***
Каждый день видеть их счастливые лица и то, как они воркуют... Аж до блевоты. Да, Микото в очередной раз проглотит их радость вместе с кружкой крепкого чая, не заметит, как не рассчитает силу и раскрошит стакан от ненависти. «Мы ведь не дети, чтоб обижаться», — постоянно повторял себе, сохраняя снаружи каменный вид. Почему он не пожелает удачи в жизни новоиспечённой парочке? Может, потому что Фута недостоин этого? Микото всегда подозревал, что он омега. Или, на крайний случай, гамма. Но уж точно не чистокровный альфа, — без малого, конкурент для всех остальных в их кругу друзей. «Расслабьтесь, меня не интересуют отношения». И он бы поверил Футе, поверил бы, что тот не осмелится лезть на его территорию, будет держать рот на замке и сидеть молча в дальнем углу, — если бы тот за спиной не начал вить «гнездо» с его объектом воздыхания. Фута в первый же день столкнулся со старшими, когда они искали очередную жертву для издевательств, и компашка Микото заприметила этого жалкого задрота; «Малыш, сюда не пускают школьников», — смеялись над ним, как гиены, потому что он закрывал лицо ущербной чёрной маской и не мог рявкнуть в ответ. Спустя год он прижился здесь, точнее, как прижился, — его по-прежнему гнобили, сделали из него мальчика на побегушках, а он только и рад, что в универе у него появились новые «друзья», хоть те и вынуждали его отдавать деньги и обидно подкалывали, говорили, что на него в жизни никто не посмотрит. Микото был единственным, кто проявлял к нему толику уважения. Но ключевое слово «был». И из какого-то неведомого себе уважения он пришёл поддержать это чмо на свидании, чисто как друг. «Скоро это пройдёт, я перестану на него злиться»; но чем больше он смотрел на улыбку Котоко, на их милые беседы, — хотя, казалось бы, это не те ребята, что будут в открытую нежничать, — тем ужаснее картины вырисовывались в голове.. Микото надо выпустить пар, представить, как мстит этому уроду; в жизни он и мухи не обидит. — Эй, ты слышишь? — Очнулся, когда перед ним уже щёлкали пальцами и пытались разбудить. — Отведи его домой. — Не надо... Удивительно, что в их отношениях Котоко всегда брала на себя обязанность заботиться об этом недоумке. А вот с Микото ей бы не пришлось напрягаться. Такая ослепительная пришла на этот фудкорт, наверняка долго красилась, и пахло от неё, как обычно, волчьей ягодой, — Фута ещё не успел её пометить, — и все сборы пошли насмарку, потому что её альфа ни черта не смыслил в любовных делах, прятался за спиной девушки, вообще никакой гордости. — Ты ведь потеряешься. Отсюда далеко идти. — А ты куда? — Совсем не интересовался, что дальше будет с Футой. Взрослый парень, сам разберётся, сам найдёт дорогу. — Неужели так быстро уходишь? — У меня появились неотложные дела. — Тогда не смею задерживать. И вот они остались наедине. Наверное, Микото должен что-то сказать? Предложить проводить? Однако он никак не мог оторваться от отдаляющейся статной девушки, что до сих пор заполняла его мысли до краёв, почти выплёскивалась оттуда и стекала на пальцы; в мыслях у Микото один сок из волчьих ягод, которым он хотел бы напиться, а в итоге потерял единственную возможность подойти и признаться в честной, ничем не замутнённой любви. И за что ей в пару безмозглый Фута? Почему она не отказала ему, когда вокруг — куча куда более сносных кандидатов? Не говоря уже о Микото. Ну, что теперь делать? Ничего не попишешь. Микото быстро вернулся в действительность, пугающую и мрачную, схватил шоппер с сидения рядом. Он всё равно бы тут надолго не задержался. — Ладно, идём. А то она с меня три шкуры сдерёт, если я тебя тут брошу. Мнение Котоко превыше всего. Пусть ему и плевать на этого парня, он готов проводить его, чтоб заслужить лишний раз похвалу и одобрение. Котоко ведь будет рада, если он поможет? Вдруг обратит внимание, в конце концов, скажет, какой он молодец, раз выполнил её просьбу. Микото не для того её добивался и лез в джинсы, чтоб в итоге она обжималась с его лучшим врагом, что выглядел как типичный тихий парень с задней парты, — стрёмный и отталкивающий. Эдакий «уродливый ублюдок» из манги вполне определённого жанра: страшный и убогий, но к нему липнут самые очаровательные женщины. Впрочем, не настолько уж он омерзителен. Дорога пролетела быстро за мыслями о любимой. Фута что-то лепетал на своём задротском, пытался наладить общение, но всё тщетно: Микото полностью ушёл в себя. В розовые мечты о держании за руки и о, Господи, поцелуях. Которые мог получить, если бы не какая-то рыжая шавка; Фута ещё и старался поддерживать дружбу, вёл себя как ни в чём не бывало, потому что его и убедили — «всё в порядке, делай, как сердце скажет». Однако нет, не в порядке. Микото бы задушил его шарфом и оставил бы здесь, жаль, что нельзя свободно устранять конкурентов. Фута остановился на лестничной площадке, достал ключ и отворил громоздкую дверь. «Вот на этом мы и попрощаемся», — собирался уже повернуть обратно, но... — Тебе не холодно? Хочешь зайти? Раньше он мог бы заглянуть на чашку чая и провести время за настолками, посмотреть, как Фута в очередной раз проигрывает и стучит кулаком от злости. Это было прекрасное время, когда они только притирались друг к другу, когда Микото действительно ценил его, несмотря на все недостатки. С ним даже легче возиться, чем с остальными альфами, — может, потому что Микото никогда не видел в нём равного себе? «Бедняжка-хромоножка, где ж тебя такого сирого и убого откопали?» — Почему бы и нет? — Полуусмехнулся, почти оскалил зубы, однако в глазах Футы он должен был выглядеть как невинная овечка. Шарф умудрялся скрывать его презрение к этому щенку. Микото согласился вовсе не из-за приятных воспоминаний, и уж точно не из добрых побуждений, — Фута не заслужил и грамма его сердечной доброты. — Ну, если твой отец не против. — Он на месяц в командировке. Месяц. Так много. Микото сошёл бы с ума, если бы не видел свою мать столько времени. Но ему это в плюс: никто не помешает преподать Футе урок и объяснить, что нельзя совать нос на чужую территорию. Он не впервые зашёл в его дом, снял обувь на пороге, захлопнул дверь за собой. Тихо. И по всей квартире несло омерзительным запахом, что Микото узнает за версту: запахом марципана, который успел осточертеть за год дружбы. Он разъедал лёгкие и даже заставил прокашляться; так всегда, стоит только ступить на порог. Ни один альфа не вынесет крепкий запах, призванный отпугивать врагов и соперников: природа подначивает подраться и выяснить, кто сильнее, в ком феромонов больше. Может, у Футы они слаще пахнут, раз Котоко повелась на его жалкое существо? Фута тут и правда один. Каждый раз Микото приходил сюда и сталкивался с его отцом или сестрой, а теперь он оказался совершенно беззащитен. В коридоре всё прибрано, зеркало чуть ли не вылизано; Микото разулся и остановился перед ним, поправил прилипшую ко лбу чёлку. Да, всё-таки он немного замёрз. — Фута... Я бы хотел поговорить с тобой кое о чём. Не услышав и слова против, он последовал за ним в мрачный зал, где Фута пока не собирался включать свет. Он что-то промямлил, наверное, это означало «слушаю», и сразу принялся переодеваться. — Не знаю, что мне делать. Мне серьёзно нравится Котоко. Что он исправит, если даст слабину и растает прямо на глазах у конкурента сахарной лужицей? Но это было уже невыносимо, Микото уже не мог терпеть их вместе, терпеть их сюсюканья, жаждал разорвать между ними все связи. Дружественные в том числе. Не будет же он вечность притворяться, что эти отношения его устраивают, не будет сквозь зубы провожать Футу зимой и любоваться Котоко, как экспонатом в музее, потому что она неприкосновенна. Микото её и пальцем не тронет, пока она занята, а рано или поздно его начнёт отпугивать чужой запах. — А я чем помогу? Я пока не хочу расставаться, тебе придётся подождать. — Но я не могу столько ждать! Правда ведь не мог. Либо пусть расстаются, либо, чёрт, без понятия. Микото на стену полезет, лишь бы их рассорить. И ждать — не вариант, потому что он совсем скоро выпустится из универа, перестанет видеться и с ним, и с Котоко; ему надо как можно скорее с ней сойтись и убедиться, что она никуда не денется после его ухода. — И что тогда предлагаешь? Что он предлагал... Микото окончательно запутался. Ему не уступят, да и он не мог убедить Котоко с ним расстаться, — уже пробовал, — потому единственный легальный вариант — смириться. Принять, что у его возлюбленной другой, пойти искать дальше и не оглядываться на прошлое. Но его вселенная вертелась вокруг одной единственной пацанки, что сама кинет его через прогиб, если потребуется, вместо милого макияжа предпочтёт джинсы, ещё и поддаст суженому за деловой костюм, мол, чего вырядился. Он утопал в волчьей ягоде и никак не мог выплыть на берег, а если бы и выплыл, то там бы ждал Фута и победно усмехался. Потому что ему удалось подобрать ключ к сердцу этой неприступной женщины. Легальный вариант — смириться. Забить, жить дальше. Однако если легально можно только поплакать в подушку... Микото придётся свернуть с этого пути. Он осмотрелся по сторонам и заметил брошенные на тумбу ключи от дома, сразу схватил их и показательно погремел железками. Ощутил внезапный прилив власти, ощутил себя хозяином квартиры, — конечно, Фута ведь не сможет с ним тягаться. — Предлагаю дать мне времени. — Ты что... — Я ещё зайду завтра. Наверняка у Футы больше ключей нет, ибо он, как идиот, носил всю связку вместе, — сам признался в этом когда-то давно. — Это же мои ключи! «Больше нет». Фута попытался их вернуть, но малышу не повезло с ростом, какая жалость, — Микото схватил его за шкирку и бросил на порог, судя по глухому удару, точно разбил нос. — Не перечь мне, или я размажу тебя по этим доскам. — Микото торжествующе надавил на его голову, оставил на рыжих волосах след от сорок первого размера. О, сколько злобы в этих серых глазах, — Фута шмыгал носом из-за кровавых соплей, наверняка проклинал Микото за предательство. Но это же не предательство, верно? Фута первым сунулся, куда не надо, за что его и получил. — Увидимся завтра. Микото переступил через него, оделся и покинул квартиру, не забыл замкнуть на верхний замок: так Фута не выберется.День первый
Фута так и не пришёл на пары, зато написал кучу угроз и гневных сообщений Микото. От «выпусти меня, придурок» до «я сдам тебя в полицию, уёбище». Сдаст, как же. Почему ещё не сдал, раз на то пошло? Телефон под рукой, возьми да позвони, а он тратил время на беспочвенную злобу. Микото не отвечал, тупо смотрел, как эта псина рычала, жаловалась, что не может выйти купить поесть; парни спрашивали, чего это он так счастливо улыбается во всё лицо, неужто возлюбленная написала? Но всё было куда прозаичнее: Микото просто наслаждался победой на кончиках пальцев. После занятий Микото пошёл к нему, ожидал увидеть разъярённую тварь на пороге, но застал шавку спрятанной под покрывалом. Что, позлился и перестал? Понял, что бесполезно бежать и гавкать, когда преимущество не на его стороне? Быстро же он сдался, уже и в телефоне не сидел; уткнулся носом в колени и качался туда-сюда, был чуть ли не в шаге от безумия. Микото не стал снимать обувь, так и прошёлся по кровавому пятну на пороге и чистому ковру. Не включил свет, чтоб не пугать комнатный фикус, а тот всё равно сорвался с места, только в дверном проёме послышались шаги, уронил одеяло на пол. О, чёрт, ему не хватало этого звериного оскала. Наконец-то Фута хотя бы попытается с ним подраться, доказать свою состоятельность альфы, — решил сначала Микото, но затем понял, что тот и с места не сдвинулся. Прожигал львиным взглядом, но не осмеливался и шагу из зала сделать. Свет из коридора не доходил до него, дрожал у ног и отражался в узких зрачках. — Эй, малыш. — Микото нарочно так обратился, зная, что того вымораживали сальности. — Я готов к переговорам. — Какие, твою мать, переговоры?! — Фута не принял его доброжелательность. Что ж, он хотел как лучше. Если не убедит на словах, то убедит силой; пусть Микото и сковывал тяжёлый запах, он не помешает ему ещё раз приложить Футу головой о порог. — Это не смешно, Микото. А он и не смеялся. Вернее, мысленно всё-таки усмехнулся, сохранял спокойствие в лице. И благодаря его стойкости и безразличию Фута слегка поумерил пыл. — Если мы придём к единому мнению, то всё будет хорошо. Микото ничего больше от него не надо. Ему не сложно выпустить Футу наружу, если он добровольно исполнит его просьбу. Ну, как добровольно... — Говори, что тебе надо? — Расстанься с Котоко, и я оставлю тебя в покое. — Да запросто. Запросто? Вот так возьмёт и бросит возлюбленную ради какой-то свободы? Микото бы никогда не предал собственные интересы, собственное счастье, — а ему ничего не стоило отказаться от любви в пользу другого альфы. Никакой борьбы за отношения, выходит? Это оказалось легко. — Тогда прямо сейчас позвони ей. Ему надо знать, что Фута выполнит обещание. Иначе как Микото может выполнить своё? Тот нехотя полез в телефон, набрал номер. «Мне правда нужно это делать»? Сомневаясь, поднёс телефон к уху, не сводя глаз с Микото. Вот как: согласился расстаться, потому что его убедили, потому что надавили на слабое место. Такое ничтожество не смогло выстоять давление извне, как он будет жить дальше? Ему ещё повезло нарваться на Микото, он был слишком снисходителен, а кто-нибудь другой просто впечатал бы его рожей в стену и пробил череп, без каких-либо переговоров и церемоний. — Да, Котоко... Это я. А ведь не обманул: по ту сторону действительно звучал её голос. Ему лучше не выкидывать ничего странного, либо Микото закопает его на месте. «Что такое?» — встревоженно спросила девушка, судя по тону, и как бы хотелось ей ответить, что с Футой всё в порядке. Он в безопасности, ведь он под присмотром друга, Микото ему не навредит, пусть она спит бестревожно и думает, что Фута просто прогуливает пары. — Нам надо поговорить. Я бы хотел расстаться. Резанул с порога, и внезапно настала тишина. Её прерывало лишь тяжёлое дыхание Микото, что медленно очаровывался голосом любимой по ту сторону трубки. Как бы хотелось сейчас заключить её в объятия и не отпускать, но он вынужден смотреть на ничтожество, что не могло и слова из себя выдавить. Как себя будет чувствовать Котоко после этого звонка? Расстроится? Сможет ли Микото пригреть её в своих объятиях, убедить, что ей не нужен такой подонок, который бросает после недели свиданок? — Всё хорошо, я скоро приду в универ. Пропустил один день, ничего страшного. Завтра вернётся, и очень желательно, чтоб он ни на метр не приблизился к Котоко; его поезд ушёл, он сам отказался. Здесь вовсе не было вины Микото, он вовсе не приложил руку к этому расставанию. А кто на него подумает? Котоко ему доверяла, потому что он уважал её и всегда приходил на помощь, и ребята не считали его сколько-нибудь опасным, он всего лишь студент, любящий тусовки и рисование. Ещё и заботливый, раз прикрывал Футу и не позволял другим над ним издеваться. Бросил трубку и перевёл взгляд на Микото, совершенно разочарованный и потерянный взгляд. Прелестно. — Ты доволен? — Ещё как. Как он мог быть недоволен? У него появился шанс подкатить к Котоко снова, ненавязчиво поинтересоваться, хочет ли она ещё отношений. Удача на стороне Микото: он атлетичный, высокий, популярный среди девушек, — как ему можно отказать? — Теперь вернёшь мои ключи? Фута вновь вырвал его из розового мирка, посмел заговорить, раздраконить Микото своим хриплым голосом. Вырвать бы ему кадык, чтоб больше не обращался к нему так фамильярно, словно они до сих пор лучшие друзья. — Может быть... — Микото легко забрал у него телефон, ибо Фута даже не сопротивлялся. Он вообще слабо что понимал. — А может и нет. — Я не понимаю, какого чёрта?! — Микото сразу пошёл к двери, намекнув, что «переговоры» окончены. Ему больше нет дела до этого обмудка. — Я сделал, что ты просил! Я больше не подойду к ней! — Мне без разницы, Фута. — «Спасибо, ты мне больше не нужен». — Проведаю тебя как-нибудь потом. — Ты... Ублюдок! Фута мог лишь тявкать, он и на шаг не приблизился, — знал, что получит в рожу. Не мешал, когда перед ним застёгивали обувь, а всё равно неимоверно бесил своим гавканьем за спиной; маленькая чихуахуа, что на добермана никогда в жизни не полезет. Неужели Микото недостаточно заставил его пропылесосить грязь на пороге. — Верни мне ключи! — Если тебе надо, то подойдёшь и заберёшь. — И почему-то сразу стих. — Что? Страшно? —...Вовсе нет. Да видно же, что он дрожал и боялся его, как огня. Только осмелился на шатающихся ногах подойти, уставиться, порычать. Он горазд чесать языком и посыпать оскорблениями, но не прибегать к силе. Какой милый, убогий щенок. — Я что-то не так сделал? Почему ты издеваешься надо мной? «Потому что ты это заслужил». — Заткнись, псина. Не испытывай моё терпение. — Микото встал и напомнил ему, как вчера вдавил в пол ботинком, — пошаркал тяжёлой подошвой, — и тот сразу остепенился. — Микото. Да он заткнётся когда-нибудь? Или надо помочь и затолкать ему в рот что-нибудь поплотнее, показать, что его мнение и гроша не стоит? Футе терять нечего. Он уже порвал с девушкой, его уже унизил другой альфа, так зачем ему жить дальше? Пусть пойдёт и воткнёт в себя нож, да что угодно, лишь бы больше Микото о нём ни от кого не слышал. — Иди и сдохни. Без тебя будет только лучше. На миг заметил этот трепет в глазах. За Футу точно говорила обида, — а вот за Микото говорили благородные цели; он очистит мир, если доведёт Футу до самоубийства. Этот придурок однажды замарал руки о какую-то малолетку, думал, что его не настигнет карма, что он уйдёт от расправы? Микото не станет его убивать; да, он желал ему смерти, алкал, чтоб он исчез с лица Земли, — но вот в тюрьму как-то не хотелось. Попадёт за решётку, и плакала их с Котоко совместная жизнь. Фута уж никак не ожидал услышать это от друга. Расстроился — мягко сказано. Не рассердился, — он совершенно расслаблен, совершенно бледен, — не заплакал, видимо, в нём ещё теплилось уважение к себе. Стоял призраком в коридоре, переглядывался с Микото, — хотел извинений? Хотел, чтоб всё вернулось на свои места, чтоб они забыли об этой ссоре? Микото ведь получил желаемое, выиграл в этой битве, так чего ж ему ещё надо? Микото попросту не мог от него отцепиться. Да, он торжествовал, вышел победителем в неравной гонке. А всё равно к Футе питал лишь отвращение, несмотря на компромисс, — точнее, уступку, — и руки требовали задушить его, избить до полусмерти. Микото не мог его отпустить. — Посиди, подумай над своим поведением.День второй
— Ну, как ты, моя пташка? Микото вновь явился на порог той же квартиры, разулся и поднялся в зал. Странно, что Футы нигде не было. Отсиживался в комнате? Или каким-то чудом сбежал? На полу валялись неглаженные вещи, что совсем не похоже на обитающего здесь домоседа, пачки чипсов. Фута бы точно не стал сбегать и разбрасывать повсюду мусор, это ни к чему, но по квартире вправду ураган прошёлся. — Ты где? Прятаться всё равно не получится. Наконец-то он выглянул из-за угла кухни. Значит, сбежать у него всё-таки не получилось. Судя по синякам под глазами, вообще не спал, а судя ещё и по куче фантиков от конфет и пачек от чипсов, никак не мог унять голод. — Зачем ты пришёл? — Очевидно же, моя радость. Чтоб увидеть тебя. Каков лжец. Больно ему сдалось это уёбище, покрытое синяками, с пластырем на носу и в потрёпанной одежде. Но надо отдать должное — на его месте у Микото бы давно кончилось терпение, а он молчал, и слова против не говорил, сверлил взглядом. Осуждал. Смел осуждать Микото за его светлые помыслы. Он держался за живот, согнувшись пополам, опирался на дверной косяк; стоит Микото только тронуть его пальцем, и он рассыпется на мелкие куски. Забавно, над ним даже не поизмывались, как следует, а он уже выглядел забитым, подавленным. Устал сидеть дома? Какая прелесть. — Иди к Котоко, оставь меня в покое. Из-за него ли, но та не пришла на пары, никак не сообщила о своём здоровье, и Микото тоже ничего не писала. Впрочем, неважно, Микото уже поборолся за её сердце, осталось только уладить небольшие неприятности и отшлифовать недостатки. Проще говоря, — перевоспитать мразь, из-за которой это всё и происходит, которая живёт припеваючи, пока Микото мучится от боли в сердце. Конечно, Микото не уйдёт, пока не добьётся своего. Фута нарочно его дразнил, ходя по дому в коротких шортах и лёгкой майке; он отвратителен, непристоен, и Микото надо бы его приструнить. Кто вообще такое сказал: альфа не может спать с альфой? Он бы самолично отобрал самых жалких и малодушных альф, подобных Футе, и пустил бы их на корм более пригодным и сильным. Искусственный отбор. Сделал бы из них заменителей омег и гамм, раз тех не хватало на каждого альфу, так пусть жалкие твари послужат благой цели. Понятное дело, потомство с них не получится, — но кого в современном мире вообще интересуют дети? — Милый, не надо меня прогонять. Я сам уйду. Фута к тому же был слишком остр на язык. Отрезать ему его, что ли? Почему он считал, что может прогнать Микото? В нём не осталось ни достоинства, ни мужества, — какая-то безобразная масса, и не скажешь, что опустился до уровня омеги, как и не скажешь, что когда-то был обычным альфой. Тяжело. Микото не знал, что с ним делать дальше; строил козни и планы в голове, но применять их в жизни... Не слишком ли это жестоко? Да и его настигнет закон, тот уже дышал ему в затылок; перейдёт грань дозволенного — решётка, наручники, камера. В конце концов, Микото — не животное: он умело сдерживал инстинкты даже во время гона, не кидался на всех подряд. Так почему сейчас тело покрывалось мурашками при виде грубой шеи и взгляда, полного ненависти? Фута беззащитен, слаб, уязвим. Никто не придёт помочь, если он закричит, не спасёт его, если начнут убивать. Разве это не чудесно? Разве это не шло в ногу с планом Микото — сломать его волю и вырвать человечность с корнем? Фута доступен ему, готов играть чучело, грушу для битья, — и, очевидно, занять место омеги, пока Микото над ним издевается. Ну, а чем он плох? Да, амбре марципана расшатывало рассудок и пробуждало в нём естественное желание уничтожать; да, Фута, может, и не идеал красоты, особенно сейчас, — однако Микото не мог устоять перед настолько лёгкой добычей. Микото схватил его за воротник, резко толкнул на диван, залез сверху. Непривычно видеть под собой альфу; нос раздражал запах марципана, глаза — жалкий вид Футы, что по-прежнему ничего не соображал, находился где-то далеко, не на продавленных подушках и фантиках от конфет. — Решил меня убить под конец? — Фута нарочно оголил для него шею, показывая, куда можно пристроить руки и что можно покрепче сжать. И, наверное, Микото надо было воспользоваться и свернуть ему голову, — но у него дыхание распирало от взволнованной улыбки, от стука сердца в тишине. — Ну, давай. Мне всё равно нечего терять. — Ты этого не заслуживаешь. — Ещё бы Микото не марал руки об эту склизкую грязь; да и для Футы как-то слабовато будет просто умереть. Он столько времени пудрил мозги, столько времени притворялся паинькой, пора бы его проучить и показать, кто из них двоих альфа. — Ты заслуживаешь пройти через Ад, Фута. — Что ты собрался... Замолчал, когда с него стянули домашние шорты вместе с бельём. Немая пауза. Эта паскуда действительно альфа. Они действительно одного пола. Ошибка природы, не иначе. Как-то раньше не доводилось проверять, что там в штанах у друзей, Микото просто верил на слово, что у самого ядовитого человека в их компашке есть узел, — а теперь он видел своими глазами, как этот узел разбухал. Забавно. Серьёзно, забавно. Для Футы было бы лучше оказаться омежкой, тогда бы Микото проявил милосердие, а сейчас уже всё. Он уже не заслужит обратно доверие. — Хочу посмотреть, сколько ты продержишься. Фута был ошарашен, испуган, не мог и пальцем пошевелить. Микото легко пристроился между ног, достал смазку, — к сожалению, течкой Фута не порадует. Зато он был у́же любой омеги, покорнее, ибо его не настигли животные инстинкты. — Почему ты это делаешь...? Разве Микото не назвал причину? — Я же альфа, что за хуйню ты творишь?! Поздно очнулся. В него просунули пальцы, и без двух рук у Микото не получалось хоть сколько-нибудь его подготовить. Клубничная смазка, удивительно, чуть сбивала сырой запах, и Фута наверняка её чуял, — но изводился бешенством из-за чужих феромонов, заметно дрожал и задыхался, будто страдал от температуры. Он же альфа. Так если у него был узел, был гон, почему он не стал бороться за свою территорию, а просто впустил Микото в квартиру? Понадеялся на старую дружбу? Вот и итог: он повержен, раздражён, внутри него — пальцы другого альфы, а Фута всё скалился, будто ему это поможет. Действительно, кто сказал, что нельзя трахать альф? Можно. Микото лично убедился, что можно: пальцы со смазкой идут хорошо, и судя по всхлипам его подопечного, он тоже в восторге. Фута сглотнул слюну и вцепился в обивку дивана. Как же он всё-таки жалок, но оттого не менее интересно за ним наблюдать с такого ракурса, за его мучениями, за попытками оттолкнуть Микото, — бесполезно, ибо сил в нём не было от слова совсем. На другого альфу не должно вставать, — но Фута вообще не тянул на этот пол, с трудом его можно приписать к гаммам. Хилый, бледный, легко поддающийся... — Прошу, прекрати... — Заткни пасть. Микото добился вскрика, добился царапин, когда вошёл в него и придавил к подушке. Очевидно, его собаке это не нравилось; мягко сказано: Фута хотел разорвать его в клочья. Мог лишь рычать, не стремился отбиваться, не делал ничего, чтоб защитить себя как альфа. Сдался под влиянием страха, оказался под врагом. Он обесчестен, на этом его песенка спета. Достаточно один раз унизить альфу, чтоб он жил с этим позором всю жизнь. Микото никогда не представлял себя в такой обстановке. Чтоб он и трахался с врагом... Трудно вообразить пытку хуже. Фута ему совершенно противен, но за ним занятно наблюдать; занятно сжимать его ноги и мучить до первых капель крови. Смазки оказалось недостаточно. — Твою мать, мне больно... Кого это волнует? Да и вообще, почему его волновала боль? Не то, что его посрамили, не то, что потом будет грязно, противно и мерзко, — всего-то боль внизу, которая скоро пройдёт, зато стыд не уйдёт никуда. — Привыкнешь. Микото не остановится на одном разе. Будет возвращаться вновь и вновь, проверять, как поживает его послушная псина. Чёрт, и когда его потянуло на конкурентов? Всё-таки, будь Фута трижды костлявым и гладким, он всё ещё оставался альфой, — прямо с узлом, прямо с гоном. У него гон проходил совершенно незаметно, похоже, генетический секрет, либо он умело скрывал тяжёлый период «хочу трахать всё подряд» своим привычным поведением «гавкаю на кого хочу и когда хочу». И где же теперь его смелость? О, Господь, только бы Микото мог услышать, как его проклинают, как сильно его ненавидят, — а вместо этого под ним лежал бесчувственный мешок, что изредка издавал невнятный хрип и хватался за подушку. Бедный диван стал свидетелем глубокого позора. Да, Микото действительно кончил внутрь, без узла, — невообразимо, что он смог потрахаться с альфой, от которого омерзительно несло миндалём. За всё время запах его не беспокоил, и стоило снять стресс, как тут же он ощутил тошнотворную вонь, тошнотворные феромоны. Он быстро слез и ушёл в ванную, освежился холодной водой, промыл глаза, которые щипало от марципана, более-менее пришёл в чувства. Думал, умрёт прям там из-за удушья. — Вот и нахрена ты родился альфой? Фута ничего не отвечал, даже не смотрел на него, предпочёл накрыться одеялом и спрятать голову под подушку. Такой себе способ суицида. Он ещё долго не сможет оправиться от позора, как бы не наложил на себя руки, — ибо Микото хотелось заставить его страдать. Смерть — слишком легко и быстро, убил — вот и всё. Жизнь куда мучительнее, особенно, если она наполнена пытками. У Футы столько выходов: спрыгнуть с балкона, вскрыть вены, перерезать горло. Кинуть тостер в полную ванну. А он не додумался ни до чего, просто смирился, что теперь станет игрушкой для издевательств. Микото всего лишь надо показать, что он недостоин Котоко, что ему она больше не светит. Если она узнает, что её ненаглядного опустили, вряд ли кинется его жалеть и лелеять. Плюнет на него и найдёт кого-то достойнее, — не будем показывать пальцем. Главное, чтоб Фута не заявил в полицию. Телефон у него отобрали, остался только... Ноутбук? Единственное устройство, через которое он сможет выйти в сеть, и его Микото осторожно упаковал и сунул в шоппер. — Уснул, что ли? — Он поднял одеяло, и Фута сразу же подскочил с места. Испугался, что его продолжат истязать? Выглядел бледным, замученным, и, что странно, находился в каком-то трансе. На обивке, между дрожащих ног виднелась засыхающая сперма, на которую он почему-то не обращал внимания. — Прибери тут к моему возвращению. Микото легко шлёпнул его по щеке, чтоб привести в чувства. Чёрт, ну и сдался же ему этот Фута.День третий
— Где Фута? Никто больше не поинтересовался его состоянием, лишь Котоко встала над душой и бесконечно спрашивала, куда он пропал. Микото прекрасно знал, однако признаваться не в его интересах: рисковал попасть за решётку, что ещё хуже — потерять доверие Котоко. — Откуда я знаю? — Про него ничего не слышно два дня. — Да, верно. Фута звонил позавчера, а ещё за день до этого не появился в универе. Котоко встревожил звонок? — И ты был последним, кто его видел. — Это ничего не значит. Похоже, Фута не говорил, что его заперли в собственном доме. Почему отмолчался? Вряд ли кто-то придёт на помощь, однако ребята бы спросили с Микото за поведение, почему он так поступал с невинным парнем, — но Каджияма ведь далеко не белая овечка, он оскорбил Микото и нанёс ему сердечную рану. Да и не надо лезть в чужие разбирательства, Микото лучше знать, что делать. — Он внезапно позвонил мне и пропал. Уверена, с ним что-то случилось. «А что ты от меня хочешь?» Микото никогда не поможет этой шавке, даже если его попросит Котоко. — Справится как-нибудь. — Вы же друзья. Почему ты просто его бросаешь? Потому что он альфа? Любой альфа должен быть самостоятельным, тем более в двадцать лет. — Слушай, он не маленький ребёнок. — Микото порядком надоело выслушивать её причитания, как бы ему не нравился строгий голосок, а всё-таки уважение к себе и своему времени было. — Почему ты так за него трясёшься? — Потому что он мой парень. На этом Микото окончательно закипел и схватил сумку, собираясь уходить.***
— Позорная шавка. Котоко теперь на меня косится. Меньше всего из её уст он хотел слышать про Футу. За что он заслужил её беспокойство? Почему она так же не могла волноваться за Микото, когда тот погряз в долгах и оказался на приёме психотерапевта? Фута просто пропал с радаров, перестал писать, ничего, бывает, — не эта паскуда должна владеть её вниманием. Друзья не вспоминали о нём, весело проводили время за игрой в настолки и за чашками чая, — без Микото. Он вынужден следить за состоянием своей пташки и отвешивать ему за непослушание. — Извини... — Нахуя мне твои извинения? Фута ничего не исправит. Надо только подождать, когда всё устаканится, и можно будет вновь попытать счастье с возлюбленной; а пока Микото срывал на нём злость, больше связанную с Котоко, чем с провинностями псины. Микото нашёл его в голодном обмороке, разбудил ударом под рёбра и заставил заскулить, ибо нечего дрыхнуть на ковре в гостиной. Надо бы поблагодарить Футу за чистоту: с дивана он вправду всё убрал, прям-таки вылизал, — и вот такую благодарность он заслужил. В квартире давно не включали свет. Каждый раз Микото приходил в темноту, и каждый раз Фута прятался в ней; привык к образу затворника, да он без малого и так был затворником: проводил целые ночи за играми и просмотром видео, просыпал пары. А теперь его почему-то не устраивало сидеть дома целыми днями. Всё же есть: приставка, телевизор, настолки, еда. Что ещё для счастья надо? — Мне правда жаль. — Фута закрылся руками, прежде чем на его лицо успели наступить. «Твоя жалость мне ни к чему. И слёзы тоже». Он после вчерашнего ещё не отошёл, до сих пор не слышал и не слушал Микото. — Можно мне чего-нибудь поесть...? — А ты уже всё сожрал? — Под давлением ботинка Фута проскулил тихое «да». — Ну ты и свинья. — У меня ничего не было... Да кому он врал? Точно было. Микото проверял вчера холодильник, как минимум там нашлись пачка масла и яйцо. Ладно, как максимум. Фута не сможет на это прожить ещё несколько дней? Или, может, заставить его стонать от голода? Смерть от жажды довольно мучительная и долгая, в самый раз. — Это не мои проблемы. — Однако он всё же отошёл, окинул Футу взглядом. Ну и ничтожество. Весь в синяках, ссадинах, — Микото неплохо его избил, — униженный и оскорблённый. Если он продолжит над ним измываться, то очень скоро игрушка придёт в негодность. «Да чёрт с тобой». — Сейчас вернусь. Микото сгонял в местный комбини и принёс пакет с лапшой, ибо ничего более сносного эта шкура не достойна. Просто подарил две тысячи йен магазину, лишь бы эта тварь прожила подольше. Но кто сказал, что он поделился с Футой едой сразу же? За неё надо поработать. Залил лоток кипятком и сел напротив, всмотрелся в изуродованное голодом лицо Футы. Не могло не радовать: он с каждым днём превращался в зверя, помотанного жизнью и человеком зверя. Микото ещё не доводилось испытывать других на прочность; если он и конкурировал с альфой, то не прибегал к таким жестоким методам. Здоровая конкуренция с установкой «я могу быть лучше». — Запомни, ты ешь, только когда я разрешу. Сочный запах лапши и мясных добавок вызвал у Футы слюни, что он поспешно вытер. Всяко лучше марципановой вони. Микото и сам бы поел, ибо дома ничего путного не было, а тут его соблазняли специи, густой бульон, однако нужно держать себя в руках. Он купил еду на свои деньги, но она предназначалась ручной псине. — Веди себя прилично, если хочешь заслужить эту лапшу. — Палочками проверил удон на готовность. Мягкий, вьющийся, самое то. — Иди сюда. Микото, как его дорогой друг, разрешил положить голову себе на колени, даже пригладил чёлку. Фута устроился у его ног, как собака у ног хозяина. Очаровательное создание. — Ты сделаешь всё, что я скажу. Ты же не хочешь меня злить? — Спрашивая это, Микото нарочно сгрёб загривок, чтоб Фута прочувствовал серьёзность этих слов. А он и не собирался шутить; кому, как не Каджияме, известно, что Микото выполняет обещания? Он обещал вернуться — и вернулся. Микото толкнул со стола вазу, что звонко разбилась и разбросала по полу землю. Бедный цветок, но что не сделаешь, лишь бы правильно воспитать собаку; на этих досках лучше бы смотрелись пятна крови, слёзы и сперма, которые бы Микото выбил из Футы вместе с остатками здравого ума. — Убирай. — Фута с недоумением взглянул на него. — Жри землю, что непонятно? — Но это же... — Ты меня не услышал? Фута сглотнул слюну и опустился на колени перед разбитой вазой, измазался в грязи, всё никак не решался взять в рот и горстку. Микото любезно ему помог: набрал земли и затолкал в глотку, заставил тщательно прожевать; слышал тихий хруст под зубами и скулёж, что Фута ещё пытался издать с набитым ртом. Теперь руки чёрные из-за этого подонка, однако он достаточно перепачкал чистую одежду Футы и залез в жёсткие волосы. — Надо молчать, когда ешь. — Взял за челюсть и повернул лицом к себе. Ну что за картина: он ещё никогда не видел этого щенка таким униженным, таким грязным, буквально, и то, как он смаковал землю из-под цветка, его невыносимо заводило. — Понял, что от тебя нужно? — Во рту сухо... — Чёрт, так уж и быть. — Поднял лоток с лапшой и насильно залил в рот горячий бульон. Фута не стал отпираться, но быстро понял, что там острая приправа, настолько острая, что он сразу закашлялся из-за одышки и прослезился. Микото заботливо стёр со рта мокрую землю вперемешку с супом, менее противным Фута, правда, не стал. — Молодец. Работай ещё. Фута съел почти половину, хоть и чуть ли не подавился на полпути, всё равно продолжил собирать с пола и цветка рыхлые горстки и тащить в рот; испачкался в земле и размазал её по лицу, ну что за свинья. До изнемождения Футу пока доводить не стоило: он ещё недостаточно над ним поиздевался за оскорбление, потому пусть глотает грязь. У Микото целый месяц, чтоб выбить из него всю дурь и окончательно сломать, лишить каких-либо мыслей о Котоко, да и вообще вменяемых мыслей; правда, вместо собаки воспитывал в нём крысу, что готова жрать любой мусор, только бы её похвалили и погладили, но это мелочь. Под конец Микото сжалился и разрешил доесть острую лапшу; Фута благодарил за снисхождение, ещё и с таким удовольствием уплетал, видимо, вправду ничего не ел последние дня два, засел в углу и наслаждался дешёвой заварной лапшой, как своим самым ценным сокровищем.День шестой
— Как поживает моя принцесса? Удивительно, что за три дня Фута не наложил на себя руки, но выглядел он поистине ужасно. Растрёпанный, уставший, непонятно, из-за чего, в растянутой футболке, что была заляпана бульоном. Он всё это время питался одной лапшой, больше Микото ничего ему не приносил, долго не навещал, сегодня зашёл проведать после работы. Захотел остаться на ночь и снять стресс, а тут такое чудовище, аж до мурашек пробрало. Фута совсем себя запустил. В серых глазах не кипела жизнь, зато кипел бульон из-под лапши и желание поскорее освободиться. Собственный дом стал для него тюрьмой, а Микото — жёстким надзирателем. — Давай условимся, что теперь ты будешь встречать меня вот здесь. — Микото указал на выступающий порог, который Фута ещё не вытер от следов крови. — И вылизывать обувь. Согласен? Фута не мог не согласиться, у него просто не было иного выбора. До сих пор молчал, раскрыл рот, желая вставить слово, но сразу заткнулся. Правильно. Микото даже подошёл к нему и похвалил, погладив по сальным волосам. «Как давно он не мылся?» Уже чувствовался неприятный запах, похоже, Фута не вычёсывал грязь из горшка с цветком, так и ходил немытый и нечёсаный. А ведь недавно был брезгливым чистоплюем. Фута, как подобалось запуганной псине, шугался его прикосновений, ожидал, что снова ударят, что снова Микото сделает ему больно. Ну-ну, не надо бояться. Всё ещё впереди. — У тебя кончилась чистая одежда? — На белой футболке выделялись масляные капли и почему-то крови, хотя видимых царапин или шрамов не было. — Да... — Полезай в отмочку. Я схожу в магазин. Вернулся и застал Футу уже в душевой. Что же ему раньше мешало туда залезть? Микото бросил гель для стирки у двери, по-быстрому разделся и зашёл в кабину, немного притеснил к стене своё ранее чумазое чудо: довольно быстро оно отмылось в его отсутствие. Теперь по Футе и не скажешь, что он недавно глотал землю; горячая вода всё равно не отмоет Футу от бесчестья и побоев, как бы он не старался. — Ты и без меня справился. Какой самостоятельный. — «Но твоя рожа меня всё ещё бесит». Микото сжалился над ним, приобнял и потрепал, будто ему совершенно не плевать на это чмо. Ему льстили синие гематомы под рёбрами, и на носу всё ещё была царапина от удара. — Разрешишь остаться на ночь? — На ночь...? — Займёмся чем-нибудь увлекательным. Понятно, чем. Иначе бы он не стал надолго задерживаться в этой тесной однушке: ему не интересна квартира, ему интересна самооценка, которую он мог опустить на самое днище. — Хорошо. Это вымученное «хорошо» звучало наигранно. Да и даже если бы он отказался, Микото бы всё равно повалил его на постель и замучил до смерти. Сегодня в планах — оттрахать его как можно жёстче, чтоб на теле и живого места не осталось, затушить пару бычков о язык, может, проколоть его иглой из интереса. Микото — не мастер пирсинга, но на Футе попрактиковался бы. — А зубы ты тоже не чистишь? — На них ещё виднелась грязь, что вообще никак не «хорошо». — Пойдём, я это исправлю. Микото силой вытянул его из душевой и подтолкнул к раковине. Достал первую попавшуюся щётку и зубную пасту, — мята, — и несмотря ни на какие отговорки принялся оттирать жёлтый налёт. Скорее всего, после поедания земли он себя совсем запустил, по какой причине — непонятно. Разве не очевидно, что Микото желал его видеть безупречно сверкающим и пахнущим стиральным порошком, а не миндалём? Так чего же перестал ходить в ванную? Ладно, одежда, у него кончился стиральный порошок, но все полки были уставлены шампунями и мылом, а он к ним ни разу не прикоснулся за три дня. Его совсем нельзя оставить без присмотра. Не то чтоб Микото нравилось за ним ухаживать, — он просто расшатывал его самоуважение, показывал, что без него Фута немощен. Даже зубы почистить не в состоянии, пока не придёт лучший друг и не сунет ему за щеку пасту, не ткнёт носом в раковину. Он пытался возмущённо поскрипывать, а всё равно спотыкался о свою слабость и бесполезность, как альфы, щурился на собственное отражение в запотевшем зеркале. — Сплёвывай. — Фута отхаркнул белую слюну вперемешку с кровью, — Микото не умел рассчитывать силы, потому неплохо так разодрал десну. — Больше не заставляй меня за тобой убирать, мусор. Приглушённый свет в комнате очерчивал худые ноги и синяки на них. Фута сидел совсем без одежды, ибо его вещи Микото закинул в стирку, но затем ему любезно одолжили кофту со словами «попробуй только её испачкать». На нём великовата, впрочем, без разницы; Микото просто хотелось оставить свой запах, заглушить чужой, враждебный, и собственная одежда подходила как нельзя кстати. Сливалась с бледным, как мука, лицом. — Как жаль, что ты не омега. — Микото залез на постель, подобрался поближе, и Футу сразу спугнули его феромоны; зашипел и отодвинулся к изголовью. Совсем одичал. — Чего ты испугался? От меня же всегда так пахнет. «Зато твои феромоны почти не чувствуются». Если бы Фута хотел побороться за территорию, он бы отогнал того всеми силами, но ему не особо-то и надо свою честь защищать. С ним можно играться, как с плюшевой игрушкой: сжимать, рвать, вытаскивать внутренности, — а он и слова против не скажет. Не позовёт на помощь, на крайняк. Ну и дрянь. — Что бы изменилось тогда? — Много чего. — Микото провёл носом по шее, вдохнул слабый запах марципана у вены. Вырвать бы её зубами. — Я бы позаботился о тебе. Правда же. Зачем ему издеваться над омегами, когда с ними можно свободно трахаться? Фута — вполне в его вкусе, наверное, не будь Котоко рядом, он бы только и ошивался около рыжика, ждал, когда у него сорвёт башню от течки. Как бы то ни было, это всё существовало лишь в его сознании. Фута не родился омегой, увы и ах, потому ему светит только слизывать грязь с пола и терпеть, терпеть, терпеть, пока не стошнит. Микото просто врал ему, лепетал на ухо несбыточные обещания, чтоб тот окончательно расслабился и признал, что альфа из него не вышел. Что он больше не хозяин себе и своему телу. Он и так заботился о Футе в меру возможностей и денег. Вон, накупил ему заварной лапши, ещё и на гель для стирки потратился, постирал ему вещи, дал поносить своё. За такое Фута должен у него в ногах ползать, либо пусть не выёбывается и хавает, что дают. Микото старался, работал из всех сил не ради того, чтоб выслушивать упрёки. С любимым человеком он хоть на край света пойдёт, и собственная семья у него всегда стояла в приоритете. Его обязанность, как альфы, защищать и оберегать; именно поэтому сейчас он защищал интересы Котоко и светлое будущее с ней. Конечно, в теории его мог и Фута заинтересовать, родись он омегой или гаммой, — лишь в теории, ибо на практике — полный отстой. Микото опрокинул его на подушку, подтянул к себе; с прошлого раза на нём не осталось синяков, как и не осталось надежды на лучшее в глазах. Это хорошо. Фута походил больше на поломанную куклу, чем на человека, и всё равно пробуждал желание убивать и унижать, — ехидным взглядом, ухмылкой, да и просто надменным ебалом. Микото бы разукрасил ему лицо, разбил нос, но тогда исчезнет смысл принуждать Футу к постели и умалять его достоинство. — Тебе всё равно это не светит. Уже. — Микото погладил по узлу, лишний раз напомнил, что Фута сам виноват: родился альфой, поэтому и не заслужил к себе нормального отношения друзей. — Хотя будь ты омегой, тебя бы ещё в первый день пустили по кругу. Что поделать — участь всех течных омежек, попадающих в крупные компании. Тем более ребята не из сопливых, сразу поставят на место, если начнёт истерить. Микото же питал слабость ко всему, что текло и могло протечь, — у него такой же гон, как у всех остальных, такое же либидо, а всё равно он был готов пресмыкаться перед любимым человеком. Перед Котоко. Микото недостаточно, что он носил его одежду, недостаточно сладковатого и приторного запаха арбуза. Он наклонился к шее, где заметно пульсировала вена, откуда чувствовался горьковатый аромат. Футе он совсем не к лицу. Будет лучше, если какой-нибудь другой альфа сделает ему одолжение и возьмёт под своё крыло, — проще говоря, опустит. И этим альфой, к счастью, станет Микото. — Я сегодня надолго. Потерпишь? — Всегда терплю. Фута дёрнулся, стоило впиться в его шею клыками, наконец очнулся, но было поздно — Микото уже оставил на нём чёрную метку и перебил миндальный запах. Какое прекрасное зрелище: другой альфа скулил под ним и бился в ярости, потому что его посмели пометить. И, что странно, запах Микото на альфе всё ещё распалял в нём желание; это ведь не омега, не гамма, а серьёзный конкурент, которого он сразил наповал одним укусом. Теперь точно — опущенный. Микото не тратил время на прелюдии, сразу потянулся за смазкой и подготовил изнывающую от боли жалкую дворнягу. После прошлого раза он был всё ещё узковат, — неудивительно, альфа же. Трахаться с другим альфой, как оказалось, ничем не хуже, чем с омегой; единственный минус — нет сцепки. Да и естественной смазки тоже. И всё равно это не помешало Микото схватить его за бёдра и насадить, вжать в постель и понаблюдать, как быстро Фута переходит от отвращения к туману во взгляде. Ему не нравилось, ни капли, — но и сопротивляться он не мог. Обязан держать пасть закрытой и молча принимать. Хотелось услышать его крики, до жути хотелось; заставить его мучиться и ползать перед Микото на коленях, опустить до того состояния, когда кроме секса ничего больше не интересует, а взгляд умоляет: «Дай мне ещё и ещё». Как у Футы получалось взывать к его природе? Нет, не природе альфы. Первородный грех, первозданный хаос, первобытный ужас, — он умело распалял всё это и будоражил опьянённое любовью сознание. Почему Микото питал любовь к Котоко, но трахался с другим альфой? Кровать скрипнула под очередным толчком, и вместе с ним Микото услышал что-то отдалённо похожее на стон от своего подопечного. — Тебе всё-таки приятно? Фута не нашёл в себе сил ответить, — покачал головой. Как он только терпел внутри чужой член, — загадка; Микото бы давно разгрыз глотку и освободился, а тот подавлял инстинкты, подавлял жажду бороться за свои границы и отстаивать их, может, и не подавлял — просто перестал стараться. Мокрый, осквернённый, оскорблённый... Он это заслужил. — Я скоро кончу. — Зачем предупреждать? — Не хочу испачкать твою кофту. А он всё-таки запомнил. Микото не послушал, продолжил вдалбливать его в старый матрас, схватил за горло и лишь слегка придушил, — оказалось достаточно, чтоб он излился и испачкал белую ткань. Как же он опешил, обмяк, а всё равно вскочил с подушки, — и его вернули на место, потому что нельзя никуда уходить, пока Микото не закончил. — Выпусти меня! — Забей ты на кофту. — Да не в кофте дело! Такого безумного взгляда он ещё не видел. Что случилось? Больно? Озверел? Сошёл с ума? Фута умолял его остановиться, царапал, мычал что-то невнятное, — явно боялся, что за этим последует очередное наказание, но что-то было настолько важно в эту минуту, раз он полез драться. Микото не успел остановиться, и эта шавка помочилась на простынь, — чёрт, почему именно сейчас? Почему вообще это чмо обоссалось в постели? По-хорошему Микото должен натыкать его носом в жёлтое пятно и приучить вовремя ходить в туалет, однако он еле отговорил себя от жёсткого обращения. Всё-таки Фута пытался его предупредить, всеми силами отталкивал, — и вот итог. Гадкий, тошнотворный, — как ещё назвать этого полоумного? Он и сам, казалось, страдал от отвращения, — конечно, здоровый лоб, а всё равно умудрился напрудить. Хотя Микото не будет скрывать: что-то омерзительно приятное было во вспотевшем альфе и страхе во впалых глазах; он чувствовал обязанность позаботиться об этом недоразвитом идиоте. Как же он его одного-то бросит? Бедное создание сходило под себя из-за трепета перед старшим, и, главное, наконец облегчилось и расслабилось. — Тебя не учили не мочиться в кровать? Кто за тобой убирать будет? — Он старался не срывать на нём злость, хоть и ощущал зной марципана вперемешку с кислым запахом. — Я всё уберу... — Молодец.День девятый
Фута, как и полагалось, встретил его на пороге; теперь чистый, выглаженный, прилежный. Как послушная собака вылизал обувь, даже плеваться не стал. Он действительно привёл внешний вид в порядок, глаз не нарадуется, что Микото вернул его к истокам, надо было всего лишь купить гель и дать ему взглянуть на себя со стороны, на свою немощность и несостоятельность. Снова три дня он не заявлялся в квартиру. После него тут никого не было; Микото знал, что, как минимум, за шавку забеспокоится семья, рано или поздно кто-нибудь да спохватится. Он уже больше недели не выходил на связь, не писал ни друзьям, ни родным, — для них он исчез, растворился, и один Микото знал, что тот просто торчал в собственном доме целыми днями и ждал, когда ему принесут поесть. Он почти превратился в животное; в нём оставались человеческие черты и повадки, но Микото больше не видел в нём равного. Кто придумал такую чушь: «Все люди равны»? Никто не равен. Фута не заслужил человеческого отношения. — Чем бы нам заняться сегодня... — Микото прошёл мимо, в гостиную, и по-хозяйски расположился на диване, закинул ноги на стол и закурил. Сегодня пришлось чертовски мощно переработать, потому лучше Футе лишний раз не трепать ему мозги. — У тебя ещё есть еда? — Заканчивается. — Куплю потом. — Было лень заходить в магазин по пути. Почему Микото вообще должен кормить его из собственного кармана? Он не проверял, были ли у Футы деньги, может, отец ему что-то да высылал; телефон полностью в его распоряжении, однако он не обращал внимания ни на сообщения, ни на звонки, пароль от банковского приложения не знал. Надо бы отжать у Футы карточку в следующий визит, ибо сейчас у Микото голова раскалывалась от количества дедлайнов. — Садись сюда. Микото подозвал его и усадил на колени. Разрешил Футе понежиться в его объятиях, он достаточно настрадался за последние дни. Пусть готовится к худшему. — Ты постирал бельё и матрас? — Бельё получилось, матрас — нет... Ну что за неумеха. В любом случае, бельё отстирал — уже прогресс. Научился сам за собой убирать. — Надеюсь, такого больше не повторится. Его недержание Микото ни к чему. Отвратительно и низко, любое домашнее животное приучено к лотку. А если купить Футе такой же? Порой у Микото скапливалось столько странных, до жути глупых мыслей, что те уже начинали казаться занятными. Котоко была бы в ужасе, услышав, как он мечтает привязать Футу к батарее на целую ночь, ампутировать ему пару пальцев и в конце перерезать горло. Микото не готов пачкаться в крови, особенно в грязной и неблагородной, — но если надо замарать руки на пути к любовному трофею, пожалуй, он и с мочой в постели смирится. Вот только спокойствие быстро рухнуло. Во входной двери заскрипел замок. Фута ведь месяц должен быть один дома? Или родственники приехали проведать? — Твой отец же...? — Это сестра пришла. Микото сразу выбежал в коридор и столкнулся с девушкой, почти точной копией его дворняги. Та никак не ожидала с ним встретиться, но одарила радушной улыбкой, напоминающей материнскую. Она ещё не видела, во что он превратил их дом и Футу за неделю: перевернул мебель вверх дном и лишил братца достоинства, — а всё равно сохраняла спокойствие. Он уже виделся с ней раньше, ничего плохого сказать не может, — однако сейчас, чёрт возьми, она нарушала его планы. — Где Фута? Только зашла, а уже забеспокоилась, как бы с ним ничего не случилось. Верно, он же не отвечал на звонки всё это время, и Микото не проверял его телефон. Родные наверняка поэтому начали волноваться; а почему не приехали на второй день, раз им так дорог младший, почему не задумались, что ему нужна помощь вот прямо сейчас? Гнусные люди, что они тут забыли? Точнее, она. Оставалась бы в своей квартире, раз до Футы ей дела не было. Где Фута... Вопрос звучал знакомо. Скрипел на зубах, как земля из цветочной вазы, и до боли отзывался в сердце. Почему всех интересует, что не так с Футой? Почему бы не спросить Микото, каково ему возиться с этим недоумком и воспитывать из него человека? Это тоже выжимало все соки, особенно после работы, когда он и так убитый, а тут ещё эта дрянь на пороге. Микото, недолго думая, схватил с тумбы какую-то статуэтку и огрел ей девушку; она попыталась выбежать из квартиры, спрятаться, кричала, видимо, звала на помощь, пока Микото окончательно не забил её на пороге. Теперь к засохшим кровавым следам добавились алые брызги на светлых обоях и на зеркале в прихожей. И в этом же зеркале он рассмотрел позади Футу, что был ни жив ни мёртв, — настоящее привидение. В его лице застыл ужас, он всё не мог отвернуться от трупа и окровавленного Микото, стоял как вкопанный на слабых ногах. «Когда-нибудь и твоя очередь придёт». У этой истории не может быть хорошего конца, а Микото не нужны свидетели; рано или поздно от Футы он тоже избавится, чтоб тот не накатал заяву. — Микото... — Выжал из себя, прямо-таки оторвал от сердца, и тут же замолчал. Ну, а что он мог ответить? Микото повернулся к нему и всплеснул руками, будто только что не забил его сестру до смерти. Он никогда не убивал до этого, потому удивился, почувствовав облегчение и невероятную возвышенность; «Люди так забавно умирают», — думал он, вспоминая её хрипы и конвульсии. Минуту назад она улыбалась и встречала его, как родного брата, — а теперь сидела на пороге с глубокой царапиной на лбу и продавленным виском, со стекающей по лицу кровью. Она точно умерла, он уверен, ибо та не шевелилась и не дышала; вот так: один удар в висок — и человека больше нет. Что с ней делать? В коридоре не оставишь — будет вонь на всю площадку, и в пакетах не вынесешь... Микото не хотел поручать присмотр за телом Футе, даже для него это слишком жестоко — заставлять брата приглядывать за трупом сестры и сидеть возле неё день и ночь. — Вот тебе и ужин. — Поставил статуэтку на место и подошёл к Футе, что так и не смог ни вскрикнуть, ни пискнуть. Даже от страха не обмочился. — Я разделаю. — Что ты... — Ну, ты же не хочешь просто так бросать сестру? Заодно поешь. Самому противно такое говорить, но от тела избавиться надо. Никогда бы не подумал, что кулинарные навыки, полученные от мамы, пригодятся вот здесь. Микото отыскал нож на кухне и вернулся с ним в коридор. Чёрт, ну людей он уж точно никогда не разделывал, потому вообще без понятия, что делать с девушкой. Тем более обычным ножом много не сделает, но ради интереса он всё же срезал мясо с бедра, что оказалось легко, на удивление, измазался в крови, не особо важно; уверен, где-нибудь найдётся методичка по приготовлению человека, если бы её авторы посмотрели на неумелого Микото, они бы просто засмеялись (и сварили из него суп). Такая себе идея: времени в обрез, ещё и возиться с готовкой надо; если будет и дальше отрезать по куску, Фута и за неделю не съест. Фута за этим безмолвно наблюдал и с каждой секундой чуть ли не зеленел. Так и стоял в проходе, пока Микото разбирался, как бы лучше сварить его сестру и с каким гарниром подать (не будет же Фута есть в сухую, хотя кроме лапши у него дома еды и нет). Как он слышал, мясо человека похоже на смесь говядины и свинины... В лапшу всё-таки покрошить можно. Накопал глубокие мешки под мусор, однако уложить туда труп не получится. Надо бы найти где-нибудь тесак или что-нибудь распилочное. Этим Микото сможет заняться лишь завтра, потому что сейчас он перепачкан в крови, в таком виде вообще никуда ходить нельзя; останется на ночь постирать вещи, на утро продолжит разделку. Хм, а если тело сжечь? Вот только где... Или в реку сбросить? Он его туда не дотащит. Микото закинул кусок от бедра вариться отдельно от лапши, — положит потом, — снова пришёл в коридор, где Фута его не сразу заметил. Был слишком впечатлён увиденным, не откликался на щелчки пальцами. Поверить не мог, что Микото сгоряча «похоронил» его сестру прямо на глазах у Футы; руки у него ледяные, дыхание почти не слышно. Застыл, прямо как окровавленная статуэтка на тумбе. Ответил бы хоть что-нибудь. Проклял там, порычал... Но от Футы — тишина, только редкие вздохи и окаменевший взгляд, даже под тряской не поддавался и не двигался с места. «Не может быть...» — прошептал спустя долгое и томительное молчание, и если бы Микото вовремя его не остановил, тот бы начал рвать на себе волосы. — Может, в ковёр её закатать? — В коридоре как раз лежал подходящий, куда бы они могли её спрятать и оставить на балконе. Чистый, белоснежный, жаль его, конечно, пачкать, но свобода дороже. — Ну-ка помоги мне. Микото без труда поднял девушку и переложил на ворсистый ковёр; помощь Футы понадобилась, только когда он уже собрался выносить получившийся «рулет» на балкон. Там они её и оставили, как раз осенью прохладно, тело не пропадёт, а вынести его на свалку Микото ещё успеет. Из-за мяса в доме стояла настоящая вонь, даже открытое окно не помогало; стекло запотело от горячего пара. И тем не менее Микото выстоял отвратительный запах, разложил «блюдо» для своего ненаглядного и ткнул носом в тарелку, чтоб он всё съел и дочиста вылизал. Старания Микото не должны уйти насмарку. Фута долго отказывался, хотя, чёрт возьми, не каждому выпадает шанс попробовать свежего человека; Микото для него ровно нарезал мясо кусочками, отварил и располовинил яйцо, — оно лежало в холодильнике больше недели точно, — и на лапшу деньги потратил. Пусть будет благодарен, что в еду нашинковали не его бёдра и руки, однако это вопрос времени, когда Микото решится взять нож и отрезать от Футы какую-нибудь часть тела. Из него получился бы, ну, не вкусный, скорее, гадкий суп, или отбивная. — Ты что, потерпеть не мог? Фута уже несколько дней не ел ничего нормального, питался одной лапшой, отверг заботу и выблевал всё в унитаз; спустя столько времени наконец получил немного мяса, белка, жиров, или что там содержится в тушёном бедре человека, а теперь это всё расплывалось в воде жирным слоем овощей и желудочного сока. Ему закономерно не отвечали. Фута уже и блевать не мог, просто отхаркивал склизкую слюну, тяжело дышал и плакал. Микото не был бы внимательным и учтивым, если бы не придержал ему чёлку: испачкает же. Фута так долго стоял на коленях перед ободком, что взмокнуть успел. — Давай, тебе надо доесть. — Я не могу больше... Он наконец успокоился и прислонился к стене. Убрал бы хоть за собой, что ли; Микото сам нажал на кнопку слива. Этого придурка ещё учить и учить, раз он не мог вытерпеть всего-то смерть собственной сестры. К тому же Микото вернул ему сполна и не сразу разлучил семью, — пусть сестра хотя бы в его желудок попадёт напоследок, прежде чем Микото выбросит её расчленённый труп. Странно, вроде бы умерла она, а на лице Футы было куда больше синяков.День тринадцатый
У Микото выдался свободный день, чтоб разделать тело и вынести на мусорку. Никто из соседей ничего не заметил. Наверное.День девятнадцатый
Как бы Микото не добивался свидания, ему всё время отказывали. Почему он не нравился Котоко? Сделал что-то не так? Или опять во всём вина Футы, с которым она никак не могла распрощаться? Пора бы понять, что он в универ не вернётся.День ???
Разбил телефон Футы, потому что заколебали звонки от его отца. Почему-то после этого Фута перестал с ним говорить. Почему-то он холодный.День Х
Микото, как и всегда, вернулся в чужой дом после занятий. Всё никак не клеилось. Почему его жизнь пошла под откос? Котоко не отвечала на звонки, будто из принципа, он ещё и на себя навесил бремя заботиться об этом выродке, на работе завал. Он сел рядом, приобнял за плечо Футу, — раньше он казался теплее, намного теплее, — и Микото наконец смог расслабиться, отогнать мысли обо всём, что его тревожило. Он хватался за исчезающий запах марципана, такой привлекательный сейчас, по сравнению с трупной гнилью. Это от Микото так несло после разделки? Или от Футы...? — Фута, разрешишь остаться на ночь? — В ответ — молчание. Впрочем, Микото и не нужно его разрешение. Фута не мог не согласиться... Не мог. Просто не мог сделать уже ничего. Ох, бедный его зверёк, совсем истощён от голода, но вчера Фута сам отказался от еды, почему же? — Мы ведь всё ещё друзья? Как бы он хотел услышать: «Да, друзья». Чтоб Фута снова улыбался при виде него, приглашал с компанией играть в настолки и всегда ругался, когда в очередной раз сливал Микото. Чтоб он снова пожаловался на старомодного отца и старомодную профессию. Что угодно, — лишь бы Фута снова издал хотя бы вздох. Друзья... Разве друзья обижаются из-за каких-то отношений? Котоко он изначально был не интересен, а насильно мил не будешь. Зато Микото до конца оставался рядом с исхудавшим, замученным и доведённым до ручки щенком. Надо гордиться. Микото порылся в сумке и достал верёвку. В узлах он, может, и не силён, но... Что-нибудь придумает.