Проклятие рода Йоневских

Евгений лежал и смотрел в безмятежно ясное осеннее небо, по которому медленно проплывали кудрявые облака, гонимые лёгким ветерком. – Послушай, Володя, – обратился он к приятелю, – может, хоть ты мне расскажешь, наконец, что у вас вчера произошло? А то от наших девушек я не смог добиться ни одного вразумительного ответа. Одни полупрозрачные намёки и хождения вокруг да около… Владимир немного помолчал, потом рывком сел: – Расскажу Жень, но с предысторией, иначе тебе будет сложно всё понять и поверить в случившееся. Евгений поморщился – такое вступление не обещало ничего приятного, но кивнул: – Хорошо, давай с предысторией. – Знаешь, Татьяна невзлюбила меня с того самого момента, когда увидела, что мне понравилась Оля. Она меня сразу предупредила об этом в день нашей первой встречи, помнишь, когда мы обедали на даче у Максима с Леной? – Предупредила? – Евгений задумался. Он хорошо помнил этот летний день, когда привёл тогда ещё малознакомого художника Владимира к своим друзьям, – я ничего такого не помню… У вас тогда, вроде, возникла какая-то словесная перепалка, после которой ты сорвался с места и удрал, как ошпаренный. Да, помнится, мне это показалось очень странным, и я даже хотел спросить тебя о причине твоего столь поспешного ухода, если не сказать, побега… Потому что Татьяна, вроде, ничего особо обидного тебе не сказала. – Она предупредила не словами… – Владимир замялся, – это трудно объяснить… Видишь ли, у меня было некое видение… – Видение? – Евгений слегка напрягся, вспомнив жуткую женщину в окне гостевой комнаты. – Да. На какое-то мгновение я увидел истинное лицо Татьяны, и это лицо безмолвно пригрозило мне серьёзными неприятностями, в случае, если я не оставлю Ольгу в покое… Точнее, в тот момент мне показалось, что это её истинное лицо. Позже, проанализировав свои ощущения, я понял, что это не сама Татьяна, а некто или нечто, что стоит за ней. Только я не совсем понял, кто это… Я решил было, что Татьяна – ведьма, но сейчас полагаю, что она лишь проводник некой чужой воли. И воли недружелюбной. В частности, ко мне… Да и, наверно, к любому, кто вступает в личное пространство сестёр… Хотя до конца я ни в чём не уверен, потому что история это мутная, со множеством неизвестных. Евгений почувствовал, как знакомый холодок страха струйкой протёк по позвоночнику. – Что за видение, Володя? – спросил он, почему-то перейдя на шёпот, словно их кто-то мог услышать – ты видел женщину с мертвенно-бледным лицом и огромными чёрными глазами? – Ха! – поразился Владимир, – неужели ты тоже видел её? – Да. Два раза… – но в обоих случаях пришёл к выводу, что меня «глючит» из-за чрезмерных возлияний. – Что, скорее всего, недалеко от истины, – Владимир задумчиво покачал головой, – алкоголь в больших количествах раскачивает точку сборки человека не хуже психоделика. Недаром, люди, впадающие в белую горячку, испытывают наркотические галлюцинации. Но я на своём веку столько всего съел и намедитировал, что галлюцинациями меня пронять сложно. Я твёрдо решил, то от Ольги не отступлюсь, какие бы бледные женщины не являли передо мной свой лик. Тем более, что Оленька мне не просто понравилась. Когда я увидел её, меня словно громом небесным поразило. Я сразу, в тот же миг понял, что вот оно, то самое… Понял, что встретил свою музу, свою мечту, свою любовь… И ни за что не отпущу её, и буду бороться за неё с самими демонами ада, если понадобится. Это делало её даже ещё более привлекательной в моих глазах. А уж когда мы с ней объяснились, и я узнал, что наши чувства взаимны! Ну, ты понимаешь… И я был готов к серьёзной борьбе, ждал и даже жаждал её, но ничего не происходило. Татьяна поначалу была со мной холодна и кривилась каждый раз, когда видела нас с Ольгой вместе. Но постепенно оттаяла, смягчилась, стала относиться ко мне ровно и временами вполне дружелюбно. Иногда даже составляла нам компанию в театр или в кино. Помнишь, однажды мы все вместе ходили в филармонию? Вы с Татьяной, мы с Олей и Максим с Леной? Очень душевно провели тот вечер. Евгений помнил. Это было чуть больше месяца назад. Максиму какой-то его клиент в благодарность за своевременную юридическую помощь «достал» билеты в филармонию на концерт очень известного и талантливого польского органиста. Все билеты на его выступление были раскуплены за несколько месяцев заранее. А у них были хорошие места в партере, близко к сцене. Концерт был великолепный. Евгений не был большим поклонником классической музыки, но мастерство исполнителя проняло даже его. А Татьяна тогда была просто потрясена. Он вспомнил, как она сидела, вся подавшись вперед, словно готовая взлететь и устремиться к сцене; как слушала, целиком и полностью захваченная величественными звуками органа, не сводя с музыканта восторженных, наполненных слезами глаз. А потом они шумной кампанией завалились в небольшой грузинский ресторанчик, пили домашнее вино, обменивались впечатлениями, много шутили и смеялись, словно дети. Им было хорошо вместе, давно они не чувствовали себя так раскрепощённо и свободно. Слегка захмелевшая Татьяна даже шутливо взъерошила волосы Владимира и назвала его «братиком». – В общем, казалось, что всё устаканилось, – продолжал Владимир, – и мы с Татьяной худо-бедно, но пришли если не к полному взаимопониманию и братско-сестринской любви, но к определённому консенсусу. Но всё вернулось на круги своя на прошлой неделе, когда мы с Олей подали заявление в ЗАГС, и она в порыве чувств поделилась с сестрой своей радостью. Татьяна позвонила мне и очень холодным тоном предложила встретиться для важного разговора. Мы встретились в кафе, где она долго и нудно выговаривала мне, что я мужчина и должен взять на себя ответственность за своё будущее. Что Оленька ещё молоденькая и наивная девочка, что ей легко вскружить голову всякими романтическими бреднями и что она относится к жизни очень легкомысленно. Что мы оба ещё слишком молоды и не знаем, что такое семейная жизнь. Можно подумать, что она сама об этом имеет хоть какое-то представление! Потом она начала довольно язвительно говорить, что йога и живопись – это хобби и не могут считаться серьёзной базой для создания семейного очага. И много всякого в таком же духе. Было видно, что она хотела меня уязвить и задеть, и, признаюсь, ей это удалось в полной мере. Я уже собирался дать ей соответствующую отповедь и положил свою ладонь на её руку, чтобы прекратить этот бесконечный словесный поток, как вдруг почувствовал, что её рука дрожит. И уж не знаю, то ли это было следствием физического контакта, то ли по какой другой причине, но у меня с глаз словно спала пелена. Я внезапно с кристальной ясностью увидел, что она попросту врёт. Что каждое слово, сказанное ею – ложь. Что вся её тирада лжива от начала до конца. Я увидел, что на самом деле она обуяна смертельным ужасом. И всё это продиктовано именно страхом. Я взглянул ей прямо в глаза и, ты не поверишь, Женя, прямо услышал, что скрывалось за всеми её словами. Она смотрела на меня со страхом и мольбой, и в голове у меня прозвучало то, что она хотела сказать на самом деле: «Володя, прошу тебя, откажись от Оли! Оставь её и беги, беги подальше, пока ещё не поздно! Иначе с тобой случится что-то ужасное и непоправимое. Не смерть, а нечто гораздо, гораздо худшее. Я не хочу пережить это снова. И ещё больше я не хочу, чтобы Оля переживала это!» Буквально ошарашенный этими чужими мыслями в своей голове, я сжал её руку и спросил почти на автомате: – Чего ты так боишься, Таня? Что такое ужасное должно со мной произойти, если я женюсь на Оле? Что может быть страшнее смерти? Она вся побелела, как полотно, отшатнулась от меня, словно от чумного, вырвала руку и убежала. Я не стал её догонять. У меня в голове всё перемешалось. Я, честно тебе скажу, был и сам серьёзно напуган подобным развитием событий. Вечером вызвал Ольгу на откровенный разговор. Она поведала мне странную историю о таинственно исчезнувшем Павле – первой Татьяниной любви. Если бы я был психологом, я бы пришёл к выводу, что Татьяна испытала две серьёзные психические травмы: первая – это трагическое исчезновение родителей при невыясненных обстоятельствах, вторая – исчезновение возлюбленного при обстоятельствах не менее странных. Неудивительно, что она теперь боится собственной тени и автоматически реагирует на людей, появляющихся в их с Олей жизни, согласно этим импринтам. Это было бы хорошим объяснением. Но я не психолог и пятой точкой чувствую, что здесь кроется что-то куда более серьёзное. И … страшное. Ведь я сам стал жертвой визуально-слуховых галлюцинаций, и это было напрямую связано с Татьяной. Я попытался расспросить Олю об их родителях, но она зажмурилась, закрутила головой и категорически отказалась обсуждать эту тему. Мол, ничего не помню, ничего не знаю и знать не желаю. Женя, Татьяна никогда не рассказывала тебе о том, что произошло с их родителями? Она-то уж наверняка должна помнить эту историю. Ведь она уже была подростком, когда всё это случилось. Евгений отрицательно покачал головой: – Нет. Да я и не спрашивал. Знал, что эта тема для неё болезненна… Владимир согласно кивнул: – Я тоже. Но на тот момент вся эта таинственность и замалчивания меня так достали, что я решил докопаться до истины и предпринял собственное расследование. – И тебе удалось что-то узнать? – Евгений с интересом придвинулся к другу. – Далеко не всё, но то, что я узнал, показалось мне весьма любопытным. Хотя «нарытая» мной информация породила больше вопросов, чем ответов…

***

Эта скандальная история произошла во времена позднего «совка» и, как было принято в те времена, её постарались максимально замять и замазать все неприглядные моменты, чтобы она не вызвала широкого резонанса. А вызвать могла. Ведь здесь была замешана репутация НИИ РАН и учёного с мировым именем, широко известного в определённых кругах. Поэтому многие факты и связанные с этой историей документы были подтёрты, засекречены, а многие и вовсе исчезли. Но некоторые, так сказать, «поклонники» моего таланта имеют доступ к подобным архивам. И вот что я выяснил. В середине 80-х годов прошлого века советская археологическая экспедиция в составе двенадцати человек из серьёзного НИИ исчезла на одном из островов Японии. При странных, трагических и невыясненных обстоятельствах. В то время подобный инцидент грозил вылиться в международный скандал, который никому не был нужен, ведь тогдашний действующий «генсек» только начал проводить политику открытости и сближения с западным миром. Японцы были напуганы не меньше нашего, в их воспалённом мозгу тут же замаячили картины разрушительных последствий атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки, и ухудшать отношения с суровыми советскими коммунистами, имеющими в своем арсенале ядерное оружие, им совсем не улыбалось. Поэтому японская сторона всячески шла навстречу нашим представителям и оказывала любое необходимое содействие в поисках пропавших советских граждан, обеспечив доступ к любой информации и на любую территорию. Вследствие того, что дело приобрело международную политическую окраску, обе стороны сделали всё возможное и невозможное, чтобы найти археологов или хотя бы то, что осталось от экспедиции. Посылались специально обученные поисковые отряды, спасатели, собаки, было пущено в ход лучшее поисковое оборудование, созданное по новейшим японским технологиям. Но всё впустую. Поиски не дали абсолютно никакого результата. Экспедиция словно канула в Бермудский треугольник. Двенадцать человек, машины, оборудование, палатки, обмундирование, съестные запасы – всё исчезло бесследно, словно растворилось в воздухе. На месте происшествия не наблюдалось никаких аномалий, никаких необычных атмосферных явлений, не было зафиксировано никаких тектонических возмущений. Ничего. Тишь да гладь, да Божья благодать. Тут уже «перетрухнули» все – и наши, и японцы. В течение нескольких лет проводилось расследование. Собирали полные досье на участников экспедиции с их родословными до седьмого колена. Трясли институт, в котором они работали. Перетряхивали всех родственников, друзей, знакомых, коллег. Бабушку Татьяны и Ольги поначалу тоже неоднократно вызывали в соответствующие органы, допрашивали с пристрастием, потом оставили в покое. Что можно взять с обезумевшей от горя пожилой женщины, только что потерявшей единственную дочь и зятя и оставшейся с двумя малолетними внучками на руках? Что она может знать? В общем, расследование этого невероятного происшествия зашло в тупик. Отдел, который возглавлял отец Татьяны и Ольги, закрыли. Сотрудников перевели в другие отделы и институты. Все исследования, над которыми они работали, были засекречены и отправлены в неизвестном направлении. Директора НИИ с почестями проводили на пенсию. А потом в стране начались такие перемены и такая грандиозная ломка, что этот случай померк и стал совсем мелким на фоне трещащей по швам и разваливающейся на куски империи. Перед каждым остро встала проблема собственного выживания в хаосе грозных девяностых. Каждый думал о том, как продержаться на плаву, где заработать денег и чем завтра накормить своих детей. А потом, когда смерч миновал, одним принеся благополучие, а других оставив у разбитого на мелкие осколки корыта, никто уже и не вспоминал о пропавшей без вести археологической экспедиции, отнеся это происшествие к последствиям «холодной» войны, начавшейся перестройки, развалу «совка», научному шпионажу и Бог знает чему. Слишком много всего произошло после: бандитские разборки; государственные перевороты; разрывание страны на лоскуты; межрелигиозные и межнациональные войны в союзных и автономных республиках; нищета и разруха. И на фоне десятков тысяч жертв всего этого кровавого и циничного «беспредела» гибель двенадцати учёных казалась такой несущественной и незначительной, что к этому вопросу уже никто не хотел возвращаться. Засекреченные досье и исследования большей частью пропали или были уничтожены. Но на часть одного из них мне удалось взглянуть. Владимир перевел дыхание и потянулся к рюкзаку за термосом. Хлебнул горячего чая и продолжил: – Экспедицией руководил очень талантливый исследователь и широко известный в учёных кругах археолог – профессор, доктор исторических наук Дмитрий Сергеевич Миронов. – Постой, постой, – перебил Евгений, – не тот ли это Миронов, который является автором крутейшей энциклопедии, посвящённой символике древних жителей северо-восточной части Евразийского континента? – Да, он самый. – Погоди, не хочешь ли ты сказать, что Татьяна и Ольга – дочери профессора Миронова? – Конечно, а ты разве об этом не знал? – удивился Владимир. – Нет… То есть, я, конечно, знаю, что полное имя Татьяны – Миронова Татьяна Дмитриевна, но я никогда не соотносил её с тем самым Мироновым… Фамилия-то довольно распространённая. А Татьяна никогда не говорила мне о том, кем были её родители. И я, кстати, никогда не слышал, что Миронов пропал в какой-то экспедиции. В моём издании энциклопедии есть краткая биография автора и, помнится, там сказано, что Д.С. Миронов скончался на сорок пятом году жизни от сердечной недостаточности, находясь в научной командировке в японском городе Киото, где и похоронен. – Ага, именно такой и была официальная версия для мировой общественности, скорбящей о безвременной кончине подающего большие надежды ученого. И могила в Киото, действительно, существует. Только под могильной плитой никого нет. Владимир потрогал начинавшую наливаться синевой щеку, слегка скривился и продолжил свой рассказ: – В состав экспедиции входило ещё десять блестящих учёных-археологов. Все они были докторами и кандидатами наук, молодые, талантливые, любознательные – настоящий цвет советской исторической науки. А двенадцатым членом экспедиции была Марианна Эдуардовна Миронова – младший научный сотрудник института, ассистентка профессора и, одновременно, его жена. И досье на этого двенадцатого члена по своему объёму превосходит досье на всех остальных членов группы вместе взятых. Потому что Марианна Эдуардовна Миронова, в девичестве Йоневская, являлась личностью весьма примечательной. Она имела очень неблагонадежное для советской гражданки происхождение, корнями уходившее к древнейшему аристократическому румынскому роду графов Йонеску, чья родословная терялась в темноте веков в заснеженных горах мрачного Закарпатья. Предок Марианны был обласкан российским императорским двором за свою лояльность к царствующему русскому дому во времена так называемого «похищения Бессарабии». Он получил светлейшее разрешение присоединить к своей фамилии благородное «-ский», и с тех пор его род стал гордо именоваться на русский манер – графы Йоневские. Род этот процветал и богател отчасти благодаря благосклонности императорской семьи, но, в большей мере из-за того, что практически все представители графов Йоневских отличались своей образованностью, эрудированностью и широтой взглядов. Мужчины этого рода слыли дерзкими вольнодумцами и философами, а женщины славились необычайно яркой магнетической красотой. Их дом имел славу модного салона, в котором всегда привечали представителей науки и искусства; и не только привечали, но и щедро спонсировали самые безумные, смелые и, казалось бы, априори провальные проекты, которые, спустя некоторое время, внезапно превращались либо в передовые для своего времени научные открытия, либо в удивительные произведения искусства, приносившие своим создателям мировую славу, а меценатам Йоневским кругленькие суммы – проценты от вложений. Справедливости ради и к чести этой семьи следует отметить, что прибыли свои они тратили на то, что сегодня называется благотворительностью, а тогда именовалось просто посильной помощью малоимущим. Йоневские строили детские дома для сирот, больницы и школы для бедных, ночлежки для бездомных и однажды удивили общественность, начав строительство приютов для уличных животных – явления по тем временам странного и беспрецедентного. Несмотря на свою приближённость к царскому двору и лояльность к российской монархии, юные отпрыски графов Йоневских увлекались разного рода революционными веяниями и народовольческими идеями. Один из них, будоражимый горячей цыганской кровью, не задумываясь, примкнул к восстанию декабристов. От каторги его спасло лишь заступничество седовласого почтенного главы рода Йоневских и немалые капиталы, перекочевавшие из графских запасов в императорскую казну. Юный же вольнодумец был немедленно отправлен в отдалённую губернию в одно из обширных графских поместий под домашний арест и обручён с благородной девицей из старого порядочного русского рода. Впоследствии он стал отцом четырёх прелестнейших дочерей, младшая из которых – черноокая Марианна – сразу после своего первого выхода в свет снискала славу жестокой губительницы мужских сердец и явилась причиной немалого количества запрещённых к тому времени дуэлей. Спустя почти сто лет другой отпрыск этого благородного рода стал пламенным революционером, поставившим своей целью внедрить в жизнь великую социалистическую идею и построить на земле царство всеобщего равенства, братства и любви. Проведя лучшие годы своей юности в царских застенках, после революции 1917 года он стал одним из видных политических деятелей новорождённой страны Советов, убеждённым партийцем, верным ленинцем. Его кипучая энергия, искренняя вера в идеалы социализма и слишком быстрое продвижение вверх по номенклатурной лестнице очень скоро привлекли к его персоне нежелательное внимание. Ему в вину было вменено дворянское происхождение, а блестящее образование и прекрасное знание нескольких европейских языков вызвали подозрение в шпионаже. А когда руководство ознакомилось с его призывами к братской жизни со всеми народами земли в свободном мире всеобщего творчества и саморазвития, то он был немедленно объявлен врагом народа, вносящим смуту в умы честных трудящихся своими либерально-троцкистскими взглядами и призывающий к братанию с вражескими капиталистическими монстрами. Сначала его приговорили к расстрелу, но потом, видимо, памятуя о его бывших заслугах перед партией и революцией, смягчили меру наказания и выслали в места не столь отдалённые без указания сроков и без права переписки, справедливо рассудив, что он скоро избавит всех от лишних хлопот, самостоятельно отойдя в мир иной. Прогноз почти оправдался. Политических заключённых, опасаясь их массового дезертирства и тлетворного влияния на неокрепшие умы советских солдат, не отправили на разразившуюся вскоре Отечественную войну. Они служили родине, работая на лесоповалах и торфяных болотах. Поскитавшись по лагерям, истощённый изнурительным физическими трудом, вечным недоеданием и пребыванием в сырых студёных бараках, Эдуард Казимирович Йоневский подхватил острую форму туберкулёза и практически переступил невидимую черту, отделявшую жизнь от смерти, но его выходила, буквально вытащила из безликой бездны молоденькая медицинская сестричка. Однажды в горячечном бреду он открыл на секунду глаза и увидел у своей постели небесной красоты ангела, сияющего белизной своих одежд и ослепительным золотом кудрей, обрамляющих дивное лицо с огромными – в пол-лица – голубыми глазами. – Беатриче… – прошептал Эдуард Казимирович, вновь потерял сознание и с этого дня пошёл на поправку. Окончательно придя в себя, он убедился, что это не ангел, а юная медсестра неблагонадёжного происхождения, работающая в лагере по распределению после медицинского училища, в то время как всех благонадёжных отправили во фронтовые госпитали, куда и она рвалась всей своей сострадательной душой. И зовут её вовсе не Беатриче, а уютным домашним русским именем Даша. И сама она была под стать своему имени – спокойная, добрая, скромная и уютная. Она была полной противоположностью Эдуарда, к тому же, моложе его более чем на тридцать лет. Годилась ему в дочери. Он и относился к ней поначалу с отеческой нежностью и большой благодарностью. Но однажды, в самый разгар северной весны, глядя, как она распахивает окно в их больничную палату и с улыбкой подставляет румяное девичье лицо прохладному весеннему ветерку, Эдуард внезапно осознал, что жизни своей больше не представляет без этой милой девушки, подарившей ему второй шанс; без своей Беатриче, вытащившей его из самых глубин Дантового ада. Тогда он подошёл к ней, повернул к себе и, взяв в ладони её ставшее вдруг бесконечно родным и близким лицо, просто предложил: – Дашуня, выходи за меня замуж, уважь старика. И она, давно уже тайно и без памяти влюблённая в этого моложавого и, несмотря на возраст, болезни и лишения, удивительно красивого мужчину со жгучими чёрными глазами, так же просто согласилась: – Выйду, Эдуард. Они получили разрешение на брак и даже справили маленькую лагерную свадьбу. Жить вместе они, конечно, не могли, так как он был заключённый, а она относилась к персоналу лагеря. Но им разрешали свидания три раза в неделю в специально отведённой для этого отдельной камере. Свидания продолжались обычно по два часа, но некоторые из надзирателей позволяли молодожёнам проводить вместе всю ночь до утренней побудки. Ровно через год и два месяца у них родилась дочь с такими же жгуче-чёрными глазами, как у отца. Девочку Эдуард назвал Марианной, именем, имеющим большую популярность в их роду. В связи с пополнением меру наказания ему несколько смягчили и отправили на поселение. Теперь они могли жить вместе, настоящей семьёй. А несколько лет спустя начался длительный процесс реабилитации политических заключённых, и они с маленькой дочерью вернулись домой, на родину Эдуарда – в северную, теперь уже только культурную столицу. Конфискованную квартиру ему не вернули, но выделили большую светлую комнату в «коммуналке» в самом центре города с видом на золотой купол Исаакиевского собора. «Коммуналка» была небольшая, и кроме них там ещё обитали три вполне интеллигентные семьи. Главы двух из них проходили примерно по тем же статьям, что и сам Эдуард Казимирович. Третья состояла из пока ещё мало кому известного, но, безусловно, талантливого поэта и его жены, русоволосой сероглазой девушки, работающей машинисткой в издательстве. Представители семейств обоего пола быстро нашли общий язык и даже общие интересы, и жизнь в их квартире протекала довольно мирно; а совместные посиделки на общей кухне были весёлыми и душевными, особенно в те моменты, когда к юному поэту заваливалась ватага его богемных приятелей и начинала взахлёб читать свои стихи или обсуждать новости из мира литературы и искусства. Эдуард Казимирович навёл справки о старых знакомых, о тех, кто сумел выжить и вернулся, и вскоре на волне начинающейся «оттепели» устроился в редакцию небольшой газеты, специализирующейся на новостях международной политики. Блестящее владение несколькими языками пришлось очень кстати, и Эдуард стал переводчиком политических новостей, просачивающихся из дружеских и не слишком стран Западной и Восточной Европы. Его жена устроилась медсестрой в госпиталь при военной академии. В общем и целом, жизнь начала потихоньку налаживаться. Дочь Марианна превратилась в настоящую красавицу, унаследовав все черты представителей рода Йоневских: густые кудри цвета воронового крыла, бездонные чёрные глаза, мраморно-белую кожу, горделивую осанку. А также острый ум, недюжинные способности и дерзкий нрав, из-за которого Дарье Алексеевне не раз приходилось стоять в школе с опущенной головой и выслушивать нарекания учителей из-за выходок дочери. Впрочем, несмотря на сложный характер, Марианну в школе любили все: от директора до уборщицы. Мальчишки на переменах дубасили друг друга, стараясь обратить на себя её внимание, а девчонки, хоть и страшно завидовали, но перенимали все её повадки и соперничали из-за дружбы с ней. Марианна окончила школу с отличием и подала документы в государственный университет на исторический факультет, чем немало удивила отца, убеждённого, что девочка с её блестящими способностями к языкам, пойдёт учиться на «ин-яз». «История – это, вообще, не наука, – старался переубедить дочь Эдуард Казимирович, – она постоянно переписывается в угоду власть имущим и служит щитом для каждого нового политического строя. А историки «ложатся» под каждого политикана, словно обозные ветреные девки…». Тут его прервал возмущённый ропот Дарьи Алексеевны, требующей, чтобы он воздержался от неподобающих «лагерных» выражений при разговоре с девочкой. Впрочем, жена поддержала его, сочтя выбор дочери несерьёзным и предложив ей подумать по поводу медицинского института. Ведь работа врача – это реальная возможность приносить настоящую пользу людям. Но Марианна стояла на своём: она хочет изучать историю, но не политическую и не современную, а древнейшую историю народов, живших на земле ещё до появления всяких «-измов». Родители пожали плечами и отступили – в конце концов, это её жизнь, и только она вправе решать, чему её посвятить. Пусть поступает, куда хочет. Но тут стали появляться первые «камешки преткновения», отзвуки «неблагонадёжного» происхождения дочери. Блестяще сдав вступительные экзамены, Марианна с удивлением не обнаружила себя в списках поступивших и, не понимая, что происходит, пожаловалась отцу. «Тёртый калач» Эдуард Казимирович сразу смекнул, что дело нечисто, но не подал вида и успокоил дочь, сказав, что, вероятно, произошло какое-то недоразумение. Что в списки закралась какая-то ошибка. Что он непременно во всём разберётся. И кинулся разбираться. К одним знакомым. К другим. Получив информацию по «своим» каналам, знакомые сообщили ему, что чёрные кудри и «нерусская» фамилия Марианны заставили членов приёмной комиссии углядеть в ней еврейское происхождение и сообщить «наверх». «А ты ведь знаешь, Эдуард, негласный указ: люди с еврейским происхождением принимаются в последнюю очередь, только если есть свободные места. А мест нет. Конкурс в университет довольно высокий». Возмущённый подобными антисемитскими настроениями, Эдуард Казимирович пошёл напролом прямо в партийную ячейку университета. «Да, каюсь, дворянского происхождения. Да, принадлежу к роду графов Йоневских. Почему такая странная фамилия? Нет, не еврейская, румынская. Бывшие Йонеску. Йоневскими стали лишь в начале XIX века. Зачем? Не знаю. Модно тогда было, наверно, и престижно, если фамилия оканчивалась на -ский. Нет, родственников-евреев не имеем. Со стороны жены? Жена исконно русская со всех сторон – Дарья Алексеевна Гончарова. Нет, с Натальей Гончаровой-Пушкиной в родственных связях не состоит». Итогом этой довольно унизительной беседы явилось то, что Марианну зачислили на первый курс исторического факультета. Но мелкие «камешки» сыпаться продолжали. Девочка училась прекрасно, но на студенческую конференцию в «дружественную» Индию отправили, тем не менее, не её, хотя куратор их группы вписал её имя первым в список выступающих. В последний момент где-то «в высоких инстанциях» фамилия «Йоневская» была вычеркнута и заменена фамилией «Литвиненко». И вместо Марианны полетела тихая сероглазая девочка Наташа, примерная студентка-хорошистка. В другой раз на городском конкурсе прекрасное эссе-исследование Марианны, посвящённое нравам и быту древних жителей Скандинавии, получило втрое место. И это бы ещё ничего, только через два месяца Марианна обнаружила его переведённым на английский язык и напечатанным в иностранном научном журнале под именем некоего Сидорова Ивана Ивановича. Чёрные глаза Марианны метали тогда смертоносные молнии, и Сидорову бы точно не поздоровилось, но, к счастью, студента с подобными ФИО в вузе не оказалось. И подобного рода инцидентов было немало. Кто-то неизменно затирал, отодвигал в тень слишком громко и вызывающе звучащее «Йоневская Марианна Эдуардовна». И всё это великолепие вкупе с невероятной ведьминской красотой девушки, видимо, вызывало какой-то подспудный страх и нездорово будоражило умы. Марианна злилась, впадала в депрессию, снова злилась, потом внезапно успокоилась, повеселела, и, сдав выпускные экзамены, ошарашила родителей известием, что она выходит замуж. Эдуард Казимирович пожелал немедленно познакомиться с потенциальным супругом. Марианна привела жениха в гости. Родители облегчённо вздохнули: ожидали увидеть безусого юнца-студента без гроша в кармане, а увидели представительного молодого человека, кандидата исторических наук, уже солидного и имеющего имя учёного, с весьма определёнными и надёжными перспективами на будущее и отдельной квартирой на Васильевском острове. Он был старше Марианны на десять лет и смотрел на свою прелестную невесту с таким обожанием, словно перед ним была не резвая двадцатидвухлетняя девчушка, а, по меньшей мере, Сикстинская Мадонна. Он работал помощником руководителя отдела в очень серьёзном НИИ, а с Марианной они познакомились почти год назад, когда он читал им курс лекций по древнейшей истории. Горящие бездонные глаза девушки, сидящей за первой партой, притянули его, словно магнит, едва он только взошёл за кафедру. И больше уже никогда не отпускали. До самого конца их супружеской жизни. Впрочем, тогда он не думал ни о каком конце. Только о начале. О начале этой фатальной для него любви. О начале их совместной жизни. О том, чтобы жениться на своей студентке, для преподавателя тогда не могло идти даже речи. Это грозило крупным скандалом и могло отразиться на его карьере учёного. Поэтому они целый год встречались тайно, тщательно скрывая свои отношения от всех, даже от родителей Марианны. И, только получив диплом, Марианна, наконец, представила семье своего будущего мужа – Миронова Дмитрия Сергеевича. Когда за будущим зятем закрылась дверь, Дарья Алексеевна сказала по-матерински рассудительно: – Очень приятный молодой человек. Мне он понравился. Серьёзный, положительный, надёжный. И от Маришки без ума, это сразу видно. За таким, как за каменной стеной, всю жизнь прожить можно. Эдуард Казимирович, зная неуёмный нрав своей любимицы, внимательно и грустно посмотрел на дочь: – А Маришка? Хочет за него замуж? За такого перспективного и положительного? Марианна расцеловала мать в обе щёки и повисла на шее у отца. – Хочет, очень хочет! – весело прощебетала она, – Мироновой буду, важной дамой, женой видного советского учёного! И, вприпрыжку упорхнула в комнату. Супруги Йоневские обменялись понимающими взглядами. Дарья Алексеевна вздохнула и украдкой, чтобы муж не видел, смахнула скупую слезу.

***

Владимир оказался замечательным рассказчиком. Евгений слушал его с неподдельным интересом. – Удивительно, – задумчиво произнес он, когда Владимир сделал паузу, чтобы глотнуть чая из термоса, – каким поразительным образом переплетаются судьбы отдельных людей с судьбами целой страны. – Погоди, это ещё не удивительное, самое интересное впереди, – ответил Владимир и потянулся за своим телефоном, – кстати, там, в досье, были фотографии. Я украдкой сделал несколько снимков. Я бы, вообще, всё досье «отфотал», но не хотел подводить человека, позволившего мне с ним ознакомиться. Он протянул свой мобильник Евгению: – Йоневский Эдуард Казимирович. Евгений посмотрел на экран и увидел фотографию пожилого, но очень красивого человека. Худощавое, несколько измождённое лицо с точёными благородными чертами. Волевой гордый подбородок. Несколько серебряных прядок в густых чёрных кудрях. Сверкающие угольно-чёрные глаза. – А это его жена – Дарья Алексеевна Йоневская, в девичестве Гончарова. Правда, ведь, Оленька – вылитая бабушка? – Правда, – согласно кивнул Евгений. Действительно, те же золотые кудри, тот же детски-наивный и доверчивый взгляд огромных голубых глаз. Те же пухлые, капризно поджатые губки. – Миронов Дмитрий Сергеевич, отец Тани и Оли. Со следующей фотографии на Евгения смотрело ничем особенно не примечательное, но хорошее и честное лицо молодого мужчины. Русые, зачёсанные назад волнистые волосы. Серо-зелёные смеющиеся глаза. Прямой открытый взгляд. Добрая, совсем юношеская улыбка с лёгкой грустинкой. «Очень приятное и располагающее к себе лицо, – подумал Евгений, – именно про таких обычно говорят “хороший человек”». – Ну а вот, собственно, главная героиня нашей истории – Марианна Эдуардовна Йоневская-Миронова. Узнаёшь? Евгению хватило одного взгляда на фотографию невероятно красивой черноволосой и черноглазой девушки, чтобы узнать в ней ту самую женщину, которую он видел летом в окне гостевой комнаты и на террасе. Странно, но тогда она вовсе не показалась ему красивой. Скорее, наоборот. Видимо, ужас от абсурдности и нереальности происходящего помешал Евгению заметить её привлекательность. А сейчас, разглядывая фото, Евгений увидел, что девушка обладает редкостной, поразительной, какой-то даже нечеловеческой красотой. И ещё он увидел, как сильно похожа на неё Татьяна. Славянские черты отца как будто смягчили, растушевали, разбавили дикарскую, ведьминскую, неуёмную в своей яркости цыганскую красоту матери, словно добавили в неё немного нежных пастельных тонов. Иссиня-чёрные кудри развились, потеплели и шоколадно-каштановыми мягкими волнами легли на плечи. Глаза посветлели, приобрели прозрачность и отразили зелёные луга и серые тучи северного лета. И вместо бушующего бесовского огня в их глубине замерцало, затеплилось неизбывной грустью лёгкое пламя, словно кто-то зажёг лампадку у иконы. Мраморно-белая кожа окрасилась персиковым румянцем. Словно одну и ту же чёрно-белую фотографию раскрасили в разные цвета, и получилось два лица, таких разных и, в то же время, таких одинаковых. Дав Евгению вдоволь налюбоваться на фотографию, Владимир небрежно кинул телефон в сумку и, напустив на себя таинственный вид, произнес, театрально понизив голос почти до шёпота: – Итак, это была первая часть Марлезонского балета – биографическая. А теперь будет вторая – мистическая. Готов? Евгений кивнул. – В досье, с которым я ознакомился, есть очень любопытное исследование, касающееся так называемого «проклятия рода Йоневских», – начал своё повествование Владимир.