***
Шанхай, главный офис Leidi Group.
Рен рассеянно потянулся к вибрирующему перед ним телефону. Мобильный издавал противное нетерпеливое гудение, подпрыгивая на глади стола. Молодой человек, проверив, чего хочет неугомонный телефон, отметил для себя две вещи: первая — за сосредоточенной работой незаметно подкралось время обеда, и вторая — ему звонит Дзюн. Сестра регулярно звонила каждый день, и потому шамана это обстоятельство не встревожило. Напротив, беспокойство кольнуло бы Рена, пропусти Дзюн ежедневный ритуал. Китаец со вздохом отложил документы, над которыми корпел всё утро, и поднялся из-за стола. Всё равно работа не идёт. Как ни крути, а отец всё же ошибся, решив сделать из сына успешного бизнесмена. Тао Ен покинул этот мир уже как пять лет. Однако предусмотрительный бывший глава клана китайских шаманов успел отправить сына получать экономическое образование в Университет Цинхуа в надежде, что наследник и надежда семьи откроет свой бизнес по окончании учёбы совместно с партнёрами, на место которых Ен почему-то прочил молодому человеку бывших приспешников нынешнего Короля Шаманов — Билла Бертона, Брокена Майера и Ханга Занг Чинга. Такой своеобразный выбор-настояние отца весьма удивил Рена поначалу. Последующие деловые неудачи только сильнее подкосили молодого человека, окончательно убедив и без того неуверенного Тао в том, что бизнес — это его путь. Однако не последовать родительскому совету сорок третья глава клана Тао просто не мог, и вот уже три года Рен с переменной стойкостью сносит удары судьбы один за одним по собственной компании по производству электроники, которую открыли глава клана и его партнёры после смерти Ена — «Leidi Group». Рен не любил свою работу. Впрочем, как и свою семью, которая не научила наследника ничему, кроме ненависти, жестокости, да умения убивать. Не любил свою семью, для которой, — Рен знал это и чувствовал, — стал очень большим разочарованием. Для всего клана, кроме, пожалуй, Дзюн, которая ревностно уважала и поддерживала его, да мамы, которая нежно окружала материнским пониманием своё чадо просто потому, что, как и почти любая мать, не могла не любить.***
А на улице, вне этих бесконечных душных зеркальных коридоров, которые полнятся сухими отголосками стука пальцев по клавиатуре, телефонных звонков и работы принтеров и факсов, — на улице так хорошо, свежо и свободно. Можно жадно вдохнуть прохладный отрезвляющий воздух недружелюбной осени полной грудью, громко рассмеяться, или, например, поговорить по телефону, не беспокоясь, что помешаешь, и кто-то по твоей вине допустит ошибку в квартальном отчёте. И вот, Рен легко и ликуя внутренне, словно школьник, которого отпустили с занятий, прошёл через турникет-вертушку и покинул ненавистную многоэтажку делового центра, выходя в яростную осень с её бушующим холодным ураганным ветром и нагими и оттого безобразными кронами деревьев-голодранцев.***
Осень — самое уродливое время года. Холодное, блеклое, мерзкое. Даже вот эти блики солнца в неспокойных водах Хуанпу или в стёклах долбанной открывашки, — и те раздражают и вовсе не кажутся весёлыми или радостными. Просто пластик, стеклянное солнце, не дающее ни тепла, ни радости, словно его кто-то приколотил к небу для сомнительной липовой красоты, но взамен лишь получил уродство, сплошное уродство. И как можно всерьёз восхищаться корявыми голыми деревьями, пластиковым солнцем на сером унылом небе-суициднике, которое временами плачет такими же мразотными лужами? Так рассуждал Рен, спустя полчаса пути на метро от офиса, ёжась от холода на На́бережной Вайта́нь. Очевидно, эта осень будет холодной. Впрочем, причины для подобных ворчливых мыслей у молодого человека были, и, как ему казалось, весьма и весьма весомые: Шаман посильнее закутался в плотное чёрное пальто, и, с сожалением сняв перчатки, достал телефон. Пара движений задеревеневшими на пронзительном холодном ветру пальцами, — и… — Сестра, привет, звонила? Я могу говорить, да, что ты хотела? — устало выдохнул Рен. — Просто убедиться, что мы едем вместе в Кишу на праздник Луны. — пожала плечами Дзюн. В спокойном голосе даоса молодой человек уловил вопросительные нотки, и горько простонал: — Сестра, ты же знаешь, как я не люблю ездить в Кишу. Я пропущу поездку, езжай без меня, — но Рен не успел договорить, как Дзюн возмущённо и сердито пресекла его заранее провальные попытки отвертеться: — Брат! Ты ведёшь себя очень некрасиво, и даже грубо! Пропускать вторую поездку домой подряд — это… это просто свинство! Поэтому мы через две недели будем в Кишу на праздничном ужине, собирайся и не вздумай прикрываться своей работой! Я сама позвоню Биллу, и скажу, что ты в ближайшее время не появишься в офисе! — яростно прогромыхала Дзюн, не позволяя Рену даже слова вставить, в противоположность своим обыденным покорству и кротости в обращении с братом, который, пусть и наследник и надежда клана, но всё же младше. — Я никуда не поеду, и даже не потому, что не хочу. Я просто заранее знаю, что вместо семейного праздника у нас выйдет катастрофа-клоунада, — категорично хмыкнул молодой человек. — Рен, ведёшь себя, как ребёнок. Это из-за Гэй Инь и дяди Зэна, да? Но, как бы то ни было, ты ведь едешь не столько к кузенам и дяде, сколько к членам главного дома Тао — своей семье. Ради дедушки и мамы приезжай и не будь эгоистом хоть раз в жизни! — заявила Дзюн. — Посмотрел бы я на тебя на моём месте. Не ты разочарование семьи, сестра. Не тебе перемывают кости за спиной. И не тебе судить меня. Я всё сказал, Дзюн, — ледяным тоном обозначил Рен, сжимая телефон до побеления пальцев. Будь его воля — швырнул бы в реку или на асфальт. Потому что сестра не понимает, каково ему — осознавать своё бессилие и нести груз несбывшихся ожиданий всего клана, которые он не просил возлагать на себя. Никогда не просил. Никогда и никого. Читать в потускневших с возрастом фиолетовых глазах деда разбитое разочарование с лёгкой примесью осуждения. Или вставать утром и идти на работу, над которой ломал голову бессонными ночами в бесконечных провальных попытках придумать, как не утонуть в той трясине, в которую вогнал себя и свою компанию скоропалительными необдуманными решениями по первости. — Но… — молодой человек уже не слышал. Внутри клокотала ярость, которой срочно требовался выход. А ведь день только начался. Эта ублюдочная осень явно будет холодной. Дзюн не понимает. Мама не понимает. Дед вообще убить грозится при любом, даже малейшем проявлении непослушания или своеволия. Точнее раньше грозился. Лет двадцать назад, когда был моложе и злее. Мою сгнившую в собственных грехах и моральном уродстве семью, — мою семью, — ненавижу. Ненавижу, как эта семья меня и научила.***
Курение убивает, — да, но иногда оно спасает. Вот сейчас спасало Дзюн — от отчаяния Рена. Молодой человек начал курить аккурат после смерти отца три года назад. Нелюбимая выматывающая нервы работа не располагала к отказу от вредной привычки, а постоянные конфликты и непонимания, которые обрушивались на относительно юную главу клана — тем более. Однако, если раньше Рен думал, что в любой момент сможет бросить, то сейчас уже не был в этом уверен. Точнее даже наоборот — уверен, что ни за что не сможет этого сделать. Не сможет, да и не видит необходимости бросать. Едва ли у него будут дети. Едва ли он сможет кого-то полюбить. Едва ли его кто-то сможет полюбить. Вообще, молодой человек очень сильно поменялся после Турнира. Об этом говорила Дзюн, мама, дедушка и даже родные побочной ветви дома Тао, которые не так близко знакомы с Реном. Подобное думал и сам молодой человек. Он видел это и чувствовал неимоверную усталость, пересиливал себя каждый день, уговаривая жить и работать, как вчера и позавчера, так, что все дни слились в один бесконечный и монотонный, болезненно-удушающий, он выматывал Рена, так, словно шаман не жил, а работал на заводе и каждый день совершал однотипные заученные действия, ставшие уже от многочисленных повторений бессмысленными для него самого. Жизнь вообще круто поменялась и потеряла вкус и смысл для Рена. Опротивела и опреснела, хотя, нет — вкус у жизни, всё же был, — нестерпимо терпкий и горький. Отвратительный. Такой, что хотелось как можно скорее, незамедлительно сплюнуть её прямо на такую грязную землю. Все чаще думаю — не поставить ли лучше точку пули в своем конце. Сегодня я на всякий случай даю прощальный концерт. Словом, даже непоколебимый Рен начал сдавать позиции, больше и чаще нервничать, терпеть неудачи сплошным потоком и допускать мысли о собственном бессилии. Временами, почти каждый день холодной дождливой осенью, уныние накрывало Рена с головой огромной волной, душило, не позволяло допустить в своём сознании и запомнить ни одной хорошей и светлой мысли. Молодой человек считал подобные настроения закономерными и даже нормальным, адекватным ответом психики на происходящие события, ведь это позволяло хоть ненадолго забыться, растворяя густые и болезненные думы спокойным серым дымом. И только Дзюн не боялась возразить брату и вправить ему мозги при необходимости. А необходимость в последнее время возникала всё чаще. Вот и теперь… Телефон, что Рен продолжал сжимать закостеневшими на холоде пальцами, не обращая внимания на боль, до которой вцепился в корпус мобильного, завибрировал в руке шамана. С некоторым разочарованным удивлением молодой человек убедился, что это перезванивает Дзюн. Впрочем, чему Рен удивляется, если речь о его непоколебимой и всего лишь не многим менее упрямой сестре? Со вздохом молодой человек ответил на звонок. Впрочем, то, что Дзюн так просто с его отказом не смирится — совершенно очевидно и вполне ожидаемо. Это же Тао Дзюн. — Да, сестра… Хоть я и понимаю, зачем звонишь, всё-таки спрошу: что ты хотела, если мы уже всё обсудили? — устало-обречённо выдохнул китаец. — Ты должен поздравить семью. Хотя бы по скайпу, Рен. Это твоя обязанность. В конце концов, ты глава клана, — тоном, не терпящим возражений, проговорила девушка, понимая, что просто приставляет дуло пистолета ко лбу брата. — Я подумаю. Это всё? Мне уже пора возвращаться в офис, — сдержанно-сухо процедил-соврал Рен. Он просто не мог дальше вести этот разговор. Он просто не мог дальше жить эту бессмысленную жизнь, которая полнилась сплошными разочарованиями и жёсткими, вдребезги и в клочья, ударами судьбы лицом об асфальт. — Но… — Дзюн собиралась сказать, что у брата ещё сорок минут до окончания обеда, которых вполне хватит на дорогу до офиса на метро, но решила вернуть своё безмятежное покорство брату и просто выдохнуть: — Да, конечно, удачи. Я приеду к тебе на работу сегодня вечером, и мы вместе позвоним в Кишу, хорошо? — Так говоришь, будто я могу отказаться… — обречённо выдохнул молодой человек. И в какой момент жизнь пошла не в ту сторону? В какой момент я потерял контроль над собственными делами? Над тем, что выбираю, и почему? В какой момент я допустил это всё? Как же унизительно, безвольно и слабо — зависеть от кого-то, позволять кому-то другому решать свою судьбу. Очень. И вот получается, что я работаю на ненавистной работе, стою во главе ненавистной семьи и, вместо того, чтобы освободиться от ненависти, только пуще культивирую это разъедающее чувство в своей душе. Хотя, если вспомнить, кто является нашим очаровательным Богом… Вопросов не остаётся.***
Шанхай, главный офис Leidi Group.
— Добрый вечер, госпожа Дзюн, — поприветствовал охранник, едва девушка шагнула в здание офиса брата. Статная особа одарила мужчину вежливой улыбкой и прошла через холл к лифту, и поднялась на нужный этаж. Даос хорошо ориентировалась в здании и прекрасно знала, где расположен кабинет генерального директора, поэтому уже через несколько минут сидела, с кошачьей грацией запрокинув ножку на ножку в кресле под кабинетом Рена и спокойно, с тающей на длинных накрашенных ресницах грустью, наблюдала сквозь прозрачную стеклянную стену офиса-коробки, как брат, вздувая вены на шее, что-то доказывает кому-то в телефонном разговоре. Как Рен изводит себя работой, как Рен тратит нервы и силы на дело, которое ему вообще не упёрлось никуда. Он просто должен. Должен в свои юные годы стать главой клана. Должен основать и вести к успеху собственный бизнес. Должен участвовать в Турнире, и, наконец, должен стать Королём. Дзюн считала, что брат имеет все права грубить ей, быть холодным или чёрствым, ведь на его плечи легла непосильная ноша. И также Дзюн понимала, что, жалея Рена, оказывает брату медвежью услугу. Но такая модель поведения, привитая даосу как старшей сестре, слишком надёжно въелась в подсознание, и, сколько бы девушка ни ругала себя за чрезмерную мягкость к брату, иначе не могла. Рену ведь так трудно после Турнира, на Рене ведь такая ответственность… Слишком большая для его юных лет, — так рассуждала Дзюн, задумчиво ожидая окончания телефонного разговора брата с кем-то на другом конце провода. И вот, спустя десять минут напряжённого диалога, молодой человек подошёл к окну и, открыв его, закурил прямо в кабинете. Дзюн вздохнула и отвернулась. Не могла она без слёз смотреть на страдания брата. Не могла. Сердце пропускало удары и обливалось кровью. Чем Рен заслужил это всё? Тем, что просто родился мальчиком в их семье? Девушка зашла в кабинет. — Сестра, ты уже пришла… Привет. Почему не позвонила, я бы встретил на проходной, — спокойно заметил Рен непроницаемым тоном так, что даос не смогла понять, как брат относится к её появлению. — Посчитала, что не за чем отвлекать тебя от дел ради эскорта, — отозвалась девушка. На языке вертелся вопрос о том, с кем брат сейчас разговаривал по телефону, но, рассудив, что это не её дело, Дзюн спросила о другом: — Это какая сигарета по счёту за день? — Первая. — Правда? Рен, ты меня обманываешь. Не стыдно врать сестре? Ты курил во время нашего телефонного разговора, я же слышала, как затягивался, хоть ты и пытался делать это незаметно. Прошу, брат, подумай о своём здоровье. В конце концов, если ты не… — Дзюн осеклась, перехватив затравленный взгляд золотых глаз. Она бы хотела сказать то, что Рен знал наперёд. — Почему замолчала, Дзюн? Продолжай, пожалуйста, я тебя слушаю. Ты хотела сказать, что если я не произведу на свет ребёнка, наш род прервётся? И поэтому я должен сопротивляться пагубным привычкам? — спокойно и даже тепло, но хрипло, проговорил Рен. Сестра медленно и осторожно кивнула, сохраняя безмолвие и продолжая с грустью в тёмно-зелёных глазах сверлить открытую пачку сигарет на столе брата. Рен заметил взор сестры и убрал сигареты в ящик, жестом приглашая девушку пройти с порога в кабинет и присесть. Даос повиновалась и переступила порог стеклянного кабинета-коробки.***
— Не замёрзла? Ты откуда ко мне шла? С учёбы или из дома? — поинтересовался Рен, оглядывая сестру в аккуратной терракотовой кофточке, подчёркивающей точёные плечики девушки за счёт изящного фасона, и того же цвета, но более светлого оттенка, тяжёлой бархатной юбке в пол. — С учёбы. Не замёрзла, не беспокойся, — ответила дарс, доставая из сумки небольшой ноутбук и переводя взгляд на Рена. В зелёных глазах таяло терпеливое ожидание. — Звоним? — уточнила Дзюн. — Звоним, — обречённо кивнул молодой человек, ставя стул рядом с сестрой и подсаживаясь к ней. Дзюн без промедлений открыла скайп. Пара кликов — и даос запустит звонок, но почему-то китаянка медлила. Девушка ожидала, что брат в любой момент передумает, но этого не происходило, сколько бы она ни ждала. — В чём дело? Звони, — подтолкнул Рен. — Ты придумал, что скажешь? — Ну да, в целом придумал, — отозвался парень. — Не забудь извиниться за то, что не смог приехать. Особенно перед мамой. Она тебя ждала, — с задумчивой грустью заметила девушка. — Ага. — И прояви обеспокоенность по поводу здоровья дедушки. — Хорошо. — И поинтересуйся, как добрались дядюшка и кузены, как они устроились. — Нет. — Рен, это вежливость! Ты должен демонстрировать обеспокоенность касательно каждого члена клана, и не важно, побочная ветвь или основная. — Нет. Они не считают меня главой клана. Дядя не принимает меня. Не принимал во время Турнира и не принимает после, на посту главы клана. Старый козёл до сих пор обижается на наших родителей, что на Турнир поехал я, а не его сучья девка. Не собираюсь проявлять обеспокоенность касательно него и драной дочурки-стервы. Эта тварь Гэй Инь до сих пор называет меня «Ренни»! — Я тоже тебя так называю. Меня, надеюсь, ты тварью не считаешь? — хмыкнула Дзюн. — Нет, не паясничай. Конечно, я тебя не считаю тварью, ты ведь старше меня, тебе можно! — раздражённо ответил Рен. — Ты Гэй Инь тоже называешь «Джинни», а не «Гэй Инь». И она тоже старше тебя, почему ей нельзя называть тебя «Ренни», а мне — можно? — устало ответила Дзюн. — Потому что она, в отличие от тебя, псина-сука-шлюха-тварь без совести и стыда. Она никого не уважает, как и её сраный папаша, — прорычал Рен. — Брат! Ты говоришь о своём дяде и кузине! О нашем дяде и кузине! Побойся бога и выбирай выражения, когда изъясняешься о членах своего клана! Да, побочной его ветви, но всё же они тоже Тао! — Сомневаюсь, что они выбирают выражения, когда говорят о том, какой я неудачник, потерявший всё, что мне дала жизнь, — мрачно отозвался молодой человек. — Уверена, они так не… — Дзюн! Не стыдно врать брату? — мрачно усмехнулся Рен, прожигая девушку холодно-насмешливым взглядом прищуренных золотых глаз. — Я звоню. Просто постарайся не нагрубить никому. Подумай о маме. Это её очень расстроит.Через несколько секунд в зале Рюэн, Кишу
— Сю! Позови мастера Чина, скажи, что звонят Дзюн и Рен! — приказала Ран своему хранителю, и покорный цзян-ши отправился выполнять поручение шамана-даоса, которому служил не первый год. Через несколько минут Сю вернулся, катя перед собой в инвалидном кресле невысокого старика почтенного возраста, — в январе этого года Тао Чину исполнилось восемьдесят шесть лет. И всё же, годы и тяжёлая жизнь, в которой старик застал не один мировой и внутрисемейный конфликт, брали своё, — Чин с трудом доживал этот непростой век, нуждаясь в постоянных уходе и внимании со стороны домочадцев: не имея более возможности и сил передвигаться самостоятельно, Чин пересел в коляску после долгих и упорных уговоров дочери. Это произошло не без скандалов и упёртости, разумеется, но с годами даже самый почтенный представитель клана китайских шаманов порастерял своё упрямство, и сдался весьма быстро, не желая быть обузой семье. Ран тепло улыбнулась и расположила ноутбук так, чтобы отцу было удобно. А на экране в это время благодушно и ласково вещала с самым нежным выражением лица Дзюн, рассудив, что угрюмому и сердитому наследнику сейчас не стоит давать слово. — Мама, дедушка, мы с братом очень сожалеем, что не смогли приехать… — Дзюн незаметно пихнула Рена ногой под столом, и молодой человек вяло подтвердил: — Да, простите нас, — ещё пинок, и показания меняются, — то есть меня, простите меня. Это из-за меня и моей работы мы не приехали, да. Простите, — выдохнул Рен ровно и спокойно, почти безэмоционально, за что вновь получил пинок, который не понял. — Лицо понесчастнее сделай… — прошипела Дзюн сквозь зубы, и Рен вздохнул так тяжело, словно на его плечах — груз в десять тонн, как минимум. — Да бог с этим, главное, что все здоровы, остальное не так страшно. Рассказывайте же, как вы живёте в Шанхае? Дзюн, как учёба? Рен, успехи в бизнесе есть? — с ласковой улыбкой спросила Ран, нежно всматриваясь в лица детей, покинувших родное гнездо. — Успехи… Ну… Можно и так сказать, переменные, да, есть… А у вас как дела? Как здоровье, дедушка? Дзюн вот недавно закончила свою научную работу по… А, наверное, пусть сестра сама похвалится. Дзюн, расскажи про то, как тебя высоко оценил преподаватель, про то, как пропадала в библиотеках ночами, — передал слово сестре Рен в надежде отвлечь внимание от себя на девушку. — Спасибо, брат. Я провела анализ влияния ставок центрального банка на экономический рост. Очень интересная и глубокая тема, но, несмотря на то, что любопытная, вместе с тем и непростая. Дядя Зэн и Гэй Инь ведь с вами? Почему бы им не присоединиться к нашему разговору, они ведь часть нашего клана. Согласен, Рен? — с лёгкой обворожительной улыбкой нежно пропела девушка, пожимая точёными плечиками. — Полностью… — процедил сквозь сжатые зубы Рен, натянуто и несколько агрессивно, не то скалясь, не то улыбаясь. — Сейчас… Кё! Пригласи сюда наших дорогих гостей! — повелительно бросила Ран второму хранителю, который покорно отправился исполнять поручение даоса. Через несколько минут цзян-ши вернулся в сопровождении полного китайца и молодой девушки лет двадцати двух-двадцати трёх. Гэй Инь, как субъективно находил Рен, даже внешне создавала отталкивающее впечатление. Молодой человек не раз позволял себе прямолинейные высказывания наподобие «нос вздёрнутый у этой коровы, — сразу ясно, что сука, каких свет не видывал… Руки-ноги крепче, чем у меня, это нормально вообще для девки?» и другие, не отличающиеся тактичностью, высказывания и комментарии по поводу наружности с виду грубой и неказистой девушки. — Здравствуйте, дядя, Гэй Инь! Как вы добрались до Кишу из Сычуани? — радушно поздоровалась с родными Дзюн, приветливо улыбаясь. — А что, Ренни проглотил язык? Видимо, отец, новая глава основного дома Тао не очень-то рада нашему визиту в Кишу, раз до сих пор ни одного слова нам не пожаловал… — лениво заметила Гэй Инь как бы невзначай. — А что, Джинни так жаждет моего внимания? Хмпф… М-да уж, какая-то сомнительная честь… — язвительно проронил Рен, уже избитый под столом сестрой. — Я, в отличие от тебя, вниманием противоположного пола не обделена, Ре-нни, — томно усмехнулась девушка, по слогам протягивая имя кузена. Дзюн напряглась и притихла. Больше даос не била брата каблуками под столом, не пыталась призвать его к вежливости, к почитанию старших представителей клана, которые наблюдали разворачивающиеся на экранах события в тихом ужасе. Девушка чувствовала и угадывала по мельчайшим, незримым для других, неуловимым изменениям в лице брата, — в непокорных его воле судорожных подёргиваниях мускулов красивого серьёзного лица, в по-змеиному застывшем ледяном взгляде золотых глаз анаконды; в проскальзывающих рычащих нотках его дрожащего от гнева и раздражения, голоса, — Дзюн чувствовала и угадывала, что ещё одна колкость или неправильный вопрос, запретная тема от дяди или кузины — и Рен взорвётся. Прямо на глазах мамы и дедушки. Прямо в разгар праздника середины осени, который, вообще-то, считается праздником единства семьи. Какой угодно, но не их ненормальной семьи. Всё-таки, брат был прав, когда отказывался ехать в Кишу. В таком настроении, в котором пребывал глава клана, ни о каких семейных торжествах не могло быть и речи. Рен тоже молчал. Дзюн старалась не смотреть на молодого человека лишний раз — боялась. Но, если бы взглянула, то увидела, как ходят желваки на напряжённой челюсти. Казалось, воздух разогрелся и задрожал, завибрировал с трудом сдерживаемой агрессией Рена. — Что-то наша глава сегодня не в настроении… Слушай, племянничек, ты, может, уже приедешь домой, к любимой семье? Тут я и посмотрю, как ты возмужал, повзрослел, а то эти технологии, придуманные людьми — какая-то задумка дьявола, ей-богу… Вот это будет настоящий праздник Луны! Ну, что скажешь, Ренни? Гэй Инь ждёт тебя с нетерпением, скучала все годы, что вы не виделись. Приедешь? Давай, Рен, не расстраивай маму. Такой женщине, как Ран, грусть не к лицу, — сладко пропел Зэн, и лицо Рена дёрнулось вспышкой болезненной судороги. Каждый мускул налился свинцовым напряжением, и зубы заскрежетали, раздалось какое-то глухое подобие утробного рычания. Дзюн умоляла небеса оградить брата от необдуманных импульсивных глупостей, и Хао её услышал, потому что… — Спокойной ночи, мама и дедушка, дядя, очаровательная кузина. Вам нужно отдыхать после непростого пути до Кишу. Мне тоже. Советую впредь не провоцировать меня, дядюшка, а то и впрямь приеду, — прорычал Рен и отключившись, незамедлительно закурил. — Вот так и улетают три сигареты за день, — мрачно заметил молодой человек, атакованный взглядом сестры. Дзюн понимала, что удалось отделаться малой кровью, и потому она должна быть благодарна небесам и Хао, который и вершил их судьбы. Девушка видела тот критический момент, когда брат был на пределе, и лишь чудом не грянул гром. — Что скажешь? — тихо и несмело спросила даос, и её слова увязли в густой задумчивой тишине, что повисла между ней и братом. — Такие мудаки не меняются. Когда-нибудь я заставлю этого ублюдка поквитаться за то, что сделал из нашей мамы сраный трофей, — глухо проронил Рен, выдыхая отравленное горечью табачного дыма, обещание.