ᚳ
Закат слегка к небу прикасается, когда они, усталые с дороги, останавливаются для нового привала — местность пустынная вокруг и чем дальше идут они, тем природа причудливее становится — любопытно альфе за этими изменениями наблюдать, ведь не видывал он никогда такого; и в минуты такие он странное покалывание в груди чувствует — не боль это от когтей Медведицы — с ней он свыкся почти; то благодарность скорее за возможность жить в этом мире и видеть все эти места: ведь так сильно отличаются они от той страшной гробницы из видений его! Сокджин, спрыгивая с коня своего, недовольно вещи свои устраивает и с неодобрением на узелок с едой смотрит — участь ему нелегкая пала ужин приготовить. Долго сопротивлялся бард, но жребий на него выпал — когда Тэхен снова камень поднял, пришлось согласиться ему добродушно. Сокджин обещание дал, что он ветки всем сварит вместо похлебки — Хосоку тогда чисточердечно себя в помощь предложить пришлось, хоть сам он тоже в ремесле таком не слишком силен. Хорошо он готовил только рыбу, пусть от нее его и воротило порой, потому вдвоем они теперь смотрят на котелок с водой закипающей да с ужасом думают, чего им делать дальше. Сокрушается альфа: Медведица его в герои выбрала!.. А он даже прокормить себя бы без Юнги не смог бы! Но решает он вдруг, что, кажется, в обязанности героя и не входит готовка ужина… Где ж в Лехден-Алла хотя бы одну историю отыскать, в которой герой с обедом сражается да с мясом сырым? — И все же, альфа… — Сокджин воду помешивает, к огню костра стараясь не приближаться, — зачем к Медведице тебе, а? Дай-ка я угадаю, — блатед на него глядит с видом таким, будто разгадал он уж весь мир и Хосока тоже, — но… сразу тебе скажу: мелочами такими не занимается она… уж если доберешься ты до нее, то сразу проси то, чего действительно хочешь. Хотя, говорят, и такими делами она не занимается — мол, не слишком честно это! Честно! И это о Медведице-то говорят? Матерь, скажу тебе я, еще та… — О чем ты все болтаешь, бард? Не устал у тебя язык за весь день-то еще?.. Хосок устало мясо вяленое из мешочка достает, чтобы на куски ровные порезать — успел уж он понять, что если не сделать этого, то Сокджин, который без еды обходиться, по словам его, может, сожрет запас недельный, не заметит даже. Бард весь день им песни пел, пока передвигались они — в момент какой-то ему захотелось, чтоб он случайно упал на камень… И стал он тогда полностью со словами Юнги согласен! Муха назойливая, жужжащая без конца!.. — О чем, о чем! — Сокджин улыбается, — да все я понял сразу! Зачем ж еще тебе к Медведице идти? — Ну и зачем, а? — Ну… давай головой подумаем!.. Молодой Медведь избран уж — так что точно не твоя эта цель! А если взглянуть на тебя, то сразу ясно становится, чего ты хочешь! — А ты ведь и впрямь не можешь сразу говорить, да? — страдальчески альфа вздыхает, заворачивает мясо обратно, в дорожную сумку убирая. — Да ведь ясно все, как самый погожий денек, альфа! Уж неужели ты так сильно уродлив, что даже к Медведице готов ты идти? — он рукой взмахивает, — да ведь ерунда это такая — сама Матерь, думаешь, будет такими мелочами заниматься? Да что такое изуродованное лицо человека перед высшими силами Медведицы! Тьфу! Потому и говорю — сразу проси то, на что нацелен ты, а не на то, с помощью чего до цели ты дойдешь. — Ах, как догадлив этот бард! Неужели так видно все? — усталый, альфа поиграться с ним решается: Тэхену не особо дело есть до того, куда путь они держат — Медведица иль нет, ему лишь только с Юнги рядом держаться хочется. Хосока это и беспокоит иногда, но больше успокаивает: ведь у омеги всегда защита будет. А вот барду обязательно разузнать нужно, в чем причина путешествия такого — так пусть он и верить начнет в то, что сам придумал! — Ну, конечно, глупый альфа! — Сокджин самодовольно руки потирает, улыбаясь. — Ну и скажи же мне, зачем мне от уродства моего избавляться? Услышать я это от тебя хочу — ведь вдруг не прав ты! Я посмеюсь тогда над тобой, что неверно ты все понял! — Ах, посмеется он! — Посмеюсь! — Зачем, зачем! Конечно, ради омеги этого! Боишься, что не сможет он тебя такого страшного полюбить и принять? Для него стараешься! Урода, ведь, наверное, так тяжко любить! Хосок от возмущения воздухом давится — тогда и вода, закипев, из котелка бежать начинает: с ужасом Сокджин к посудине подается, снова помешивать воду начиная. И понимает альфа теперь намерения Тэхена камнями того забросать — ну что за глупости собирает он! И хочется сразу ему возмутиться и что-то против сказать, но понимает он: только эта причина и будет веской достаточно, чтобы в приключение такое опасное отправляться. Менелай сказывал когда-то, когда не бранил его и не наставлял, что с омегами Хосок быть не может, о том, что ради любви многие вещи сделать можно: даже весь мир погубить. — Не говори ему только, бард, — тихо Хосок произносит, надеясь, что не покрывается он румянцем, который выдать его сможет: не привык он еще к вранью откровенному полностью — особенно уж к такому вранью. — Говорить не буду… — с благородством Сокджин склоняется будто, но Хосок понимает потом — только чтоб крупу засыпать, — но спою в песне!.. — Сокджин! — Она прославит тебя в веках! Люди тебя и его никогда не забудут! — Не смей делать этого! — Уже слышу мелодию… — блатед приостанавливается, — …лунный свет сияет над нами, Юнги и Хосок повязаны вместе узлами… и солнечный свет нарушает запрет — поцелуй друг для друга теперь их «привет!». Юнги и Хосок — вечная пара, любовь их слаще нектара!.. — Замолчи! — Прекрасная песнь! Слаще нектара, небесного дара, уродец теперь — красоты изящной тиара!.. — Ужасная! — По-моему, ее будут передавать следующим поколениям!.. Вместе прошли и пламень, и град… стоят теперь они у свадебных врат!.. — Эту песнь никто не услышит, ведь я тебя придушу сейчас! — Ха-ха! Расслабься, альфа, — Сокджин улыбается слабо, — не расскажу я ему. И песнь приберегу свою. Но знаешь, что, альфа? Глупый ты. Не нужно ничего омеге говорить. — Вот именно! Не нужно. Сокджин глаза закатывает: — Еще глупее ты, чем думал я… — Неправда это, — Хосок, сдаваясь, плечи опускает. Понимает он многое. Потому и решает поступать так, как поступает.ᛜ
Видит издали Юнги, что Сокджин опять людей вокруг себя на поступки гадкие подстрекает — Хосок почти накинуться на него готов, но омегу это смешит даже на мгновение неосязаемое. Нет людей Сокджину подобных — быть может, научиться у него можно отношению к жизни такому. Не осознавал про себя Юнги это раньше — не осознавал, что всегда все видел в красках темных, бесцветных. А Сокджин показывать им начал: оказывается, дело выбора это — какой жизнь вокруг видеть. — Омега. Тэхен за спиной отвлекает его, меч в руке сжимая, и Юнги неловко становится вдруг: наедине с гестуром этим не особо желанно ему оставаться — были бы в деревне своей они, так о молодом гестуре и об омеге на выданье сразу бы слухи пошли! Негоже омеге свободному надолго с альфой наедине оставаться, если ж нет никаких побуждений у обоих — а если нет их в действтиельности и встреча — случайность, деревенские все равно считать иначе станут! Но хуже прочего то, что Тэхен почти прямо свои намерения обозначил — и оба знают они, чего желает он на самом деле. Не готов ему отвечать Юнги сейчас, а потому кажется ему, что пользуется он им, Тэхеном, что играется им, что ложную надежду дает. Пока ходит Снор за ним, ко всем он альфам с особым вниманием присматривается: не хочет он обрекать их на судьбу незавидную, потому в деревне он всех на расстоянии держать пытался, приглядывался — сейчас он тоже подпустить никого близко к себе права не имеет. Пусть и не получается это кое с кем. Мысль эта быстро скользит, исчезает сразу, когда гестур на его меч кивает. — Ах. Обязательно это? — Юнги меч в руку берет, и вспоминается ему та страшная ночь, когда они от других гестуров убегали — от тех самых, которых Тэхен и позвал. — Жили бы мы в другие времена, Юнги, наверное, и не обязательно бы было. Омега же ты — это альфы обязанность защищать омег. Думаю я, что омеги не созданы для сражений и битв, для того, чтобы меч в руках держать — ну когда такое было, чтоб омега победу приносил? Омеги созданы, чтобы потомство давать, дитя растить. Но времена иные. И Ночь Темная впереди, и война. Уж если не врага одолеть тебе суждено, то хотя бы жизнь свою спасти. Я постараюсь рядом быть всегда, но… И помогают слова эти Юнги желание обрести за меч взяться: вспомнил он то, что так легко забылось, что всю жизнь его с рождения окружало — омега ведь дополнение к альфе, не более! И думает он: не потому ли ему за меч браться боязно, если всегда ему говорили, что омеги плохи в этом и только альфы хороши в битвах? Ведь если сразу прививать мысли о поражении и неудачи, если внушить сразу, что не получится ничего, захочется ли опровергнуть это? — Ах, альфа! — Юнги брови грозно сдвигает, чувствует вдруг, как в груди его огонь начинает пылать: хочется ему теперь стать сильнее всех на свете, чтоб доказать всем, что глупости это, что омеги тоже многое могут! — как и все, считаешь ты, что омеги только вынашивать детей могут! А ведь неправда это — омеги сильнее, чем думаешь ты! — рукоять крепче обхватывает, — а ты думаешь, что только альфы сильными могут быть!.. — Вот потому я и не буду всегда рядом, — Тэхен выдыхает спокойно, — не позволишь ты рядом быть. Потому и учить тебя буду. Тэхен, голову склоняя, вокруг его обходить начинает, присматриваясь — неловко Юнги от взгляда этого, избежать его хочется, но гестур быстро заканчивает, перед ним становясь: — «Омеги сильнее, чем думаешь ты», — повторяет слова его Тэхен, — да только вот в первом настоящем бою шансов нет у тебя. Ты низкий, слабый и худой. Тебе нужно больше есть. Возмущает это Юнги и почти хочет защищаться словами он, но жестко Тэхен прерывает его: — Хочешь сильнее стать, Юнги? Тогда правду о себе слушай и принимай. Ни одного альфу не одолеть тебе — даже самого паршивого воина. Хосок этот тоже не воин. Никогда он не тренировался так, как я это делал. Не знает он, что такое сражение, но у него всегда будет больше шансов на победу: просто потому что он альфа и от природы крепче он. Поставить вас вместе, нетренированных, необученных… и кто победу одержит? Ты против природы идти хочешь, но не получится это. Силы нет в тебе — ветер подует, упадешь ты. Но это пока. Будешь тренироваться… у тебя хотя бы шанс появится. Не надо против природы идти. Подстраивайся просто. Ну, чего лицо у тебя такое хмурое? — Ах, даже не знаю, альфа. Может, потому что унизил ты меня? — Я сказал правду, — легко пожимает плечами, — в правде не может быть чего-то унизительного. Юнги. Ведь лучше для тебя хочу. Просто запомни хорошенько: избегай прямого боя — в нем нет шансов у тебя. Защита и побег… вот это тебя спасет. И снова омеге возмущаться хочется: не потому что альфа какую-то глупость сказал — прав он! Не одержать победы ему в сражении прямом — только… сбегать. И пусть он никогда воином себя не видел, но побег трусостью ему кажется, а трусость — слабостью. Слабость — то, что Юнги исторгнуть из себя хочет, распрощаться с этим! — Ты легкий, Юнги. Значит, проворнее и быстрее врага можешь быть. И омежьи мечи тоже урона серьезного принести не могут — потому только ранить ты можешь. Ранить и сбежать. И ранить тоже можно удачно, болезненно — так врага ты и сможешь задержать. Просто нужно знать, куда бить. А теперь расставь ноги пошире, да присядь немного. И плечи расправь, не горбись, — альфа, ловко меч из рук Юнги перехватывая, на землю его кладет — омега, безоружный, обнаженным себя ощущает — руки теперь какими-то бесполезными ощущаются. — Сначала тебе нужно понять, что с телом тебе твоим делать. Рано меч тебе держать. Не время. Тэхен, отдаляясь, напротив него становится и пояс с мечом отстегивает, тоже на землю кладет. Задерживает на нем омега взгляд, скользит по бледной маннелингской коже, по волосам его белым, по глазам голубым. Не отмечал этого раньше Юнги, не придавал знаничения, но сейчас, в лучах закатных, заметил вдруг, что Тэхен собой хорош. Под шлемом гестурским не особо заметно это было, но сейчас, без доспехов защитных, видит омега, насколько крепок он в действительности — вот, каким маннелинг настоящий должен быть; уж, наверняка, многие омеги в деревне заглядывались на него — думается Юнги, что для многих Тэхен мечтой может быть. — Юнги, — Тэхен взгляд его замечает, но не отводит его омега стыдливо — продолжает смотреть на него: две льдины, теплым солнцем окрашиваясь, встречаются друг с другом; Тэхена даже удивляет это, но взгляда не отводит он, в лицо Юнги глядя. И хочется рассмеяться ему, бросить все, схватить его, ведь — глупость какая! — самое родное это лицо, которое Тэхену всегда видеть хотелось бы. — Мы с разминки начнем, — себя в руки взять пытаясь, Тэхен выдыхает, но взгляда по прежнему не разрывает, ведь Юнги не разрывает его тоже, — каждый день теперь ты должен делать больше того, что можешь ты. Начнем.ᛟ
— Потому что не можем мы Сокджину полностью доверять — потому ты, Тэхен, и не должен говорить ему, кто я такой. Дрова углями стали — то, что росло долгие годы, тлеет в костре теперь: десятилетия роста в нескольких ярких минутах последних вспышек расстворились. «С людьми, наверное, тоже так» — думает альфа, помешивая угли палкой длинной, видя в них очертания той гробницы страшной, на гестура напротив не смотрит. Ночь, почернев, похолодела, прижала их друг к другу, пусть и не всех — Сокджин под укрытием рядом, с храпом громким, знать дает, что видит он уж десятый сон: потому хорошее это время, чтобы обсудить все. — А если ж скажу я, что ты ахилеец, которого в нашей деревне разыскивают, то ведь, наверняка, сдаст он тебя на первом же посту. Наверняка, награду за тебя назначили — всякий бард поживиться не против, — Тэхен ухмыляется, — мне какой прок от того, чтобы язык за зубами держать? Хосок на Тэхена с внимательностью глядит, лицо его разгадать пытается, решить хочет: что можно говорить, а что — нет; где можно юлить, а где честным нужно стать. Решает все же, что вряд ли Сокджин сдаст их гестурам: сам он блатед, которые не в почести теперь, скорее, он сам от стражников держаться дальше будет. Да и не взял он еще плату — их с Юнги эмоции — так что переживать не стоит о этом пока. — Не думал я, гестур, что ты выгоду будешь искать, — Хосок спину распрямляет, за плечо его глядя — Юнги к озерцу рядом отошел, чтобы посуду после ужина ополоснуть, — думал я, что у реки мы решили все. Договорились. Теперь торговаться хочешь? — Если хочешь так это называть — называй. Ты ведь помеха мне только — чего я тебе помогать должен? — Помеха? — усмехается альфа, — чему ж я мешаюсь? — А ты не знаешь? — Говори прямо, Тэхен. — Юнги. Замирает альфа, слова правильные желая подобрать. Нельзя ему резким быть сейчас, нельзя истинных эмоций выдавать. Быть умным ему нужно и нужно оставлять в прошлом времена, когда необдуманно и глупо он поступал, в чувствах решения принимая и слова выбирая. — Позволь ему самому решать, где быть и что делать, — со спокойствием проговаривает Хосок, но чувствует, что натягивается все в груди его, возмущается, — ты изменить планы решил? — Я решил, что бессмысленно это Юнги пытаться сберечь рядом с тобой, если можно сразу увести его туда, где опасности не будет. И согласен с ним Хосок — сам предлагал Юнги так сделать, но ответил он беспрекословно, твердо: не смеет теперь альфа против его выбора идти или убеждать его в обратном. — Куда же вести его собрался? — Хосок без усмешки это проговаривает: нельзя ему Тэхена терять. — На Юг. — На Юг? К Каменной Гряде? Если ахилейцы и будут нападать, то как ты думаешь, откуда придут они? — На Севере… Хуже от Темной Ночи будет. Старшие ведь рассказывали, каково это… Когда Духи вместо живых по улицам ходят, когда человечину жрать начинают, когда в тела мертвецов вселяются… уж лучше псов безродных выбрать, чем духов свирепых. — До Медведицы Юнги со мной рядом будет, — Хосок твердо отвечает ему, подбородок поднимая, — потом, после… Юнги сам решит. Ни ты, ни я не будем вместо него решать, только потому что альфы мы. Сам он выбор свой сделает. И знает альфа, что слегка лукавит он: ведь Тэхена он позвал именно для того, чтобы Юнги потом с ним ушел. Ведь сделал так, чтобы они чаще вдвоем оставались во время тренировок, тоже не так просто. И намерен он и дальше омегу рядом с Тэхеном оставлять — чтобы выбор ему потом легче было совершить. На Юг бежать опасно из-за ахилецев, на Север — из-за Темной Ночи… но лучше всего Юнги будет бежать от него, от избранника Медведицы. — Омеги порой делают неправильный выбор, — Тэхен руки скрещивает. — Альфы тоже. — И все же… почему к Матери тебе нужно и для чего Юнги за собой тянешь? Уж знает альфа — если будет кому-то еще известно про Снора, Юнги тяжко переживет это, да и не тот он человек, который вправе раскрывать боль омеги человеку чужому. Юнги, из темноты появляясь, с мытыми тарелками, вдруг Хосоковым спасением становится, и альфа, не осознавая даже, что хмурость его улыбкой стирается, к нему он неосознанно тянется: — Омега! Как раз мы тут с Тэхеном обсуждали, почему ж нам к Медведице понадобилось!.. Застывает Юнги у костра, с холодком на Тэхена поглядывая: должны они были раньше с Хосоком обсудить это, но не было у них времени лишнего наедине, чтоб вместе легенду придумать. Теперь льдом его сердце покрывается: позор ведь такой в глоковом проклятии признаться!.. — Знаю я, Юнги, не хочешь ты, чтобы я правды раскрывал, — Хосок взгляд свой голубой в языках пламени плачет, — но если впереди у нас еще долгий путь, то хотя бы немного должны мы доверять друг другу. Доверие на тайнах не построишь. Прости, омега, но скажу я это. Юнги, сжимаясь, почти порывается к Хосоку, чтобы губы его своими пальцами сжать, а потом язык вырвать его!.. Как может он!.. — Юнги бы не хотелось, чтобы я рассказывал тебе это, ведь кажется позором ему это, но тебе, Тэхен, я расскажу. Должен знать ты. И сам ты знаешь… кем являюсь я… и чье клеймо на шее моей. Но ничего о себе не знаю я — ни то, откуда я, где родители мои, живы ли они… не знаю, как я в стране маннелингов оказался. Кто ж еще это знать может, если не Матерь Медведица? Иду я к ней, чтобы правду потребовать с нее. А Юнги… — Альфа! — хмурится тот, и почти падает посуда из рук его. — Я расскажу, Юнги, пусть и думаешь ты, что позор это!.. — на Тэхена взгляд он переводит, — Юнги, он… должник мой. Гестур напротив брови к переносице сдвигает, да ближе к Хосоку склоняется, чтоб ни единого слова не упустить. — Спас я его однажды. По случайности в лесу мы встретились, когда он от волка уйти пытался — глупый омега забрел туда, куда не следует! Вызволил я его из пасти волка, а он и сказал, что теперь вправе я требовать с него все, что вздумается мне: ведь если жизнь я его спас, то он в ответ не меньшее должен сделать. А он, сам знаешь, целитель хороший… и еду приготовить сможет. И одежду мою подошьет. Знал я, что если узнают в деревне, кто я, то бежать мне придется. В одиночку мне не продержаться, а омега этот благородный слишком, чтобы обещание свое нарушать. — Ах, ты! — Тэхен кулаки сжимает, — бесчестный! — Я? Еще какой, гестур! — Отвратительный! — Согасен! — кивает Хосок, — но разве не сам он обещание свое мне дал? Сказал мне, что взять я могу с него все, что угодно! — Дурак, ты ведь врагом его сделал! Беглецом! Изгоем! Ты родины его лишил! — Тэхен вдруг резко на ноги поднимается, глазами меч ищет, пояс с которым после тренировки так и не надел обратно, — как мог ты на предательство его обречь, пес безродный! Настоящий альфа освободил бы омегу от обещания! И не стал бы придумывать таких гнусных способов использовать его! Да я тебя!.. Позорный альфа! Не достоин ты и дня рядом с Юнги провести!.. Бери меч сейчас же, сразимся мы с тобой!.. — А ну сядь на место, альфа! — возмущенно шикает Юнги, меж ними становясь, — и думать не смей, чтобы не мечах все решать! Думаешь, все только сражением решается? И забудь о том, чтобы за меня думать! Ты слышишь меня? Сядь и успокойся! И вновь Юнги это делает — голосом только своим делает так, чтобы все вокруг вдруг бояться его начали: даже Хосоку не по себе от такого тона становится и самому ему сесть хочется, пусть и сидит он давно. Повинуется Тэхен, но лицо его разгневанное, буйное — без слов оно говорит, что стоит Юнги отвернуться, как в Хосока он тут же меч вонзит! — То, что здесь я, только одно значит: что мое решение это было. Слышишь меня, Тэхен? И не смей иное придумывать! — отчитывает его, — была у меня возможность и обещание нарушить, и освобождал меня от него Хосок, но я решил поступить именно так — с Хосоком пойти. И не жалею! Молчание меж ними раскатывается — только огонь в костре щелкается, да Сокджин в укрытии громко храпит, будто голоса их для него песнь колыбельная. — И своя мне выгода есть — до Медведицы дойти, — тише омега говорить начинает, продолжая в голубые глаза Тэхена смотреть, — о ней не скажу тебе. Личное это. Должны мы вместе с Хосоком до Матери дойти. Так что если уж решился с нами идти, то не только меня защищать будешь. Его тоже. — Это почему еще! — Потому что я так сказал. Потому что мне так нужно. И видит Хосок, как омега на гестура смотрит, и восхищение его ресницы выше поднимает, глаза округляя. То, как храбр вдруг омега, как голос его тверд, как решителен он — ведь всегда так было, но не всегда Хосок отмечал это. Тэхен взгляда Юнги не выдерживает, отводит лицо в сторону, тихо ругаясь про себя. — И Сокджин об этой причине тоже знать не должен, — добавляет спокойно альфа, руки на груди скрещивая, хотя знает он про себя, что внутри все переворачивается и крутится от волнения, — думает он, что идем мы к Матери, чтоб от уродства она меня избавила… — Так ведь такое даже Матери не исправить… — язвит Тэхен и в обиде от костра отворачивается, в темноту пред собой глядя, — такое уродство только могила исправит… — Тэхен! — шикает Юнги. — Ну и… — прочищает Хосок горло, на бревне устраиваясь поудобнее: знает, что и альфа, и омега вместе на него нападать начнут, — он думает, что это… только способ достижения цели одной. — Что? Какой цели? — Юнги к нему шаг ближе делает. — Ну-у-у… — Альфа. — Не пойми меня неправильно, омега, — руки перед собой выставляет, — но эта причина действительно значима — в нее легко поверить. Потому что… ну… из-за такого, действительно, на большие поступки, вроде как, решаешься. Не знаю, на самом деле. У меня-то такого не было. Но говорят… — Альфа! — Менелай мне говорил, что любовь причиной разрушенного мира может быть, — Хосок в глаза Юнги смотрит, — говорил он мне, что любовь странные вещи с людьми делает. Будто любовь что-то вроде… единого духа, в два сердца вселившегося. Так что, подумал я, что если скажу я Сокджину, что на путешествие такое я отправился, чтоб уродство свое стереть, чтоб любви своей добитья, то… поверит он. И он поверил. — Ужас какой… — почти шепчет Юнги, в упор на него глядя. — Ну что ты? Опять скажешь, что дурак я? — Хосок глаза закатывает, — но сработало ведь! — Для детей сказки, — Тэхен угрюмо бормочет в ответ, — я не поверил бы!.. — Потому что не бард ты, альфа! А он такой — он мир чувствует и людей, и эмоции их… — храп громкий Сокджина будто подтверждает слова его, — и вообще! Чего обсуждать уже! Что сказано, то сказано! Просто примите это… и подыгрывайте! — Подыгрывать? — Юнги голову склоняет, — а сказал ли ты ему, чьей любви ты добиться желаешь?.. — Ну… я не говорил этого… он сам на кое кого подумал, а я перечить не стал… ну, если уж у него уже есть это семя веры, то почему бы не подпитать это? Ведь легче верить в то, что уже зреет в голове! — Хосок! Про меня он подумал?!.. А ты и отрицать не стал? Он теперь думает, что… Да ведь!.. — Хосок, Хосок! — поднимается альфа, кулаки сжимая, — да какая тебе разница, чего он думает? Главное, что правды не знает — а остальное разве имеет значение? Чего вот ты, омега, все в штыки все время принимаешь и поучаешь меня! Знаешь ли ты, что от этого общаться с тобой тяжко из-за этого? Уж, конечно, знаешь! — И ты с начала самого знал это! Чего мне теперь, себя переделать, чтобы тебе приятно разговаривать было со мной? — Ах, все, омега! — разворачивается на пятках он, — не хочу с тобой разговаривать больше! Знаешь ли, как сложно это потом — решения принимать, когда знаешь, что на каждое будет вот такая вот реакция? Что каждый выбор свой нужно объяснять и доказывать, что не так уж он и плох? Что для каждого действия своего мне еще и защиту нужно придумать — отчего же я так поступил, а не иначе? Я-то думал, что… мы, наконец, начали понимать друг друга лучше! — говорит и говорит альфа, понимая, что не получается у него в прошлом оставить Хосока, который за словами своими не следит в порыве чувств, но и остановить себя не может: так сильно отчего-то это задело его! — и я уверен все же, что как лучше я сделал! И лучшей причины не придумать бы было! — возмущенно почти он в сторону омеги рукой машет, да шагать начинает подальше от костра: уж точно ему сейчас побыть наедине нужно. И Тэхену с Юнги вдвоем — тоже. И все это злит слишком сильно, но высказать это некому, да и не собрать все эмоции его в единый клубок хоть сколько нибудь понятный. Идет он к озерцу, на звук волн небольших, лицо свое охладить надеясь — Юнги в спину ему смотрит да чувствует, будто съел он горькой земли только что. Ведь совсем он не хотел опять вредным и колючим быть. Ведь в душе-то согласен он, что вполне это хорошая причина. Просто уязвимым себя отчего-то почувствовал, не успел эмоциям другую форму придать: привык уже, что альфа всегда пропускает эти колкости через себя, внимания на них не заостряя. Хочется Юнги сейчас же вслед за ним пойти и извиниться — и правда он вину свою чувствует, но Тэхен слегка отдергивает его за рубаху, останавливает. — Альфы. Мы… такие. Пусть один побудет. Пар выпустить нужно. Начнешь говорить с ним сейчас — хуже только будет. Хотя на месте твоем бы я бы и не пошел за ним. Юнги! Он ведь… бесчестный! Мерзкий альфа! Разве порядочный поступил бы так с тобой? Говори что хочешь, а я знаю: он подлец! Он вынудил тебя предать родину!.. Бежать! А ты его еще защищаешь! Обманывает он тебя… — Ах. Тэхен. Полно. Хватит, — отдаляется он, — я сказал тебе уж все. Больше не намерен я с тобой спорить. Если не хватает тебе одного раза, что я тебе сказал, то не мои уж это проблемы, что ты понять этого не хочешь. С ним пойти — мой выбор был. Все. Спать хочу… Тяжко в груди становится, в горле тяжесть его — пойти бы к нему, да прямо сейчас извиниться, поговорить с ним, объясниться!.. Но, развернувшись, застывает он вдруг на месте, пошевелиться не может больше. В голову его короткое копье направлено — обведенные краской глаза напротив дикие, враждебные. Не голубые. Юнги в ужасе осматривается: окружены они по кругу. Женщинами.