Hell or High Water

Его лицо менялось редко. В обычное время на нем застывало какое-то неосознанное выражение, Аргенти сказал бы. Но и в нем бывали перебои. Когда на нем появлялось выражение, при котором он будто думал обо всем и ни о чем одновременно. Как неугомонный орган в черепушке выдавал буквы, которые не получалось сложить в слова, и казалось - еще немного и у этих символов появится смысл, сразу обнулял так и нерожденные мысли. Аргенти находил это жестоким. Неправильным. Мучительным. То, как надламывались его брови в момент упущенного осознания. До обидного редкого. Как едва размыкались его губы, будто в попытке подобрать нужные слова по звучанию – из тех, что он знает. Любые. Лишь бы выловить нужное. Мимолетные. Случайные. Бессмысленные. Тщетные. В конце концов упущенные. Но он не издавал и звука. В такие моменты он замирал в мгновении. Поистине душераздирающем, по скромному мнению его постоянного одного-единственного стороннего наблюдателя. Его и так поверхностное дыхание спирало, а зрачки сужались. Аргенти уверен, что в такие моменты у него сердце останавливалось тоже. И у него самого, и у Блейда. Будто если бы он мог, он бы и кровь в жилах остановил (о, он был бы абсолютно счастлив сделать это), дабы ничто не заглушало его мысли, лишь бы понять. Лишь бы вспомнить. Лишь бы никогда этого не делать. Однако трезвел он быстро. Быстро и резко. Часть Аргенти бы даже расстроилась такому быстрому возвращению к привычной стоической безэмоциональности, если бы он знал меньше. Происходило такое совсем нечасто, но застревало под веками рыцаря еще на долго. Еще на долгие дни мутило в душе тревожную дымку. Чего не скажешь о самом Блейде. Проморгавшись после наваждения, в его взгляд возвращалась стальная твердость с новой силой. Силой, которой минутами раньше не было. Импульсом, заставляющим губы сжаться в тонкую тревожную линию. Заставляющим Аргенти отойти на шаг от вида его напряженных плеч и потемневшего взгляда. От сжавшихся на покрытом тканью корпусе клинка бинтованных пальцев. Но отступал он не от страха. Хотел дать пространство. (Его здесь никто никогда не держал, скорее даже наоборот, его отсутствие крайне приветствовалось, но у Аргенти есть свои мысли на этот счет). И он ждал. Наблюдал. Блейд это не любит. (Что конкретно он не любит, однако, сказать сложно. Скорее всего самого Аргенти. Но Аргенти имеет свои мысли и на этот счет тоже, если вам вдруг интересно). Из этого состояния он выходил уже с трудом. Но все еще поразительно быстро. Рыцарь не знал, чем тот так эффективно давил эту непроглядную тьму в себе, но в том и была его уникальная красота и сила. Весь Блейд целиком был историей о превознемогании. Историей, которой рыцарь не переставал восхищаться и открыто восхвалять, хотя его красноречие приветствовалось максимум косым взглядом. Хотя то еще невероятно снисходительный жест со стороны мечника. Первым, что Аргенти понял за время своего странствия – важность коммуникации, фундаментом чего является общий язык. И даже на случай с охотником это правило нашло свою адаптацию для реализации. Поэтому Аргенти разговаривал с Блейдом так, как последний умел лучше всего – лязгом металла о металл в пылу дуэли. Битва была всем что Блейд знал. Он - бесконечная борьба. Со всем миром, вселенной, самим собой, иногда Аргенти – все это его «Я». И будучи в своей стихии, в своем идеальном климате, он распускался тонкими лепестками паучьей лилии, наливаясь ярким, едким, несмываемым алым. Без шанса на проигрыш. Как бы ему самому не хотелось, как бы он за ним не гнался, проиграл он уже кажется давно. Навсегда. Кому и как давно он не задумывается. Почему он об этом не задумывается он тоже не думает. Потому что пока на него, не уступая и не отставая ни на секунду, наступает огненноволосый рыцарь, который издает слишком много пустых звуков - это не имеет значения. Потому что это единственный момент, когда ослабшее заклятие не сводит с ума. Момент, когда хищный оскал садистского удовлетворения меняется азартным блеском в глазах, отражая и резонируя с силой и настойчивостью Аргенти. Аргенти, который только и успевает жадно ловить перемены в его глазах в этом бешеном танце, позволяя вести себя в бездну, ступая туда добровольно широкими шагами во имя его красоты. Однако тело Аргенти смертное. «К счастью», - думает Блейд. И он думает, что рыцарь сам бы подтвердил это. Сильно другими словами и сильно сложнее, чего Блейду понять не в силу, но он хорошо усвоил, что Аргенти зовет себя рыцарем не просто так, и не смотря на свою непредсказуемую натуру, болтает он по своему какому-то делу. Делу. Да. У Аргенти есть дело. И это не погоня за смертью, в чем он пытается убедить уже не столько Блейда, сколько себя. «Мы разные», - пытается убедить себя Блейд. Аргенти в его историях прыгает в пасти монстрам не чтобы убить себя, а чтобы спасти кого-то. Аргенти путешествует по вселенной в одиночку чтобы помочь нуждающимся, а не найти последнее испытание для себя, думает Блейд. Аргенти делает всё один и не разрешает себе помогать потому что у него широкая душа и доброе сердце, а не желание достойно умереть в гордом одиночестве как верный рыцарь своего Эона, да, думает Блейд. Или что там он ему затирал. Что бы этот доблестный юноша не пытался доказать, он смертен. Он не жил столько, сколько жил Блейд. И снова к счастью – думает Блейд. Поэтому Аргенти проигрывает, смирившись с потерей своего оружия, безнадежно улетевшего куда-то в страну бесконечной красоты одним точным движением оппонента, пока сам он оказывается под весом мечника. И когда Блейд уже готов к завершающему удару, его взгляд скользит вниз. Ох. Его лицо всегда было живым. Его язык тела говорил за него больше чем его речевой аппарат, Блейд сказал бы. Он читал его как открытую книгу: по опущенным густым бровям определял уверенность и неизменную открытость к диалогу; по хитрому прищуру глаз до маленьких морщинок под веками чувствовал, что сейчас он выдаст что-то, что Блейд определенно не оценит; по расслабленно-приподнятым уголкам рта считывал доверие и удовлетворение. По нему скорее всего не скажешь (по нему вряд ли вообще что-то можно было сказать), но Блейд хорошо умел читать людей. Ведь он в первую очередь воин. Оружие. И без смекалки и анализа противника несчастный бы не прожил так мучительно долго. Эти навыки особенно пригодились ему в работе с Охотниками за Стеллароном (и приятно удивили Кафку). И Блейд читал Аргенти. А Аргенти позволял себя читать. Позволял так же, как и всем. Здесь у всех права равные - Аргенти ни от кого никогда ничего не скрывал, раздаривал себя всем и каждому, даже тем, кому он был не нужен, он отдавал себя целиком и полностью, и был так, так далеко. За тысячью галактик отсюда. Возможно даже преодолел рубеж этой вселенной. Блейд не ручался за это. Потому что части Аргенти здесь никогда не было, чтобы он действительно мог понять. Увидеть. Потрогать. Вдохнуть. И не найти никогда. Потому что бывали дни, когда Аргенти откланивался нетипично быстро. Дни, или ночи, когда живое лицо Аргенти становилось нечитаемым. Когда звук его низкого бархатного голоса вдруг исчезал, как отступают волны, предвещая цунами. Как берег, что обычно омывает морская вода, с ее уходом до неправильного осушился, как и его лицо, на котором не осталось и намека на прежнюю экспрессию, где не осталось родства. И Блейд чувствует себя ошарашенной креветкой, вдруг беспомощно обреченной наблюдать за уходящей водой, предвещающей катастрофу, до которой он уже не доживёт. Блейд не помнит, когда в последний раз верил в термин родства, но Аргенти кажется ему совсем чужим и совершенно незнакомым, когда что-то внутри затягивает все его волны внутрь, назад, что-то, что Блейд не может увидеть, что-то, что Аргенти не показывает. Но Блейд этой неизвестности не боится. Он бы не был Блейдом, если бы такое еще могло его напугать. Неожиданной эмоцией для него становится не страх, а интрига. Поэтому он сидит на берегу и наблюдает за уходящей волной. Ждет. Созерцает рождение стихии, не поддающейся управлению. Но так никогда и не дожидается его возвращения. Его так и не накрывает неконтролируемым потоком чистейшей силы, который бы забрал его с собой и похоронил на дне навсегда. Потому что что-то во взгляде Аргенти начинает выделяться сильнее. То, что Блейд никогда не способен уловить. Та самая недостающая деталь, которую невооруженным глазом не увидишь, что-то, что упустить слишком просто и невозможно отыскать, когда на море стоит штиль. Что-то, тайну чего начиная понимать, Блейд даже будучи не накрытым цунами правды чувствует себя утопающим. Эта напряженная искра на дне его радужки, вопящая об опасности. Что-то, что он постоянно сдерживает, что-то, что грозит его разорвать, та недостающая деталь, за которой рыцарь гонится по всей Вселенной, не щадя ни себя, ни окружающих, что-то постоянно держащее его на краю пропасти, держащее тело и дух в бесконечном напряжении, запрещающее бешеному сердечному ритму успокоиться и вдохнуть полной грудью, беспощадно оставляющее болтаться на краю безумия и заставляющее бежать по лезвию, что-то неосязаемое, чего даже самому Аргенти не в силах ухватить. Поэтому он проглатывает и хоронит необъятную волну в себе. Поэтому ясность возвращается в его взгляд. Поэтому непролитая соль щиплет его веки, но он запирает ее в себе, даже будучи уже давно заполненным ею до краев. И поэтому уже на лице Блейда всплывает растерянность. Потому что все это сейчас было очень странно и неправильно. Потому что он снова почти уловил суть, но мозг весь смысл стёр, как смывают послания на песке волны. Опять. Блейд тяжело и шумно вздыхает, по-своему фирменно вкладывая во вздох всю свою обреченность. И коротко хмыкает. А сейчас по лицу Аргенти расплылся неровный румянец. И Блейд явно не теряет хватку, раз загнал мальчишку до тяжелого дыхания ртом. Огненные шелковые пряди ореолом опали позади него, создавая идеальный фон для вида перед мечником. Живой, жаркий взгляд Аргенти из-под длинных ресниц и полные приоткрытые губы заставляют его наклониться ниже. Рыцарь не отрывает взгляд от хищных глаз напротив, пылающих утягивающим за собой жаром, на который он летит как мотылек на свет лампы, когда Блейд невесомо цепляет кончиками пальцев пряди его волос, убирая их за ухо, резко засаживая в землю на место до этого покоящихся огненных всполохов свой клинок, в миллиметрах от лица рыцаря, низко хрипя в губы проигравшему: - Три ноль.