Искусство жить красиво (l'art de vivre)

      Дазай пьёт маленькими глотками, чтобы не словить заморозку мозга, наблюдая, как Чуя копошится в процессе приготовления позднего ужина. Воздух заполняется запахом ароматных французских трав, сливок и свежей зелени. Креветки идеально прожарены до лёгкой корочки, а паста уже томится в соусе.        Рыжий достаёт несколько видов сыра, нарезает и выкладывает на красивую тарелочку вместе с ягодами. Разламывает тёмный шоколад в отдельную миску и уносит всё в гостиную. Он возвращается и смеётся: — Знаешь, что будет, если дать Эрену одну креветочку?  — Я думал, ты все приготовил?  — Оставил одну, чтобы поугарать над ним, — отвечает Чуя и толкает ногой миску, создавая шуршащий по полу звук, на который прибегает кот, высоко подняв хвост. Он опускается вниз и протягивает ему еду на руке, — Смотри, Дазай.       Кот внимательно разглядывает креветку, предлагаемую хозяином и поднимает голову, глядя на него, как на последнего придурка.  — Ну давай, Эрен, не позорь меня, скушай креветочку, — говорит ему Чуя, поднося руку с едой ближе к его носу. Кот резко отпрыгивает назад, и недовольно раскрывает пасть так, будто его сейчас стошнит. Он обиженно убегает, а рыжий поднимается с корточек и кладёт креветку обратно на тарелку, — Эх, как обычно.  — А чем ему не угодили тигровые креветки? — удивляется Дазай. — Или он в тебя такой выпендрёжник?  — Эрен любит мя-со. И яйца, но редко, — смеётся Чуя. — Ничего рыбного в него не засунуть, поэтому я первое время думал, что он больной, и из-за этого ничего не ест. Пришлось заплатить ветеринару, чтобы он сказал, что это чудище просто жаждет чьей-то смерти, чтобы обглодать тело.  — Спасибо, что рассказал мне это до переезда, — смеётся Дазай. — Теперь я не смогу спать!  — Расслабься, он не приходит ни к кому, кроме меня, — говорит Чуя, раскладывая спагетти по тарелкам и высыпая сверху креветочки. Добавляет сверху тёртый сыр и зеленушечку для красоты. Они уходят с тарелками и бокалами в гостиную, чтобы усесться там на диван и поесть. — Поздравляю с возвращением и… новосельем? Да.  — Спасибо, — кивает Дазай, уплетая еду. — Очень вкусно, но в следующий раз готовлю я.  — Я надеялся на это, потому что завтра ужин будет на четверых, — хохочет Чуя. — Развлечёшься от души и послушаешь критику Николая! Он ужасно дотошный до еды.  — Я заметил… — говорит он, отставляя тарелку и отпивая слегка подтаявший коктейль. — Хочешь поговорить или что-нибудь посмотреть?  — Хм. Наверное, нам нужно многое обсудить? — спрашивает Чуя. — В плане… мы ведь столько не виделись, да? Будто новая жизнь началась. Чем ты занимался всё это время?  — Я отдыхал, проводил время с семьей, резюме дорабатывал и портфолио. Собеседования проходил разные. Сначала хотел остаться в Японии, но после того, как Одасаку затащил меня к психологу, понял, что лучше быть где-то подальше.  — Он всё так же меня недолюбливает? — спрашивает Чуя, поудобнее усаживаясь в углу дивана и вытягивая ноги.  — А ты из-за этого переживаешь? Я уверен, что если вы познакомитесь с моими родителями, то ты им понравишься. Они уважают людей, которые преуспели в жизни, а Ода просто слишком наседает на меня иногда, не понимая, что я уже не ребёнок и могу самостоятельно принимать решения. Я не осуждаю его за это, потому что долго трепал всем нервы. Просто жду, пока он поверит, что всё и правда хорошо.  — То есть ему больше нравится вариант с постоянными интрижками, чем стабильные отношения с психом? — спрашивает он слишком резко. Видимо проведя предварительно далеко не один час за самокопанием по этой теме. Чуя поджимает губы и нетерпеливо ждёт ответ, который подтвердит его выводы. — Чуя?  — Что? Я в чём-то не прав? Я прекрасно помню оба разговора с ним. И он не сильно выбирал выражения для психолога, — отвечает он, пытаясь адекватно объяснить, зачем ему нужен ответ на этот вопрос, ведь сложно признаться в том, насколько глубоко тебя разносит от осознания, что ты можешь кого-то убить одним фактом существования. — Поэтому мне интересно, что он думает сейчас, когда ты снова уехал. Не говорил ли он тебе напоследок, чтобы ты даже близко ко мне приближался.  — Я понимаю, что тебя это задевает, но он не хотел тебя обидеть. Он наоборот слишком любит людей и мечтает спасти каждую заблудшую душу. В том числе и твою, — говорит Дазай, прекрасно видя его реакцию и изо всех сил стараясь быть спокойным. — Да, это может звучать странно, но он не только за меня беспокоился, но и за тебя. Хочешь, я попрошу его извиниться?  — Нет. Мне просто было интересно, — отмахивается Чуя. — Я уже привык к тому, как на меня иногда реагируют. Ты ведь сам видел в университете, что моя учёба держалась лишь на том, что я слишком деятельный. За поведение и конфликты с другими студентами меня бы уже давно вышвырнули.        Дазаю начинает казаться, что они уже никогда не смогут поговорить без висящего в воздухе напряжения. Будто всё, что было совсем недавно — иллюзорный мираж, несуществующий в реальности. Человека напротив него будто подменили. Радость, лёгкость и беззаботность растворялись, оставляя после себя только вязкие сгустки дискомфорта.       Ему искренне больно смотреть на Чую и понимать, что он ничего не может сделать. Даже, если бы Дазай захотел, то он никогда в жизни не впустит его в свою душу. — Я думал, что наш диалог будет более… простым, — тяжело выдыхает он, отпивая из своего бокала. — Если ты и правда хочешь продолжить в таком ключе, то мне есть, что тебе сказать. Но это будет очень сложно и неприятно.  — Зачем тогда это говорить? — спрашивает Чуя, делая вид, будто ему абсолютно всё равно. Он допивает свой коктейль и уходит на кухню, чтобы сделать новый. — Ладно, — отвечает Дазай, поднимаясь следом. — Помнишь, как я вспылил, когда ты начал копаться в моей голове? Как бы ты отреагировал на моём месте?  — Не знаю, — пожимает плечами он. — У меня бы появился повод «на подумать»? Зависит от того, что именно ты бы сказал, — говорит Чуя, закидывая несколько ложек мороженого в стакан и заливая сверху ликёром. — Если то, что я испытываю стыд, то тут можно даже не пытаться отрицать. Весь мой перфекционизм — это проявление стыда. Я об этом знаю. И мне с этим окей, потому что если я сам себя начинаю заёбывать, то иду за помощью или стараюсь отвлечься на что-то другое, — трубочка ловкими движениями перемешивает ингредиенты, и рыжий отпивает, поднимая взгляд на Дазая. — Так что? — А если бы я сказал, что, кажется, знаю, почему ты не можешь решить свою проблему? Что бы ты тогда сказал? — спрашивает он, опираясь на столешницу. Совсем немного нервно. — Если это повод покопаться в моём прошлом, то мы можем это обсудить, не вдаваясь в подробности. Я могу спокойно говорить об этом с теми, кому я… — останавливается Чуя. — С кем я уже долго знаком.  — Ты мне доверяешь? Это ты хотел сказать?  — Не… — отвечает он, пристально глядя на Дазая. — Ладно. Тебе повезло, что я облажался сегодня и успел выпить. Скажу так: у меня нет причин не доверять тебе. В наших отношениях я отвечал за регулярные подставы и расставания. И вряд ли это плюс, что ты как рыба-прилипала, но твоя надёжность немного поражает, — услышать что-то подобное от Чуи было из разряда великих достижений в жизни. И хоть эти слова и искренние, но в них чувствуется огромная тонна сопротивления, которую он уносит с собой, возвращаясь в гостиную и снова вынуждая Дазая следовать за ним. — Сочту за комплимент, — отвечает он. — Хорошо. Ты не думал о том, что тебе мешает строить отношения чувство вины?  — Объясни? — приподнимает одну бровь Чуя. — Смотри, я долгое время думал, что мои родные родители бросили меня, потому что я какой-то «не такой». Мне казалось, что я им был не нужен по каким-то причинам, которые я уже никогда не узнаю. Приходили идеи их найти, конечно, но я не хочу. Иногда легче жить, не зная правду, — говорит Дазай, чувствуя себя так, будто он решил исповедаться. — И твоё поведение удивительным образом показало мне, что проблема может быть в других людях или обстоятельствах. Да, во многих ситуациях я мог бы поступить по-другому, но по факту это ты от меня бегал и разрушал наши отношения. Извини.        Чуя хмурится, слушая его, пока психика выстраивает защитные стены одну за другой, чтобы обнажить клыки и грубо обозначить границы запретной территории. Он мимолётно опускает взгляд и поднимает его снова, отвечая: — Это так. Возможно, по этой причине ты сидишь сейчас здесь. Как минимум, я должен как-то компенсировать тебе все нервы, которые вытрепал. Может, это не лучший способ заслужить прощение, но всё уже сделано. — Об этом я и хотел тебе сказать, — улыбается Дазай. — Что ты ни в чём не виноват, Чуя. — А? — снова хмурится он, ожидав услышать всё, что угодно, но не это. — И я давно тебя за всё простил, — продолжает он. — Более того, я благодарен тебе за всё, что ты сделал, потому что это изменило и меня, и мою жизнь. Я здесь не потому что хочу получить расплату за всё твои грехи, а потому что ты мне небезразличен.  — Дазай… — пытается остановить его Чуя, но это совершенно бесполезно. — Ты уже сказал, что я могу об этом говорить, поэтому дослушай, пожалуйста, — просит Дазай. — Я уже не могу видеть мир по-старому после встречи с тобой. И никто не цеплял меня настолько сильно. Благодаря тебе я смог справиться с тем, что мне мешало столько лет. Даже если быть с тобой, значит, что я буду и дальше качаться на качелях, то я с этим согласен. Сейчас это будет гораздо легче, ведь я знаю, что ожидать. Я смогу дать тебе то, что ты хочешь. И пространство, и свободу, и возможность побыть наедине с собой, и… — Ты не понимаешь, о чём говоришь! — перебивает его Чуя, вскакивая с дивана. Он идиот. Он просто неадекватный. Дазай ничего не знает и думает, что говорит какие-то правильные вещи, но это совершенно не так. Этого не может быть. — Даже сейчас ты снова нарушаешь установленные мной границы, — говорит он, глядя на него сверху. — Я ведь чётко сказал, что не хочу отношений, и на это есть причина. Ты снова и снова повторяешь мне про чувства и про то, что хочешь быть снова вместе. Но я не хочу. Не-хо-чу! И не смогу! Ты в состоянии меня услышать? Это не добрая сказка о любви, а моя жизнь! Хватит!       Толщина льда, по которому сейчас идёт Дазай, кажется, меньше миллиметра. Ещё одно слово, и последствия могут стать необратимыми. Ему требуется немалых усилий, чтобы собрать внутри себя всю свою решимость и взвесить возможные последствия.       Будь перед ним не Чуя, а любой другой человек, то он бы смог промолчать. — Я думаю, что ты чувствуешь себя виноватым за то, что выжил в аварии, — едва слышно выдавливает из себя Дазай. — Что? — разрезает воздух в ответ.       Эти слова поранили до глубины души, растекаясь внутри морскими каплями соли. Такими обжигающими и саднящими, что глаза закрывались сами собой. Хотелось провалиться в пространстве и перестать существовать, только бы не чувствовать это всеобъемлющее разочарование. Разве человек, которому ты небезразличен, будет так поступать?  — Тебе жаль, что ты не погиб вместе со своей семьёй, а остался наедине с огромной болью, которую будет страшно пережить снова. Вся твоя тревожность связана с тем, что ты повторишь ту же ситуацию или обратную с близким для тебя человеком, — продолжает Дазай. — Ты хочешь отношений, но не разрешаешь себе их иметь, потому что это будет значить, что и у тебя может появиться семья в будущем. И слишком тяжело представить, что будет, если твои дети переживут то же самое. Или ты. Снова. Но правда в том, что просто так вышло. Ты не виноват ни в аварии, ни в том, что остался жив. И твои родители точно не хотели бы, чтобы ты страдал. — Да откуда ты, блять, знаешь, чего хотели мои родители?! — кричит Чуя, чувствуя, как разрядами тока по телу проносится паника. — А?! Почему именно Дазай? Почему именно он это делает? Почему именно его губы произносят то, что неизбежно убьёт тебя?  Почему именно его взгляд настолько пустой в этот момент?  Пусты ли сейчас его руки или же они держат невидимый нож для ментального убийства?  Осознаёт ли он, насколько нетерпимую боль сейчас причиняет?        Чуя смотрит на него, чувствуя, как пульс разгоняется и начинает бить по ушам. Он не понимает.       Брови скользят к переносице, а дыхание становится рваным от того, что он был настолько слеп и верил в его чувства к себе. — Потому что мои родные родители бы не оставили меня, если бы не думали, что так будет лучше. И потому что приёмные сделали для меня всё. И потому что ещё в первый день нашего знакомства ты сказал, что сейчас так хорошо живёшь не только потому что работаешь, но и из-за наследства. Они старались для своей семьи. И они старались для тебя, — отвечает Дазай, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, видя, как меняется состояние Чуи. — Ни один родитель не хочет видеть своего ребёнка страдающим, поэтому я на все сто процентов уверен, что они бы хотели, чтобы ты жил дальше и…  — Заткнись! — шипит Чуя, едва не плача. Он бы врезал ему. Он бы убежал. Он бы сделал, что угодно, лишь бы больше никогда его не видеть и не слышать, но он не может этого сделать. Тело предательски замирает на месте, будто в оцепенении. Ему не остаётся ничего, кроме жалких попыток разбить стеклянную клетку, в которой он оказался. — Какого хуя, Дазай?! Ты настолько сильно меня ненавидишь?  Это всё ложь. Если любовь и существует, то она точно не ощущается так.  — … — Дазай тяжело выдыхает. — Я лишь хочу, чтобы тебе стало легче, — говорит он, поднимая губы и мысленно прощаясь с их прошлым, настоящим и будущим, потому что выбор был сделан. Обратного пути нет. Он ставит Чую и его чувства на много уровней выше себя, продолжая. — Если это будет значить, что ты отправишь меня на четыре стороны, то я тут же соберу свои вещи и пропаду. Но я должен знать, что ты меня понял.  — В этом… нет… абсолютно никакого смысла, — тихо отвечает Чуя, усаживаясь на подлокотник и потирая рукой глаза, чтобы смахнуть слёзы. — Ты говоришь полный бред сейчас.  — Правда? — спрашивает Дазай. Как же сильно ему хочется обнять его сейчас или хотя бы взять за руку, чтобы успокоить, но он не может себе этого позволить. — Разве ты не сидишь на чувстве вины? В каждой ситуации, в которую ты попадаешь, ты сначала пакостишь сам себе и другим людям, а потом бежишь исправлять её. Будто по-другому нельзя проявить внимание и заботу. Ты искренне кайфуешь от того, что у тебя есть возможность что-то сделать, потому что ты виноват. Или не из-за этого ты помчался спасать меня, когда я хотел покончить с собой?  — Я не… — опускает голову и нервно мотает ей из стороны в сторону Чуя. — Ты отмудохал меня в университете, а потом предложил помощь. Игнорировал и послал меня в баре, а потом позвал на свидание. Сбежал из кино, а потом сам позвонил и приехал. Ты наврал мне про выступление, а потом поехал со мной к врачу. Из раза в раз отправлял меня куда подальше, но при этом приносил мне книги и даже был у Мори, чтобы разобраться с моей оценкой! Ты нарисовал столько картин, которые пронизаны болью. И ты знаешь, кто автор этих эмоций, Чуя, — продолжает Дазай. — Всё это время ты заботился обо мне, но делал это… по-своему. И даже сейчас ты продолжаешь делать вид, что тебе всё равно, потому что боишься проявить чувства. Тебе удобно делать вид, что ты мне что-то должен. Это оправдание, чтобы не признавать свои истинные желания. Ведь тогда это будет значить, что ты шагаешь в пропасть, пугающую тебя до усрачки.  — Блять, — тихо шипит он. — Ты уже любишь своего кота. Уже ценишь своих друзей. Уже близко общаешься со многими людьми, даже с тем же Мори, чтоб у него всё хорошо в жизни было! — говорит Дазай. — Ты не переставал чувствовать, иначе не мог бы так гениально рисовать. И ты уже выстроил все сферы своей жизни на высшем уровне. Ты уже впустил в свою жизнь отношения, и остался последний шаг. Даже, если это буду не я, просто попробуй начать жить без этого идиотского чувства вины за то, на что не мог повлиять! — эмоционально продолжает он. — У меня что-то внутри сдвинулось, когда ты меня разъебал! Ты стоял и в лицо мне кричал, что я жалок, поэтому логично, что хочу умереть! Вот, что ты сказал мне, Чуя! Ты это сделал. Ты подтолкнул меня посмотреть на вещи под новым углом. — … — Чуя приподнимает глаза, полные слёз и смотрит на Дазая прежде, чем залпом выпить второй коктейль. — Хватит говорить обо мне так, будто я божество какое-то. Я — последний мудак, подаривший тебе кучу новых травм, Дазай. И это ужасно глупо. То, что ты сейчас пытаешься сделать, говоря о том, что я изменил твою жизнь. — Ты ведь понимаешь, что если Федя любит Николая, который больше похож на сборник приколов и неловких ситуаций, чем на адекватного человека, то почему ты недостоин любви и обожания? — спрашивает Дазай. — Почему ты недостоин того, чтобы кто-то засыпал и просыпался с мыслями о тебе? Почему ты недостоин того, чтобы кто-то искренне о тебе заботился и хотел помочь? Я ведь знаю, что ты чувствуешь. И вижу это, — продолжает он. — Но дело в том, что это я здесь мудак, который довёл тебя до слёз вместо того, чтобы посмотреть кино и посмеяться. И это я нихрена тебя не заслуживаю, поэтому иди и найди себе кого-то ахуенного, понял? Не важно, парня или девушку. Влюбись до чёртиков и никогда не отпускай. И будь, сука, счастлив!  — Хватит. — Не хватит, блять! Не хватит, ясно?! — вскакивает Дазай, уже не в силах сдерживать эмоции. — Если бы в жизни существовала какая-то шкала достижений, то по ней Чуя Накахара по-любому бы уже тысячу раз заслужил быть счастливым! Это тебе хватит заниматься хуйнёй! Ты сам себе втащить не хочешь, а?! — Себе?! — ахает Чуя. — Не припомню, блять, чтобы спрашивал у тебя совета о том, что мне делать в жизни! Напомнишь? — Напомню! Ровно в тот момент, когда сказал, что хочешь жить вместе со мной! Ровно в тот момент, когда мы встретились в Аомори! Ровно в тот момент, когда рисовал свои грёбаные картины! Ровно в тот момент, когда решил бросить меня, потому что «так лучше»! Ровно в тот момент, когда из раза в раз был рядом и беспокоился обо мне! — кричит Дазай. — Ты серьёзно думаешь, что я не видел, как тебе «похуй», Чуя?! Сам научил меня, а теперь мучаешься? — Этому я тебя не учил! — Хах, как же? — смеётся он. — «Он не принимает твои рисунки, потому что ты не чувствуешь»! — цитирует его слова Дазай. — «Дело не в том, что ты рисуешь. А как ты это делаешь»! Не учил, правда? Так вот, Чуя, я тебя чувствую! И очень хорошо! В каждом твоём действии я вижу правду, поэтому никогда не куплюсь на твои жалкие попытки убежать от неё! Ты ничего не сможешь сделать с тем, что теперь я понимаю, что ты за искусство Чуя! — Дазай. — Понял, — отвечает он, поднимая руки в воздух в сдающемся жесте. — Ты не хочешь иметь со мной ничего общего, потому что я наговорил тебе сегодня кучу всего, что ты не хочешь слышать. Я знал, что так будет, но это очень низкая цена за то, чтобы в твоей жизни что-то изменилось. Надеюсь, так и будет, — говорит Дазай, уходя. — Ты достоин самого лучшего человека рядом с собой, и не смей забыть об этом, когда пой…       Чуя бежит к нему и крепко обнимает со спины, прижимаясь лбом между лопаток. Он больше не может сопротивляться нахлынувшим чувствам, превращающимся в нескончаемые слёзы из глаз, похожие на драгоценные камни: — Я не… — тихо говорит он. — Не хочу, чтобы это был кто-то другой, Дазай. — Чуя, прости ме… — отвечает Дазай, разворачиваясь и обнимая его в ответ ещё сильнее. — Да завались ты уже, — рычит он, перебивая. — Можешь меня ударить, если хочешь, — говорит он, улыбаясь и утыкаясь носом в рыжие волосы. — Я заслужил. — Нет, Дазай. Ты подписал себе смертный приговор в моём лице, — отвечает Чуя, поднимая голову и заставляя его немного отстраниться. — Только попробуй съеб… — и угроза нещадно сорвана с его губ поцелуем.