Молчание, прощение и поцелуи

      Кинн невыносимо, ужасно страдал уже третьи сутки, но винить в этом, кроме самого себя, было решительно некого. Решив по-тихому проверить одно подозрительно неприбыльное казино, он легкомысленно и недальновидно положился на госпожу удачу, взял с собой слишком мало людей и попал под перекрестный огонь двух более мелких группировок. К счастью, все его люди отделались неопасными ранениями, синяками или легкими контузиями, а вот Кинну не повезло. Рефлекторно дернув на себя самого младшего из их телохранителей — пока еще непуганого и слишком борзого Тина, он сам схлопотал пулю в плечо, да так неудачно, что та едва не раздробила правую ключицу. Обошлось лишь чудом, но Кинн по пути в комплекс потерял много крови и слег в постель под пристальный надзор врачей семьи.       Однако рана, хоть и причиняющая сильную боль и не дающая нормально спать по ночам, стала меньшим из зол, что его настигли. Большим был Порш, который вот уже третьи сутки сохранял в его обществе церемонное, уважительное, но давящее неподъемной плитой молчание. Внешне жаловаться Кинну было не на что: Порш преданно ухаживал за ним, помогал с перевязками, по часам выдавал лекарства и даже спал рядом, на второй половине необъятной кровати. Но касаться себя упрямо не давал и не проронил ни слова. Совсем. Ни одного.       Кинн никогда не думал, что будет настолько скучать по болтовне своего мужчины. Раньше Порш охотно делился с ним наблюдениями и новостями за день, не стеснялся перемывать косточки новеньким телохранителям и палить на мелких проступках старших и никогда не отказывался от близости, растекаясь податливым воском от самых простых и незатейливых ласк, на которые Кинн никогда не скупился. А теперь Киттисават все время молчал и так старательно уходил от ладоней Кинна, будто тот был проклят и каждое касание приносило невыносимую боль.       Сначала Кинн бесился и злился, пытался настаивать, даже вышел из себя и накричал на Порша, но тот спокойно выслушал эмоциональный взрыв, окинул «начальника» равнодушием холодным взглядом и просто ушел, никак себя не проявляя до самого вечера, да и тогда зашел только чтобы выдать подопечному полагающуюся порцию лекарств. Ночевал он где-то еще, и Кинн, немного подумав над своим поведением и разогнав морок негативных эмоций, волей-неволей приготовился к неизбежному принесению извинений и длительной осаде упрямого мальчишки в теле роскошного и желанного взрослого мужчины.       Кинн сменил тактику и начал послушно выполнять абсолютно все предписания врача, надеясь таким образом выбить хоть одну поощрительную улыбку с сурово поджатых тонких и обветрившихся губ. Но Порш продолжил ухаживать за ним, как ни в чем не бывало сохраняя ровное, ничего не значащее выражение лица и укладываясь спать исключительно на другой стороне комфортной и мягкой кровати кинг-сайз, хотя ранее не отлипал от Кинна, при любом удобном случае залезая ему на грудь.       Видеть в непосредственной близости такого красивого, гордого и безмерно уставшего Порша — часть работы Кинна в его отсутствие легла на плечи главы охраны — и не иметь возможности коснуться или поцеловать, было попросту невыносимо. Кинну до боли хотелось сжать широкие плечи, покрыть смуглую кожу тысячами поцелуев, опуститься на колени наконец, доказывая, что тоже умеет делать очень и очень приятно. Хотелось вновь ощутить на груди сонную тяжесть любимого человека, или заснуть, тесно прижимаясь грудью к подтянутой спине, или оставить пару-тройку слабых укусов и алых собственнических засосов на длинной шее, созданной специально для подобных меток или хотя бы ладони Кинна.       Лежа на каталке в операционной в ожидании действия наркоза, он с мрачным предвкушением надвигающегося урагана думал, что Порш будет ругаться, кричать, возможно, разобьет о его голову пару дорогущих ваз или перепортит все документы в кабинете. Кинн не был дураком и прекрасно осознавал степень своей вины, так что легко позволил бы ему подобную выходку, но Порш неожиданно поступил намного хуже и расчетливее — он упрямо и жутко молчал, и это оказалось куда страшнее и хуже любого крика.       На четвертую ночь «наказания» Порш пришел совсем поздно. Под его глазами залегли глубокие синие тени, кожа неприятно посерела, а крупные руки с широкими предплечьями и большими шершавыми костяшками пальцев мелко дрожали от переутомления. Кинн вынырнул из нервной, чуткой дремоты и встревоженно приподнялся на локте на своей половине кровати, собираясь помочь возлюбленному с омовением, но тот отрицательно мотнул головой, запрещая вставать, и исчез в ванной, прихватив банное полотенце и чистое белье.       После водных процедур он наскоро просушил волосы полотенцем, протянул Кинну положенные лекарства, проследил, чтобы тот их принял, и только после этого с тихим грудным стоном растекся по свободной половине кровати.       — Все так плохо? Малыш, позволь мне помочь, — попытался наладить контакт Кинн, протягивая руку, чтобы погладить Порша по загривку. Но упрямый, как горный баран, Киттисават ушел от прикосновения, а затем и вовсе поднялся, забирая с собой подушку.       — Куда ты? Останься, Порш, я не буду трогать, ну, — попытался остановить его Кинн, но Порш уже ушел на диван, укладываясь на тихо скрипнувшую черную кожу и сиротливо подтыкая под бока тонкий плед.       Кинн снова завелся, все-таки фамильная ярость и гордость никуда из его характера не делись, но вовремя остановил сам себя — по опыту знал, что переупрямить Порша практически невозможно. Оставалось только смириться и продолжать выполнять все предписания врача в надежде побыстрее встать на ноги и освободить любимого человека от тяжелой работы.       На пятую ночь Киттисават пришел совсем выжатый и словно выцветший, непрестанно зевал и хотел было улечься сразу на диван, но Кинн проникновенно пообещал не трогать и даже не дышать в его сторону, и тот все же улегся на просторную и удобную кровать, практически сразу проваливаясь в крепкий сон.       На выполнение спонтанно данного возлюбленному обещания у Кинна ушли почти все остатки выдержки и моральных сил — во сне тот казался намного младше, невиннее и нежнее суровой и неподкупной дневной версии себя. У Кинна отчаянно зудели кончики пальцев от первобытного желания прижать спящее чудо к себе или хотя бы провести пальцами по острой скуле и заправить за ухо прядь густых черных волос. Даже смертельно уставший и измотанный новыми обязанностями Порш оставался невыносимо красивым, и сердце Кинна пело от того, что это сокровище досталось ему, одновременно с тем горько стеная, что прикасаться запрещено.       Ночь прошла крайне беспокойно — Кинн несколько раз выныривал из мрачного и бесполезного полусна, любовался сладко спящим Поршем и снова проваливался в серую беспокойную муть. Утром, устав от постоянных побегов Порша и замалчивания проблемы, он решил пойти ва-банк и приказал охране, неусыпно дежурящей под дверями его спальни, привести Порче.       Подросток, облаченный в домашние невзрачные шорты и растянутую синюю футболку с чужого плеча — уж слишком широкой она была для тонкой и звонкой, пока еще не оформившейся до конца фигуры, — спокойно вошел, вежливо сложил руки в вай и уставился на хозяина помещения огромными невинными глазищами, сильно напоминая взъерошенного и милого уличного котенка.       — Привет, — выдавил Кинн из пересохшего от волнения горла — как правильно начать диалог он даже не предполагал. Не сказать, чтобы он напрямую боялся Порче — как вообще можно бояться этого забавного лохматого мальчишку? — но определенные опасения испытывал, памятуя о том, как хорошо Порш относился к младшему брату и как высоко ценил его мнение в житейских вопросах.       — Здравствуйте, кхун Кинн. Мне сказали, вы хотели меня видеть, — парень решил не ходить вокруг да около и выжидающе уставился на Кинна, невинно хлопая длинными пушистыми ресницами.       — Верно, хотел. Твой брат… он со мной не разговаривает, — осторожно начал Кинн, ощущая себя проштрафившимся пиратом, пущенным сослуживцами по доске — настолько шатким, хрупким и опасным ощущалось положение. Но другого выхода не было, и он постарался максимально расслабиться, ставя на кон свою счастливую жизнь и нейтралитет с Поршем.       — Заслужили, — не меняя позы и ровной интонации ответил парень. В его проницательных темно-карих глазах помимо легкого любопытства присутствовало еще и плохо скрытое злорадство, убедительно доказывающее, что кровь — не вода. И что о скользкой ситуации между своим старшим братом и Кинном он осведомлен более чем хорошо.       Кинн едва не подавился слюной от подобной наглости, но от комментариев благоразумно воздержался, помня, что этот внешне милый и славный пацан — такой же Киттисават, а значит, упрямство течет в его венах вместе с кровью.       — Заслужил, — признал Кинн после короткой паузы. — Но я его люблю и хочу вернуть. А он упрямый, как баран, ты же сам знаешь.       Порче понимающе кивнул, но готовности помогать так и не изъявил, продолжая молча наблюдать и внимательно слушать. Кинн мысленно посетовал на то, что отец был в чем-то прав и не нужно ему было вообще сходиться с этой своевольной и упрямой семейкой так близко, потом вспомнил сонное лицо Порша на соседней подушке и обреченно признал, что одно это зрелище с лихвой покрывало все его нынешние мытарства и неудобства.       — Я люблю твоего брата, — начал он заново, понимая, что уважение и доверие мальчишки придется сначала заслужить. — Сильно люблю. Поверь, я правда не хотел втягивать его во все это. И в самом начале отношений дал выбор, но он сам решил вернуться ко мне, чему я, признаю, безмерно и эгоистично рад.       Пальцы Кинна сами по себе нащупали неровный след от пули на боку. Заинтересовавшийся подросток плавным, кошачьим движением придвинулся ближе, по-хозяйски сел на край кровати, отдернул одеяло и внимательно рассмотрел небольшой неровный шрам от пулевого, четко выделяющийся на фоне светлой кожи Кинна.       — Вы его закрыли собой, — скорее утверждая, чем спрашивая, произнес Че, пока злорадство в его глазах медленно, шаг за шагом переплавлялось в задумчивость и странную прозрачную грусть — будто он сожалел о том, что у него нет человека не родного по крови, но способного кинуться ради него под пули. Хотя на самом деле — и Кинн это не понаслышке знал — такой человек у Че имелся и был готов буквально на все, чтобы заслужить еще хоть один приязненный взгляд или светлую улыбку «маленького ангела».       — Да. И сделал бы так снова, если бы пришлось, — подтвердил Кинн, свято веря в эти слова.       — Но ведь это он ваш телохранитель, его работа — вас защищать, — вопросительно изогнул правую бровь Порче.       — Он уже давно для меня куда больше, чем просто телохранитель. Я с радостью отдам за него свою жизнь, если того потребуют обстоятельства.       — Я понимаю. А вы еще больший эгоист, чем я думал, кхун Кинн, — хмыкнул Порче, слегка отодвинулся и даже заботливо накрыл удивленного мужчину одеялом.       — Эгоист? — растерянно переспросил Анакинн, судорожно ища, что в его словах могло натолкнуть подростка на такую нелогичную и в чем-то оскорбительную мысль.       — Отдать жизнь за кого-то на самом деле очень просто, — улыбнулся Порче, но веселья в этой улыбке не было ни капли. — Даже если смерть будет долгой и мучительной, рано или поздно все закончится. А человек, оставшийся жить, будет до самого конца помнить, какой ценой далась ему эта жизнь. Это не благо, это — тяжелый груз. Вы лучше попробуйте не умирать за него, а жить ради него. Так выйдет куда сложнее и больнее, кхун Кинн.       Дослушав пламенную речь Че до конца, Кинн как никогда ясно осознал, почему его хладнокровный, бесчувственный и упрямый младший братишка так качественно и надолго втрескался в этого грустного и не по годам мудрого пацана. На несколько секунд ему даже стало искренне жаль Кима, но потом он вспомнил, какой занозой в заднице мог быть братец, и с глубинным удовольствием и легким злорадством признал, что карма — та еще сука. А еще решил, что честность — лучшая тактика в общении с Порче, и пошел напролом:       — Что мне сделать, чтобы он меня простил? Я хочу все вернуть. Мне плохо, когда ему плохо.       — Он очень обижен на вас, — медленно заговорил Порче после мучительно-долгой напряженной паузы, во время которой пристально вглядывался в глаза мафиози, а тот боялся дышать, чтобы не испортить впечатление и не спугнуть удачу. — Хиа’ тоже вас любит и очень боится потерять, поэтому так сильно злится сейчас. Вы поставили минутную выгоду выше собственной безопасности, и сейчас он думает, а надо ли ему вообще состоять в таких отношениях, потому что дальше может быть только хуже. Хиа’ тоже немножко эгоист и хочет по возможности избежать лишней боли.       — Он хочет… уйти? — севшим голосом переспросил Кинн, оглушенный и ослепленный этим коротким откровением. Ему было мучительно мало простого присутствия Порша в его жизни, но он был готов смириться с этим, лишь бы только улыбчивый и смешливый парень оставался рядом. Все, что угодно, только бы и дальше просыпаться с ним рядом и молча любоваться, продолжать безоглядно тонуть в фениксовых глазах, каждый раз осознанно отказываясь спасаться.       — Не знаю, — пожал плечами Порче, глядя на Кинна с легким оттенком сострадания во взгляде. — Я вот ушел, но счастья мне это не принесло.       — Ким любит тебя, — прохрипел Кинн, решив в кои-то веки отложить старую добрую братскую вражду и помочь своему глупому младшему.       Порче крупно вздрогнул и поджал губы, но Кинн не остановился, стараясь передать свою уверенность подавленному и расстроенному разрывом подростку:       — Я знаю Кима буквально всю его жизнь. Он замкнутый, ревнивый, косноязычный и циничный, но он любит тебя, Порче. Мне сложно до конца понять мотивы его поступков, но я не думаю, что он оттолкнул тебя со зла. И я не думаю, что Ким с тобой играл. Скорее… ты вряд ли это поймешь, и, наверное, оно и к лучшему, но для нас, для членов мафии, нет ничего важнее безопасности избранника. Поэтому я без колебаний закрыл Порша собой в лесу. Поэтому Вегас любому открутит голову за один косой взгляд в сторону Пита. Поэтому Ким решил отойти в сторону — чтобы вывести из-под удара тебя, потому что, если с тобой что-то случится, ему тоже не жить. Подозреваю, что ты — единственное, что вообще заставляет его просыпаться по утрам и что-то делать.       — Меня спросить слабо было? — с неожиданным ожесточением выкрикнул Порче, жестко растирая пока еще по-подростковому пухлые щеки, стремительно покрывающиеся слезами.       — Порче… — Меньше всего на свете Кинн хотел вызывать у юного собеседника отрицательные эмоции, но вышло, что вышло, и теперь он растерянно замер, не зная, что делать и куда бежать, чтобы усмирить этот неукротимый взрыв злости, раздражения и обиды.       — Позвоните ему. У вас же есть его номер?       Кинн закивал, как болванчик, дотянулся до телефона и неверной рукой набрал контакт, лаконично подписанный как «Малолетний дьявол». Предусмотрительно поставил на громкую связь, и теперь они оба напряженно вслушивались в громкие размеренные гудки. После пятого трубку сняли, и Кинн заметил, как по щекам Порче скатываются две новые прозрачные слезинки.       — Что с Че? — сходу спросил Ким, и Порче судорожно вздохнул, почти всхлипнул, но тут же зажал себе рот рукой, пытаясь сдержать подступающие сильные рыдания. — Кинн, блять, что с ним?! — вызверился Ким, не на шутку заводясь из-за продолжительного молчания в трубке.       Теперь в его бархатном, мелодичном голосе отчетливо зазвучал страх — панический, тягучий, настоящий, такой, какой Кинн и не ожидал в своей жизни услышать от того, кто убивать научился раньше, чем водить машину. Но прежде, чем старший Тирапаньякул открыл рот и начал успокаивать разошедшегося брата, в разговор вмешался Порче, каким-то чудом сумевший быстро взять себя в руки.       — Кимхан.       Ким затих на полуслове так резко, словно получил кулаком под дых.       — Ангел? — Спустя добрый десяток секунд робко позвал он, видимо, не в силах до конца осознать, что Порче снова по своей воле произнес его имя.       — Приезжай в комплекс. Нам нужно поговорить, — окончательно справившись с собой, попросил Порче лишь едва-едва дрожащим голосом, и Кинн испытал за него сильную, хоть и иррациональную в их ситуации гордость.       — Буду через час.       — Не гони на дороге, — потребовал парень и первым нажал на отбой. –Спасибо, кхун Кинн.       Телефон вернулся к владельцу, а Порче сделал несколько судорожных вдохов и выдохов, пытаясь вернуть душевное равновесие после пусть и короткого, но выматывающего разговора с бывшим кумиром и возлюбленным.       — Если хотите вернуть хиа’, вам нужно нормально извиниться и быть осторожнее со своей жизнью. Он ведь за вами тогда вернулся, значит, вы ему тоже дороги, — сказал Че спустя пару минут, на этот раз прошедших в почти уютном родственном молчании, и встал с кровати, направляясь к выходу.       Кинн уткнулся пустым и бессмысленным взглядом в закрывшуюся дверь, переваривая совет, и от всей души пожелал тупенькому младшему брату удачи — этот мальчишка стоил того, чтобы за него бороться. Решив не откладывать извинения в долгий ящик, Кинн извернулся в немыслимую позу и закатил некрасивую и совершенно не достойную главы мафии истерику, чтобы Порш освободился как можно раньше и пришел к нему в обеденный перерыв, всего через полтора часа после ухода Че.       Едва недовольный и кипящий от раздражения Киттисават переступил порог спальни, Кинн молча встал с кровати и опустился на колени, низко склоняя голову.       — Я был неправ. Я сожалею о том, что тебя подвел, и сделаю все возможное, чтобы таких ситуаций больше не было. Прости меня, пожалуйста, я не хотел причинять тебе боль. Впредь я постараюсь лучше беречь не только тебя, но и себя. Я люблю тебя, Порш. Пожалуйста, останься со мной.       Теплая ладонь зарылась в его волосы, ласково ероша и перебирая пряди. Кинн зажато выдохнул, жмурясь от накатившего волной сладкого удовольствия — чувствовать на себе руки любимого человека после почти недельного перерыва было подобно глотку воды после многодневной жажды.       — Дурак, — хрипло, будто по-настоящему молчал все эти дни, проговорил Порш, продолжая нежно гладить коленопреклоненного любовника по голове. — Куда ж я от тебя?       Надежные, сильные руки помогли Кинну подняться на ноги, и он тут же привлек к себе несопротивляющегося, тихо плачущего Порша. Видеть слезы на симпатичном лице оказалось по-настоящему больно, и мафиози спешно обнял мужчину, позволяя спрятаться от всего мира у себя на плече.       — Прости меня, прости, мой феникс. Я такой дурак, я все это заслужил, ты только прости… — лихорадочно зашептал он Поршу в шею, глубоко втягивая привычный, знакомый и родной запах тела, смешанный с баснословно дорогим парфюмом. Его собственным парфюмом, который Порш все эти дни исправно и по своей воле носил на себе, что внушило Кинну определенную надежду на положительный исход этой неприятной ситуации. — Я так скучал по твоему голосу, если б ты только знал.       — Ты же всегда ворчишь, что я слишком болтливый и что у меня язык без костей, — влажно выдохнул ему в ключицу Порш и чуть повернул голову, чтобы иметь возможность касаться кожи губами.       — Больше не буду. Твой голос — лучшая музыка для меня, малыш.       — Не называй так, — непривычно серьезно попросил Порш, и по спине Кинна тут же пробежали мурашки дурного предчувствия.       — Не буду, но могу я узнать, почему?       — Я ненамного слабее тебя. И младше всего на полтора года. Мне не нравится, когда ты подчеркиваешь эту разницу.       — Вот дурной, — Кинн облегченно рассмеялся и утянул Порша прямо в рабочей одежде в постель, бескомпромиссно затаскивая к себе на здоровое плечо. Простыни, в конце концов, и сменить можно, а вот почувствовать в такой близости от себя тело партнера после недельного перерыва хотелось невыносимо. — Я называю тебя так не потому, что хочу унизить или указать на место в иерархии, а потому, что ты и правда мой малыш. Хочу баловать тебя и просыпаться раньше, чтобы смотреть, как ты сладко спишь. Хочу закармливать тебя вкусной едой и на руках доносить до ванной и обратно. Хочу…       — Скольких своих шлюшек ты называл так же? — неожиданно перебил Порш, поднимаясь на локте и затыкая ладонью рот Кинна, замечтавшегося и оголодавшего по ласке и тактильным ощущениям.       Кинн задумался, честно припоминая.       — Не было такого, — наконец твердо ответил он, оставляя на ладони возлюбленного ласковый скользящий поцелуй. — Обычно я называл их всех детками, чтобы не путаться. А малыш у меня только один — ты.       — Ладно. Ладно, можешь называть, — смирился Порш, с некоторым смущением укладываясь обратно.       Тяжесть Киттисавата приятно давила на плечо, пробуждая драгоценные воспоминания о том, как он еще пару недель назад, обнаженный и вымотанный бурной ночью, жался к Кинну. И точно так же, несмотря на жар и тонкую пленку пота, покрывающую их обоих, отказывался отодвигаться. Кинн никогда бы не смог полностью описать все свои чувства к этому потрясающему мужчине, даже если бы очень захотел.       — Дом хоть цел? — спросил Анакинн просто на всякий случай, бережно поглаживая возлюбленного по плечу сквозь тонкую ткань белой форменной рубашки — после помпезной передачи кольца побочной семьи Вегасу и возвращения на пост главы охраны Кинна, Порш все чаще надевал привычную черную тройку, но пиджак в девяти случаях из десяти оставался сиротливо висеть на кресле в кабинете Кинна.       — В смысле?       — Ну, твой малой Кима к себе позвал, — растерялся Кинн, мучительно вспоминая, не слышал ли он каких-то подозрительных шумов с нижних этажей, но звукоизоляция в комплексе всегда была на высшем уровне.       — В смысле он Кима позвал?! — подорвался, как на пожар, Порш, скатываясь с кровати и прямо так, в носках, добегая до двери.       — Порш, Ким больше не сделает ему ничего плохого, я клянусь, — заверил Кинн, невольно заражаясь неподдельной тревогой и страхом партнера.       — Я научил Че стрелять и дал ему Глок, — рявкнул Порш, вылетая за дверь. Кинна вымело следом — даже рана на время перестала противно ныть, позволяя сосредоточиться на страхе за непутевого младшего.       В три удара вынеся плечом дверь в гостевую спальню, которую уже полгода занимал Порче, Порш ввалился внутрь и замер почти на пороге, отчего Кинн, следовавший прямо за ним, по инерции врезался в широкую спину и зашипел от боли, молнией пронзившей поврежденное плечо.       На стуле возле окна сидел и отрешенно смотрел в пространство заплаканный и растрепанный Порче. Его узловатые длинные пальцы путались в такой же растрепанной шевелюре человека, сидящего у его ног и крепко обнимающего за икры. Ким, с разбитой губой и стесанной скулой, лениво поднял голову, чтобы поприветствовать незваных гостей.       — Че, ты в порядке? — нервно уточнил Кинн одновременно с Поршем, спросившим то же самое у Кима.       — Охуеть ты обо мне хорошего мнения, хиа’, — устало отозвался младший Киттисават и спихнул с колен голову певца, поднимаясь на ноги. Чуть пошатнулся — видимо, от неудобной позы ноги затекли — и Ким тут же гибко подскочил, обнимая за талию и помогая устоять. Че прищурился, но не отстранился, только нос сморщился в слегка брезгливой гримасе: — Если ты думаешь, что так быстрее добьешься прощения…       — Я помню. Не простил. Но я хочу помочь, ангел. Позволь мне о тебе позаботиться, — голос Кима срывался и скакал с высокого тона на низкий, будто даже эта незыблемая жизненная константа подвела его в самый сложный и ответственный момент примирения.       — Позаботился уже, блять, пару раз, всю душу из меня вынул, скотина мафиозная, — недовольно проворчал Че, но чужих рук от себя не оттолкнул, и Ким с облегченным вздохом притянул его к груди, позволяя полноценно опереться на свое тело.       — Прости меня, ангел. Я виноват. Я больше никогда так не поступлю, просто позволь мне это доказать.       От формулировок и потерянного, умоляющего голоса Кинн поймал острое ощущение дежавю. Порш, судя по закатанным к потолку глазам, тоже.       — Аптечка нужна? — уточнил Кинн на всякий случай, с плохо скрытой гордостью поглядывая на брата, явно прошедшего испытание на вшивость от подростка.       — Нет, ерунда, — отозвался Ким, слишком очевидно борясь с собственными желаниями, требующими уткнуться носом в шею или волосы Порче. На что тот глубоко вздохнул, очень знакомо закатил глаза и завел руку себе за голову, утыкая лицо Кима в собственную шею.       — Тебе можно трогать, дурной. Я скажу, если что не так.       — Ангел мой… — слабо выдохнул младший сын мафиозного клана и вдавил Че в свою грудь спиной, от чего тот болезненно поморщился, но говорить ничего не стал, позволяя себя тискать и гладить.       Кинн спиной вперед вышел из комнаты вместе с Поршем, все еще недовольно сверкающим глазами в сторону Кима. Их младшие братья заслуживали времени и личного пространства, чтобы нормально, вдумчиво, обстоятельно прояснить ситуацию и окончательно помириться. А Кинн заслуживал как минимум горячий и долгожданный поцелуй Порша, что тут же, не отходя от кассы, попытался провернуть, зажимая подтянутое тело между собой и ближайшей стеной.       Губы Киттисавата были еще более мягкими, вкусными и отзывчивыми, чем помнилось мафиозному лидеру. Порш всегда сопротивлялся, боролся за первенство, иногда даже больно и сильно кусался, разбавляя нежность острыми вспышками дискомфорта. Но в этот раз сдался без боя, послушно открыл рот и впустил настойчивый язык Кинна, отвечая на ласку, но не пытаясь перехватить первенство. Охотно закинул руку на здоровое плечо партнера, зарылся в волосы, небольно потягивая пряди на затылке, совсем как игривый котенок. И Анакинн с кристальной ясностью и щемящей болью в груди осознал, что по нему тоже отчаянно тосковали.       — Я так соскучился по тебе, малыш, — прохрипел он, отстраняясь на жалкие сантиметры и то только для того, чтобы покрыть мелкими щекотными поцелуями остроскулое лицо и четкую линию челюсти.       — А я по тебе, — раздалось едва слышное у уха, попутно обжигая кожу сбитым напрочь дыханием.       Кинн поплыл сразу же — схватил Порша за подбородок, закинул голову вверх, заглянул в глаза, считывая безусловную нежность, принятие и усталость, и снова приник к губам, как к целительному источнику.       — Фу, какая гадость! — Сквозь затуманенное желанной близостью сознание с трудом пробился визгливый и громкий голос старшего брата.       С трудом оторвавшись от покорного и чувствительного Порша, Кинн повернул голову влево и увидел в ответвлении коридора как всегда нарядного и яркого, как попугай, Танкхуна. Хотя стоило признать, что ярко-малиновый жакет ему даже шел, подчеркивая ширину плеч и узость талии, а облегающие темно-серые слабо отблескивающие штаны создавали незабываемый эффект «ноги от ушей».       — И что люди находят в этих поцелуях?! Просто слюной обмениваются и все. Еще и языки эти скользкие, как червяки, фу просто! — продолжил возмущаться Танкхун, и его высокий резкий голос взлетел еще на пару нот выше.       Порш чуть отстранился от Кинна и растянул влажные от общей слюны губы в проказливой, хитрой улыбке, обычно не предвещавшей ничего хорошего всем окружающим.       — Кхун Танкхун, так, может, вам Арм покажет, что такого классного есть в этих поцелуях с языком?       Арм за спиной Танкхуна резко побледнел, попытался слиться со стеной и взглядом пообещал особо изобретательно убить Порша за его оригинальные и свежие идеи, но Танкхун уже заинтересовался новыми ощущениями и повернулся в сторону работника, вопросительно изогнув идеально выщипанную бровь.       — Чего ты ждешь, паршивец? Давай немедленно меня целуй, я устал ждать!       Арм еще раз обжег довольно скалящегося Порша взглядом из разряда «я знаю, где ты живешь, сука» и нехотя отлепился от стены, придвигаясь вплотную к явно хорохорящемуся Танкхуну. Заглянул ему в глаза снизу вверх из-за небольшой разницы в росте, осторожно, как к дикому животному, протянул руку, чтобы не испугать неожиданным прикосновением. Накрыл порозовевшую щеку мужчины ладонью, успокаивающе и нежно погладил большим пальцем тонкую кожу под глазом. Кхун замер на месте, только огромные глаза на симпатичном лице перебегали с глаз технаря на его рот и обратно. Арм ободряюще улыбнулся и облизал губы. Кхун, как завороженный, повторил этот жест, и технарь больше не стал ждать, подаваясь вперед и прижимаясь к приоткрытым губам господина пока еще скромным, трепетным поцелуем. Танкхун замер, как олень в свете фар, только тонкие руки взметнулись вверх, легли на широкие плечи поверх черного пиджака, да так и сжались на них, не то отталкивая, не то притягивая поближе.       — Не бойтесь отвечать, я не хрустальный, — едва оторвавшись, проронил Арм и приник снова.       На этот раз Кхун зажмурился и сам наклонил голову, улучшая угол взаимодействия. Его губы приоткрылись навстречу мягким, но настойчивым касаниям, и Арм решительнее обхватил второй рукой его талию, притягивая поближе и располагая так, чтобы им обоим было максимально комфортно.       Момент, когда Арм решился использовать язык, был хорошо заметен со стороны. Танкхун, уже немного расслабившийся от нежных, поверхностных поцелуев, испуганно распахнул глаза, сдавленно замычал и дернулся назад, но чутко улавливающий все его реакции телохранитель не отпустил, придерживая за подбородок и продолжая хозяйничать во рту языком. Кхун пару раз с силой треснул кулаками по его плечам, выражая протест и злость, но все же расслабился, и Арм продолжил глубокий поцелуй, размеренно двигая губами и по ходу дела обучая своего господина искусству неспешных и аккуратных французских поцелуев.       Когда он наконец отстранился, взгляд Танкхуна стал совсем поплывшим и расфокусированным. На его обычно бледных щеках плясал яркий естественный румянец, в уголках глаз выступили слезы, а губы очаровательно припухли и увлажнились. Арм бережно убрал большим пальцем слюну с уголка, легонько нажал им же на покрасневшую нижнюю половинку, машинально приоткрывая свои губы, будто снова хотел поцеловать. Танкхун поймал его за запястье, и, не отрывая взгляда от глаз Арма за линзами очков, лукаво поцеловал подушечку.       — Твою мать!.. — прохрипел Арм сдавленно, отшатываясь подальше. Теперь и его лицо вспыхнуло сильным смущением.       — Я не такой уж глупый, Арм, и я давно не девственник, — беззлобно фыркнул Танкхун, силой воли стряхивая с себя возбуждение и смущение. — И ты классно целуешься. Сладко и мягко, мне понравилось.       Длинные узловатые пальцы, похожие на лапки паука, снова скользнули по щеке телохранителя в невинной ласке. Поправили очки на поврежденной профессиональными переломами переносице, почесали за ухом, как породистого кота.       — Спасибо за мой первый настоящий поцелуй, вышло здорово.       — Настоящий?.. — растерянно переспросил Порш, завороженный представлением, которое сам же и инициировал.       — Неужели ты думаешь, что папины враги похищали меня, чтобы держать в шелках и бархате? — рассмеялся Танкхун с нотками покровительства и странной, непривычной, родственной нежности. — Милый наивный Порш, меня насиловали как минимум три раза, хотя, последние два похищения я плохо помню, так что, может, их было больше.       Он говорил о своих травмах так легко и просто, будто цены на хлеб обсуждал, так что даже Кинну, несмотря на весь его впечатляющий опыт похищений, побегов и прочей мафиозной грязи, стало жутко, а Порш и вовсе инстинктивно попытался спрятаться за его плечом, всем телом вжимаясь в спину.       — Я же не?.. Не больно нигде? Я же не навредил? — в глазах Арма вспыхнул панический страх. Он одним прыжком добрался до Танкхуна, взялся за его плечи, развернул к себе и ищуще заглянул в лицо.       — Говорю же: все классно. Теперь я лучше понимаю, что люди в этом находят, — Кхун растянул губы в улыбке Чеширского кота и сдавленно охнул, когда его сгребли в крепкие объятия.       — Ну и что тебе стоило нам с Полом раньше об этом сказать? Мы бы лучше фильтровали фильмы и не говорили с тобой о сексе!       — Ты не прав, Арм. Если я перестану видеть насилие — это же не будет значить, что оно пропадет. Мы мафия, помнишь?       — Ты такого не заслужил. Танкхун, ты…       Вместо ответа Кхун решительно обхватил Арма за щеки, заставил поднять голову от своего плеча и неумело, но старательно прижался к его губам, буквально затыкая собой.       — Пойдем-ка мы отсюда, пожалуй, — громко, напоказ произнес Порш, утягивая за собой и Кинна.       До спальни они, к счастью, добрались без приключений, и Кинн, захлопнув дверь на замок, повалил Порша на кровать, залез следом и силой затащил на свое здоровое плечо. Аккуратно обхватил за плечи, натянул на них повыше одеяло, инстинктивно защищая любимого человека от прохлады кондиционера. Порш смешливо фыркнул ему в грудь, выпутался из рук, прикрутил технику до адекватной температуры и навис на локте, снова расслабленно целуя Кинна в губы.       — Надеюсь, у Арма получится его заземлить, — прошептал он в шею Кинна, играя с потоком воздуха и игриво, едва ощутимо прикусывая вдоль жилки.       — Давно заметил? — Кинн откинул голову назад, давая лучший доступ, и погладил Порша по голове, с наслаждением пропуская между пальцев чернильные пряди.       — Давно. Арм всегда смотрел на него иначе. Не как на буйного подопечного, а как на… сокровище, что ли. Что-то очень хрупкое.       — Ты молодец. Впервые в жизни желаю братьям удачи в любовных делах. Аж не верится.       — Семейка с ебанцой потому что, — лениво отозвался Порш и бесцеремонно распахнул больничную робу Кинна, чтобы покрыть кусачими поцелуями плоский живот, поджимающийся от боли, смешанной с удовольствием.       — Уж какие есть. Порш, а что ты делаешь?       — Лезу к тебе в штаны, — лаконично отозвался Киттисават, скользя языком вдоль узкой дорожки курчавых черных волосков, уходящей в пижамные штаны пациента.       — Малыш, я не думаю, что нам… — до конца высказать мысль Кинн не успел — Порш съехал по кровати ниже, накрывая головку твердого, как камень, члена губами через тонкий слой больничной одежды и нижнего белья. Рукой он при этом ощутимо зажал яйца, причиняя легкую, приятную боль.       — Думаешь, мне стоит остановиться?       — Нет, Порш. Продолжай, я так хочу тебя, — прошептал Кинн в потолок, пытаясь отдышаться после особо сильного сжатия.       — То-то же, — незло фыркнул Киттисават и одним махом помог ему избавиться от штанов и трусов. Согрел дыханием пах, расчетливо прошелся языком вдоль ствола, отслеживая обвивающие его синеватые вены. Цепко обхватил рукой за основание и приподнял, чтобы было удобнее ласкать ртом.       Кинн, как и всегда после откровенных и жадных ласк Порша, растекся по кровати медузой, практически не чувствуя собственное тело. В груди слабо пекло от недостатка воздуха — из-за искусного минета он не всегда вспоминал, что нужно дышать. Киттисават, сползший во время ласк на пол, чтобы заодно помассировать внутреннюю сторону чужих бедер, в ответ на отклики и стоны довольно облизывался и хитро сверкал совершенно черными от расширившихся зрачков глазами.       — Малыш, присядь на кровать, — попросил Кинн, с трудом отлепляя себя от такого удобного и мягкого матраса.       Порш насторожился, но сделал, как велели. Удивленно отшатнулся, когда уже Кинн медленно съехал на пол и устроился между его стройных бедер.       — Давай, Порш, сними все эти тряпки. Только мешают.       — Ты уверен?       — Более чем, давай, — Кинн нетерпеливо поерзал, устраиваясь поудобнее.       Порш быстро расстегнул ремень и стащил с себя брюки и белье, оставив их болтаться у щиколоток. Сел обратно на кровать, уставился на Кинна в упор, а тот все никак не мог перестать гладить шелковый на ощупь крупный член, всего на пару сантиметров меньше, чем у него самого. Затем все же пересилил себя, прервал спонтанный сеанс любования, наклонился и плавно принял до середины. Порш выдал развратный, низкий, нуждающийся стон и запустил ладонь Кинну в волосы, укладывая на затылок и аккуратно, ненавязчиво направляя туда, куда ему больше хотелось.       Идеальное смуглое бедро под рукой Кинна напрягалось и расслаблялось от накатывающего волнами возбуждения. Кинн ненадолго оторвался от члена, чтобы уделить внимание бедрам, прикусил чувствительную кожу с внутренней стороны и тут же зализал красноватые следы зубов, извиняясь за грубость. Порш коротко простонал в ответ на ласку, шире раздвинул ноги и откинул голову назад, выставляя напоказ крупный кадык, чуть правее которого Кинн с наслаждением присосался, оставляя на память яркую метку, которую воротник рубашки бы не скрыл. Запах мускуса, пота, их общего парфюма и личного аромата кожи Порша кружил голову, и Кинн продолжил откровенные ласки, смело втягивая щеки и делая буквально все, чтобы вознести любовника на пик удовольствия. Когда Порш затрясся в оргазме, до сильной боли сжимая волосы Кинна в кулаке, тот жадно принял все до последней капли, не позволяя отстраниться и спустить в кулак.       — Это просто… блять, Кинн…       Вместо ответа Анакинн помог ему окончательно стащить всю одежду и засунул разнеженного, податливого и мягкого Порша под одеяло, приказав охране через общую сеть комплекса, чтобы их не трогали ближайшие два часа. Забрался следом, прижался всем телом к спине партнера, наслаждаясь близостью и возможностью невозбранно это делать. Киттисават вяло заворочался на месте, покрутился, выбирая более удобную позу, и поцеловал Кинна в губы, как всегда делал после мощного оргазма.       А Кинн еще долго лежал без сна и смотрел в потолок, то целуя шелковистую макушку, то поглаживая теплые плечи или литую грудь. В голове крутилось, словно заевшая пластинка:       «Спасибо, что он со мной. Спасибо, что Че дал Киму шанс. Спасибо за аккуратность Арма».       Он знал, что просто им никогда не будет. Никому из них. Но Тирапаньякулы не боятся сложностей, они воспринимают их как вызов, да и его братья оказались в надежных и любящих руках, а большего дети мафии желать не могут по определению. Кинн еще крепче обнял Порша и все же закрыл глаза, впервые за последнюю неделю расслабляясь и проваливаясь в полноценный крепкий сон без кошмаров и липкой мути.