***
Воздуха решительно не хватает. Кажется, еще немного, и сердце перестанет качать кровь по венам, что хитросплетениями бегут под кожей. Слезы крупными каплями катятся по щекам, унося с собой остатки макияжа. Гори оно все огнем: и сердце ее хрупкое, совсем не из драконьего стекла, и Деймон — пусть сгорит в первую очередь, да никакой дракон под кожей не спасет. Рейнира так стремительно выбежала из сада в один из длинных, темных коридоров замка, что, пожалуй, застала врасплох даже Стронга, ожидавшего неподалеку. Конечно, чтобы ненароком не подслушать. Прислонилась голой спиной к холодной каменной стене и осела, спрятав мокрое от слез лицо в ладони. Каково оно, интересно — любить ту, что до мозга костей отравлена болезненной, жгучей любовью к другому? Харвин точно знает. А еще знает, что, как бы там ни были писаны правила, не смог бы просто стоять рядом с ней сейчас, точно статуя. Протокол говорит: ни слова, ни звука, пока принцессе не грозит опасность извне. А сердце вторит: сделать все, лишь бы эта опасность не уничтожила ее изнутри. — Принцесса. В ответ — неразборчивый лепет, словно ей семь и у любимой барби оторвана рука. Лепет да рыдания, что с каждым всхлипом все громче и болезненнее. На душе Стронга скребут даже не кошки — дракон когтистой лапой царапает самое сердце, провоцируя саднящие кровоподтеки. — Рейнира, — садится возле нее на корточки, теплой рукой поглаживая голое плечо со спущенной бретелькой от платья. И в этом простом, таком уютном жесте — сколько раз ладонь Деймона, большая и горячая, лежала на ее плече? И не сосчитать — чувствовалось все, о чем просила не того: Забота. Готовность подставить плечо и поддержать в эту самую секунду. Любовь, в конце концов. Все, о чем просила Деймона, но он бы дать не смог — и не сможет. А Стронг вот он, живой и теплый, с гулко бьющимся сердцем, готовый спрятать ее за собой, точно неприступная скала. Да и сколько они с Харвином были вот так — вместе? Губы к губам, переглядки, шепот в коридорах — два года, и за это время Стронг ни разу не поставил свое самолюбие выше чувств к Рейнире. Не смущают его ни титулы ее, ни Визерис под боком, ни разница в десять лет, ни тот факт, что по-настоящему вместе они никогда не будут. «У тебя своя честь, у меня — своя», — сказал он как-то родному отцу, правой руке короля. Принцессе тогда, помнится, пришлось едва ли не умолять Визериса, чтобы тот повлиял на Лионеля — увольнения Стронга принцесса бы не вынесла. И тот повлиял на то, что с каждым месяцем Рейнира становилась все дальше от дяди и ближе к Стронгу. А прямо сейчас думать больше не хочется и не можется, соленые дорожки слез текут маленькими ручейками по шее, пока она сотрясается, сидя на мраморном полу. Собирая остатки самообладания, вытирает тыльной стороной ладони раскрасневшееся лицо с остатками туши для ресниц и смотрит в теплые, цвета любимого молочного шоколада, глаза: — Забери меня отсюда. И Харвин забрал. Сгреб в охапку свою принцессу, с трудом стоящую на ногах, и забрал.Два года назад
На улице, как и внутри проклятого клуба, куда притащил ее Деймон на семнадцатые именины, воняет травой и дешевым алкоголем. Прислонившись к грязной стене у черного входа и посильнее натянув капюшон, скрывающий лицо от посторонних глаз, Рейнира беспокойно вертит в руках некстати разрядившийся телефон. Все, на что хватило последних трех процентов батареи — написать Харвину Стронгу, ее давнему другу и новому телохранителю, что она одна черт знает где на Шелковой улице и очень хочет домой. Предательское ощущение между ног не покидает, как если бы Деймон все еще был в ней, но слезы, текущие по щекам, напоминают: нет его здесь, он бросил тебя на произвол судьбы и сбежал к своим блядям. Она почти бы начала жалеть себя и клясть дядю, да только желание поскорее сбежать из ядовитых паров злачного заведения, где любой мог ее узнать и слить в прессу, было сильнее. Принцесса не сомневается, что Стронг ее отыщет. Если на кого и можно рассчитывать в ситуациях, подобных этой — в ситуациях, подобные которой с ней еще не случались, — то на него. Харвин всегда выручал девушку из передряг, а их дружба позволяла опустить ненужные вопросы вроде «что вы делаете вне стен замка, Ваше Высочество?» Не проходит и пятнадцати минут, как напротив нее тормозит бронированный внедорожник с наглухо тонированными стеклами, из которого выходит Харвин — конечно, в неизменном костюме; интересно, он вообще его снимает? — и стремительным шагом направляется к ней. — Принцесса, что, ради всего святого, ты здесь делаешь? Во взгляде — ярость, рука крепко держит ее под локоть, пока он тащит девушку в машину. Только оказавшись в безопасности кожаного салона служебной тачки, Рейнира выдыхает, кажется, впервые за вечер: все в порядке, она в порядке. Стронг вжимает педаль в пол, и внедорожник уносится прочь. — Принцесса, — вновь обращается он, изо всех сил стараясь звучать спокойнее. — Я... я не... — что, черт возьми, она должна сказать? Что надеялась, будто родной дядя трахнет ее, но тот испугался и убежал? — Как ты там оказалась? — подсказывает Стронг. — Сбежала от охраны. Хотела развеяться. Харвин мысленно делает пометку: доложить начальнику службы безопасности дворца, чтобы Коля завтра же уволили. Смазливый паршивец не годится даже кур охранять, не то что королевскую семью. Сам он формально заступает на должность личного телохранителя принцессы только в понедельник, но годы службы в Королевской гвардии — и хищные взгляды, коими они одаривали друг друга — подсказывают, что прямо сейчас он имеет полное право не только вернуть Рейниру во дворец, не вызвав ни единого вопроса у охраны на воротах, но и вмазать Колю, как только встретит его в коридорах. Конечно, Стронг видит больше, чем остальные, и явно больше, чем, вероятно, хотел бы: взгляды, которыми Деймон Таргариен одаривает свою племянницу, едва ли тянут на родственную заботу. Скорее на желание раздеть и взять ее. А еще на предупреждение всякому: тронь ее, и я вырву тебе эту руку с мясом. Харвин прекрасно понимает его — и сам готов придавить к стене любого, кто решит заговорить с принцессой. Вот только прав у него на это по обыкновению было меньше, чем у младшего брата короля. Было меньше; отныне, когда он фактически головой ответственен за ее сохранность, сможет беспрепятственно ломать кости нежеланным кавалерам. Даже, пожалуй, и дяде ее — за то, что привел Рейниру в этот гадюшник и, судя по всему, там и оставил. — Ты в порядке? — успокоившись, он оглядывает девушку, что сейчас кажется особенно юной и наивной. — Да, — непривычно тихо, совсем не по-королевски отвечает та. — Спасибо, что приехал. — Учти, от меня сбежать будет не так легко, — ухмыльнувшись, Харвин одаривает ее одним из тех редких взглядов, смысл которых Рейнира никак не могла разгадать: то ли восхищение, то ли… нежность? Впрочем, всегда отвечала ему тем же. — Учту. Когда они добрались до ее покоев, миновав несколько постов охраны, и впрямь не задавшей ни единого вопроса Стронгу, Кристона Коля не было на посту. «Ублюдок», — подумал Харвин. «Слава богам», — пронеслось в мыслях Рейниры. Проводив принцессу до двери и удостоверившись, что в этот раз она точно в своей спальне, в безопасности подушек и балдахина над огромной кроватью, Стронг медлит: прямо сейчас идти разбираться с нерадивым телохранителем совсем не хотелось, но и других планов на эту ночь у него нет. Остаться сторожить покои принцессы? Да, пожалуй, разумно — если что, можно будет сослаться на Коля, покинувшего пост. Расставаться с юной Таргариен, вопреки всякому здравому смыслу, ему не хотелось. — Харвин? Вдруг дверь спальни вновь открыта, и на пороге стоит Рейнира: серебристые волосы плавными волнами ниспадают на плечи, а на щеках рдеет румянец, но в остальном за прошедшие пару минут она совсем не изменилась. Огонек в глазах подсказывает: спать она не собирается. Во всяком случае, не одна. Не успевает Стронг опомниться, как она затягивает его в спальню и хлопает дверью. Какого дьявола? — Останься со мной, — шепчет ему в самые губы, вставая на носочки в попытке дотянуться. Здравый смысл на задворках сознания твердит, что это вовсе не входит в его обязанности и лучше бы ему убраться от нее подальше, пока не натворил дел, но губы в то же время отвечают на робкий поцелуй, что с каждой секундой становится все отчаяннее. Возможно, список его обязанностей придется расширить. Прежде чем он успевает возразить вновь, ладонь принцессы опускается к его ширинке, поглаживая. В конце концов, желание принцессы — закон. Закон, который Стронг не посмел нарушить, лишив ее девственности той ночью.***
Добравшись до спальни и прорыдав добрых несколько часов после их разговора в саду, Рейнира крепко уснула, стремясь исчезнуть из колючей реальности и хотя бы на несколько часов забыться, не чувствовать совсем ничего. Если два года назад она запретила себе оплакивать потерю, с натянутой улыбкой и показной легкостью в сердце забыла о Деймоне, то в этот раз сил на браваду не осталось. Утро сменило ночь, день пролетел, словно и не было, дело близится к вечеру — но принцесса так и не встала с постели, притворившись больной, лишь бы избежать надменного лица Алисенты и уж тем более чересчур заботливого Визериса. Так и планирует умереть: под розовым пуховым одеялом, в окружении лимонных пирожных, пока на огромной плазме на стене показывают очередной сопливый ромком. Там-то, конечно, все заканчивается хэппи-эндом и розовыми пони. Тьфу. Она вновь почти засыпает, когда слышит какой-то стук. Это сердце глухо отбивает ритм прямо по ребрам или по ту сторону двери тихо стучат в дверь? — Рейнира. Почти интимный шепот она узнала бы даже сквозь рев дракона. Прошло — сколько, сутки? Не ври хотя бы себе, что не считала каждый час без него. Двадцать один час. Несколько минут. И вот он здесь. Деймон. Стоит по ту сторону двери — по ту сторону ее растерзанной в мясо психики — и ждет. Явился сам или по поручению отца? В Триархии вновь неспокойно, она слышала. Как долго хотела услышать его дыхание, его голос. — Не проси меня спалить чертову дверь, малышка. Слезы непрошеными крупными каплями собирались в уголках глаз. Не хочет, не хочет капитулировать, сдавать позиции в этой войне за крохотную надежду на счастье, в которой безбожно проигрывает с того самого дня, как впервые заметила на себе его взгляд. Вплотную приблизившись к последнему препятствию на пути к нему, Рейнира останавливается. Рука — на кованой ручке, разум — в хлам, сердце вот-вот сорвется с цепи. Цепляясь за соломинку, она бороздит память в поисках всего, что было: между ней и Деймоном — плохого; между ней и Стронгом — хорошего. Харвин, конечно, поймет. Сама не замечает, что превращает душу Стронга в решето, как Деймон — ее собственную. Такова, вероятно, участь всех хороших парней, пока за плохими толпятся влажные очереди. — Я слышу, как ты дышишь. Знала бы, как мечтал услышать твое дыхание. Чуть хрипловатый, с надрывом, но едва различимый шепот в конце концов начисто смел стены, которые она так старательно возводила; прошелся цунами по сердцу, лишая шанса всех, кто был там до — и будет после. Щелчок, пара оборотов налево, легкое нажатие ладони на ручку. Почти не изменился ведь за эти годы. Глаза только потускнели. Рейнире нравится думать, что огонь порочного принца, коим Деймона нарекла пресса, гаснет без нее. Они оба тлеют в этом ядовитом пламени, которое он распаляет против своей воли, а она летит, точно мотылек. Так и перегорели: пока один заливает горло алкоголем и трахает глуповатых моделей, другая заполняет пустоту внутри королевским этикетом, шоколадными тортами, Харвином, в конце концов. Деймон — вечно пьяный, молодой и с потухшим стеклянным взглядом — стоит перед ней на коленях, касаясь холодным лбом обнаженных коленей. Рейнира — замерзшая, точно стена, что на крайнем Севере, цепенеет и боится шевелиться. — Прости меня, маленький дракон. Прохладные губы к нежной коже. До дрожи. — Ты бросил меня тогда, — вторит самой себе недельной давности. — Снова. — Знаю. Синие-синие глаза смотрят снизу вверх. Рейнира готова клясться на памяти матери, что читает в них неприкрытую мольбу: Деймон Таргариен прямо здесь, перед ней, на коленях — умоляет. Где такое видано? Пожалуй, если прямо сейчас где-то на утесе взревет дракон, она даже не удивится. — Я больше не уеду, пока не попросишь. — А если попрошу? Глава в глаза, разряд по телу, и оба знают: не попросит. Его жизнь без нее течет на автомате, что бы ни писали в Westeros Daily. — Не попросишь, — читает ее мысли Деймон, и голос от напряжения срывается на полуфразе. — А вот Визерис попросит, если узнает. — Скорее, прикажет охране выпнуть тебя за территорию, — хмыкает принцесса — Знаешь же отца. Ладонь дяди, покрытая шрамами, невесомо поглаживает персиковую кожу Рейниры где-то в области голени. Поднимись он чуть выше, и уже она рухнет на колени — перед ним. Держаться. Принцессы не стоят на коленях, даже если переломана каждая кость в теле. — Визериса знаю, — произносит еле слышно. — А тебя — нет. Больше нет, дорогая племянница. И снова акцент на этом поганом слове, что выжжено на ней каленым железом еще в детстве, точно клеймо. Дыши, принцесса, дыши. Глубокий вдох. Вот так. Прикрывает веки, но все равно чувствует на себе тяжелый взгляд Деймона. Тот ждет от нее чего-то, ждет, что она даст ему надежду — ха, и когда они успели поменяться ролями? — и откроется. Как, черт возьми, он себе это представляет? Как познакомить того, кто знал хрупкую и наивную школьницу, с той, кем она стала за эти два года? Стоит ли оно того? — Золотистый. Наконец, чуть приподняв уголок губ, Рейнира с вызовом смотрит прямиком в глаза дяди, на лице коего вырисовывается непонимание с едва различимым, непрошеным привкусом страха. Расцепив руки, покоящиеся на груди, еще секунду назад холодная, как скалы Севера, наследница по-детски взъерошивает платиновые, приторно уложенные волосы Деймона. — Мой любимый цвет, — продолжает. — Знаешь, не тот, что у нас на фамильном гербе, а, скорее, тот, которым отдает песок в Гавани на закате ясного дня. Наслаждаясь недоумением и благоговейным вниманием Деймона, она приподнимает бровь. — Ты ведь хочешь узнать меня, так? Начнем с простого. Для нас обоих. Шумно выдохнув, он касается лбом обнаженной кожи колена. — Красный, — даже такое простое и ничтожное откровение вроде любимого цвета дается тяжело. Никто и никогда не интересовался им самим. Никто за последние как минимум двадцать лет. — Дай угадаю, как твой маленький дракон? — ухмыляется Рейнира, вспоминая, как обожала рассматривать татуировки дяди. Ты — мой маленький дракон. — Точно. — У моей Сиракс появилась компания… с тех пор, как ты видел ее в последний раз, — отстранившись, она отходит к открытому настежь просторному окну, глядя на дядю с лукавым прищуром. — Хочешь посмотреть? — Рейнира. — Не бойся, ничего запретного… Может быть, только чуть-чуть. Прежде чем успевает возразить, племянница уже снимает легкий шелковый кардиган с плеч, обнажая фарфоровую, светящуюся в солнечных лучах кожу, и поворачивается к нему спиной. О, Боги. Подходя почти вплотную, Деймон обжигает своим горячим дыханием — по коже Рейниры вмиг бегут мурашки, и он медленно сглатывает, возвращая себе самообладание. Видят Боги, оно дается ему с трудом. На спине Рейниры, меж лопаток, переплелись в пламени драконы. Конечно, один из них отдает красным, а второй — золотистым. Третий точно отлит из серебра и уступает по размерам сородичам. Вместе они изгибаются кругом, опаляя кожу легкими завитками. Визерис наверняка оценил такую интерпретацию фамильного герба. Почти не дыша, касается рисунка подушечками пальцев, чуть поглаживая шею кроваво-красного чудища. По телу словно пускают разряд, да такой, что сердце пропускает сразу с десяток ударов. Она почувствовала это тоже. По бледной коже девушки бегут мурашки, и Деймон не был бы собой, если бы не ухмыльнулся тому, как она на него реагирует. Электричество между ними по-прежнему искрит. Задержав дыхание, Рейнира не пытается унять дрожь и жар в теле, наслаждается касаниями дяди. Ей кажется, будто время замерло, и в целом мире есть только они здесь и сейчас. И так боится, так отчаянно боится вновь спугнуть эту связь между ними, что едва не всхлипывает, когда Деймон резко разворачивает ее лицом к себе. Принцесса почти ждет, что вот сейчас он начнет читать ей нудную лекцию о том, как не суждено им быть вместе, но вместо этого встречает губы Деймона в миллиметре от своих. Осторожно, словно спрашивая разрешения, он дарит ей самый ласковый поцелуй, на какой только способен. А потом еще один, и еще, и еще. Как же он скучал по этим губам, по едва ощутимому ее аромату. Ни одна, даже самая искусная блядь не смогла вытеснить из его памяти любимую племянницу, запретные чувства к которой держат его на коротком поводке едва ли не с самого ее детства. Никуда он не уедет, конечно, больше. Как можно, когда она так тянется к нему, несмотря на все, что с ней сделал? Порочный принц — последний, кто нужен лучезарной Отраде королевства, но дважды отказаться от нее он не способен. — Я больше не уеду, — вторит шепотом, заглядывая в василькового цвета глаза напротив. — Обещаю. Но сейчас мне нужно идти. Увидимся вечером. Легко целует ее в лоб, подмигивает и уходит прочь, не забыв задеть плечом Стронга по ту сторону двери. Рейнира, касаясь пальцами зацелованных губ, медленно оседает на пол с улыбкой. Ждет. Ждет. И ждет.***
Если бы земля разверзлась и поглотила его, Деймон был бы не против. Если бы драконы существовали не во снах, а наяву, то он непременно скормил бы своему Отто Хайтауэра. Лежа на холодном мраморном полу в одном из многочисленных пустынных залов дворца, мужчина может думать лишь об одном: почему, блять, каждое его появление в гавани заканчивается одинаково — криками и угрозами Визериса, обещаниями его прогнать прочь и неизменным участием в этих событиях Хайтауэра и его шлюхи-дочурки. В самом деле, от кого же еще старший братец мог узнать о них с Рейнирой? Хотелось бы ему знать, что именно Отто растрепал и в каких подробностях. — Она еще ребенок! Визерис тем временем визжит что-то о целомудрии и катастрофе, в которой он, Деймон, виноват. — Ей девятнадцать, к твоему сведению, — сплюнув кровь, капающую с разбитой охраной губы, хрипит мужчина. — И мы не в пятнадцатом веке, чтобы блюсти целибат. — Ты опозорил ее, Деймон! Знаешь, чего нам стоит пресекать слухи в прессе? Да я не удивлюсь, если завтра все таблоиды выйдут с вашими фото на первой полосе! — Я хочу Рейниру, — тяжело переворачиваясь на живот и приподнимаясь на локтях, вдруг произнес Деймон. — Ты говорил, что, отказавшись от прав на трон, я получу все, что пожелаю. И я желаю ее. — Очнись, мы и впрямь не в пятнадцатом веке! Традиция кровосмешения сгинула с нашим предками, и ты совсем слетел с катушек, раз решил, что я отдам свою дочь за тебя, воплощение похоти и разврата. Вот сейчас было почти обидно. — Это ты слетел с катушек, дорогой братец, — поднимаясь на ноги, выплевывает мужчина. — Если думаешь, что сможешь вновь отослать меня прочь. В этот раз все будет по-другому. Визерис выдерживает почти театральную паузу, исподлобья глядя в глаза младшему брату. — Да, в этот раз все будет совсем иначе. Вдруг массивные двери распахиваются, и в зал стремительно шагает Харвин Стронг. Ну конечно, как такое — и без него. Тройничок обсудим? Но судя по тревожному взгляду телохранителя — и по тому, как бесцеремонно он прерывает короля, — ситуация возникла отнюдь не веселая. Деймон не успевает даже подумать о том, что дело наверняка касается Рейниры, как хриплый баритон эхом отражается от стен: — Рейнира пропала, Ваше Величество.