marquess belial

Никогда за всю свою короткую жизнь Эрмина даже вообразить не могла, что позволит себе мысль бросить жениха у алтаря, но один взгляд на маркиза де Наргон внес большие перемены в ее планы на будущее. Маркиз был стар. И нет, Эрмина не из тех девчонок, которые считают сорокалетних мужчин древними развалинами, – маркиз на самом деле был стар, стар объективно, стар настолько, что это можно было увидеть с противоположного конца комнаты. Его подарком на помолвку были три щеночка в небольшой корзине, и, поглаживая одного из них кончиком пальца, Эрмина провела всю первую встречу с женихом в тяжелом молчании, прекрасно осознавая, каким же ребенком она смотрится рядом с этим умудренным годами старцем. Со смехом теперь девушка вспоминала о жалобах своей бывшей подруги, которая сокрушалась, что будущий муж был на двадцать лет ее старше. Вот бы посмеялась бесследно исчезнувшая в округах Лиона Жоржетта, узнав, что родители Эрмины всерьез боятся, как бы жених не скончался до свадьбы. Если закрыть глаза на возраст (что получалось с трудом), маркиз был, что называется, «хорошим парнем»: не позволял себе сальностей, которые частенько претерпевали ровесницы Эрмины от своих великовозрастных супругов, мог оживить любую беседу, казался искренне заинтересованным в тех крошках диалога, которые Эрмина подавала ему, застенчиво отвернувшись, словно королева – руку своему вассалу. Когда Эрмина с маркизом оставались наедине, девушка всегда говорила, опустив взгляд; ей сложно было связывать слова в предложения, если одновременно с этим приходилось смотреть в яркие, вечно смеющиеся глаза де Наргона. Руки дрожали, она постоянно роняла альбомы и стопки нот, как только маркиз появлялся на пороге гостиной. Когда родители, пытаясь хоть как-то симулировать отношения счастливой семьи, просили Эрмину сыграть на рояле, она не могла выдать даже легчайшую из песенок, намертво впаянных в ее мозг заботливой матерью как раз на случай выгодной помолвки. Когда свадьба была уже делом решенным, Эрмина собрала оставшихся подруг, не выданных замуж или не увезенных на воды, и дрожащим голосом объявила о том, кто стал ее нареченным. После предсказуемых шуток про неравный брак (довольно безвкусных, если принять в расчет благородное воспитание присутствующих дев) одна из девушек, слабенькая, анемичная Диана, промолвила тоненьким голоском, не поднимая глаз от фарфоровой чашки: – Де Наргон? Ах, милая, как же тебе повезло. Он сватался ко мне и женился бы, – продолжила она под аккомпанемент сдавленного хихиканья товарок, – если бы я не упала с очередным приступом чахотки. Только подавив неистовое желание выщипать Диане все ее жидкие косички (Эрмине часто говорили, что для молодой девушки у нее слишком необузданный нрав), девушка поняла, что, наверное, уже давно не испытывает к маркизу отвращения. В ночи, скрутившись калачиком, сбив простыню с матраса, превратив одеяло в потную гору мятого тряпья, кусая уголок подушки и надрывно плача, Эрмина позволила себе осознать, что с ней случился худший кошмар героини модного романа – она полюбила того, кто был навязан ей по расчету. После сговора присутствие жениха в доме было необязательно, что стало для Эрмины счастьем: не потому, что она смотреть не могла на маркиза, а как раз наоборот. Воображая, насколько смешным это покажется ровесницам, Эрмина изо всех сил отказывала себе в мыслях… определенного порядка. Все, начиная от крупных ладоней маркиза и заканчивая тем, как он (совершенно по-старчески) облизывал палец, чтобы перелистнуть страницу ее альбома, заставляло девушку впадать в жар. Несуразная фигура де Наргона появлялась на обратной стороне ее век гораздо чаще, чем лицо матери, а его глаза, окруженные сетью морщин, преследовали девушку каждую ночь. День накануне свадьбы Эрмина проплакала – от бессилия, от жуткой глубины овладевших ей чувств, от тяжести грядущих изменений. Мать пыталась ее утешить, говоря, что жить с маркизом будет не так уж плохо, но от этих слов Эрмина зарыдала еще пуще. Белые розы в букете невесты только акцентировали внимание на ее красном, опухшем лице. Ее свадебный убор состоял из багровых лент, таких ярких, притягивающих взгляд на контрасте с ее светлыми волосами. Пока в животе Эрмины порхали бабочки, она сама едва передвигала ноги, всем весом опираясь на руку отца, ведущего ее к алтарю. У маркиза были тонкие и сухие губы, оставившие на ее собственных невесомый поцелуй. Под платьем у Эрмины было хлопковое белье, надушенное ландышем и эдельвейсом. Выплетая из волос ленты вместе с тканевыми фиалками, Эрмина напряженно ждала, что же станет делать маркиз. – Я уже не тот, что был, – признался он, в отличие от новобрачной не спеша расстегивать хоть одну пуговицу рубашки, – и, думаю, ваши родители не тешат себя призрачными надеждами на внуков. Только тут Эрмине пришло в голову, что человек, которого она хотела до самозабвения, старше ее более чем в три раза. – Но… – Маркиз улыбнулся краем рта, протягивая Эрмине свою широкую красноватую ладонь. – У меня было много практики, и дамы говорили, что я хорошо учусь. Эрмина могла только моргать, пока де Наргон целовал тыльную сторону ее ладони, не забывая уделять внимание безымянному пальцу, на котором девушка теперь носила знак принадлежности ему. Ее сердце начало биться сильнее, когда маркиз провел цепочку из поцелуев до ее нежного локтя, коснулся плеча, провел короткими ногтями по выступающим ключицам. Эрмина с трудом могла сводить дрожащие бедра, чувствуя, как снова нарастает внутри постыдное тепло, раньше скрывавшееся только в извилистых коридорах фантазий. Не в силах сидеть, Эрмина упала на постель; искусственные цветы кололи оголенную спину. Кротко спросив разрешения, маркиз обхватил ладонями ее бедра и развел их, чтобы коснуться гладкой белой кожи припухшими губами (к счастью для бедер Эрмины, де Наргон всегда был безукоризненно выбрит). – Постойте, – вдруг сказал маркиз со своей вечной улыбкой, приподнимаясь на локтях, – я хотел бы зажечь алжирские благовония. Вы любите благовония? – А-ага, – прохрипела Эрмина, расхристанная на сбитой постели, красная, словно мак, и мокрая, как мышь; даже не имея опыта в подобных делах, можно было догадаться, что маркиз был не дурак – оттягивая удовольствие, он оставлял Эрмину беззащитной, жаждущей, желающей. Желающей его. Через минуту, которая показалась тогдашней Эрмине бог знает какой длинной, маркиз вернулся с коробкой, украшенной гравировками в виде львиных голов. Маркиз подпалил несколько палочек, сразу раскрывшихся свежим, зеленым ароматом, и едва успел вернуться на постель, как Эрмина, сама не хуже львицы, набросилась на него, хотя с трудом могла удержаться на коленях. – Вы напоминаете мне крошку, с которой я связался во время моего визита в Москву, – смеялся маркиз, покачивая Эрмину на коленях, как ребенка. – Такая же ненасытная… Эрмине было все равно, что он говорил; если бы в этот момент он бросил бы что-то в другой конец комнаты, она помчалась бы, как собака, и вернула ему это в зубах. – Не забудьте упомянуть это в своей исповеди, – прошептал маркиз ей на ухо, спускаясь кончиками пальцев по ее вспотевшему животу. Эрмина хотела ответить, что связь между мужем и женой не считается грехом, но тут его губы поймали ее, заставляя молчать. Его свободная рука трогала ее небольшие груди, тоже испещренные капельками пота, стекавшими с шеи и ключиц. – Может, – проговорила она, еле дыша, стоило маркизу разорвать поцелуй, – я тоже сделаю вам… приятно? – Не стоит торопиться. – Маркиз положил ладонь меж ее бедер, и Эрмина дернулась так, будто в нее ударила молния. – У нас впереди целая ночь. Эрмина хотела ответить, что у них впереди целая жизнь, но резко поняла, что как минимум для половины «нас» от этой жизни осталось всего ничего. Маркиз ненавязчиво ласкал ее сначала двумя пальцами, потом тремя, влажно целуя в шею, поглаживая ее вздрагивающий живот и безотрывно глядя в ее покрасневшее лицо своими пронзительными голубыми глазами. Если бы хоть усмешка появилась на его лице!.. Но нет, он вел себя так, будто выполнял задание – наверное, так же выглядел Адам, сочетаясь с Евой впервые после того, как неудачливую пару выгнали из рая. Оскалившись, желая выбить хоть какую-нибудь эмоцию, девушка схватила его руку и обхватила палец губами. Маркиз поперхнулся и тут же отдернул руку. Эрмине показалось, что он хотел дать ей пощечину, но это могла быть игра света или иллюзия, видимая краем глаза. – Я догадываюсь, что вы хотите сделать, мадемуазель, – произнес он хрипло, – но, уверяю вас, это ни к чему. Он коснулся ее груди, чтобы занять обе ладони. Эрмина медленно перебирала его пальцы руками, на которых всего через несколько месяцев расцветут порезы. – Вам нужна я или мое тело? – вдруг спросила она, когда обе его ладони оказались на ее грудях. Маркиз взглянул на нее с таким укором, что девушка мгновенно покраснела, хотя казалось бы – неужели ей может быть еще более стыдно, чем сейчас? – Когда вы покупаете канарейку, вы покупаете ее ради голоса или красивого оперения? – ответил он вопросом на вопрос, раздвигая Эрмине ноги и опуская ее спиной на простыни. – Конечно, ради голоса, – прошептала Эрмина, вновь теряясь в его прикосновениях. – Но, – маркиз усмехнулся, опуская ее лилейно-белые руки на шнурки своих панталон, – можно ли удержать в клетке один лишь голос, отделив его от тела крохотной птички? Маркиз смотрел ей в глаза, но она знала, что он ищет там свое отражение.