужников видели, как вы с Виктором зашли к нему в столовую. Это твоя пуговица? — и Кирилл достал из кармана шубы пуговицу от рубашки Германа. — Да! — крикнул Квятковский и залился слезами; слезами обманутого вчерашнего ребёнка, слезами влюблённого до чёртиков парня, слезами порядочного, но слабого человека. — Старовойтов оторвал её от моей рубашки, когда… Чёрт, я не могу это сказать, мне стыдно! — он набрал в грудь побольше воздуха. — Когда набросился на меня, как умалишённый! Слышишь, Кирилл?! Он страшный человек! Мы с Витей от него еле ноги унесли! Тут уж настала очередь Лаврентьева поперхнуться воздухом от изумления: — Ты соображаешь, что говоришь? Герман, в Андрее, дай бог, сто семьдесят сантиметров роста и шестьдесят килограмм веса. И ты называешь его страшным человеком? Как он мог на тебя наброситься? Да вы вдвоём с Витей были в силах его плевком перешибить! Это просто смешно! Что ещё придумаешь, чтобы себя обелить и меня разжалобить? Может, скажешь, что Андрей облил тебя кипятком, а потом откусил тебе голову и выбросил труп с балкона? Зачем мелочиться? Герман сгорбился, зажал себе рот ладонью. Его сознание отказывалось воспринимать столь ужасные слова от того, кто поселился на глубине его сердца. — Почему ты поверил всем, но не мне?! — захлёбываясь рыданиями, спросил он. — Герман, раньше я доверял тебе, как самому себе. Но ты не сумел этого оценить. Я надеялся, что ты изменишься и повзрослеешь. Ждал, когда ты научишься извлекать уроки из своих прошлых ошибок. Но что в итоге? Ты как пил, так и пьёшь. Как собирал возле себя всяких отбросов, так и собираешь. Этого достаточно, чтобы понять самое главное — разгульный образ жизни для тебя важнее моих наставлений. А теперь ты даже не побрезговал моим недругом. И да, зачем ты попросил у Ольги денег? Да ещё так много? Мне просто интересно. Хотя можешь не отвечать. Понятно, что Старовойтов недостаточно хорошо обеспечивает. Ты привык к другому уровню жизни. — Что?! Я не просил у Ольги денег! Как она могла такое придумать! Она сама принесла мне их, чтобы откупиться! Чтобы я оставил тебя в покое! — Допустим. Но зачем ты их принял? — Я не принимал! Ольга оставила их на тумбочке в коридоре и ушла! — Мне противно всё это слушать! Снова у тебя виноваты все вокруг, но не ты! Все-то хотят тебя, бедного, опорочить и оболгать, а ты сам — божий одуванчик! Хватит, я по горло сыт твоим притворством! Если бы ты вправду был неподкупным человеком, ты бы отнёс деньги обратно. Где найти Ольгу, ты знал. Но у тебя не было на это времени; в отличие от пьянок и разврата. Кирилл развернулся, чтобы уйти, но Герман в отчаянии схватил его за рукав: — Кирилл, родной мой, любимый, единственный! Подожди, не бросай меня! Я не переживу этого, я умру без тебя! Это всё — жуткое недоразумение! Они соврали, они всё подстроили! Я ни в чём не виноват, клянусь! Пожалуйста, посмотри мне в глаза! Позволь ещё раз всё объяснить! Я исправлюсь, обязательно исправлюсь! Я всё сделаю, лишь бы быть рядом с тобой! И я всё прощаю тебе, слышишь?! И брак, и измену, и то, что ты вот так уехал… — Какую ещё, к чёртовой матери, измену? — Лаврентьев с раздражением одёрнул руку. — Не вали с больной головы на здоровую. Я бы никогда так с тобой не поступил, потому что видел в тебе человека, которому хотел посвятить всю свою оставшуюся жизнь. Но ошибся. Даже Ольга оказалась не такой подлой, как ты. Уходи, Герман. Я устал от этого спектакля одного актёра. — Но я не смогу жить вдали от тебя! Прошу, не отказывайся от меня! Кирилл! Я так тебя люблю! Я больше жизни тебя люблю! Я… — Да чего ещё ты хочешь?! Ты и так из меня всю душу вытряс! Что тебе нужно? Деньги? Новые вещи? Нет? Прощай, я не желаю больше с тобой разговаривать. Герман осел на снег. Нет-нет, это не могло быть правдой! Только не Кирилл! Только не тот, без кого он не смыслил самого себя! Лаврентьев ввинтился в его голову, въелся в его сердце, растёкся по его венам, оборвался слезами в груди, а теперь просто оставил его! Будто эти месяцы были ничем. Будто он, Герман, был никем. — Кирилл, я не хотел ничего плохого, а это главное! Пожалуйста, поверь! Давай всё обсудим! Ответа не последовало. Герман поднялся и пошёл прочь. *** Герман не спал всю ночь, а в седьмом часу утра поехал в дом родителей Вити, в надежде застать там своего нерадивого приятеля, или же спросить у Ксении Фёдоровны, где ещё он может быть. Старшие Семёновы встретили его дружелюбно — им нравились доброта и простота племянника Натальи Алексеевны, и они втайне хотели, чтобы их сын был таким же. Но Витя, к счастью для себя и к несчастью для родителей, вырос полной противоположностью Германа. Вот и сейчас он развалился на стуле на кухне и сосредоточенно ковырялся спичкой в зубах, изредка прерываясь, чтобы сделать глоток абсента из стакана. На нём был новый костюм в клетку, переливающийся галстук, широкополая чёрная шляпа и начищенные до блеска ботинки; причём, ботинки он обул прямо на босу ногу. — У Вити сегодня день рождения, — сказала Ксения Фёдоровна раннему незваному гостю. — Поздравь его, ему будет очень приятно. — Правда? — растерялся Герман. — Ой, а я не знал. И пришёл без подарка. Так неудобно! — Так даже лучше, — отмахнулась хозяйка дома. — Он стал очень привередливым! Ему невозможно угодить! Что ни подаришь — всё не нравится! Но я не обижаюсь. На меня бог обидится, если я на своего сына обижаться буду! Он нам с мужем так помогает, столько всего полезного и красивого в дом приносит! У нас таких дорогих вещей отродясь не бывало. Иногда даже страшно — не во сне ли это всё? Герман осмотрелся вокруг. Дом Семёновых действительно преобразился. То тут, то там виднелись хрустальные вазы, серебряные и золотые статуэтки, массивные часы с маятниками и персидские ковры. — «Господи, сколько же он заначек с денег Елены Константиновны сделал? — подумал юноша. — Вообразить невозможно! Хотя она у него наверняка не одна. Ему богатую женщину очаровать — как палец о палец ударить. Но это не моё дело. Помогает родителям, и молодец». Герман прошёл на кухню. Витя вскочил со стула, дыхнул ему в лицо алкоголем и обнял. — С днём рождения, Вить, — вяло пробормотал визитёр. — Желаю тебе всего самого лучшего. Прости, что без подарка. Я не знал, что у тебя праздник. Хотя погоди, — с этими слова он снял со своей шеи серебряную цепь с крупным плетением. — Вот. Примешь? — Цепочка? — придирчиво наморщил лоб именинник. — У меня таких штук десять. Но приму, лишней не будет. Не стесняйся, садись за стол. Хочешь салат? Или картофель с мясом? Слушай, а поедешь со мной в ресторан? Там уже всё готовят для предстоящего торжества. Посидим тут полчасика, уважим моих родителей, а потом рванём! Как тебе идея? — Как-как… — пробурчал Квятковский. — Кое-как! Витя, я к тебе по делу пришёл. — Какие сегодня могут быть дела? Праздничный день! Лучше выпей за моё здоровье. — Я тебя умоляю, поговори с Кириллом, — выпалил Герман и на всякий случай плотно закрыл дверь на кухню. — Скажи ему, что я не сделал ничего плохого! Что не предавал его! — Ты с дуба упал? — пораженно уставился на него Семёнов. — Мне?! Поговорить с Кириллом?! Больше тебе ничего не нужно? — Я сам не могу это сделать. Он не хочет меня видеть. — Хорошо. Триста рублей, — огласил цену услуги Витя и протянул вперёд раскрытую ладонь. — Да имеешь ли ты душу?! Откуда я, по-твоему, возьму такую сумму? — можно было, конечно, продать что-нибудь из своих вещей, но это шло в разрез с принципами Германа. Он считал, что не имел права продавать то, что было не им куплено. — На нет и суда нет, — развёл руками Семёнов. — Витя, будь человеком! Помоги мне! Я без Кирилла жить не смогу! — Герман, ты действительно хочешь обсудить всё это? — и Витя снова развалился на стуле, как царь на троне. — Предупреждаю, это будет неприятный разговор. Герман не знал, что ответить. А Витя продолжил: — Ты сам во всём виноват. На что ты понадеялся, куда засунул свой нос? Я говорил, что с такими людьми, как Кирилл, нужно вести себя совсем иначе. Что избалованные богачи не любят тех, кто ходят за ними по пятам. Что если судьба дала тебе шанс выбиться в высшее общество, стоит вцепиться в него зубами, учиться, развиваться и планировать своё будущее, а не сидеть в четырёх стенах и рисовать свои никому ненужные картины. Но ты ко мне не прислушался. И что мы видим? Кто оказался прав? То-то же! — глаза Вити блеснули так же победоносно, как глаза Ольги вчерашним вечером. — Герман, отнесись к этому проще. Случилось то, что должно было случиться. Твои отношения с Кириллом бы в любом случае долго не продержались. Так что, прекрати наматывать сопли на кулак, возьми судьбу в свои руки и научись себя уважать! Кирилл прямо сказал, что не хочет тебя видеть, а ты собираешься ему что-то доказывать! Тебя — в дверь, а ты — в окно! Если я когда-нибудь начну вести себя так же, застрели меня! Было бы, из-за кого унижаться! У Кирилл весь ум в мышцы ушел. Глупый, как пробка! — Не говори так о нём! Он просто запутался, неправильно понял ситуацию! И стал жертвой козней Ольги. — Ох, бедный — несчастный! Кирилл с самого начала видел, с кем связался; видел, какой ты глупенький, наивный и внушаемый. Но его это не смутило. Напротив, именно эти твои качества его и умилили, за них он тебя и полюбил. А о том, что у этих качеств есть подводные камни, о том, что за такими людьми нужны присмотр и забота, потому что их часто используют и обижают всякие хитрые крысы, не подумал. Едва твой характер принёс ему первые проблемы, как ты оказался не нужен. Наигрался и выкинул. Но ничего. Зато ты приобрёл ценный опыт. И я не про житейские трудности. Кирилл наверняка тебя таким постельным премудростям научил, что с тобой теперь ни одна куртизанка не сравнится! — Семёнов заговорил тише. — Приведи себя в порядок, умойся, причешись, принарядись, и пойдём искать тебе нового принца. — Да о чём ты говоришь?! — закричал Герман, которому было тошно слушать столь грязные, циничные речи. — Какого ещё принца?! Не нужен мне никто! Как ты можешь?! Ты же называешь себя моим другом! А сам смешиваешь меня с грязью! — Ты чего разорался? — встал на дыбы Семёнов. — Мало того, что заявился сюда без приглашения и без нормального подарка, так ещё и расположение моего духа хочешь испортить? Лучше бы сказал спасибо за то, что я согласился обсуждать твои проблемы в свой день рождения! — Прости, Вить, — тотчас застеснялся Квятковский. — И правда, что я за человек? Только мешаю всем! — Не хочешь принца — найдём принцессу! Сильную, волевую, деятельную; такую, за которой ты будешь как за каменной стеной! У меня однажды была такая. Правда, она руководила везде, даже в постели. У меня от этого, прости господи, иной раз не вставал. И это в двадцать лет-то! — Витя! — А Кириллу я бы на твоём месте задал такую трёпку, что он бы всю оставшуюся жизнь вспоминал меня с дрожью в коленках. Я бы его до нитки обобрал! Каждый день бы заявлялся к нему на порог и скандалил до срыва голосовых связок! На всю Москву бы его ославил! Слушай, ты ведь знаешь о нём очень много личного. Не держи это в себе, поделись со всем светским бомондом! Расскажи всем, с чего началось ваше знакомство. Как ты он обманом затащил тебя в свою усадьбу! Как ты надеялся на безвозмездную помощь, а он выдвинул условия! Да на него потом даже бездомные собаки у мусорных куч начнут взирать с осуждением! Если ты постараешься, то в тюрьму его, паршивца, упечёшь! Ещё нужно проверить, законными ли путями он получил свои богатства. А сам продашь половину своих тряпок и украшений, выкупишь свою съёмную квартиру, и будешь жить припеваючи. Вместе с новым принцем или принцессой. Ну, как я придумал? Жду благодарственных од. — Нет, — с редкой для него решительностью мотнул головой Герман. — Не буду я ни скандалить, ни сплетни распускать. Хватит, и так вывалялся в грязи. Я уже понял, что был для Кирилла лишь очередным развлечением. Моё время вышло, едва на горизонте появился кое-кто поинтереснее, но это время было самым счастливым. И воевать с тем, кто хоть на короткий промежуток, но наполнил мою жизнь смыслом, — мерзко. Пусть произошедшее останется на совести Кирилла. Если он так поступил, значит, так было необходимо. А квартиру, украшения и тряпки пусть оставит себе. Если я ему не нужен, мне от него тоже ничего не нужно. — Ты, видимо, долго ко мне ехал. Мозги в дороге отморозил! Квартира не нужна?! А где ты будешь жить?! Опять в подвале котельной? Я тебе туда еду носить не стану, так и знай! Ты оказался ещё большим дураком, чем я думал. А на таких моя помощь не распространяется. Иди в богадельню — там юродивым подсобляют. *** В полдень того же дня в одном из самых дорогих ресторанов Москвы собрались Ольга, Андрей, тот самый Евгений, которого на самом деле звали Дмитрием, и, конечно же, Семёнов. Виктор нарочно пригласил ребят за час до прибытия остальных гостей, чтобы перед основным торжеством отметить удачное свершение их общего плана. Вся «великолепная четвёрка» была равна как на подбор: все красивые, ухоженные, с ног до головы увешанные драгоценностями. Ольга, Старовойтов и Дмитрий безостановочно шутили, смеялись и обнимались, и лишь Витя выглядел грустным и уставшим, как пёс Полкан, который не мог вспомнить, где на прошлой неделе зарыл аппетитную косточку. — Ну вот и всё закончилось, — ярко улыбнулась Ольга и, протянув свою тонкую руку к Андрею, взяла у него бокал с шампанским. — Мы достигли своей цели. Герман провалился в тартарары; туда, где ему самое место. А Кирилл всё принял за чистую монету. Уже два дня сидит в своём кабинете, как крот в норе, никого видеть не хочет. Ночью, кажется, даже плакал. А мне это — как бальзам на душу! Теперь я спокойна. Я отомстила ему за своего неродившегося ребёнка и смогу начать жизнь с чистого листа. Давайте выпьем! — Вы бы видели, какие глаза были у Германа, когда я подошёл к нему с разговором о Кирилле, — захохотал Дмитрий, откинувшись на спинку стула. — Он прямо там чуть в обморок не упал! А как он скорчился и расплакался, когда я начал перечислять, в каких местах у Лаврентьева есть родинки! Ой, смехота! — Я могу себе это представить, — подхватила его смех Ольга. — Это же я тебе про родинки рассказала. Пришлось память поднапрячь. — Я так обрадовался, когда Витя предложил мне поучаствовать в вашем плане. До Кирилла мне дела нет, а вот с Германом у меня — свои счёты. Я играю в том же театре, что и он. Правда, лично мы не успели познакомиться. Но одному лишь богу известно, как меня зацепило то, что ему отдали роль в «Мельнике — колдуне, обманщике и свате». У него ведь даже образования нет! Разве это справедливо? Художественный руководитель им поражён: «какой мальчик, как естественно играет!» А по-моему, слишком естественно. Без эмоций, красок, трагизма. Будто просто проходил мимо и от скуки решил влезть на сцену. Шалопай голубоглазый! — Виктор молодец, я в нём не ошиблась, — Ольга провела длинными пальцами по предплечью сидящего рядом с ней Семёнова. — Так замечательно всё спланировал. И главное, за считанные дни! Тебя, Дима, вообще за сутки до возвращения Кирилла нашёл. И со мной познакомил, и цветы тебе заранее купил — какая сноровка, какое чутьё! Удивительно! — А что же сам Виктор молчит? — заговорил Старовойтов. Теперь, когда всё осталось позади, и наказания от Кирилла удалось избежать, произошедшее потеряло для него трагическую окраску. И жалость к Герману прошла. В конце концов, он не сделал с ним ничего ужасного. Подумаешь, обнял и пуговицу оторвал! — Сидит, голову повесил, точно на поминках! А, Виктор? Вы у нас сегодня — не только именинник, но и победитель! Не ударили в грязь лицом, не подвели Ольгу и остальных. Радоваться нужно! — Виктор, в чём дело? — нахмурила брови Ольга. — Почему у вас столь скверное расположение духа? Не забывайте, завтра мы вместе пойдём на мероприятие, где я познакомлю вас со своими друзьями. Вы же этого хотели! — Хотел, да, — кивнул Семёнов. Присутствующим этот кивок совсем не понравился. Должно быть, раньше таким сухим жестом цари отдавали финальный приказ своим палачам: приступай, мол, к работе, дружок. — Но сейчас я обдумываю всё случившееся… Вашего ребёнка, Ольга, уже не вернуть. Кирилл вас как не любил, так и не любит. И ради чего это было? Ради мести? Так она не принесла вам успокоения. Вот вы смеётесь, улыбаетесь, но глаза у вас грустные-грустные! А с Германом мы очень плохо обошлись. Сегодняшним утром он приходил ко мне, просил о помощи… — Но вы ему отказали, верно?! — ощетинилась Ольга. Она уже поняла, что Витя принадлежал к породе людей, о которых говорят: «и нашим и вашим за копейку спляшем». — Верно. Но на душе у меня паршиво. Конечно, Герман сам во многом виноват. Если бы он не пил, не чудил и не подрывал доверие Кирилла, у нас бы вряд ли получилось его опорочить. А если бы ещё раньше не сунулся туда, где ему не место, и к тому, кто ему не пара, у него бы вообще всё иначе сложилось. Сошёлся бы с таким же обедневшим дворянином или с мелким служащим, и жил бы хоть и без роскоши, но и без потрясений. Я его предупреждал, что властные и богатые люди — либо для таких же властных и богатых, либо для напористых и умных. А Герман — рохля и святая простота. Но он не заслужил такого жестокого обмана! Страшно мне за него! Как бы руки на себя не наложил! — Да я вас умоляю, — иронично фыркнула успокоившаяся супруга Кирилла. — Это всё — маска. На самом деле Герман ох как непрост. Он не пропадёт. Встанет, отряхнётся и пойдёт дальше. Это я бы пропала, если бы не избавилась от него. Ни к чему сентиментальничать, Виктор. Вы поступили правильно, и мы вами гордимся. — Давайте выпьем! — предложил теперь уже Старовойтов и поднял вверх бутылку шампанского. — Зачем всякие пустяки обсуждать? Всё хорошо, что хорошо кончается! А уж обман или не обман, подлость или не подлость — дело десятое. Об этом поздно думать. Вы, Виктор, сыграли в нашей афере главную роль. Всех подговорили, всё выполнили и поднесли Ольге на блюдечке с голубой каемочкой. А теперь посыпаете голову пеплом! Бросьте, это смешно. — Я не думал, что Герман так серьёзно к этому отнесётся! Не ожидал, что он откажется от всего, что было подарено ему Кириллом. Надеялся, что он хоть одежду и украшения себе оставит. Если бы он их продал, то смог бы безбедно жить несколько лет. Но он сказал, что ему ничего не нужно. Как, на что и где он будет существовать?! Я даже не представляю! Матери у него нет, с отцом он не общается, преданными друзьями не обзавёлся. Один как перст! Господи, что со всем этим делать-то?! Семёнов одним махом опустошил свой бокал. Только сейчас он в полной мере осознал, что натворил. Как ему после этого смотреть в глаза Герману? А его тёте? Ведь он частенько с ней сталкивался. А людям из высшего света? Аристократам, среди которых много порядочных мужчин и женщин? И каяться, как сказал Андрей, поздно. Если он во всём признается Герману, тот попросит его подтвердить свой рассказ перед Кириллом. А Лаврентьев вообще неизвестно, как отреагирует! Возможно, им всей компанией придётся уехать из Москвы. Нет, всё указывало на то, что ему нужно забыть данную историю. Может, сходить помолиться в церковь, ежели совесть совсем замучает, но потом — с глаз долой — из сердца вон! Если Кирилл и Герман предначертаны друг другу судьбой, они ещё сойдутся. Чай в одном городе живут, а не на разных континентах! А на нет, как говорится, и суда нет. — «Но Германа я не брошу, буду ему помогать, — подумал Витя. — Глядишь, познакомлю его с кем-нибудь. Вдруг всё сложится? Клин клином вышибают. Пусть это останется на моей совести. Зато в университет поступлю, полезными знакомствами обрасту. Да, иногда ради улучшения своей жизни нужно подпортить чужую. Суровый мир».