Храбрый птенец

Четырнадцатилетнему мальчишке в голову не придёт, что жизнь, закончившаяся в любом возрасте — одинаково полноценна и прекрасна. Её ценность не зависит от того, умрёт человек в двадцать или в восемьдесят. Но когда умирает близкий, для ребёнка это нечто непостижимое и невозможное, однако неизбежно травмирующее. Это что-то за детской гранью понимаемого, но на подкорке всё равно селится надежда, что это всё долгий, неприятный сон, который наверняка скоро закончится. С этой мыслью можно существовать годы, упуская из вида саму жизнь. «Несправедливость» — первое слово, которое приходит на ум. И всепоглощающие обида да злость заливают свинцом конечности. Потому метафорически и вполне себе физически встать с постели и заставить себя жить дальше тяжело. А вот бессрочная хандра, тяжёлая апатия и бесцветное уныние делают своё дело, причём не покладая «рук». Спустя два месяца скорби и неспособности пошевелиться слабеет иммунитет. А когда всё-таки под давлением социума приходится выйти на улицу — бам, и простуда. Да не та, которую организм свергает за неделю. Простуда, конечно, не убивает, а вот пришедший ей на смену бронхит — очень даже. Ну, были попытки. — Чимин, что такое? — папа спросонья врывается в комнату к сыну. Он проснулся от странного шума и глухих ударов в стену — сын бил кулаком, звал его. Мужчина видит сына на четвереньках на полу. Он тяжело дышит, словно кто-то душит его, поэтому вдохи разносятся отвратительным хрипом, похожим на стоны боли. — О господи, тебе плохо? Я вызываю скорую, сейчас, — мужчина быстрым шагом скрывается из спальни своего ребёнка, чтобы взять телефон. Из родительской спальни слышно, как он общается с оператором, затем слышатся шаги — снова рядом. Чимин ничего не видит — темно, да и перед глазами пелена из слёз страха. Это вот так ощущается подступающая, неминуемая смерть? Беспомощность и неконтролируемая паника, заставляющая куда-то ползти, изо всех сил звать на помощь и просто пытаться вдохнуть. Ему не нравится — первобытное ощущение безвыходности и банальной необходимости выжить. — Чимин, оператор говорит, тебе нужно встать. Так будет легче дышать, давай, мой хороший, сыночек, вставай, — папа, до того боявшийся вообще к нему прикасаться, вдруг обхватывает осторожно под мышками и тянет наверх. Чимин держится за стену и закашливается, вновь складываясь пополам, но уже стоя на ногах. Когда приехали врачи, Чимин почти выбился из сил. А дальше госпитализация, антибиотики и месяц под присмотром специалистов. — Ну, как-то так всё и было, — сообщает Чимин главному врачу. Мужчина кивает, внимательно выслушав историю болезни. Здесь умиротворённо, что совсем противоречит состоянию в голове Чимина. Белый кабинет внушает чувство спокойствия. Здесь очень тихо, поэтому шелест листов медицинской карты кажется чересчур громким, хоть и не раздражающим. Врач делает необходимые пометки — шорох ручки о бумагу; приклеивает справки из пусанских больниц туда же, в общее дело — льющийся звук жидкого ПВА. После махинаций врач закрывает папку и передаёт подростку. Чимин личное дело со своей фотографией кладёт на колени и ждёт дальнейших указаний, но мужчина не спешит — вбивает всё то же самое в компьютер, медленно печатая на клавиатуре. За окном тепло и солнечно, лучи попадают в кабинет сквозь неплотно зашоренные жалюзи и норовят попасть Чимину в глаз, но он ловко отводит голову чуть вбок, избегая этого. Пока есть время — оглядывает кабинет. Два шкафа, один из которых не с делами пациентов, а с книгами. Рядом мягкий диванчик цвета свежей мяты. На полу мягкий коврик — такого Чимин у других врачей не видел. И сам мужчина в чистых, словно вовсе новых кроксах. Тоже непривычное зрелище — врачи, которых знал Чимин, обычно были в туфлях. — Папку не потеряй, с ней на процедуры будешь ходить, — говорит вдруг мужчина, перебивая тишину. — Ты у нас первый раз, Пак Чимин, поселю тебя в двести седьмую. Это на втором этаже детского корпуса. Тебе очень повезло, там живёт хороший мальчик, вы наверняка поладите, но смотри мне — не обижай его. — Я не задира, если вы об этом. Папа говорил, что здесь, в санатории, отдыхают… разные дети. — Это верно. Твой сосед, как и ты, проходит тут профилактический отдых, посещает процедурные кабинеты. Так что не упусти возможность завести дружбу. Не с ним — так с кем-то из ребят. Всё-таки ты к нам на два месяца. Его пальцы делают завершающий пируэт на клавиатуре, а после раздаётся шум принтера. Техника выплёвывает бумажку с не пропечатанными где-то буквами. — По дому не будешь скучать? — врач, наконец, смотрит в глаза. Чимин теряется вдруг, скашивая взгляд на папку, что покоится на коленях. Здесь на него в ответ смотрит собственный портрет, пускай и миниатюрный совсем. — Не знаю… — не врёт подросток. Он здесь не то чтобы надолго в сравнении с целой жизнью — всего на два месяца. Но тем не менее в новой, незнакомой обстановке эти два месяца могут растянуться по ощущению на годы. — Ну, заскучать не дадим. У нас и развлекательные программы есть, и волонтёры из Америки приезжают. Будете спик инглиш с ребятами. А это талоны на выпечку в столовой. Там и хотток есть, и пончики с сахарной пудрой, и вьюшки разные. Тебе диагноз позволяет. Но перед другими не размахивай, понял? Не всем так повезло, как тебе. Ладно, иди давай. Первая процедура сегодня в четыре, не заблудись. Чимин выходит из кабинета главного врача и, шагая по длинному светлому от солнца коридору, скручивает полученную папку в трубочку. Выдыхает в неё, представляя себя флейтистом, и чувствует пальцами, как нагревается бумага. Сейчас он высокий, изящный и грациозный музыкант в свете софитов под взглядами тысяч восторженных глаз. Он артист и он творец. Мальчишка набирает в лёгкие воздух медленно, аккуратно. Ему нужно сыграть свою партию, а в голове идёт отсчёт. И только он хочет выдуть, как кашель настигает его снова, а лёгкие неприятно зудят, будто в них сотни термитов, жрущих плоть изнутри. — «Не всем так повезло, как тебе», — смеётся Чимин, выравнивая дыхание. Морок с концертным залом развеивается быстро. Ну да, у кого-то нет руки или ноги, кто-то не видит или не слышит, а он, подумаешь, всего-то дышит через раз. Действительно, повезло — иначе и не скажешь. Он выходит наружу, чуя другой, отличный от города запах. Здесь пахнет свежестью, немного влагой, очень сильно растениями и чем-то новым, ещё и не изученным и оттого непонятным. Интересно, как скоро и этот запах ему приестся? Наверно, он осознает это только когда вернётся в город и вдохнёт первый раз за долгое время там. Тогда и вспомнится местечко в горах со смешным названием, где Чимину воздух казался совсем другим. Санаторий, в котором ему предстоит провести несколько месяцев, действительно огромен и находится на стыке двух массивных гор. Когда-то тут был найден родниковый источник. Кто-то посчитал его лечебным, потому на этом месте несколько столетий назад возвели курорт. Сюда приезжали туристы да местные испить воды и прогуляться по горам, насыщаясь энергией солнца. Позже кто-то особенно предприимчивый, когда люди разуверились в силе источника, снёс старую курортную зону и поставил на её месте санаторий. Пускай сам источник уже и не внушал былого доверия, но вот красота местной природы и особенно удачный ландшафт всё ещё были поистине выигрышным вариантом для создания общественной точки. Так санаторий «Ёнгамхан Бонгари» и стоит здесь, на стыке двух гор, круглый год встречая гостей. Чимин здесь и правда впервые, ему бы в самый раз потеряться, но указатели не позволяют. Детский корпус находится не так высоко в горах и намного ближе к главному корпусу, в котором на первом этаже находится столовая. Поэтому Чимин недолго блуждает, прежде чем доходит до нужных дверей. Сумка с вещами ожидает его на ресепшене, он ярко-красное «нечто» заметит даже под пытками. Он долго уговаривал папу купить именно такую сумку, чтобы не как у всех — не скучную, не серую, не непримечательную. «Я же просто потеряю такую обычную сумку, а ярко-красная не даст о себе забыть» стало отличным аргументом. — Здравствуйте, аджума, — приветствует подросток старушку за стеклом с дугообразным вырезом. Бабуля мягко улыбается и просит у него личное дело. А потом Чимин получает ключ с деревянным брелоком, на котором напечатано число «207». Он подхватывает сумку и идёт к лестнице, замечая сразу со стороны перил подъёмник для инвалидных колясок. В городе Чимин такие видел, но нечасто и обычно в сложенном виде. Наверно, ими почти не пользовались. А здесь он готов к использованию в любую минуту. В комнате тихо. Чимин ожидал застать тут соседа, но обе кровати застелены. В пустующем помещении стоит приятная прохлада и нет никаких запахов. Как будто здесь никто и не живёт. Но поставив сумку на один из столов, Чимин видит книги на соседнем. Книги, тетради, множество разноцветных ручек. Он сразу оглядывает комнату с этого ракурса и видит вещи. Небогатое разнообразие сложенных стопкой футболок лежит на полке во встроенном в стену шкафу без дверок. Ладно, здесь в самом деле кто-то да обитает, просто сейчас этот человек может быть на процедурах. Подросток закидывает свои вещи на пустующие полки шкафа, кладёт планшет на стол и, стянув обувь, запрыгивает на кровать, которая ближайшие два месяца будет именоваться его и ничьей более. Чимин заглядывает в буклет, который выдали на ресепшене — здесь хранится распорядок его дня на ближайшие месяцы. Персональный. Завтрак, обед, ужин и перекусы наверняка перекликаются с расписаниями других детей, но вот процедуры все индивидуальные. Ингаляции с утра, за ними массаж, потом перерыв, а ближе к вечеру галокамера. Чимин не знает, что это, но надеется, что его не будут запекать в печи, а то звучит именно так. Думается ему, что это всё больше походит на пенсионерский отдых, нежели досуг для подростка. Но разве у него есть выбор? Ему быстро наскучивает ничегонеделание. Связь тут не ловит, а чтобы иметь выход в интернет, надо попросить пароль от местного вай-фая. Но Чимин пока этого не сделал, поэтому сейчас он просто беспомощно лезет на рабочий стол, за которым находится широченное окно, занимающее целую одну из четырёх стен комнатушки. За окном вид поистине завораживающий. Даже такой, как он, далёкий от понятия «эстетика» подросток, чувствует скребущее в глотке благоговение. Или это опять мокрота? Чимин кашляет, доставая попутно из кармана шорт припасённый платок. С его острого бронхита прошло уже два месяца, и он вроде отделался малой кровью, вот только общая слабость и кашель донимают до сих пор. Пусанские врачи разводят руками, а папа раскошелился на отдых в санатории, чтобы хоть как-то помочь сыну укрепить здоровье и пройти ряд оздоровительных процедур. Чимин ругается про себя, ненавидя своё тело за то, что так подводит. С другой стороны — он сам довёл себя до состояния нестояния. Кто другой, может, справился бы с жизненной неурядицей иначе, а он слёг, подводя отца. А тому и так сейчас нелегко. Чимин с тяжёлым вздохом чертит взглядом макушки зелёных гор. Меж ними не видно горизонта, только насыщенное синее небо и пару одиноких, полупрозрачных облаков. Воздух густой, проведи по нему ладонью — останется след от пальцев, как будто прочесали ванильный пудинг. Наверно, по вечерам здесь особенно красиво. Целый день Чимин проводит в непонятном ожидании: не то соседа ждёт, не то помощи воображаемого зала. Чем заняться? Не очень понятно. Поэтому после обеда Чимин гуляет по территории, разведывая обстановку и натыкаясь на самых разных людей, которым на него абсолютно всё равно. В моменте даже селится в груди чувство, будто всё происходящее — где-то за пределами реальности, во вселенной Унесённых призраками. Сейчас он задержит дыхание, и никто из прохожих его не заметит. Чимин на всякий проверяет. Вокруг оказывается достаточно много людей самых разных возрастов. Много пенсионеров и колясочников. Чимин натягивает кепку ниже, чтобы солнце не выжигало глаза, но это бесполезно — белые плиты, которыми выложены тротуары, слепят не меньше. Он видит указатель на оранжерею и радостно сворачивает — там наверняка не будет этих уничтожающих клетчатку глаза плит. Небольшое стеклянное сооружение виднеется сразу за поворотом. Чимин читает на входе табличку с предупреждением аллергикам и перешагивает порог. Внутри душновато, и он волнуется, как бы ему снова не закашляться от влажности, но с хрипом перебарывает желание зайтись в кашле, когда замечает внутри людей. Кто-то тихо переговаривается, но в остальном там сохраняется тишина. Наверно, будет ужасно, если он сейчас тут начнёт харкаться мокротой. Подросток изучает бегло неизвестные ему растения, видит что-то похожее на папоротники. Нечто такое было на картинках учебника биологии. Он на всякий случай проверяет, не обманули ли их на счёт способа размножения папоротниковидных, и заглядывает под листья, в самом деле примечая крошечные коричневые спорангии. Не заинтересованный более в сравнении реальности со школьным учебником, он идёт дальше вдоль широких дорожек. Дальше народу меньше, только один человек глубоко в оранжерее сидит неподвижно. Не человек даже — человечек. В коляске он выглядит сколько-нибудь внушительно, а вот тело у него маленькое. Острые плечи и локти бросаются в глаза в первую очередь. Чимин не смотрит слишком долго — папа просил быть уважительным. Чимин отвлекается на бабочку, которая садится на козырёк кепки. Она несколько раз разводит пятнистые крылышки, а затем вспархивает и целеустремлённо летит к тому самому человечку. Бабочка садится на подлокотник коляски. Человечек поворачивает голову, заметив периферийным зрением движение, и Чимин может видеть его профиль — совсем юный, наверняка ровесник. Чимин идёт ближе, потому что прямо перед местом, где сидит мальчишка, выход на круг оранжереи, чтобы вернуться к месту входа по другой стороне. Чимин замечает на предполагаемом ровеснике широченные серые спортивки, наверняка скрывающие худобу. На коленях у человечка толстая тетрадь, а на руках — странные перчатки, а ведь на улице самое настоящее лето. Чимин отводит взгляд, когда мальчишка косится на него. Он сворачивает и целеустремлённо идёт на выход, слыша, как сам уже хрипит на каждом вдохе. Ему нужно прокашляться. Из оранжереи он практически выбегает. Галокамера, оказывается, не страшная, но больно уж странная. Чимина и ещё нескольких людей отправляют в комнатушку, похожую на соляную пещеру. Они сидят там с полчаса, а кто-то даже успевает сдружиться между собой. Чимин уже через пять минут начинает страдать от безделья, но брать с собой гаджеты было запрещено. Поэтому он развлекает себя тем, что выдёргивает особенно длинные волоски с рук. На ужине вкусно и шумно. Столовая, наполненная детьми разных возрастов, принимает гостей в течение получаса. Чимин кладёт на металлический поднос с фигурными выемками рис, тушёное мясо и берёт миску супа. Острого практически ничего нет, дабы не раздражать нежные желудки детей. Чимин досадливо тыкает палочками кусочки вкусной, но совершенно пресной курицы, и всё-таки съедает. А что ещё остаётся? Не голодать же. В столовой начинается его знакомство с местными жителями санатория. В этой столовой едят только дети, и это значит, что все они — потенциальные соседи Чимина. Он высматривает среди множества лиц одно, которое наиболее бы подошло на роль его соседа по комнате. Может, вон тот высокий и тощий мальчишка, который смотрит на еду с отвращением? Или вон тот, у которого вместо левой руки пустота в рукаве? А может, парень за соседним столом, внешне по которому и не скажешь, почему он тут? Чимин вспоминает про себя — пока он не начинает кашлять, по нему тоже может быть непонятно, что он здесь забыл. Взгляд натыкается на уже знакомого человечка в коляске. Парень всё ещё в перчатках и ест не палочками, а ложкой. Рядом с ним сидит аджума, которая контролирует приём пищи. Чимин оглядывает целиком столовую и замечает, что рядом со многими детьми здесь есть взрослые-смотрители, которые кому-то помогают есть, за кем-то просто наблюдают, а кого-то привели сюда под руку, потому что без сторонней помощи ребёнок бы не добрался до столовой. Если бы вообще вспомнил, что некий «ужин» существует и является необходимым мероприятием для растущего организма. Под вечер Чимин после очередной прогулки по санаторию, исследовав все доступные ему территории комплекса, возвращается в комнату, где теперь горит настольная лампа. Незнакомый мальчик сидит за столом с неестественно прямой спиной и усердно что-то рисует. Чимин тихо подходит сзади, но напугать соседа ему не хочется. Тот резко меняет позу и оборачивается на звук шагов. — Привет. Я Чимин. Живу тут теперь… — Юбом. Но мама зовёт меня Юбоми. Тебе так нельзя. Классная сумка. Я люблю красный цвет. — Тоже? Круто, спасибо. Чимин садится на свою постель и достаёт планшет, намереваясь провести вечер за просмотром какого-либо развлекательного контента. Юбом радостно дёргает ногами под стулом и продолжает рисовать. Чимин обращает внимание, что некоторые вещи соседа вытащены из шкафа или даже свалены на пол, и от утреннего порядка сейчас нет и следа. Что ж, странности начинают его окружать, но в таком месте странность приравнивается к норме. Утро Чимина начинается с того, что Юбом ужасно шумит, пока собирается на свои процедуры. Он напевает какую-то популярную песню и надевает шорты задом наперед, не придавая этому никакого значения. Чимин же кутается в одеяло и затыкает уши, не зная, будет ли его просьба собираться потише воспринята как агрессия. Но стоит Юбому уйти, комната погружается в дражайшую, замечательную тишину. Настолько замечательную, что Чимин снова проваливается в сон и едва не опаздывает на собственные процедуры. Один Всевышний знает, как подросток успел на ингаляции, пускай и с гнездом на голове. — Птенчик, не бегай так больше, — воркует над ним медсестра. — Однажды не добежишь. Тебе нельзя пока, ладно? — Угу, — выдыхает Чимин, хрипя слишком громко для подростка. Он упирается ладонями в колени и не может нормально отдышаться. Кашель болезненно сковывает лёгкие, Чимин жмурится. Он чувствует тёплую ладонь между лопаток, это помогает по крайней мере не чувствовать слишком много стыда. Да, он ещё ребёнок, которому кажется, что он заперт в теле восьмидесятилетнего курильщика. — Давай договоримся, если ты опаздываешь — всё равно идёшь к нам пешком. Не ухудшай своё состояние. Нам не сложно подождать тебя, хорошо, птенчик? Он садится в любезно выдвинутое кресло и сгибается в приступе долгого кашля. Всё это время его не торопят и не отчитывают за беспечность, а позволяют прийти в себя. — Спасибо, — наконец, отвечает более-менее здоровым голосом Чимин. Ему протягивают маску и объясняют, как работает ингалятор. После процедур ему нельзя напрягать связки хотя бы полчаса, чтобы эффект от ингаляций не прошёл зря. Чимин решает отправиться на прогулку сразу после процедуры, чтобы скоротать время до обеда. Погода в это время года всегда радует. Несмотря на то, что санаторий в горах, здесь всё равно тепло, но лёгкий прохладный ветер время от времени скользит по коже. Лучи пригревают открытые руки и особенно сильно напекают тёмно-синие шорты. Он находит лечебницу, возле которой стоит сероводородный смрад. Зажав нос, он уходит оттуда как можно скорее. Сворачивает в пролесок, который приводит к неизвестному корпусу. Ни указателей на него нет, ни пояснения на самом здании. Оно кажется значительно старше, чем остальные корпуса, но при этом как будто не заселено. Больно вокруг тихо. Он случайно не перешагнул порог в другую реальность? А вдруг? И такое бывает. Чимин делает пару шагов в сторону неизвестного здания, как вдруг раздаётся голос позади него: — Я бы на твоём месте не стал. Чимин удивлённо и, если честно, немного испуганно от разоблачения, оборачивается. На чуть заросшей травой и сорняками, но когда-то красивой плиточной дорожке стоит коляска с уже знакомым человечком в ней. А голос у него оказался сильным в отличие от тела. Чимин быстро окидывает его взглядом и едва сдерживает едкую шутку о том, что колясочник в самом деле не стал бы соваться сюда, но по несколько иной причине. После ещё припоминается просьба медсестры не разговаривать хотя бы полчаса, поэтому Чимин молчит. Стоит истуканом и смотрит вопрошающе на подростка. — Этот корпус в аварийном состоянии, им уже пару лет не пользуются. Там заколочен весь первый этаж, так что попасть внутрь без должных усилий не выйдет. А вот получить нагоняй от директора — да. Там на территории есть камера наблюдения. Чимин чувствует, как уверенность исследовать заброшенное здание постепенно тухнет и попахивает тем самым сероводородом. Обидно, конечно. Однако нарываться на неприятности у него нет никакого желания: лишний раз только позориться перед отцом и внушающим доверие главным врачом сия заведения. Чимин суёт руки в карманы шорт и вышагивает в сторону колясочника. Тот наблюдает за ним, чуть склонив голову набок. Когда они равняются, тот, качнув коленками, с помощью рычажка направляет коляску обратно вдоль по дорожке. Значит, чувствительность у конечностей есть. Интересно, почему тогда он в коляске? — Я видел, ты вчера бродил по санаторию. Хочешь, покажу пару красивых мест? Они двигаются рядом — за пролеском уже виднеется солнечная сторона санатория и знакомые здания. Значит, даже если подростки и попали в другую реальность, теперь они снова здесь. Чимин чуть дует щёки из-за неудавшейся шалости, но воспринимает предложение человечка всерьёз. Однако вспоминает, что совсем скоро обед, а после новая процедура. Поэтому Чимин вытягивает из кармана личное расписание и показывает его своему внезапному собеседнику. Тот внимательно вчитывается и кивает с пониманием. — Ладно, тогда покажу потом, в свободное время. А до обеда хочешь посидим в оранжерее? Там сегодня распустилась гардения. Хочешь? Чимин кивает. Не то чтобы он хоть сколько-то разбирается в цветах да растениях, но общий вид оранжереи вдохновляет и расслабляет. Если не брать в объектив его неспособность находиться внутри стеклянной конструкции долго из-за влажного воздуха, Чимин бы с удовольствием проводил там куда больше времени. Дальше они идут молча. Чимин не знает, чего ради этот мальчишка увязался за ним, но он явно следил, раз нашёл в такой глуши. И всё-таки за вторые сутки это первый человек, с которым он разговаривает просто так. Юбом не считается, Юбома можно отнести к вынужденным знакомствам, ведь они вместе живут. Чимин косит взгляд вниз и наблюдает за «провожатым», не подмечая, однако, для себя ничего интересного. Лицо лицом — нос, скулы, чёлка дурацкая на глазах и маленькие губёшки. Остальное тело скрыто большим спортивным костюмом и рассмотреть его толком не удаётся. В оранжерее всё так же душно, как и вчера. Людей только меньше. Подросток показывает раскидистую гардению, цветки которой похожи на мягкий домашний зефир, присыпанный сладкой пудрой. Чимин с удовольствием касается лепестков и гладит их нежно, удивляясь приятной текстуре цветка. Они молча обходят оранжерею и выходят наружу, под навес, где и останавливаются. Чимин косится на телефон, подмечая, что время до обеда ещё есть. Он садится на яркую траву неподалёку от своего знакомого, чьего имени он до сих пор не знает. Ему вдруг протягивают подрагивающей рукой блокнот и ручку. Чимин удивлённо смотрит в ответ. — Расскажешь о себе? — А голосом можно? — уточняет Чимин, прочистив горло. Человечек смотрит на него настолько же поражённо, после чего взрывается заразительным хохотом. — А я думал, ты не разговариваешь. Столько молчал. — После процедуры нежелательно было напрягать связки, — поясняет с улыбкой Чимин. — Я Пак Чимин. А ты? — Юнги. Мин Юнги. Сколько тебе? Выглядишь на старшеклассника. Юнги забирает обратно свой блокнот и кладёт его в сумку, свисающую со спинки кресла. — Ещё пока нет, мне четырнадцать. Я тут только второй день, ничего ещё не знаю. Спасибо, что предостерёг насчёт того корпуса, а то вляпался бы по самое «не хочу». Ты же тоже из детского корпуса? — Да, но я тебя на год старше. Можешь хёном звать. Базовый обмен любезностями заканчивается. Юнги ёрзает в кресле, усаживаясь удобнее. Даже ногу на ногу закидывает, выглядя при этом ну очень уж вальяжно. Вид инвалидов исключительно в коляске привычен, но при этом есть мысль, что у них должна быть низкая подвижность. Юнги же вон, ногу на ногу закидывает, ёрзает попой. Руки разве что подрагивают странно, но и им он находит применение, когда закидывает на подлокотники и крепко стискивает пальцы. Чимин снова отводит взгляд, думая, что, возможно, пристальное разглядывание может смутить или разозлить нового знакомого. — Уже разыскал родник? — спрашивает Юнги весёлым тоном. — Какой ещё родник? — Ты знаешь, что это место появилось тут из-за целебного родника? — Юнги смотрит на него с интересом. И Чимин сразу задаётся мысленно вопросом: а это он со всеми такой дружелюбный? — Что-то такое написано в рекламном буклете. Но там шла речь про источник. И что? От чего этот родник лечит? — ухмыляется Чимин. — От чего попросишь — от того и будет лечить. У воды вообще много полезных свойств. — Юнги звучит так, будто вовсе не шутит. Но Чимину смешно. — Бред какой-то, — он улыбается, замечая спокойное и абсолютно убеждённое выражение лица своего собеседника. — Я слышал, родник потерял свою популярность как раз из-за того, что ничего не лечил. — А я слышал, что он многим помогал. — Чего же тебе не помогает? — сначала говорит Чимин, и только потом улавливает суть сказанного. Он тут же затыкается, испуганно смотря на Юнги. Тот неуютно ёжится и отводит взгляд в сторону. — Извини. Сказал, не подумав. — Ничего, ты имеешь полное право не верить. В конце концов, люди, у которых всё хорошо, не нуждаются в подобных надеждах. Чимин опускает голову. Юнги сделал только что ответный выстрел, обесценивая его состояние здоровья. Прямо как Чимин минутой ранее. Нехорошо как-то началось их общение. Чимин чувствует стыд, а Юнги — неизвестно. Возможно, разочарование и злость. Но так не пойдёт — Чимин не кинет камень в того, кто первым проявил инициативу пообщаться с ним, особенно в такой тяжёлый период, когда многие друзья отвернулись, а жизнь накренилась и явно хочет сбросить его со счетов. — Нет, не разыскал. Он далеко? Покажешь? Юнги смотрит на него вдруг с приподнятыми бровями, а после улыбается уголками губ. Чимин чувствует, как собственные мышцы расслабляются. — Завтра после обеда. На этом же месте. — Договор. Оставшийся день проходит быстро. Сегодня в галокамере уже не так странно. Чимин берёт с собой пару листов бумаги и складывает во время процедуры оригами. Ещё с начальных классов он помнит схему не то воробья, не то голубя. Журавли — это слишком понтово, как ему кажется. Поэтому по окончании его «заключения» в солевой камере в руках сидят две белые птички с кривоватыми крыльями и несколько раз сложенными клювами. Зато хэнд мэйд. Юбом этим вечером ведёт себя странно — он вытаскивает аккуратно сложенные в шкафу вещи и скидывает их на пол. Что-то — на постель. После он донимает Чимина разговорами, но стоит Паку сказать больше двух предложений, как его тут же перебивают и меняют тему. Чимин утомляется от этого через несколько минут, поэтому оставшийся вечер проводит, играя во фрут ниндзя на планшете под разнообразные истории Юбома. — Готов? Юнги всё также в коляске, на спинке которой висит походный рюкзак. Чимин оглядывает свои синие с лампасами спортивки и понимает, что не прогадал — кажется, им предстоит мини-путешествие. — Да. А далеко нам вообще? — спрашивает он, вышагивая рядом. — Ну, придётся пройтись. Мне казалось, ты любишь бродить, — Юнги улыбается и чуть наклоняет голову набок. Чимин поджимает губы. — Просто… нам вообще можно туда? Или это как с тем заброшенным корпусом? — честно, ему было совсем немного страшно от мысли, что они совершают сейчас какое-то преступление. — Не заброшенный, а на реконструкции, — сурово говорит Юнги, после широко улыбаясь. — Родник, конечно, в лесу, но до него путь расчищен и там везде расставлены указатели. Это прогулочная зона. Заблудиться не должны. — Странный ты какой-то. Ну ладно, погнали, — Чимин суёт руки в карманы и ускоряется, обгоняя коляску, после чего слышит смех Юнги и «нам в другую сторону». Путь до родника оказывается действительно не близким. По территории санатория они передвигаются молча, пока не доходят до черты, проведённой лесом с резким поворотом на тропу. Указатель очень явно намекает, что в глубине чащи находится искомый ими родник, но для этого надо ещё немного потерпеть. Чимин смотрит на расчищенную, но не асфальтированную или хоть сколько-нибудь цивилизованную тропу, а после — на коляску Юнги. В голове сам собой возникает вопрос, который он боится озвучить. Тропа достаточно широкая для коляски, но сама по себе тропа не подразумевает, что по ней будут передвигаться таким образом. Чимин заметно нервничает. Юнги же должен был об этом знать? Юнги тем временем выуживает что-то из рюкзака, что с лёгкостью трансформируется в трость. Он встаёт с осторожностью, вопросительно смотря на Чимина, который разевает рот да так и не может закрыть. — А… извини, тебе вообще можно так? — Чимин теряется. Чёрт, он ещё не видел, чтобы колясочники вставали. А потом шли. Шли по грёбаной лесной тропе со взрытыми корнями да вросшими камнями. Что это за шутки? Юнги улыбается только и кивает на коляску. — Её надо стащить и оставить в лесу, чтобы персонал не увидел. А рюкзак нужно взять с собой. Справишься? — Жесть, — подытоживает Чимин и всё-таки накидывает на плечи нетяжёлую ношу, скатывая коляску вниз и пряча за деревьями. Он возвращается на тропу, заставая Юнги всё там же. Он не сдвинулся с места. Чимин идёт к нему с вопросом на лице. Что у этого парня на уме? — Так что? — У меня есть одна просьба, — Юнги вмиг принимает серьёзный вид. — Не смейся, пожалуйста. Я не очень хорошо хожу. Чимин видит, что ему немалых усилий даётся даже просто держаться стоя. Он не представляет, какую силу нужно иметь, чтобы вот так вот идти наперекор своему заболеванию. — Тогда и у меня есть просьба — если тебе станет тяжело, ты не будешь геройствовать, а попросишь помощи. Юнги смотрит на него долгие секунды и всё-таки кивает с серьёзным видом. И только когда Чимин встаёт рядом, старший делает шаг, помогая себе тростью. Юнги обходит все ямы и коряги, что занимает время, но это не критично, учитывая, что десять минут назад Чимин был уверен, что тот не может ходить вообще и его предел — это закинуть ногу на ногу, сидя в коляске. Чимин почему-то ожидал, что он услышит журчание родника ещё издалека, но этого не произошло. Он разочарованно глядит на ржавую трубу, из которой тонкой струйкой бежит прозрачная вода. Вокруг умиротворяющая тишина и тихий-тихий шорох воды. Юнги просит помочь ему сесть на скамейку возле родника, и тогда Чимин придерживает его за талию, после опускаясь рядом. Оба тяжело дышат, а Чимин ещё и хрипит, стараясь откашляться. Родник обложен камнями, какими-то полуразрушенными досками, имитирующими мостик. Но больше здесь ничего нет. Вокруг сплошной лес, через кроны которого неловко просачиваются солнечные лучи. В чаще не так жарко, как было в санатории, но всё же они изрядно вспотели, пока добирались до пункта назначения. — Насколько я знаю, это не единственное место, где бьёт ключ. Возможно, на территории есть и другие, но я слышал только про этот. — Слышал? Ты что, не был тут до этого? — Чимин смахивает капли пота со лба и удивлённо пялится на своего странноватого знакомого. Тот только с улыбочкой жмёт плечами. — Не-а, ни разу. Кто по ухабам потащит калеку к ржавой трубе? С ума что ли сошёл? — Юнги смеётся, складывая трость. Его руки под перчатками дрожат сильнее обычного, а Чимин чувствует себя преданным и использованным. Он смотрит не на какую-то часть Юнги, а на него всего — маленького, тоненького, но ужасно коварного. Он затащил его сюда обманом, как какого-то несмышлёныша. Воспользовался его положительными качествами, взращенными с упорством родителями, и даже не почувствовал укола вины. — Кажется, это ты с ума сошёл, хён. Ты потащился непонятно куда с непонятно кем. А если я сейчас тут тебя брошу, что ты будешь делать? Тут же даже связь не ловит, никому не позвонить. И если кто-то об этом узнает? Меня же обвинят в причинении вреда или ещё чём-нибудь таком. Никто не поверит мне, что это ты затащил меня в лес, а не наоборот. Чимин тараторит, уже видя свою неминуемую смерть, а Юнги вдруг смеётся. Сначала одними только плечами, а затем из его рта вырываются глухие звуки. Они сначала Чимина удивляют, потом несколько секунд раздражают и только после заставляют улыбнуться тоже, поэтому тот больше не может злиться, но лицо всё-таки отворачивает в сторону. — Дурак хён. — А ты боишься. — Да! Потому что я не хочу вылететь отсюда через неделю за то, что заставляю детей уходить в лес к чёртовой ржавой трубе и струйке с крысиный хвостик. — Кстати, об этом: набери-ка воды. Юнги указывает на рюкзак, намекая, наверно, на бутылку, которую он взял с собой. Чимин почти теряет дар речи. После его пламенных ругательств, хён просто просит его налить воды. — Да ты серьёзно что ли? Мы приехали пить из «волшебного» родника? Чимин ругается, ворчит, но всё равно достаёт прозрачную пластиковую бутылку и подходит к струйке, направляя её прямо в горлышко. — У тебя после этой водицы заведутся глисты, ты знаешь? — У меня как раз нет домашних питомцев, какая удача. — Ты очень-очень странный, хён. — Ага, но ты всё ещё не сбежал и не бросил меня на растерзание диким зверям, — Юнги говорит это с улыбкой. — Уверен, тут нет опасной живности. — Здесь есть белки, а они, поверь мне, загрызут не глядя. Бутылка с водой оказывается спрятана в рюкзак, когда Чимин плюхается обратно на скамейку и не сдерживает хриплый кашель. Он извиняется и кашляет несколько сильнее, пока не становится легче дышать. — Ты из-за этого попал сюда? Что-то с лёгкими? — Юнги ёрзает. Наверно, ему неудобно из комфортной коляски пересесть на прямую дощатую поверхность. — Да. Хронический бронхит. Не могу от кашля избавиться. А ты? — А у меня дистрофия. — Чимин смотрит всё ещё странно, очевидно, мало что поняв из названия. — У меня дистрофия конечностей — мышцы слабеют — поэтому мне сложно ходить и держать предметы руками. Блин, видел бы ты своё лицо, когда я встал с коляски. Оно того стоило, — Юнги ярко улыбается, глядя на своего знакомого с искорками в глазах. Чимин тушуется. — Да как-то… не ожидал просто. — Знаю. Но я в санатории как раз тем и занимаюсь, что развиваю мышцы и постоянно хожу под присмотром физиотерапевтов и неврологов. С руками только труднее, они менее покорные. Он протягивает Чимину ладонь, показывая, как у него содрогаются пальцы. — А перчатки..? — Угу, специальные. Помогают мне. Без них пальцы вообще непослушные. Они молчат некоторое время, усваивая услышанное и сказанное. Чимин думает о том, как должно быть нелегко приходится Юнги. Он вспоминает, что видел в столовой, как тот ел ложкой. Наверно, ему так проще. Юнги же тянется в это время к рюкзаку и, не сразу поймав шлёвочки застёжки, достаёт оттуда бутылку с родниковой водой. Но, к счастью Чимина, он её не пьёт, а всего лишь охлаждает ею разгорячённую кожу шеи, спины и рук. Чимин не противится и, сев рядом с трубой, тоже поливает себя холодненькой водой. Интересно, где берёт начало этот родник? Насколько глубоко под землёй расположен его исток? И возможно ли до него раскопать землю? Наверно, с людьми также — снаружи неприметные, иногда уродливые и говорят всякую ересь. Но если копнуть поглубже, заглянуть в основание человека, наверняка там можно найти все ответы, все причины и все основания. Чимин похлопывает карманы штанов и оборачивается на Юнги. — На, — он протягивает ему сделанную из бумаги птичку в виде голубя-воробья. Юнги удивлённо берёт подарок и старается изо всех сил удержать её в ладонях, будто ничего тяжелее и хрупче он в жизни не держал. — Кто это? — Твой новый питомец. Всяко лучше, чем глисты, — Чимин смущённо чешет макушку и отворачивается, снова уделяя всё своё внимание уродливому и одинокому роднику. Мочит в нём уже и так холодные пальцы и вглядывается в чернеющую глубину отверстия. Интересно, сколько бактерий и прочей гадости скопилось на поверхности металла? Неужели люди и правда это пьют? Чимин надеется, что Юнги не начнёт хлебать эту воду, когда останется один в темноте собственной комнаты. — Спасибо. Назову его Чим-Чим. — Эй! — Что? Твоё мнение в выборе имени не учитывается, это мой питомец. — Юнги наигранно гладит птичку пару раз, а после кладёт в маленький кармашек рюкзака. — Дурак ты, хён, — вздыхает Чимин, улыбаясь. Но скоро улыбка гаснет, когда в голове зачем-то всплывают образы недалёкого прошлого. Чимин чувствует, как ему становится не по себе, поэтому гулко сглатывает ставшую вязкой слюну. — Прости за то, что вчера сказал. Насчёт родника. Это было грубо. — И ты меня прости, — тихо замечает Юнги. — Я слишком эмоционально среагировал. Наверняка у тебя тоже есть надежда, но своя. Просто мы немного разные и пока совсем не знакомы. — Ты бы хотел? Познакомиться? — неуверенно уточняет Чимин, оборачиваясь полубоком. Юнги коротко улыбается. — Да. В тот день Чимин узнаёт много нового о Юнги. Он из Тэгу, учится дистанционно, но первые три класса ходил в школу, пока не обнаружили прогрессирующее заболевание. У Юнги хорошие и состоятельные родители, которые могут себе позволить качественное лечение сына, инвалидное кресло и даже перчатки, в которых сын может держать ручку или столовые приборы. Они однозначно любят его, но уже третье лето отправляют сюда, в санаторий. Юнги не может их винить — наверняка они устают и тоже хотят пожить для себя. Да и в санатории ему нравится — он сдружился с персоналом, к нему относятся с теплотой и вкусно кормят. Жаловаться не на что. — У тебя усталый вид. После похода ты должен был спать, как убитый, — говорит Юнги за завтраком на следующий день. В этот раз они садятся за один стол, полностью игнорируя сиделку Юнги, которая сонно клюёт носом. Чимин и правда чувствует себя дерьмово — ночью приснился кошмар. Он проснулся в слезах, а после не мог спать. Провёл остаток ночи и зачаток утра сидя перед окном и глядя на темнеющие горы. Юнги смотрит на него изучающе, ждёт ответа, но Чимин только жмёт плечами. Наверно, сейчас он выглядит ужасно разбито и жалко, раз Юнги предлагает: — Встречу тебя после ингаляций, вместе помолчим? Тут у КПП есть магазинчик, куда завозят вкусности из ближайшего населённого пункта. Сходим, выберешь себе, что хочешь, м? Чимин соглашается. Быть одному уже давно не хочется. После происшествия Чимин истерил и кричал, чтобы его оставили одного. Он мог неделями не впускать папу в свою комнату, игнорировал бабушку. Ему никто не был нужен, он хотел пережить своё личное горе в одиночку. Как же он ошибался, когда думал, что нарыдавшись и покрушив половину комнаты, а потом отлёживаясь месяц лицом в подушку, ему станет легче. Но легче стало лишь на половину. Ведь для исцеления ему нужны были люди, нужно было общение и возможность проговорить своё горе с кем-то, кто бы понял и обнял. Но Чимин тогда совсем этого не понимал, потому что любое знание приходит с опытом. И если Юнги, видя его кислое разочарование на лице, не хочет отстраниться, а наоборот — тянется, Чимин не оттолкнёт. Он будет за это благодарным. — Птенчик, всё как всегда. Заходи за ширму, — воркует с ним медсестра, делая отметку о его посещении у себя в журнале. Чимин садится на уже привычный стул в небольшой кабинке. Ему подключают аппарат, вручают маску, и процедура начинается. Юнги, как и обещал, наворачивает круги возле центра, где проходят ингаляции. Чимин машет ему папкой с личным делом, спускаясь по лестнице. — Закидывай все бумажки в сумку и погнали в магазин, — Чимин молча суёт папку в чёрный рюкзак хёна, который висит на спинке кресла, а тот разгоняется по ровным тротуарам, спеша за вкусностями. Чимин не бежит, чтобы не спровоцировать приступ кашля, но старается успевать за своим электроприводным другом. В магазине с Юнги здороваются сразу, а пока Чимин после быстрой прогулки приходит в себя и обмахивает ладонями горячие щёки, Юнги уже завязывает разговор с продавщицей. — Привет, милый, как твои дела? — женщина с платком на голове улыбается ему из-за витрины. Юнги светится весь от такого обращения или в принципе от внимания к себе. — Здравствуйте, госпожа Ким. Всё отлично, спасибо, что спросили. Жарковато у вас тут внутри, — говорит он, оттягивая воротник своей кофты. — Да это ты просто тепло больно одет. Так, что тебе сложить? — она достаёт пакет-майку и, смочив подушечки слюной, открывает его. Юнги тычет пальцем в самые разнообразные чипсы и мармеладки, а после подзывает Чимина, советуясь с ним, какие конфеты лучше взять. Но из молчаливого Чимина советчик так себе, поэтому он только жмёт плечами и себе выбирает упаковку моти с бобами. — Посидим в саду детского корпуса. Там днём никого нет, никто нас не застукает за поеданием вредностей, — говорит Юнги с довольной улыбкой — у них набитый рюкзак самых разных видов снеков и сладостей. Садик небольшой, в центре стоит деревянная, свежая беседка. Видимо, только в этом году поставили и ещё не успели даже покрасить. Чимин только надеется, что древесину хотя бы зашкурили — не хотелось бы доставать занозы из мягких мест. Он садится в тенёк, пока Юнги стягивает рюкзак и копошится в нём, ища что-нибудь подходящее под прохладную минералку. — Пока тебе всё равно нельзя разговаривать, я займусь своим делом, хорошо? — Чимин угукает согласно, а Юнги достаёт из рюкзака помимо еды ещё и толстенный блокнот с ручкой. Чимин удивляется, замечая кучу исписанных от руки страниц. Юнги кладёт блокнот на колени, пролистывает последние страницы, вчитывается с крайней внимательностью. Затем берёт ручку и пишет что-то дальше, двигая не как все люди — кистью, а сразу целой рукой. Почерк у него крупный и корявый, но Чимин не вчитывается в написанное — не его дело, пускай и чертовски интересно. Он кусает моти, слизывает с губ ниточки бобовой начинки, всматривается в сочные и яркие деревья. Всё здесь пышет жизнью, несмотря на личный беспорядок в голове Чимина. Здесь тихо, но с более оживлённых районов санатория доносятся чьи-то приглушённые разговоры и смех. Если прислушаться, можно даже понять, о чём идёт речь. Юнги на звуки не обращает никакого внимания, пишет неаккуратно, царапая бумагу, что разбавляет тишину между ними. Он совсем погружается в собственные мысли, кажется, даже не замечая Чимина. Пак смотрит на него, разглядывает, не до конца понимая толщину стержня, на котором основан Юнги. Откуда в нём вся эта жизненная сила? Его тело — тонкое и слабое — разве это не должно убивать всякий настрой на жизнь? Но она из Юнги ключом бьёт и куда активнее, чем в том самом уродливом роднике. Юнги кажется концентрацией самых ярких эмоций, и даже просто находясь рядом с ним, Чимин чувствует спокойствие и некоторую безопасность. Они знакомы без двух дней неделю, а Чимин уже может назвать его своим другом и доверить что-нибудь поважнее совместных обедов в столовой санатория. Должно быть, Мин — такой человек, располагающий. Он магнит, что притягивает к себе уставшие и измотанные души, лечит их улыбками и меткими фразами. Но Чимин не хочет быть бездумным потребителем, ему хочется, чтобы Юнги чувствовал то же самое доверие и надёжность в нём. — Что ты пишешь? — спрашивает он у хёна. — Книгу. — Книгу? — удивляется Чимин, широко распахивая глаза. Он отводит взгляд от него на пейзаж за деревянными границами беседки, обдумывая услышанное. Чимину всегда казалось, что писатели — это те уникальные люди, которые видят мир иначе и готовы делиться этим с другими. Не всегда понятно, правда, потому что не вся школьная литература, например, давалась Чимину. Неужели Юнги один из таких? — А о чём? — Трудно сказать так сразу, — Юнги задумывается и вкладывает ручку в блокнот, прикрывая его. — О взрослом, который так и остался ребёнком, и о том, что никто его не понимает. Он пытается наладить контакт с другими, но встречает множество преград, как личных, так и чьих-то. — И как ты пишешь от лица взрослого, если никогда им не был? — по-доброму усмехается Чимин. — Я пишу от лица ребёнка в теле взрослого, сказал же, — улыбается Юнги. — Я верю, что никто не взрослеет на самом деле. Если ты думаешь, что сейчас тебе четырнадцать, а в двадцать два ты будешь другим человеком — то это неправда. Это будешь всё тот же ты, только разуверившийся в сказках и погрязший во всяких там долгах. Мама говорила, что многие взрослые живут долгами и займами. — Откуда ты взял такую идею? Я думаю, что в двадцать два у меня будет уже свой дом, возможно, отношения и учёба. Я бы хотел престижную работу. Но как я всё это получу, если буду таким, какой я сейчас? — Ну, знаешь… люди учатся. Обретают опыт, читают. Кто-то и правда в двадцать два останется с интеллектом десятилетнего — но я не об этом пишу. А о человеке, который ещё верит в чудеса, который ждёт от людей такой же доброты в ответ на свою, которому абсолютно всё интересно, который всегда готов на свершения. Но его возраст и мир накладывают на него ограничения, которые появляются у всех взрослых. — Сложно как-то… Но круто. Дашь потом почитать? — Чимин улыбается. — Не знаю, как скоро закончу, но когда-нибудь — обязательно. — Чимин довольно кивает, а Юнги задумывается. — А ты чем занимаешься в жизни помимо учёбы? — Да ничем вроде… Иногда спортом, иногда — рисованием. Ничем таким особенным. — Ты такой стеснительный, Чимин. Думаешь, в тебе нет ничего особенного? — улыбается Юнги, глядя на него с каким-то снисхождением. Чимин считывает это по его интонации и наклону головы, из-за чего сам хмурится. — В смысле? — Ну, разве в тебя нет никакой особенности? — Не думаю. Я очень обычный. И увлечения мои — обычные. — Особенности есть у каждого, поверь мне. Нужно только разглядеть их и суметь ими распорядиться, — Юнги обхватывает блокнот ладонью, точно своё сокровище. А он таковым и является — Юнги наделён способностью видеть мир иначе и излагать эти мысли на бумаге, делиться ими. Чимину кажется, что Юнги в этом самый настоящий одарённый. Но над словами старшего задумывается, чувствуя, как щёки странно теплеют. Он чувствует непонятное щекочущее чувство в горле и не может отделаться от мысли, что слова Юнги ему приятны. — Даже витание в облаках, которое в нас так ненавидят взрослые, это дар. — Но… разве так важно выделяться? — Что ты имеешь в виду? — Разве плохо быть просто… обычным? Нормальным? Жить обычную, не примечательную жизнь, идя по давно протоптанным людьми путям. Вырасти, выучиться, найти работу, завести семью, вырастить детей, не делая при этом ничего… особенного? — Чимин выглядит несколько уязвимо. — Да нет, неплохо. Но мне тоскливо от мысли, сколько людей выбирают путь наименьшего сопротивления и так и не раскрывают свою изюминку. Представляешь, скольких гениев потерял мир, просто потому, что люди боятся пробовать и раскрывать таланты? Чимин ничего на это не отвечает. Он сбрасывает кеды и подгибает ноги под себя. Юнги снова возвращается к своему блокноту, с большим усердием записывая какие-то мысли, возможно, взятые из их рассуждения. Это задумчивое состояние передаётся и Чимину, поэтому он смотрит вдаль, прокручивая в голове сказанное и размышляя об этом. Правда ли, что к двадцати он совсем не изменится? А будет ли тосковать по себе нынешнему? Возможно, да, ведь и сейчас он скучает по некоторым моментам из прошлого, которые ему больше не суждено пережить. Первый велосипед, который они с папой очень долго выбирали в специализированном магазине с вентиляторами под потолком. Кроссовки, которые родители подарили на день рождения, которые он очень сильно хотел. Он уже из них вырос, но нужно отдать должное, потому что прослужила обувь долго. Поездка к бабушке в другой город и время, проведённое там с ней. Смех мамы, когда он рассмешил её какой-то дурацкой историей из школы. Он уже и не помнит, что такого произошло, но мама хохотала долго и до слёз. Мама… — Ты плачешь? — тихо спрашивает Юнги, подкатывая коляску ближе к Чимину. Подросток неловко касается щёк и испуганно вытирает слёзы. Неужели он настолько задумался, что даже не заметил, как солёные дорожки поспешили вниз, намочив ворот футболки? — Ничего-ничего, хочешь поделиться? Чимин молчит, неуверенный в том, стоит ли выливать свою боль на другого человека. В нём борются сомнения, пока Юнги пересаживается с коляски на скамью, под бок к Чимину. В момент откровения хочет быть рядом, а не напротив. — Ты из-за этого тут? — Чимин смотрит вопросительно, вытирая мокрые ресницы. — То, из-за чего тебе так больно. Юнги смотрит своими умными глазами, будто он наперёд всё знает. Будто читает Чимина, как заурядную книгу с очевидным концом, но всё равно старается быть милым, ведь в мире не без уродов. Чимину стыдно за свой порыв, но всё же он опускает голову с тяжёлым вздохом. — Моя мама… умерла полгода назад. — Как это случилось? — тихо уточняет Юнги. — Её сбила машина. Прямо в центре города. До сих пор поверить не могу, что так бывает. — Мне очень жаль, — искренне говорит Юнги, опускаясь виском на плечо Чимина. Он бы и обнял, наверно, вот только тяжело держать руки на весу. Чимин весь сжимается, зажмуривается и чувствует, как в глазах щиплет с новой силой. Он никогда раньше не признавал этот факт вслух — его мама погибла из-за какого-то пьяного идиота. Конечно, он сел за то, что сделал. Но маму это никогда не вернёт, и Чимину больно. — Расскажи, какой она была. Вы хорошо ладили? — Очень, — тут же отвечает Чимин более оживлённым голосом. — Она замечательная мама, готовит даже вкуснее бабушки, хотя должно быть наоборот. Она очень красивая, у нее длинные шелковистые волосы. По выходным, когда мы вместе прибираемся в доме, она собирает волосы в косу. Я в эти моменты всегда завидую и даже хочу стать девчонкой, чтобы я тоже мог носить такие волосы. Это глупо? Хах… — Нет, совсем не глупо. Что ещё? — Юнги молчит о том, что Чимин говорит об умершем человеке, как о живом — в настоящем времени. Он всё ещё не отпустил её и не пережил утрату. — Папа говорит, что она меня балует, но мама знает, как я люблю рисовые пирожки и часто их для меня готовит или покупает. Вообще… мама очень умная, она работает… в смысле, работала в агентстве по найму, у неё много друзей и хорошие отношения с коллегами. Она вообще ничего плохого никогда не делала, даже уличных кошек кормит постоянно. И мне всё непонятно, как такого человека могло… Я не понимаю, как такое возможно? Чимин поворачивает лицо в сторону Юнги, смотря на его макушку сквозь пелену слёз. Юнги же смотрит перед собой на пустующую коляску и блокнот в ней. И правда, а как это так происходит? Вроде, добро должно побеждать зло, но почему-то мир упорно стремится выровнять счёт и всякий раз доказывает, что добро — это только утопия, которую показывают в кино и о которой любят писать в книжках. Юнги ведь и сам не понаслышке знает, как мир бывает несправедлив и суров. Но всякий раз подобная ситуация вводит в ступор, как будто это неправильно — сбой в системе, баг, который никто не чинит. Люди привыкли считать, что болезни и смерть — это такое наказание за ошибки, за плохой характер или за преступления. Но это только лотерея, в которой один из десяти вытянет короткую спичку. И не обязательно этим «счастливчиком» станет маньяк с послужным списком жертв. Иногда это дети, иногда прекрасные люди, которые просто жили свою жизнь. А маньяки и моральные уроды проживут долго, ещё и во главе государства побывать успеют, и купят дом где-нибудь на райском островке. И всё же, зная это, почему-то люди любят и ценят жизнь, а чужую смерть воспринимают как личный удар в солнечное сплетение и невозможность двигаться дальше. — Скажи, хён, — шмыгает Чимин и говорит тихо, сипло после слёз. — Разве она заслужила такое? — Смерть нельзя заслужить, я думаю, — отвечает честно Юнги. — Твоя мама погибла, это очень-очень больно и тяжело для тебя. Но знаешь, мне кажется, её жизнь была замечательной. Что скажешь? Она была счастлива? — Да, наверно. Мы не часто ругались и всегда мирились. Папа очень её любил и до сих пор… — Твоя мама была хорошим человеком, умным и надёжным. У неё была отличная работа и прекрасная семья. У неё был любящий ты и любящий муж. Разве это не достойная жизнь? — Да… к чему ты клонишь? — К тому, что зря ты думаешь, будто она умерла слишком рано, — осторожно подмечает Юнги. — Все мы хотим, чтобы наши близкие оставались с нами как можно дольше. Но это не всегда возможно. И теперь, когда подобное случилось с тобой, наверно ты чувствуешь что-то вроде несправедливости: почему она? Почему так рано? Она ещё так молода. Но… разве это важно, если за свои годы она прожила хорошую, насыщенную жизнь, где она любила и любили её? Чимин подозрительно молчит. Юнги отнимает от его плеча голову и заглядывает в полное растерянности лицо. Он понимает, ведь Чимин только сейчас осознает, что никогда не думал о случившемся с этой точки зрения. Он рассматривал произошедшее как сугубо свою травму, свою потерю, совершенно не беря в расчёт, что мама была счастливым человеком, и жалеть её отнюдь не за что. Не бывает слишком рано или слишком поздно закончившейся жизни. Бывают жизни насыщенные и прожитые впустую. Так какая разница, умереть в двадцать или в шестьдесят, если итог один? — Я… кажется, нам пора на обед. — Чимин вытаскивает телефон из кармана, проверяя время. Обед уже начался, но у них было целых двадцать минут, чтобы успеть набить себе желудки. — Точно. Ну, пойдём тогда, пока там всё не съели. Чимин порывисто встаёт и вдыхает полной грудью. Спешно выпрыгивает из беседки и подставляет лицо солнцу, заставляя противные слёзы исчезнуть, а ресницы высохнуть. Юнги возвращается в коляску, а когда подъезжает к Чимину, просит его убрать блокнот в рюкзак. — Спасибо, — внезапно прерывает тишину Чимин, пряча влажные от волнения ладошки в карманы. — И тебе, что открылся. Приятно познакомиться, Пак Чимин. Дни проходят быстро, пусть и однообразно. Кашель уже не такой частый и сильный, мокроты почти не остаётся. Чимин в самом деле чувствует себя лучше, потому что свежий воздух и процедуры, очевидно, сказываются на его здоровье положительно. Удивительно, но пенсионерский отдых идёт ему на пользу. С Юнги они всё так же проводят много времени вне процедур. Оказывается, Юнги особенно занят вечером. У него реабилитация стоит до ужина, потому что если он займётся ей с утра, то оставшийся день будет совсем без сил. На ужине он с трудом ест, а затем остаётся в комнате до утра. Чимин несколько раз звал его на вечернюю прогулку до отбоя, но Юнги ни в какую не соглашался. Под вечер у него правда заканчиваются силы. — Просто приходи ко мне вечером, — предлагает Юнги. В этот день солнца совсем не видно из-за затянутого неба, а кучевые облака обещают к ночи дождь. Поэтому под навесом у оранжереи они прячутся вовсе не от солнца, а скорее от чужих взглядов. Юнги снова пишет книгу, а Чимин разглядывает траву и крошечных насекомых, которые обитают в ней. — А можно? — Ну раз зову, можно значит. — Не, в смысле комендантша не наругает? — Чимин переворачивается на спину и, подложив рюкзак Юнги себе под голову, щурится. Постепенно глаза привыкают к свету, и Чимин может рассматривать тучи на небе, иногда переводя взгляд на очень сосредоточенного друга. — Это вряд ли. Главное слишком поздно мимо неё не маячить, а то задастся вопросами. — М-м, хорошо. Надо, чтобы Юбом не поднял панику, когда не застанет меня в кровати. — Кстати, как вы с ним? Уживаетесь? — Ну да, но мы почти не общаемся. Скорее, просто ночуем на соседних койках. А что у него, кстати? Взбалмошный он какой-то. — Ну, в личное дело к нему я не заглядывал, но как по мне — гиперактивность или что-то вроде. Он неусидчивый и постоянно тараторит. А когда только приехал, то в первый же день расшиб себе ногу, потому что полетел с лестницы вниз в прыжке. — Чего, реально? — Чимин приподнимается на локтях и изгибает бровь. Он вспоминает, что Юбом вечно с какими-то пластырями да повязками. Однако вопрос «почему?» никогда в голове Чимина отчего-то не возникал. — Ты всё ещё удивляешься? Ты находишься в санатории, где живёт несколько десятков детей с особенностями развития. Пора бы привыкнуть, — сухо отвечает Юнги. Чимин решает его не тревожить больше, оставляя со своим потоком мыслей наедине. Сам рассматривает дальше небо, найдя среди облаков одно небольшое, напоминающее птицу в полёте. Он берёт телефон и делает одно фото тёмного неба. Вечером начинается дождь. У них должна была быть развлекательная программа, но всё перенеслось на завтра из-за непогоды. Дети попрятались по комнатам, но по всему корпусу слышны смех и разговоры. Возможно, все собрались компашками по комнатам, играют в карты или вместе что-нибудь обсуждают. В этом смысле санаторий очень похож на детский лагерь, вот только развлечений здесь и правда совсем немного. Через пару дней все ожидают приезд гостей из Америки, как и обещал главный врач. С ними будут болтать на английском, и они будут ставить сценки, используя иностранный язык. Пускай Чимин вовсе не мастак в этом, но сама идея кажется крутой. — Алло, пап? Привет, — улыбается Чимин, пока говорит по телефону с родителем. Они созваниваются раз в неделю, и Чимин рад сообщить папе, что его состояние постоянно улучшается, и сейчас ему уже намного лучше. — Привет, Чимин-и. Как ты? — Всё хорошо. Сегодня у нас дождь впервые за долгое время, поэтому мы сидим все в корпусе. У нас должен был быть концерт, но всё перенеслось на завтра. А здоровье лучше. Я почти не кашляю. Только так, иногда и уже несерьёзно. — Я так рад за тебя. Хорошо, что ты идёшь на поправку. Обещаешь вернуться через месяц здоровым и полным сил? — Ничего не обещаю, но очень постараюсь, — хмыкает Чимин. Они общаются ещё несколько минут. Папа мельком рассказывает о том, что сейчас происходит на работе. Делится тем, что на выходных ездил к бабушке и провёл с ней время, а та в свою очередь волновалась за Чимина и передавала ему через папу много приветов и напоминаний много кушать. Дома всё хорошо и там его ждут. Он знает, что столкнётся с реальностью, в которой больше нет мамы, но, возможно, он сможет с этим справиться. Вернётся в свою комнату, поменяет там местами мебель, снимет плакаты со стен и будет хорошо учиться в школе. Зачем-то это наверняка нужно. А зачем — разберётся по ходу дела. Как-то же люди оправляются после травм и потерь. Как-то приходят в себя, встают на ноги и продолжают двигаться. Чимин сомневается, что люди забывают о пережитом. Возможно, трагичность вымывается со временем из головы, но осадок всё равно остаётся. И стоит немного встряхнуться — маленькие песчинки прошлого снова дадут о себе знать, заставив глаза намокнуть. Наверно, никто на самом деле не приходит в себя окончательно после пережитого. Юнги живёт на первом этаже. Это логично, никому не понравится каждый раз взбираться на коляске по лестнице, пускай там и есть подъёмник. Чимин спускается вниз, шаркая тапками по полу, а затем из холла сворачивает в длинный коридор с несколькими комнатами. Стучит в дверь одной с цифрой 107 и слышит приглушённое «открыто». Коляска «припаркована» возле постели, а сам Юнги лежит, зарывшись в подушку лицом. Чимин заходит, тихо прикрывая за собой дверь. По внешнему подоконнику барабанит дождь, разбавляя тишину помещения. Комната похожа по планировке на ту, в которой живёт Чимин, но здесь нет второй кровати, из-за чего места немного больше. Чимин мнётся, потому что Юнги выглядит непривычно вымотанным. — Всё нормально? Если ты устал, я пойду к себе. — Оставайся. Я каждый вечер так, — он глухо смеётся, а после приподнимается на постели и занимает сидячее положение. — Можешь… Чимин понимает и без просьбы. Он берёт подушку и подкладывает хёну под спину, чтобы он мог комфортно облокотиться о стену. — Спасибо. Развернув стул от рабочего стола в сторону кровати, Чимин садится на него. Скидывает тапки на пол и зажигает настольную лампу сырного цвета. — Хочешь чай? Тут в шкафчике кипятильник и пара кружек. — Ты че такой зажиточный-то? Я вот уже привык к остывшему чаю из кастрюли в столовке, — улыбается Чимин, однако со стула встаёт и достаёт из шкафчика всё необходимое, беря на себя заварку чая. — Мне не делай. Всё равно… не смогу нормально пить. — Я тебе в бутылку налью. Удобнее будет? — Да… А насчёт кипятильника и прочего — я же тут не первый год. Комнату эту никому кроме меня не дают, так что это уже как второй дом. Если покопаться в тумбочке и шкафах, можно найти много интересного. — А зачем тебе кипятильник? Готов поспорить, ты им не пользовался ни разу. — Моя сиделка пьёт чай тут, — с улыбкой отвечает Юнги. Чимин хмыкает в ответ и продолжает копошиться с чайными пакетиками молча. Когда всё готово, он даёт чаю немного остыть, чтобы Юнги смог спокойно держать бутылку в руках. После он убирает остывший кипятильник обратно в шкафчик и замечает знакомую пластиковую бутылку там же. Именно в неё он набирал воду для Юнги из родника. Сейчас она пустая и стоит глубоко в шкафу. Интересно, что сделал Юнги с водой? Выпил? Вылил? Какие-то ещё варианты? — Кстати, что ты в итоге сделал с родниковой водой? — интересуется Чимин, опускаясь на стул. — Заговорил, конечно, — улыбается уголками губ старший. — Шутишь, — щурится Чимин. Юнги усмехается. — С чего ты взял? У воды много полезных… — Свойств, да-да. Но ты вряд ли занимался колдовством тут, хён. Признайся, что просто вылил её. — Если скажу, что делал с ней, ты будешь смеяться, — шепчет вдруг разбито Юнги, отворачивая лицо против лампы, чтобы его выражение было труднее рассмотреть. — Неужели вместо душа использовал? — улыбается Чимин, желая разрядить обстановку, но, кажется, делает только хуже, потому что руки Юнги как-то подозрительно сильно начинают дрожать. — Эй, хён, ты чего? Я пошутил. Я обидел тебя? Хён? Чимин подбирается ближе, садится на корточки возле постели и берётся за лодыжки старшего. Он впервые касается его ног, ощущая, какие они тонкие. Юнги испуганно вздрагивает от этого и шмыгает носом. — Хён, прости, я не хотел. Если для тебя это важно, я больше не буду так… — Я действительно… ну, обтёрся ей. Знаешь, если представить, что вода и правда исцеляющая, может, она поможет мне хоть немного? — он крупно дрожит, глядя на Чимина из-под ресниц. А Чимин теряется, ведь он ни разу ещё не видел, чтобы Юнги был так сильно растерян и напуган. Он всегда улыбался и поднимал настроение Чимину. Он всегда был задорным и мог подстебнуть. Но сейчас он выглядит слишком уязвимо, и Чимин банально боится задеть за живое. — Прости меня. Это было тупо вести себя так. Я не подозревал, что тебе это так важно. Я не буду больше и тему не подниму, ладно? — Спасибо. Это… немного тупо, я согласен с тобой. — Люди верят в существование Бога, бермудского треугольника, мегалодона и призраков. Так с какого перепуга твоя вера более тупая, чем все остальные? Всё окей, не думай об этом. Юнги хихикает, согласно кивая головой на слова младшего. Чимин успокаивается, видя, что Юнги приходит в норму. Тогда он проверяет температуру чая и со спокойной душой даёт ему бутылку. Затем находит во всё том же шкафчике несколько трубочек и вставляет оранжевую в бутылку Юнги. Тот кривится, но всё же пьёт именно так, благодарно прикрыв глаза. — Спасибо, что сходил тогда со мной к роднику. До этого никто не соглашался, даже родители, когда приезжают на пару дней погостить и увидеться. В общем… для меня это важно. Чимин кивает, принимая благодарность. Он прячет лицо за кружкой подостывшего чая, делая несколько крупных глотков. — Знаешь, я всё думал о твоей книге… — говорит вдруг Чимин на другую тему. — Ты столкнёшь своего героя со взрослым миром, который не такой радужный и интересный, как детский мир. Значит, столкнёшь с неприятностями, обидами, плохими людьми. Но… зачем? Мне казалось, о том, какой дерьмовый мир, пишут только люди, которые в нём разочаровались. Знаешь, социофобы, которые ненавидят всех. А ты выглядишь… жизнерадостным. — Не суди о мире так однозначно, — отвечает Юнги. — Да, трудностей много. Но ведь и приятного немало. Жизнь, какой бы она ни была, стоит того, чтобы попробовать её на вкус. — Ты правда так считаешь? — Посмотри на меня, Чимин. Я инвалид. У меня неизлечимая болезнь, от которой стремительно умирают. До скольки я доживу? До двадцати? До двадцати пяти? Меньше? Кто знает? Я бы мог обидеться на весь мир за несправедливость, я бы мог обвинить родителей за генетику, я бы мог угрюмо рыдать каждый день. Но я не хочу этого. Потому что даже такая трудная, иногда невыносимая жизнь ценна для меня. — Поэтому ты всегда такой улыбчивый и дружелюбный, — тихо выдыхает Чимин, вдруг наделённый пониманием. — Конечно. Зачем моё драгоценное время, которого осталось несправедливо мало, растрачивать на ссоры, крики и обиды? Лучше я подниму кому-нибудь настроение и, может, останусь в памяти этого человека ярким воспоминанием. Разве я не прав? Чимин молчит, смотря на Юнги со слезами на глазах. Он к своей глупости признаёт, что не знал о смертельности заболевания, которое одолевает Юнги каждый день. Он глупо полагал, что с этим можно дожить и до шестидесяти, просто не так подвижно. Юнги же ходит, он даже сам пишет и ест. Не без специальных приспособлений, конечно, но ведь сам! — А… возможно, личный вопрос. Твой диагноз… он правда… — Да. Это прогрессирующая болезнь. У кого-то она развивается ещё в младенчестве. Мне повезло, я прожил спокойно почти десять лет. — Я даже не подозревал. — Ничего страшного. Я давно принял этот факт, и тебе стоит. Принятие, кстати, во многом помогает. Принять неизбежное, согласиться с ним — значит обернуть победу в свою сторону. Пускай на это нужна недюжинная смелость, но это не невозможно. — Я ещё не встречал таких людей, как ты, хён, — шепчет Чимин, поджимая колени к груди. — Тебе нужно написать свою книгу. Она обязательно побьёт рекорды и будет продаваться в книжных. А ещё у тебя должна быть встреча с читателями, чтобы ты всем раздал автографы. О таких, как ты, люди должны знать. Наверно, из подобных тебе в итоге и появляются гении мира. — Спасибо, Чимин-и. Дождь продолжает стучать по стеклу, пока они разговаривают. Чай давно остыл, Юнги не успел выпить даже половины. Чимин тихо зевает, чувствуя, что веки уже постепенно тяжелеют. Ночь подступает, а то, что он придерживается здешнего расписания, означает, что совсем скоро ему пора спать. — Можешь остаться спать тут, — как будто читает его мысли Юнги. — Здесь всего одна кровать. — Да, но она больше ваших. Если думаешь, что будешь мешать мне, то не волнуйся об этом, я сплю солдатиком прямо у стенки и не шевелюсь всю ночь. — Ладно, посмотрим, — улыбается Чимин, задерживая взгляд на лице Юнги. Лампа мягко подсвечивает его щёки — единственное мягкое и пухлое местечко на его теле. — У меня дурацкое предложение… — начинает Юнги, чем интригует Чимина. — Ты можешь отказаться, если что. — Ну-ка? Теперь это вдвойне интересно, — хихикает Чимин. — Ну, в общем… это для книги. Мне нужно описать первый поцелуй героя, но… как ты понимаешь, у меня нет опыта в подобном. И если что-то иногда можно загуглить, то чувства — вряд ли. А опозориться этой частью перед читателем мне не хочется, так что… — О боже, ты серьезно, — удивляется Чимин, подозревая, чего от него хочет Юнги. Сердце вдруг ускоряет свой ход, а к щекам приливает тепло. — И так как ты мой единственный друг… ладно, это слишком тупо, да? Не бери в голову. — Не-не, подожди. Ты предлагаешь поцеловаться, я правильно понимаю? — Ну… да? — С одной стороны — я помогу тебе, и ты напишешь свою книгу быстрее, — размышляет Чимин, — а с другой — я помогу себе, потому что тоже попрактикуюсь. С какой стороны ни глянь, сплошные плюсы. — Тебя послушай, так ты и вовсе рад этому, — неловко ухмыляется Юнги, прищуриваясь. — Да я просто не придаю всем этим нежностям сакрального значения. Я же не девчонка, чтобы беспокоиться об украденном первом поцелуе, — говорит Чимин, а сам чувствует, как потеют собственные ладони. Повезло, что Юнги не менее взволнован, а потому не замечает позорного вранья Чимина. Пак не понимает, для чего соглашается. На выгоду для себя ему плевать. Чтобы помочь Юнги? Ну, он мог бы и сам себе помочь. Но Чимин зачем-то соглашается. Не то исследовательский интерес берёт верх, не то личное потаённое желание. Он сдружился тут только с Юнги. Юнги умный, рассуждает зрело, питает тёплые чувства к Чимину и даже уже видел его слёзы. Чимин чувствует насчёт этого целую гамму всего и не может дать этому название. Возможно, «близость». Возможно, «доверие». Возможно, «симпатия». Что-то из этого точно подойдёт, поэтому Чимин соглашается. В конце концов, у них с Юнги даже нет общих знакомых, чтобы кто-то узнал об этом за пределами санатория. Всё случившееся останется тут, в сто седьмой комнате детского корпуса, в санатории, стоящем на стыке двух гор там, где когда-то был известный родниковый источник. — Ты серьёзно? — Давай, пока я не передумал, — Чимин дует щёки и встаёт со стула. Он садится на постель к Юнги и нависает над ним тенью. — Ты какой-то больно уж инициативный, — смущённо бормочет Юнги, не зная, куда деть взгляд и собственные руки, которые в итоге он прижимает к груди. Чимин же перебрасывает ногу через его, но не садится — остаётся на весу. Затем упирает кулаки в постель по сторонам от бёдер Юнги, оказываясь совсем уж близко. Лицом к лицу. Юнги часто моргает, смотря то ему в глаза, то ниже. В сумраке комнаты плохо видно, возможно, он даже залился румянцем, как и сам Чимин. Всё происходящее до ужаса неловкое. Оно заставляет не то странно сжаться в комочек, не то трепетать от волнения, но идти навстречу. — Попробуем быстро. Если что, остановимся, да? — Да, — тихо выдыхает Юнги. Чимин ловит это его «да» сжатыми губами, прижимаясь к Юнги стремительно и резко. Почти что врезается и как будто даже случайно. У обоих в этот момент спирает дыхание, и они несколько секунд не шевелятся и даже не дышат. Чимин жмурится, выдерживая несколько секунд, и всё-таки отстраняется. Кто-то из них гулко сглатывает. — По-моему, это как-то иначе должно быть, — шепчет Юнги, едва ворочая пересохшими губами. — Так ты же не разбираешься, — улыбается Чимин, скрывая за этим неловкость. — Ну я нуб, но ведь не настолько, — недовольно вздыхает Юнги. — Мы слишком напряжены и сосредоточены на том, что нам стрёмно. — Ладно-ладно, что мне тогда сделать? — у Чимина зудит всё в груди. Ему вдруг оказывается мало, и он отказывается давать попятную, решаясь разделаться с этим поцелуем здесь и сейчас. — Давай как-то мягче, что ли, и спокойнее. И наверно мы можем попробовать двигаться. Губами, в смысле. — Ага, понял, давай попробуем. Чимин коротко лижет собственные губы и уже менее уверенно прижимается ими к Юнги. Его губы больше не поджаты. Они кажутся мягкими и немного шершавыми. Обветрил, что ли? Проходит несколько секунд, прежде чем Юнги первым пробует задать направление их поцелую. Он издаёт чмокающий звук, касаясь верхней губы Чимина. А тот, распахнув глаза, ощущает, как тот самый зуд от груди постепенно переползает ниже, жадно царапая живот. Чимин не хочет отставать, поэтому прикрывает веки и делает новый неловкий толчок, который Юнги поддерживает с неглубоким вдохом. У них завязывается ритмичное и звучное нечто. Губы Юнги больше не сухие, а Чимин начинает примерно чувствовать, когда и где нужно сделать акцент, чтобы получилось ещё лучше. На более уверенном движении они сталкиваются зубами, из-за чего Чимин начинает хихикать, прерывая поцелуй, но оставаясь всё ещё слишком близко. — Не ржи, господи, только начало получаться. Продолжай, — Юнги снова касается его улыбающихся губ, утягивая обратно в поцелуй, а Чимин чувствует, как внутри него что-то переворачивается от подобного напора и внимания. Руки немного затекают от неизменного положения, но стоит Юнги коснуться его предплечья… Чимин берёт его ладонь в свою и подносит к собственной груди, вынуждая чувствовать кожей удары сердца. Внезапный порыв приветствуется, и Юнги удивлённо выдыхает ему в щёку, отвечая на поцелуй ярче. В какой момент просто шутка и просто попытка попробовать перерастает в это — никто не понимает. Но когда их влажные губы разъединяются, Чимин видит сияющий взгляд напротив. Чёрт, кажется, он выглядит также. — Я понял, кажется, зачем люди это делают. — Ага… Неловкость сохраняется только в первые секунды, но после лопается, как мыльный пузырь. Потому что потом Чимин достаёт свой планшет и они, устроившись вместе на подушке, смотрят видео, пока совсем не устают и не решают отправиться спать. О поцелуе никто не вспоминает вслух. Юнги засыпает первым в позе солдатика, только чуть склонив голову к плечу Чимина. Сам Пак какое-то время прислушивается к его ровному дыханию. Касается подушечками пальцев собственных губ, постыдно замечая, что сердце в этот же момент в лихорадке делает несколько непривычно сильных ударов. Его взгляд сам собой падает на подоконник, заставленный какими-то вещами, которые в темноте не разглядеть. Зато силуэт бумажной птички, собранной его же руками, он видит отчётливо. Утром всё идёт наперекосяк. Чимина расталкивает сиделка Юнги и смотрит на него странно, отправляет к себе, приговаривая, как бродячей кошке, «кыш-кыш», пока Юнги мирно сопит, не сменив за ночь своего положения. Чимин сонно шаркает тапками наверх, в свою комнату, трёт глаза и пытается сообразить, что не так. А что-то однозначно не так, раз главврач стоит в его комнате и успокаивает плачущего Юбома. — Ты где был? — кричит Юбом с красными от слёз глазами. Чимин растерянно хлопает ресницами, не зная, как ответить на вопрос, потому что в комнате помимо них ещё и главный управляющий всего санатория. — Юбом, спокойнее. Присядь на кровать, я дам тебе воды, — тихо говорит главврач и усаживает мальчишку на расправленную постель. Тот шмыгает носом и зло смотрит на Чимина, пока он стоит в дверях совершенно растерянный. И пока Юбом жадно глотает воду, Пак видит на себе вопросительный взгляд мужчины. — Тебе лучше рассказать, где ты пропадал всю ночь. Юбом места себе не мог найти и с утра караулил под дверью моей спальни, чтобы сказать, что ты пропал. Ты здорово нас напугал своим исчезновением. Чимин ошарашенно переводит взгляд на Юбома и сожалеет, что ничего ему накануне вечером нормально не объяснил. Ушёл, сказав «буду поздно», и пропал до утра. А мальчишка наверняка места себе найти не мог, ждал его ещё поди. Чимину становится вмиг стыдно, что он не посчитал нужным всё объяснить соседу, зная, какой тот мнительный. — Извините меня, господин, я… был у Мин Юнги. Извините, мы вчера вместе сидели, пока шёл дождь, а потом случайно уснули. Клянусь, это было случайностью. Извини, Юбом-и, я напугал тебя. — Не извиню! Не извиню! Чимин кивает, опустив голову. Господин главврач снова успокаивает Юбома поглаживанием по плечу, после обращая внимание на Чимина, но уже с более тёплым взглядом. В нём даже кроется понимание. — Прощались с Юнги? — Что? — не понимает Чимин, резко вскидывая голову. — Родители забирают его сегодня днём, он разве не сказал тебе? Я заметил, что вы подружились. Но, к сожалению, состояние Юнги нестабильно сейчас. Ему нужно на обследования в больницу, а не сидеть тут у нас. Чимин слышит всё, как сквозь толщу воды. У него сердце не то колотится, как сумасшедшее, не то вовсе замолкло и остановилось. Он не замечает, как слёзы бесконтрольно льются из глаз. Он не понимает, что происходит, когда главврач обнимает его. Чимин прижимается носом к его рубашке и воет. Возможно, громко, но сам он себя не слышит. Только в голове повторяется одно и то же: «он не мог». К сожалению, людям свойственно ошибаться на счёт других. На сегодня ему отменяют все процедуры. Чимин понимает это только уже сидя в кабинете главврача на диване цвета свежей мяты возле громоздкой книжной полки. Здесь тихо и серо, из коридора слышно, как общается между собой редкий персонал. За окном — последствия дождливой ночи. Сыро, прохладно, а небо заграждено серыми, дымчатыми облаками. В кабинете из-за этого тоже темно, но верхний свет никто не включает. Перед Чимином чашка зелёного чая, от которого всё ещё ленивыми нитями поднимается ароматный пар. Он гипнотизирует однотонную посуду, чувствуя, как обида растекается под кожей противными лужами. Его снова бросают, оставляют одного. Дверь тихо приоткрывается. Главврач проходит и садится в кресло напротив подростка. — Его родители уже здесь. Они будут у меня минут десять, пока заполним все бумаги и пообщаемся. А ты… попрощайся с Юнги, ладно? Чимин кивает, хотя сам он не понимает, хочет ли видеть Юнги сейчас. Ему обидно, что человек, которым он проникся, вдруг покидает его. Прямо как мама когда-то. Но также он понимает, что хочет крепко обнять Юнги и сказать за всё спасибо. Хочет сказать ему, как много он чувствует из-за него. Он видит родителей Юнги мимоходом, они пересекаются на выходе из главного корпуса. Чимин ненароком подмечает, что Юнги очень похож на маму. Сам подросток находится неподалёку от главного корпуса. Он сидит в кресле, рядом с ним пара чемоданов и лужи — тоскливая картина. Он замечает Чимина почти сразу и весь подбирается, стремится к нему тоже. — Я думал, что не увижу тебя больше, — вдруг говорит испуганно Юнги, наверняка сам себя ругая за такие слова. — А я даже и не подумал, что ты можешь в один день исчезнуть, — с обидой отмечает Чимин. — Почему ты не сказал мне? Надеялся просто раствориться в воздухе, избавившись от меня? — Я никогда бы так не поступил, — отвечает Юнги прямо. Злость Чимина чуть утихает, вместо неё появляются растерянность и боль. — А не говорил о здоровье, потому что не хотел видеть твою… жалость. — Я бы не стал, хён. Неужели ты за этот месяц так ничего и не понял? Вроде умный, а иногда какую-нибудь хрень выдашь… аж смешно. — Прости, что всё вот так получается. Такие, как я, много не живут. Но… надеюсь, я скрасил твой месяц пребывания тут. — Не говори так, будто ты друг на заказ! — говорит громче Чимин, сдвигая брови на переносицу. — Я действительно привык к тебе, ты стал мне не просто знакомым, а другом. И мне обидно, что о таком важном моменте ты со мной не поговорил. Но… знаешь что? Не разговаривай со мной так, будто уехав отсюда, ты умрёшь для меня. Ты всё ещё должен мне книгу, понял? Только попробуй не написать её. Я выберусь к тебе в Тэгу и надеру твою тощую задницу. — Мне всё предельно ясно, — смеётся вдруг Юнги, но глаза его грустные. Чимин замечает это, не прикладывая никаких особых усилий. — Спасибо, Чимин-и. Я и мечтать не мог обрести такого друга, как ты. Поможешь мне встать, чтобы обняться? Чимин всхлипывает, маскируя это под усмешку, но тянет хёна на себя, чтобы крепко обнять. Юнги неловко повисает у него на руках, едва касаясь носками кроссовок земли. Но он обвивает его руками в ответ как может, пока Чимин крепко и надёжно держит в своих. — Не хочу, чтобы ты уезжал, — сдавленно шепчет Чимин, жмуря веки и чувствуя на ресницах жгучую влагу. Опять. Да когда это закончится? — Я тоже не хочу оставлять тебя тут, — отвечает Юнги куда-то в шею. Дышит тяжело, щекочет кончиком носа. Неизвестно, сколько они так простояли, но в какой-то момент Юнги шепчет, что родители вышли из главного корпуса и идут к ним. Только тогда Чимин осторожно опускает его в коляску. Он здоровается со взрослыми коротко, кивает Юнги на прощание и смотрит, как он вместе с семьёй отдаляется всё дальше, ближе к КПП. Чем дальше становится Юнги, тем ярче Чимин вспоминает тот день, когда увидел этого человечка в оранжерее — маленького, самобытного и ничем не стеснённого, несмотря на правила жизни, по которым он живёт. Чимин тяжело тянет воздух носом, а когда моргает, силуэты уже скрываются за воротами санатория. Только тогда Чимина постигает страшная мысль: они не обменялись контактами. Вообще никакими. Ни номерами телефонов, ни социальными сетями. Ничем. Чимин испуганно давится воздухом и срывается с места, надеясь успеть. Он со всех ног бежит вниз по тротуару, несётся так, что ветер в ушах свистит. Он достигает КПП за считанные минуты, но за ворота ему нельзя — да и не к кому уже. Никаких автомобилей снаружи уже нет. В лёгких снова что-то надрывно хрипит, и Чимин заходится в удушающем кашле, смотря на полосу леса и гравийную дорогу, над которой стоит стена песочной пыли. Пожалуй, один из важнейших жизненных уроков, которые выучил Чимин — это способность жить здесь и сейчас. Когда человек зациклен на событиях прошлого или слишком озабочен ещё не наступившим будущим, он упускает жизнь. Можно сколько угодно анализировать прошлое, выстраивать причинно-следственные связи, но какой в этом смысл, если прошлого не изменить? Можно также до бесконечности изводить себя мыслями о будущем, о том, каким оно должно быть. Но зачем, если никому не дано предугадать последующие события? Если интересно и энергично жить в настоящем, то необходимость заботиться о подобных вещах отпадает. Вот и Чимин живёт настоящим все последующие годы, не зацикливаясь только на том, что было, но из памяти не выбрасывает. Год за годом жизнь проходит быстрее, а Чимин не меняется. Только возраст перетекает на второй десяток. «Полярная ночь» гласит название на обложке книги. Нежно-голубого оттенка небо на приятной матовой обложке с розовеющим горизонтом у снежных верхушек. «Сквозь правду и ложь, какой видишь жизнь ты?» — подписано внизу. Чимин рассматривает книгу недолго, решение о покупке приходит быстро и само собой. Необходимость знакомиться с самой разной литературой предполагается его обучением. Этап, когда весь поток зачитывался Сократом и куда более современными философами, прошёл. Сейчас каждый ищет своё, а современникам давать шанс тоже всегда нужно. Поэтому на кассе он оплачивает выбранную книгу, получая на руки чек и какой-то фиолетовый флаер. — В эту пятницу состоится читательский вечер с автором книги, которую вы купили. Бестселлер сейчас, много желающих встретиться с автором. — Правда? — Чимин смотрит на имя автора, которое совершенно ни о чём ему не говорит. Пак Даён. Кто это вообще? Хотя, это тоже может стать причиной набраться практического опыта. — А где? — Прямо здесь. Наша точка наиболее удобна для людей с ограниченными возможностями здоровья, так как автор на коляске, здесь ему не будет сложно передвигаться. Но вы не пугайтесь, книга отличная. Вам стоит с ней познакомиться и прийти пообщаться с писателем. Чимин смотрит на девушку, что мягко улыбается ему, рассказывая всё это по регламенту, а сам теряется в догадках. Неужели, и правда он? Не мог же он спустя столько лет случайно наткнуться на него? — А сколько лет автору, вы не знаете? — Не уверена, если честно. Но он молодой, до двадцати пяти, думаю. — Понятно, спасибо за информацию. Обязательно приду на вечер. Что это такое? Что это за чувство такое, скребущее в районе солнечного сплетения? Снова сердце заходится в хаотичном ритме. Чимин прижимает книгу к себе, чувствуя себя крайне странно. Он заскакивает в ближайшую кофейню, берёт капучино и печатает в поисковике имя Пак Даён. В результатах какой-то актёр романтических дорам, малоизвестная солистка и несколько статей о нашумевшей книге «Полярная ночь», но вот про автора нет ни слова. Многие пишут хвалебные отзывы, говорят, что книга пробивает на слёзы и на переосмысление всей своей жизни, поэтому автор и решил устроить встречу. До того он, видимо, собирался остаться в тени. Чимин вбивает имя Мин Юнги в поиск и точно так же вхолостую, как и многие годы назад, находит несколько аккаунтов в разных социальных сетях, но одного конкретного выловить не получается. Столько лет уже прошло, а Чимин всё не может выбросить из головы мальчишку, что размышлял, как взрослый. Человечка, который так сильно повлиял на него. Благодаря нему Чимин уже даже спустя несколько лет без проблем принял свою ориентацию и теперь осознаёт собственное влечение к людям своего пола. Юнги давно не с ним, но будто бы всё время был рядом. И сейчас Чимин чувствует растекающуюся по груди радость от мысли, что Юнги жив. Что боролся всё это время и смог издать книгу, над которой так долго и трепетно работал. Издал книгу, которую обещал ему. Чимину хочется думать, что он тоже один из факторов. Чимин наскоро выпивает терпкий кофе, но открыть книгу решается только дома. Раздевшись и упав на полутороспальную кровать, он открывает книгу, чей корешок соблазнительно хрустит в ответ. Он проводит по страницам пальцами, касается пропечатанных букв. Интересно, о чём же писал Юнги? О чём он хотел сказать миру как человек, способный видеть его под иным углом? Двадцативосьмилетний Сынмин познаёт мир и остаётся им крайне сконфужен. Сколько бы он ни жил здесь, среди людей, у него остаётся ощущение, будто он лишний, неуместный. Все люди твердят об одном и том же, мыслят плюс-минус одинаково, а он всё никак не может сообразить, откуда у них такие мысли и убеждения. Он ни с кем не сходится и давно откинул всякую мысль найти похожего персонажа. Однако детское желание познавать и изучать у него никуда не исчезает. На протяжении истории Сынмин встречает разных людей, с которыми он знакомится ближе и узнаёт об их жизни некоторые детали. Но все, как один, зеркалят друг друга. Кто-то работает в поте лица без выходных, чтобы не подвести семью, начальство, государство, забывая о себе. Кто-то открывает несколько банковских счетов, манипулирует деньгами, влезает в долги и подаёт иски в суд на банки, чтобы не отдавать взятые у государства средства. Кто-то толкает наркотики и рассказывает, как набрал свою клиентскую базу из сдавшихся и разочаровавшихся. Кто-то пьёт после работы каждый вечер, отрицая алкоголизм. Кто-то разбрасывается деньгами, перекрывая собственные травмы материальной роскошью. Кто-то смертельно болен и смотрит на жизнь, как на ряд возможностей, а не на череду испытаний. Каждый человек, каждая история оставляет в душе Сынмина след, благодаря которому он может пробовать мир взрослых людей. Чимин делает перерыв, чтобы отдышаться. Каждый маленький сюжет, который описан здесь, задевает его за живое, царапая изнутри. Он всех их знает. Все эти люди — присутствуют в его жизни. Есть сумасшедшие трудоголики; есть люди, не знающие меру алкоголю; есть извечные должники; есть мажоры, у которых за душой ни черта больше нет. Даже смертельно больной один есть, на удивление. Понятно, почему эта книга так отозвалась в людях — здесь каждый найдёт себя и горстку своих знакомых. Это книга о каждом, потому что Юнги угадал — взрослых не существует. Зато ошалевшие от реальности дети — да. Чимин заваривает чай и садится на крошечной кухне, снова раскрывая книгу там, где оставил импровизированную закладку из товарного чека. Сынмин знакомится с девушкой и думает, что влюбляется. Девушка оказывается замечательной и образованной, она первая, с кем он по-настоящему сходится в интересах. С ней можно поговорить, зная, что она услышит. Именно она объясняет Сынмину то, что не понимает большинство мужчин — феминизм. Она доступно объясняет, что значит равенство и почему оно не приравнивается к единообразию. Мужчины и женщины не похожи, но равны. Это просто. Как два плюс два. Как тот факт, что зимой идёт снег. С этой девушкой Сынмин пробует встречаться, но после первого секса всё оборачивается против них — Сынмин понимает, что абсолютно ничего не чувствует к ней, как к женщине. Однако его нежелание вести ложную жизнь вовсе не рушит их дружбу. Первую искреннюю дружбу Сынмина. Зато позже Сынмин знакомится с молодым человеком, с которым у него случаются действительно романтические чувства и потрясающие поцелуи, после которых он понимает, зачем людям всё это было нужно. Понимает, наконец, хоть в чём-то взрослых людей — любить кого-то и желать этого человека — дар и спасение, в которых можно спрятаться от реальности. Сынмин погружается в свои чувства, забывая про то, что стремился познать мир и разобраться в людях. С появлением этого яркого чувства, все остальные притупляются. Книга заканчивается на том, что Сынмин становится в чём-то похожим на людей, которых он встречал. Он перекрыл одно ноющее ранение сильным дофамином, нуждаясь в нём теперь особенно сильно. Чимин замирает, когда читает описание одного поцелуя Сынмина, который точь в точь был таким, каким он помнит свой первый поцелуй восемь лет назад в сто седьмой комнате санатория «Храбрый птенец». Чимин откладывает книгу, прижимая кулак к губам. Сомнений нет, автор — Юнги. Он переводит быстрый взгляд на окно — на улице уже глубокий вечер с давно чёрным, насыщенным небом. Он целый день провёл с Сынмином и мыслями, которые через него передал Юнги. Чимин ненавидит жить прошлым, но ностальгия — хорошая штука. С приятной тоской вспомнить хорошие события давно минувших дней — разве ж это плохо? Чимин откладывает книгу на край стола, а сам вспоминает их знакомство. То, как Юнги застал его возле корпуса, находящегося на реконструкции. Вспоминает родник с болезненной ухмылкой. После того, как Юнги уехал из санатория, Чимин ломанулся в тот самый лес, к тому самому роднику. У него в груди так невыносимо болело, тянуло, ныло. Он, не зная, как избавиться от убивающей его тоски, бросился к ледяной родниковой воде и стал жадно растирать себе ею грудь. Может, вода бы исцелила его сердце? От воспоминания у него на душе снова погано. Сейчас он уже понимает — он был влюблён в Юнги, но у него не хватило опыта, чтобы понять это тогда. На календаре среда, а на пятницу Чимин планирует прогулять все пары, чтобы прийти за своим автографом. Да и чего уж таить — увидеть Юнги ему тоже хочется. Поэтому следующий день проходит в томительном ожидании. Он прибирается в квартире, чтобы хоть как-то избавить себя от тревоги и волнения. Позже снова возвращается к книге и делает несколько закладок на страницах с особенно понравившимися мыслями. Чимину интересно, узнает ли его Юнги. Самому ему кажется, что он не сильно поменялся, но вот для Юнги всё может оказаться наоборот. Всё-таки, тогда они были совсем мальчишками. Чимин не планирует скрываться, но его хронический бронхит сейчас диктует правила, поэтому он наматывает на шею большой и тёплый шарф оливкового цвета, который так или иначе закрывает часть лица. Возможно, какое-то время ему удастся быть неузнанным, но это не является его целью. На встрече собирается действительно много людей, сидячих мест не хватает половине пришедших, поэтому все слушатели рассредотачиваются по магазину. А Юнги заметно сразу — он сидит в инвалидном кресле за столом с прикреплённым к нему микрофоном. С ним общается кто-то из не то менеджеров, не то организаторов. Чимин, увидев знакомое лицо, чуть повзрослевшее, но с неизменно мягкими щеками, еле сдерживает вздох облегчения. Живой. Всё такой же красивый, с умными глазами и мягкими волосами. Похудел, правда. Чимин кутается в свой огромный зелёный шарф и располагается на задних рядах, стараясь не привлекать слишком много внимания. — Добрый день, дорогие читатели, — приветствует всех собравшихся девушка, очень похожая на кого-то, кто мог бы быть администратором магазина. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы встретиться с замечательным автором — Пак Даён — и обсудить его бестселлер «Полярная ночь». Надеюсь, вы подготовили вопросы. Пожалуйста, соблюдайте личные границы и не задавайте вопросы, которые не связаны с творчеством автора. Не толпитесь и постройтесь в очередь, чтобы задать ваш вопрос. Спасибо. Девушка поклонилась, а затем обернулась к Юнги, кивнув ему. Он проверяет микрофон и коротко всех приветствует. — Здравствуйте, уважаемая аудитория. Я безмерно счастлив, что вас столько сегодня собралось. Неожиданно. Я никогда не общался с таким количеством людей за раз, но… мы можем попробовать. Пожалуйста, задавайте ваши вопросы. Я постараюсь ответить на большинство. Зал одобрительно гудит, после чего несколько людей встают у микрофона напротив автора. — Добрый день, господин Пак, — девушка кланяется ему. — Расскажите, сколько времени у вас заняла работа над книгой. Складывается ощущение, что чтобы написать столько историй внутри одной, недостаточно прожить обычным образом до двадцати, например, лет. Так сколько времени и усилий вам потребовалось, чтобы собрать все эти истории? Спасибо. — Здравствуйте, спасибо за ваш вопрос. На самом деле, я писал эту книгу долго. Идея зародилась годам к четырнадцати, а потом я восемь лет формировал необходимые мне мысли и обличал их в сюжеты. Я не встречал в своей жизни так уж много людей, но благодаря располагающему к изучению характеру даже из своего небольшого круга людей смог вытянуть образы и оживить их на бумаге. Девушка кланяется ещё раз, удовлетворённая ответом, и садится на стул. Её место занимает другой читатель. Юнги вяло ёрзает в кресле и вдыхает полной грудью. Его волнение заметно, но никого оно не удивляет — всё-таки, публичное выступление. — Здравствуйте, Даён-щи, — у микрофона оказывается молодой человек, может быть, возраста Чимина. — Очень заинтересовала ваша мысль о том, что люди живут в соревновании, желая обогнать друг друга. Вы можете дать какой-нибудь совет, как избавиться от такой модели поведения? Или в этом нет смысла, раз уж мы живём в мире, где все предпочитают такое мышление. Спасибо! — Добрый день, очень интересный вопрос. Я считаю, что любая модель поведения, которой мы пользуемся в повседневной жизни, — это выбор. Можно жить, оправдываясь неспособностью меняться и развиваться, а можно молча исправить всё то, что мешает жить счастливо. Это всегда про выбор. Единственное, что не выбирает человек — это где ему родиться и каким. Всё остальное — вопрос осознанности и насмотренности. Я ответил на ваш вопрос? — Пожалуй, да. Спасибо! С нетерпением ждём ваших новых историй. Юнги улыбается на эту фразу и медленно кивает. Чимин видит, как на его лице отражается борьба. Юнги не планирует больше писать? Это из-за диагноза? Или есть что-то ещё, о чём никому неизвестно? Чимин прячет нос в шарф, слушая дальше. — Господин Пак, здравствуйте! Меня зовут Ан Нана, и я бы хотела выразить вам благодарность за прекрасного женского персонажа. Подруга Сынмина стала для меня отдушиной. Знаете, корейское сообщество не жалует феминизм, а мужчины — тем более. Приятно знать, что есть люди, вроде вас, кто не постеснялся разобраться в сути движения, и кто не испугался об этом написать. Пожалуй, это могло бы стать одним из факторов, из-за которых история бы встретила сопротивление. Но вы даже это преодолели. В общем-то, у меня нет для вас вопросов, только благодарность. Спасибо, Пак Даён. — Девушка кланяется, а Юнги вторит ей, чуть наклонив корпус вперёд. — Спасибо, Ан Нана, за искренний отклик. Честно, немного страшно всё же было, потому что женского опыта у меня никогда не было и не будет, а потому рассуждать об этом, будучи мужчиной… это могло бы встретить сопротивление в женском комьюнити. Но мне радостно видеть, что читательницы остались довольны персонажкой, которую я создал и на которую возложил такую важную задачу. Девушка, мягко улыбнувшись, занимает место в зрительском зале. Люди постепенно сменяются, Юнги честно отвечает на все вопросы, которые их интересуют. Некоторые кажутся Чимину странными или даже глупыми, будто человек вообще не понял, о чём прочитал в книге. Но Юнги даже на такие вопросы отвечает терпеливо, не подавая виду, если что-то его возмущает. — Здравствуйте, уважаемый господин Пак. У меня, возможно, глупый вопрос, но всё же — в книге есть сюжеты, связанные с вашим личным опытом? Иногда авторы берут что-то от себя, вдруг, и вы не исключение? — Спасибо за ваш вопрос, но я не смогу на него ответить. Я бы мог соврать и сказать, что все истории — абсолютная выдумка, но это не так. А сказать чистую правду я не могу — что-то должно оставаться личным, верно? Извините, если не удовлетворил ваш интерес. Может, у вас есть другой вопрос для меня? — О, ничего страшного. Да, пожалуй. Сынмин оказался представителем ЛГБТ, это вызвало негативную реакцию некоторых читателей. Вы столько тем подняли, а люди заметили только это. Вас это не задело? — Нет. Знаете, если задевает, значит, из меня что-то торчит. Меня же ничего не задело, а вот их — да. Понимаете? — он ухмыляется, и сама девушка смеётся в микрофон, согласно кивая. Юнги улыбается ей в ответ и снова благодарит за вопрос. Время пролетает незаметно, даже за окнами магазина на город опускается глубокий тёмный вечер. Кажется, никто и не следил за временем, кроме организаторов Администраторка берёт микрофон и сообщает, что господину Пак Даёну пора заканчивать встречу, но они могут послушать ещё нескольких желающих. Зал оглядывается по сторонам, вылавливая добровольцев взглядами. У Чимина сердце в пятки уходит, потому что кажется, что все смотрят на него. Он опускает взгляд вниз, зарываясь в шарф, в котором вообще-то ужасно жарко. Вдруг Юнги снова говорит в микрофон. — Господин с большим зелёным шарфом. Вы очень внимательно слушали нас всё время, но неужели у вас нет ко мне ни одного вопроса? Чимин испуганно высовывает нос из-за тёплой ткани оливкового цвета, смотря в глаза писателю, ради которого тут все собрались. Виновник торжества ехидно улыбается одним уголком губ, из-за чего его глаза превращаются в полумесяцы. Ну всё, теперь точно все смотрят на Чимина. Он делает несколько неуверенных шагов к стойке микрофона, замечает улыбающуюся администраторку, отчего смущается, как подросток. — Здравствуйте. У меня такой вопрос: в конце Сынмин остаётся со своим молодым человеком, прекращая поиски и изучение мира людей. Он останавливается, полностью сливаясь с другим человеком эмоционально. Значит ли это, что жизнь зациклена, и все так или иначе найдут себе то, в чём можно спрятаться от реальности взрослых людей? Или как это видите вы? Юнги задумывается, коротко лижет уголок губ. Зал в ожидании замирает, а Чимину становится вдвойне неловко. Юнги точно узнал его. Не мог не. Ему, конечно, беспардонности порой было не занимать, но Чимин уверен, что Юнги специально подозвал его к микрофону. — Отличный вопрос. Я думаю, каждый в такой концовке увидит своё. Кому-то выбор Сынмина покажется обретением счастья. Для кого-то успокоением после долгих поисков смысла. Кто-то решит, что он сдался. Вы вот пришли к тому, что, несмотря на особенность характера Сынмина, ему всё равно не чуждо человеческое. И так или иначе, изучая других людей, однажды он бы наткнулся на того, на ком бы круг замкнулся. Концовка нужна читателям для продолжения собственного полёта фантазии и подведения собственных итогов. — Спасибо за ответ. — И вам, Господин, за вопрос. Скажите, могу я пригласить вас на ужин? Зал удивлённо затихает, а после повсюду нарастают шепотки и смех, накрывая Чимина волной. Он тушуется, но Юнги так уверен в себе, в том, что сказал на целую толпу людей, что Чимин невольно чувствует себя центром Вселенной. В данное мгновение так оно, кажется, и есть. — Эм, я и сам хотел пригласить. В зале смеются уже открыто, а после аплодируют. Юнги прикрывает глаза, наверняка довольный тем, что его шалость удалась, а Чимин не отказался. Администраторка благодарит всех пришедших читателей, которые постепенно разбредаются по домам. Зал стремительно пустеет и теперь даже не кажется, что минутами ранее тут было не протолкнуться. Помещение снова наполняется свежим воздухом, который Чимин глубоко тянет ноздрями, всеми силами пытаясь успокоиться перед встречей. Он остаётся посреди зала и ждёт, когда Юнги освободится, потому что стоило мероприятию закончиться, как он скрылся за дверью staff only вместе с организатором. Его нет уже минут десять, и Чимин начинает думать, что, может, Юнги пошутил? А сейчас ждёт, когда же Чимин свалит отсюда. Но стоит ему так подумать, и дверь распахивается. Юнги появляется на горизонте, он движется к месту, где стоит Чимин, между тем общаясь с мужчиной в пиджаке. Они оба выглядят немного раздражёнными, из-за чего Чимин чувствует покалывающую неловкость. — Здравствуйте, господин. Извините, если поставили вас в неловкое положение, — говорит мужчина в пиджаке, обращаясь к Чимину. Юнги недовольно кусает щёку изнутри. — Да ничего страшного… — Ким, я говорю тебе, мы знакомы. Это была шутка. Понимаешь? Дружеская шутка! — вступает в разговор Юнги. — Тогда об этом надо было меня предупредить и согласовать. Извините за неудобства, господин… — Пак. — Чимин клянется, понимая, что Юнги, кажется, создал проблемы своему руководству тем, что обратил на него слишком много внимания. — Всё в порядке. Не стоит извинений. — Я свободен? Или ты ещё планируешь мылить мне шею перед старыми знакомыми? — ворчит Юнги. Господин Ким отмахивается от него и сухо желает хорошей дороги, после чего занимает себя разговором с администраторкой. — Извини. И… привет, Чимин. — Привет, хён. Рад тебя видеть. Вечер в городе шумный. Все стремятся в рестораны, кафе, а кто-то — домой. На дорогах плотный поток автомобилей, все гудят и тарахтят двигателями с очевидным недовольством на долгие светофоры. Юнги вызывает такси, не разглашая пункт назначения Чимину. Они ведут себя всю дорогу так, словно виделись вчера и ничего необычного не произошло. Вместе едут на заднем сиденье такси, вместе молчат. Чимин поглядывает краем глаза на него, разглядывает будто и не в первый раз вовсе. Юнги в свободных джинсах, которые всё равно с трудом скрывают худобу. На нём просторная куртка, из рукавов которой видны тонкие, изящные пальцы с обкусанной где-то кутикулой. Сейчас руки не дрожат. Юнги сам выглядит спокойным, но слишком уж измождённым. Будто он не два часа на вопросы отвечал, а отпахал на заводе суточную смену. Пунктом назначения становится не очень примечательное кафе. Там они садятся за низкий столик, у которого стоит диван. Юнги привычным движением пересаживается с коляски, держась за вельветовый подлокотник, на диван. Чимин снимает верхнюю одежду, принимает куртку Юнги и убирает их на крючки на стене. После же плюхается рядом, нервно потирая колени ладонями. Только сейчас, кажется, между ними возникает некоторое напряжение, которое крайне трудно скрыть. Они делают заказ у официанта, а после… — Ну как, ты в свои двадцать два всё ещё тот ребёнок, Пак Чимин? — улыбается Юнги, и тогда Чимин не сдерживает себя. Он сгребает его в объятия, утыкаясь носом в плечо. Юнги смеётся задорно, стараясь обнять в ответ. А затем говорит, но уже более вкрадчиво: — Поверить не могу, что мы всё-таки встретились снова. — Ты невероятный, хён. Я… не могу передать словами, как счастлив сейчас. — Ну что ты… давай обо всём по порядку? Я сегодня наговорился, а вот ты давай рассказывай, как тут оказался, чем живёшь и как твоё здоровье? Вечер затягивается. Они общаются долгие часы. Чимин расслабляется благодаря паре стопок соджу, после чего без утайки делится тем, что изучает философию за каким-то чёртом. Рассказывает о том, что переехал из Пусана только потому, что устал от климата. Рассказывает о том, как случайно купил его книгу и по повествованию понял, что написано не кем-то, а именно Юнги. Много о чём говорит, а Юнги слушает с улыбкой. Он ест в перчатках, которые фиксируют ладонь в кулак, чтобы была возможность держать ложку. Чимин ему в тарелку ножницами нарезает жареную говядину и пару раз даже сам набивает лист салата чесноком, кимчи и мясом, чтобы потом засунуть этот конвертик ему в рот под смех и слабое сопротивление. — Я восхищаюсь тобой, знаешь? — говорит Чимин, пока Юнги с набитыми щеками прожёвывает еду. Он удивлённо пялится на него в ответ, едва сдерживая смешок. — Нет, правда, не смейся. Я не забывал тебя ни на один день. Всегда думал о том, как ты, где. И сейчас, видя тебя таким… знаешь, это просто облегчение. Как я и говорил когда-то, ты очень сильный человек, хён. Мне в счастье иметь такого старшего и брать пример с тебя. — Чимин-а, кажется, ты пьян, — хихикает Юнги. — Нет, я пьян, конечно, но прекрасно осознаю, что говорю. Не думай, что я тут тебе зубы заговариваю. — И не льстишь даже? — Ни капли. Юнги с улыбкой кивает, откладывая прибор на стол и снимая перчатки. — Хочешь продолжишь вечер в другом месте? — предлагает Юнги, смотря прямо. Чимин зависает на недолгие секунды, лижет нижнюю губу, не зная, правильно ли он понял хёна. Да и какая, в сущности, разница? Он в любом случае этого человека от себя больше никуда не отпустит. — Да. К тебе или ко мне? — Я живу в соседнем районе, пять минут своим ходом, — подытоживает Юнги, а Чимин соглашается — до его квартиры прилично тащиться, а прибавив к этому ещё пятничные пробки — упаси Всевышний вписаться в это всё. Юнги целует первым, как изголодавшийся кот набрасывается, вставая на ноги, стоит им остаться одним в коридоре его квартиры. Чимин ошалело хватает его за талию, надёжно удерживая рядом с собой. На поцелуй, однако, незамедлительно отвечает. Угадал, значит, мотив Юнги. Старший кладёт руки ему на плечи и жмётся ближе. Целует уверенно, пылко. Чимин его тонкую талию сминает, довольно выдыхая в щёку. Он скучал. Он очень сильно скучал по этому человеку. — Ты не против? Всё… нормально? — запыхавшись, спрашивает Юнги. У него глаза даже в темноте блестят, а Чимин всё это видит. Утыкается носом в щёку и целует мягкую кожу медленно. — Я боялся, что у меня больше никогда не будет шанса не то что поцеловать, а даже просто увидеть тебя, хён. Я хочу тебя, просто ужасно сильно хочу во всех смыслах. Можно? Можно мне, пожалуйста? — Только если донесёшь на руках до кровати, — улыбается Юнги и снова тянется за поцелуем. — Да хоть марафон пробежать, — смеётся Чимин, когда ювелирно подхватывает его на руки и спрашивает куда ему идти. Он один раз вписывается плечом в дверной косяк, но затем безошибочно опускает Юнги на постель, нависая над ним. Скидывает с себя верхнюю одежду на пол, а после принимается за Юнги. Они шепчутся о чём-то неважном, дразнятся и хихикают, когда чья-то кисть застревает в рукаве. — Я ещё ни с кем не был, — предупреждает Юнги, и Чимин кивает. — Тогда доверься мне, хён. Я позабочусь о тебе. — За целую жизнь только тебе и доверял честно, а не из нужды, — вздыхает Юнги, распластанный под Чимином, который с осторожностью расстёгивает его рубашку. С Юнги хочется быть мягким и аккуратным. Его тонкие лодыжки помещаются даже в небольшие ладони Чимина, когда он расцеловывает их. Только Чимину позволено касаться этого хрупкого тела, и он ни за что не оставит на нём ни одного неаккуратного движения и касания, ни одного оскорбительного или неуважительного взгляда. Он гладит, сминает, массирует кожу, пока Юнги смело просит больше. Губами собирает как можно больше сантиметров, лижет особенно мягкие места и звонко целует самые ароматные. — Всё на прикроватном… столике, Чимин-а, — вздыхает Юнги, когда Чимин терзает шею долгими, тягучими поцелуями. Юнги неровным движением гладит его плечо и стискивает сильно, за что извиняется после. Ему тоже, тоже хочется принимать самое активное участие в происходящем. Хочется касаться Чимина и показывать свою нежность. Юнги горячий во всех смыслах. Чимин чувствует его жар губами и фалангами пальцев, он собирает его горячесть языком, слизывая её с тяжело поднимающейся груди. С Юнги оказывается так хорошо двигаться в одном темпе, ловить его вздохи и мольбы своими губами, собирать бисерины пота с острых ключиц. — Дай поцеловать тебя, — шепчет загнанно Юнги, а Чимин покорно слушается. Примыкает губами с поцелуем, толкается языком глубже, ничуть не стесняясь и давая Юнги всё, чего тот только попросит. Юнги стискивает рвано плечи, не контролируя силу нажатия. Он то обмякает весь, то напрягается до предела, как струна, которая сейчас же лопнет, задень её ненароком. — Скажи, если будет неудобно, хён, — выдыхает в губы Чимин, а затем меняет позу, положив лодыжки Юнги на свои плечи. Он осторожно опирается руками в постель, заставляя старшего согнуться, но тот только довольно вздыхает и тянется в ответ. — Всё хорошо, хорошо, только продолжай, — лепечет он, снова утягивая в поцелуй. И Чимин продолжает. До долгих протяжных стонов, до помутневших взглядов, до дрожи в мышцах, до несдержанного скулежа и крепких объятий. Может, все долгие разговоры должны сводиться к одному, короткому итогу? Например, можно часами дискутировать на тему справедливости, добра и зла, выбора стороны и союзников. А можно согласиться, что выбор — это всегда индивидуально. Можно сколько угодно говорить о разнице между людьми, о типах личности и классифицировать людей по тестам из интернета, а можно согласиться, что, несмотря на различия, каждый стремится найти своего человека. Того, с кем не страшно и с кем комфортно. — Может, человеку и правда нужен человек? — хрипло спрашивает Чимин, поглаживая позвонки Юнги, лежащего у него на груди. — Ты считаешь меня Википедией что ли, Пак Чимин? — устало бормочет Юнги. — Я доверяю твоим рассуждениям. Ты всегда смотрел на мир здраво. Так, что скажешь? — мягко касается губами макушки. — Не знаю, кому какие люди нужны. Мне вот всегда хотелось только тебя. Как встретил, так всё… пропал. — Ты… серьёзно сейчас? — Что? Влюбился? Да, ещё в санатории. Вёл себя, как дурак, лишь бы привлечь твоё внимание. Так стыдно теперь. — Правда? Тогда ты действительно постарался, потому что я впечатлился тобой на целую жизнь, раз никто меня больше так и не зацепил. Ни один человек, представляешь? — Чимин улыбается, прикрывая глаза. Чужое тело не ощущается тяжестью, наоборот. Он обнимает его, гладит, спрашивает, где нужно надавить и размять мышцы. — Даже не знаю, хорошо ли это… — Ой, хён, ты когда устанешь, становишься ворчливым пнём, — усмехается Чимин, зарываясь пальцами в его волосы. Массирует кожу головы, на что реакцией служит хриплый стон прямо в ухо. По телу пробегает волна мурашек. — Такой чувствительный. — Меня никто никогда не трогал так, о чём ты вообще? — Обещаю трогать тебя теперь только так. — Ты… планируешь остаться? — будто бы удивлённо спрашивает Юнги. — Ну, конечно. Ты вот сказал сегодня, что то, как мы живём, — только наш выбор. И я выбираю тебя. Нас. — Спешишь с решением. — Нет, просто не хочу ещё восемь лет раскачиваться. Но поговорим об этом завтра, ладно? А пока, хён, меня мучает один вопрос. На читательском вечере кто-то сказал, что будет ждать от тебя ещё книг, но ты ничего не ответил. Почему? Юнги чуть ворочается, но утыкается губами в шею и коротко целует прямо в пульсирующее местечко. — Потому что я из тех творцов, которые за всю жизнь могут написать только одну легендарную работу и больше ничего не дадут миру. Мне больше нечего сказать, нечего обсудить с читателями. Сегодня был первый и последний такой вечер. Мне приятно, что всем этим людям было, о чём меня спросить. А кому-то было интересно нас послушать. Я всегда хотел быть просто человеком, который говорит с людьми через искусство. Но… больше у меня для них ничего нет. — У тебя в голове кладезь. Возможно, покопавшись там хорошенько, ты бы что-то да нашёл, — спокойно отвечает Чимин. — И ты не дал ни одного автографа. Жадничаешь? — Нет, просто… руки тяжелее контролировать. Я бы физически не смог расписаться на сотне экземплярах. Но твою книгу подпишу, — хмыкает он. — Кстати, а откуда такой псевдоним? Пак Даён? — вспоминает Чимин, когда речь заходит за конкретную книгу. — Это комбинация из имён трёх важных мне людей. Имена папы и мамы в сокращении дают Даён, а фамилия твоя. Чимин замирает, открывая глаза. Паков в Корее немало, но Юнги выбрал именно эту фамилию, ассоциируя её с ним одним. Он гладит его спину молча, размышляя об этом. Почему-то именно выбор его фамилии для творческого псевдонима звучит громче любых других признаний. — Ты такая храбрая птичка, Юнги-хён, столького достиг своим природным упорством, — вздыхает Чимин, переведя взгляд на незашторенное окно. Начинается дождь, который пока что скромно и редко бьётся о стекло. Подоконник завален каким-то хламом, Чимин в темноте ничего не разбирает, но видит силуэт бумажной птички. Всё такой же крошечной и наверняка куда более потрёпанной, чем раньше. Ресницы снова мокнут. — Скорее уж «птенец», — сонно замечает Юнги, — я же всё тот же ребёнок, что и был раньше. — Самый взрослый ребёнок, которого я встречал. — Помнишь, я говорил, что жизнь стоит того, чтобы её попробовать? — Чимин кивает молча, чувствуя, как дрожит горло от желания всхлипнуть. — Я всё ещё так думаю. Ты снова доказал мне это, Чимин-и. Чимин не то чтобы многое сделал для Юнги. Они знакомы месяц и один вечер, но именно рядом с ним, с Юнги, Чимин ощущает свою истинную ценность просто благодаря тому, что он вот такой и он есть. Раскрыв всего себя перед одним человеком, обнажившись и доверившись, Чимину теперь необходимо набраться душевного спокойствия, чтобы принять те вещи, изменить которые он не в силах. В конце концов, уверенность в людях начинается всегда с одного человека. Юнги засыпает скоро, а Чимин перекладывает его на спину, хотя и не хочется разрывать объятий. Но высока вероятность, что в другом положении Юнги проснётся с болью по всему телу. Поэтому он укладывает его в привычное положение, накрывая одеялом, а сам прижимается сбоку, переплетая с ним пальцы. Юнги неосознанно сжимает его ладонь в своей, а Чимин, душа слёзы, утыкается лбом в его обнажённое плечо.