Придушите меня немного.

Ньон давно выгадывал тихий вечерок, когда его Хозяин будет ничем не занят, что бы подползти к нему со своей жалкой просьбой, что он планировал еще с того дня, как Мастер узнал о странных наклонностях своего коточела. Наклонности были всего только несколько парафилическими, и никакого действия изначально за ними не предполагалось. А проявлялись они в секретных фантазиях Ньона, сюжет которых был следующим: Мастер, по неизвестной причине, приходит в ярость (чего не могло быть), и начинает душить Ньона (чего подавно не могло бы быть допущено самим Лютером). Ньон не мог перестать прокручивать в голове эту свою фантазию, и тайком посматривал на своего Хозяина, когда он возился в саду, закатив рукава, пока Ньон пялился из под тешка на крупные жилистые руки Лютера, на его длинные крепкие предплечья и полускрытую рукавом рубашки массивную кость его локтя, Ньон с упоением представлял как эти руки ложатся на его тонкую вытянутую шею. Процесс узнавания данного секрета был весьма постыдным (но от того и тем более привлекательным) для Ньона, который выдал его, хрипя и извиваясь, Ньену, когда тот нашел следы его пребывания на странных сайтах в интернете, и который давно замечал как тот поглядывает на их Господина. Вероломный коточел тут же ринулся все рассказывать Мастеру Лютеру, предвкушая, как их Хозяин, возмущенный грязными извращениями Ньона, накажет его, но вместо этого он хлопнул Ньена по голове свернутой газетой за то, что тот так настырно хочет унизить Ньона, с чьими фантазиями о себе Лютер как-нибудь сам разберется. Совершенно расстроенный реакцией Мастера, Ньен презрительно глянул на Ньона и ушел выискивать крыс, дабы выместить на них свои переживания. Ньон, красный от смущения, выглядывал из-за дверного проема, но Мастер Лютер, кажется, совсем не был рассержен на него. Не в силах выносить этого позора, коточел убежал на чердак, где провел следующие несколько дней, куря травку, рыдая и мастурбируя на пережитую сцену унижения. Прошла еще неделя, и похоже, ничего не изменилось, кроме мерзотных подколов Ньена, который не собирался спускать с рук такое возмутительное разрешение событий, но даже он в конце концов понял, что их Хозяин не намерен устраивать Ньону сцену публичного унижения (вдруг у него еще встанет во время данной процедуры!). Но о чем ни Ньон, ни Ньен не догадывались, так это о том, что Лютеру вовсе не были чужды такие игры, но он, понятное дело, не стал бы пугать Ньона своими предложениями, понимая дисбаланс в их силе и положении. Так они и обходили эту тему, но между тем Ньон все равно не решался посмотреть Лютеру в глаза, хотя Мастер все так же гладил его по голове и давал кошачье печенье. Но однажды, всего на миг, Ньон углядел некий намек на интерес Лютера к его фантазиям, когда Мастер как бы между прочим предложил коточелу выслушать его переживания в своей комнате, и не желая предполагать, что этот самый интерес всего лишь плод фантазии самого коточела, Ньон решил потихоньку двигаться в сторону осуществления свой цели. В тот день Ньон и Лютер наконец-то остались одни: его младший брат (премерзкая пубертатная язва) укатил со своим питомцем на некое развлекательное мероприятие, какой-то загадочный лагерь (впрочем, на долго он там не задержится), а Ньен был предусмотрительно отправлен Лютером за наборами для крафтовых завтраков на утро. Ньон, застенчиво шаркая, подошел к дивану, на котором сидел Лютер, и присел рядом с ним. Лютер улыбнулся ему, и Ньон, вкрадчиво глядя в глаза Лютеру сообщил ему, что он был очень хорошим котиком, намекая на небольшое вознаграждение. Лютер погладил его по голове. "Ты бы хотел какое-нибудь угощение?" "Я бы хотел немного радости..." "Что бы могло тебя обрадовать, мой котик?" "Придушите меня немного." Лютер, уже не удивленный подобной просьбой, сперва погладил Ньона по лицу, а затем перевел руку ему на шею. Ньон давно интересовал Лютера, но только сейчас коточел дал ему возможность проявить свой интерес. Лютеру всегда нравилось вытянутое тело Ньона, с узкой грудной клеткой и долговязыми конечностями, и такой тонкой, длинной шеей. Он засматривался на бледные худые ляжки коточела и его розовые угловатые коленки еще с прошлого лета, когда тот ходил в коротких шортах (которые искренне ненавидел Ньен) и тонкой футболке, через которую вырисовылся его впалый живот, когда коточел лежал на ковре перед диваном. Но Лютер считал жутким лезть со своим интересом к застенчивому, трясущемуся от собственной тени коточелу, который мог принять ухаживания своего Хозяина просто из страха придуманного самим Ньоном наказания. Лютер решил дать Ньону шанс самому проявить интерес, что бы быть уверенным, что он не совершает гнусного принуждения. Ньон смотрел на Мастера с томным ожиданием, и тогда Лютер слегка сжал руку, надавливая на трахею под подбородком Ньона костяшкой указательного пальца. Ньон довольно закатил глаза, мелко хихикая от радости, когда почувствовал прилив крови в промежности. "Ах... да... еще немного сильнее, Мастер..." Лютер еще немного надавил на шею Ньона, сжимая мышцы его шеи и избегая надавливать на его сонные артерии. Лицо Ньона порозовело, он закрыл глаза и сдавленно стонал, положив свою узкую, длинную руку на крепкое запястье Лютера, ощупывая его косточки и напряженные сухожилия. В штанах у него стало так тесно, разум затуманился, этот туман вытеснил Ньонову зажатость, и он жалобно попросил: "Пожалуйста, разрешите мне удовлетворить себя..." Лютер, с интересом наблюдавший за восторгом своего коточела, ответил: "Конечно, котик. Приступай." Ньон дрожащей рукой расстегнул ширинку и принялся ласкать себя, пока Лютер учтиво гладил его по спине свободной рукой, запуская ее под свитер Ньона и тиская его худой жесткий крестец. Лютер чувствовал бешеное биение крови в артериях Ньона, его трепещущую трахею. Он иногда расслаблял хватку, что бы лицо Ньона не становилось слишком красным, на что тот расстроено, чуть не плача, смотрел на Лютера, и Хозяин продолжал сжимать его шею. Ньен раньше предпринимал попытки придушить Ньона, но не из желания причинить тому удовольствие, конечно. Ньону никогда не нравились эти его остервенелые, полные ненависти движения, в которых не было никакого смысла и никакого чувства момента. Ньон никогда не ублажал себя, вспоминая вспышки Ньеновой агрессии. Ньон хрипло скулил, ускоряя темп своего удовольствия, мелко дрожал, наслаждаясь силой своего Господина, пока Лютер с интересом разглядывал горячую, изящную, скользкую руку Ньона, слабо сжимающую его запястье, с розовыми костяшками и аккуратными короткими ногтями. Он смотрел вниз, на подрагивающий живот Ньона, на его трясущиеся колени в светлых джинсах, и затем перевод взгляд на запрокинутую голову коточела, рассматривая цвет его губ, что бы убедиться, что они не заходят слишком далеко. Ньон, кряхтя, с дрожащей челюстью, со стекающей по подбородку слюной, трясясь всем телом, испытал катарсис своего дела, пачкая свой свитер и бедро Лютера. Он шумно и тяжело дышал, когда Лютер наконец убрал руку с его шеи, и Ньон почувствовал холодок на том месте, где была рука Мастера. Лютер встал и открыл окно, что бы холодный воздух помог Ньону прийти в себя. Он снял штаны (Ньон был не против полюбоваться его дюжими ляжками и мускулистой задницей под эластичной тканью трусов), коточел загадочно улыбался, когда Мастер раздевал его, что бы отнести его одежду в стирку, и потом его самого — в душ. Поздно вечером вернулся Ньен из магазина, а утром приполз Рэндал с Себастьяном из своего странного похода (остальные дети которого пропали при странных обстоятельствах). Все было как обычно за завтраком, только Ньон был какой-то непривычно довольный, что не могло не раздражать Ньена, который, впрочем, не осмеливался его задирать в присутствии их Хозяина.