******
Резко проснувшись, Евгений схватился за грудь. Сердце колотилось так сильно, словно собиралось пробить грудную клетку и выпрыгнуть вон. Во рту пересохло. Обрывки сна ускользали из памяти и окончательно исчезли, оставив в душе саднящее чувство тревоги. Всё ещё тяжело дыша, Евгений провёл рукой по лицу. Лоб был влажным от испарины. Ему приснился кошмар? Впрочем, неудивительно, учитывая события прошлой ночи. Он покачал головой, поднялся из кресла, в котором его так странно вырубило и пошёл в кухню. Жадно выпив несколько стаканов воды, он подумал о том, что дел у него сегодня невпроворот. Сердце всё ещё сжималось от непонятных эмоций, под ложечкой неприятно сосало. Но Евгений стряхнул с себя остатки сна и беспокойства и принялся наводить порядок. Убрав со стола, он хотел было позвонить Татьяне, но вспомнил, что суббота у неё рабочий день, и она всегда сердится, если её отрывают от работы без серьёзного повода. У него суббота была нерабочим днём, но он спохватился, что, в связи со всей этой суматохой, так и не доделал вчера программу. А значит, придётся сделать её – субботу – днем рабочим. Иначе такими темпами он вообще останется без работы, и ему скоро нечего будет есть. Тут он, конечно, лукавил и некоторым образом кокетничал сам с собой. Он знал, что если он не закончит программу и к ближайшему понедельнику, и к следующему понедельнику, никто его не уволит. А даже если и уволят, то работу он найдёт себе без труда. Хорошие программисты на дороге не валяются, и любая мало-мальски уважающая себя фирма или организация отрывает с их руками. А программистом он был хорошим. И даже более чем. И если бы у него была хотя бы капля честолюбия, то, как всегда говаривал Максим, он давно мог бы работать в престижной иностранной компании и иметь дом где-нибудь на островах. Или даже жить на этих самых островах постоянно. Но честолюбия у Евгения не было. Да и особого желания перебираться на какие-то острова – тоже. Когда ему хотелось на острова, он брал отпуск и летел туда. Причём, на разные. И всюду видел одно и то же. Яркое солнце, буйство тропической растительности, синеву моря или океана и большое количество туристов, сутками валяющихся на раскалённых пляжах и прокопчённых до состояния куриц гриль. Первые пару-тройку дней он наслаждался солнцем, простором и пронизанным солью морским воздухом. Но очень быстро уставал от ярких южных красок, от безоблачности неба, от изнуряющей жары и от созерцания загорелых до черноты прелестей красоток в бикини. А через неделю ему уже невыносимо хотелось домой, в «двадцать с ветерком и дождичком» к бледноликим и светлооким мадоннам родной Северной Венеции. Его душе гораздо милее было короткое северное лето и неяркие, спокойные акварельные тона российской природы. И он любил свой невозможный мегаполис, обожаемый и воспеваемый одними и ненавидимый и проклинаемый другими. Как-то раз, гуляя с Татьяной по набережной, они остановились на одном из мостов. Любуясь развернувшейся перед ними панорамой, Татьяна сказала, что этот город кажется ей роскошной театральной декорацией. Картиной, искусно написанной рукой гениального художника или некой застывшей в мраморе и граните музыкальной симфонией. Словно это не город, населённый живыми людьми, а театральные подмостки, на которых разворачиваются сюжеты произведений русской классической литературы. Так и кажется, что вон там крадётся Раскольников с топором в дрожащих руках; а вон кутается, прячась от пронизывающего ветра, в свою единственную шинель несчастный Акакий Акакиевич. Это город-музей, город-призрак, вобравший в себя всё самое лучшее, что есть в европейской архитектуре и культуре. Он искусственен в своем совершенстве, и совершенен в своей искусственности. И именно этим он так прекрасен, уникален, неповторим, не похож ни на что другое и, одновременно, похож на очень многое. «За это я им восхищаюсь, – произнесла тогда Татьяна с некоторым трепетом в голосе и добавила с грустью, – но он бескровен, в нём нет жизни. И за это я его не люблю». А Евгений любил. Он любил в нем всё. Прекрасные архитектурные ансамбли, мосты и каналы. Великолепные набережные с роскошными дворцами и малоэтажные домики, прелестные в своей непохожести друг на друга. Широкие, разлинованные с геометрической точностью проспекты и узенькие переулки. Уютные, пронизанные солнцем дворики и мрачные дворы-колодцы. Сочную радостную зелень летних парков и серебристый снег, сверкающий в тусклом свете жёлтых фонарей. Обожал пригороды, такие приветливые и тёплые в своей провинциальности и столь кичливые в своей имперской помпезности. Он любил этот город всем сердцем и ни за что на свете не променял бы его ни на какие заморские сказочные острова. А посему он вздохнул и приступил к работе.******
Через несколько часов кропотливого труда Евгению удалось, наконец, «поймать за хвост» зловредную ошибку, так долго ускользающую от его взора. Остальное было делом техники, которой он владел блестяще. Перезапустив заново программу, Евгений убедился, что работает она безупречно. – Йе! Я крут! – он сделал движение рукой, подражая героям голливудских боевиков, и пару раз с ликованием крутанулся в своем кресле. Хорошо сделанная работа всегда приносила ему чувство глубочайшего удовлетворения. Он откинулся назад и сладко потянулся. Теперь можно и вздремнуть пару-тройку часиков после столь беспокойной ночи. Но претворить в жизнь это желание ему не удалось. От приятных мыслей его отвлек резкий звонок мобильного телефона. – Да, Володя, – ответил Евгений на звонок, – привет! – Привет! – голос Владимира звучал глухо и немного раздраженно, – ну что, ты готов? – К чему? – удивился Евгений. – В смысле? – в свою очередь удивился Владимир, – мы ведь договаривались поехать сегодня на скалы. Я обещал заехать за тобой в двенадцать часов. Ты что, забыл? Евгений чертыхнулся – из-за всех треволнений прошедших суток их договоренность с Владимиром совсем вылетела у него из головы. По возвращении с дачи Владимир однажды взял Евгения с собой на тренировку по скалолазанию. С того раза Евгений по-настоящему влюбился в этот экстремальный вид спорта и стал его горячим приверженцем. Сам Владимир уже много лет занимался альпинизмом. За его плечами были многодневные походы на Эльбрус, Тянь-Шань, Алтай, Памир и в Гималаи. На его счету уже было несколько серьёзных восхождений и покорённых вершин. И на протяжении нескольких лет перед его внутренним взором путеводной звездой маячила заветная мечта добраться до Эвереста. Хотя бы до его подножия, до одного из базовых лагерей. Евгений от подобных честолюбивых замыслов был далёк, но скалолазанием увлёкся всерьез и, похоже, надолго. Они с Владимиром были завсегдатаями самых крупных скалодромов города и уже несколько раз выезжали на тренировки на искусственную скалу, которая находилась в одном из пригородов и была местом паломничества всех заядлых городских скалолазов. А сегодня они собирались поехать к массиву природных гранитных скал. Это должно было стать первым настоящим восхождением для Евгения, боевым крещением начинающего альпиниста. Пропустить подобное он не мог никак. От предвкушения острых ощущений он испытал приятное волнение и почувствовал прилив адреналина в крови. Всю его сонливость как рукой сняло. Он взглянул на часы – они показывали без четверти двенадцать. – Заезжай, – уверенно сказал он Владимиру, – я готов. Через пятнадцать минут он уже был на улице и наблюдал за въезжающим во двор Владимиром. Евгений в который раз залюбовался обтекаемыми футуристичными формами его кремово-молочной спортивной красавицы-машинки. Она была идеальна. Довольно небрежно относящийся к собственному внешнему виду, Владимир был абсолютным перфекционистом в отношении окружающих его вещей. Впервые Евгений подивился этому, когда приятель пригласил его к себе в гости посмотреть его «гималайскую» серию работ. У Владимира была небольшая, но с изумительным вкусом обставленная квартира. Изысканная дизайнерская мебель, персидские ковры, в которых ноги утопали по щиколотку, мягкое интимное освещение – все это было, на вкус Евгения, как-то чересчур, как-то слишком по-женски. И, одновременно с этим, строгий цельный брусок макбука самой последней модели на письменном столе и дорогущая «хайэндовая» музыкальная система, при взгляде на которую у Евгения «потекли слюнки». А святая святых каждого живописца – мастерская – совершенно не соответствовала представлениям Евгения о том, как должно выглядеть рабочее место художника. Это была стерильно чистая, словно больничная операционная, хорошо освещённая комната с белёными стенами. Кисти, краски и прочие художественные принадлежности были аккуратно разложены по полочкам. Готовые работы скромно накрыты белой тканью. В середине комнаты стоял высокий мольберт с девственно-чистым холстом. Перед мольбертом стояла небольшая удобная кушетка – место натурщика. Никакого хаоса и творческого беспорядка, ничего лишнего, каждая вещь находилась на строго отведённом для неё месте. Несколько безалаберного по жизни Евгения даже немного замутило от подобной педантичности. Он взглянул на Владимира и поразился тому, насколько одетый в «хипстерские гоанские шмотки» художник с небрежно забранными в хвост кудрявыми волосами резко контрастирует с окружающей его обстановкой и, как ни странно, удивительно органично в неё вписывается. Евгению пришла в голову мысль, что дело, видимо, в натуре самого Владимира. Максимально раскрепощённый, естественный и всегда верный себе он одинаково органично смотрелся бы как на великосветском приёме в Букингемском дворце, так и в жилище бомжа где-нибудь под Бруклинским мостом. Владимир припарковался с точностью швейцарских часов, махнул Евгению рукой в знак приветствия и, не выходя из машины, открыл багажник. Евгений закинул туда свой рюкзак, сел на переднее сиденье и протянул приятелю руку. Владимир пожал её как-то вяло и, как показалось Евгению, нехотя. – Пристегнулся? – он скользнул отсутствующим взглядом по Евгению, – тогда погнали! Сидя рядом с Владимиром, Евгений получал искреннее удовольствие от его безупречного водительского мастерства. Никто из его знакомых не водил машину так, как Владимир. Это было больше, чем вождение, это было настоящее искусство. Садясь за руль, Владимир словно сливался с автомобилем в единое целое, и два сердца – живое и механическое – начинали биться как одно. Машина становилась продолжением гибкого, тренированного тела своего хозяина, и каждое её движение приобретало некую человечность, одушевлённость. Она неслась по дороге плавно, грациозно и, в то же самое время, стремительно. Словно огромная хищная кошка, волею судеб избравшая человека в качестве своего господина и мгновенно реагирующая на каждое движение его мысли. Это было сродни некоему ритуальному танцу, мастерски и самозабвенно исполняемому человеком и ожившим механизмом. Тем не менее, Евгений почувствовал, что многочасовое сидение за монитором даёт о себе знать. Глаза его начали слипаться, он с трудом подавил зевок. – Бурная ночка? – Владимир вдруг пошло осклабился, – скалу-то осилишь? Евгений был крайне поражён. Владимир был человеком открытым и предельно честным, но при этом наделённым прирождённым чувством такта и прекрасно воспитанным. Он являл собою ходячую демонстрацию общеизвестного лозунга «живи сам и давай жить другим». И подобные намёки, да ещё произнесённые таким тоном, были совершенно не в его стиле. Евгений удивлённо взглянул на приятеля: – Да нет, не особо... Просто несколько часов кряду просидел за работой. – Ясно, – сквозь зубы процедил Владимир, вцепился в руль так, что у него побелели костяшки пальцев и уставился на дорогу, пристально всматриваясь в ему одному видимую точку. «Да что, чёрт подери, с ними всеми творится?! – внутренне изумился Евгений, – сначала Таня со своими заморочками, потом Оля с истерикой, а теперь ещё и этот надулся непонятно из-за чего и сидит, словно сыч!» Ладно ещё Татьяна с Ольгой – они женщины, что с них возьмёшь. Но от всегда уравновешенного и спокойного Владимира он никак не ожидал подобных фокусов. Ну и дьявол их забери! Они взрослые люди, пусть сами отлавливают и воспитывают своих тараканов. Он им не папочка, в конце концов! Не на шутку разозлившись, Евгений сердито отвернулся к окну и через некоторое время незаметно для себя заснул, убаюканный ровным ходом автомобиля.