то, что останется мне

Дань Хэн привык к кошмарам. Ему снится, как какие-то люди обвиняют его — его ли? — в предательстве своего народа. Ему снится тюрьма, без единой крупицы света, и лишь перезвон цепей вызывает в его сознании что-то похожее на отблески железа. Ему снится, как те, кто когда-то казались родными и близкими, допрашивали его, причиняли боль, не оставляя ни на минуту, не давая передышки; они не замечали, либо делали вид, либо им никогда на самом деле и не было интересно — они не замечали, что ему плохо. Он чувствовал себя преданным и разбитым оттого, что… Оттого, что… Предал кого-то сам. Это чувство гложило его сильнее, чем физические пытки, и в таком случае он мог бы даже поблагодарить их за то, что они отвлекают его болью физической от боли душевной, которая разрывала ему сердце. Ему снилось… Многое. Ему снилось, как по узким дорожкам в дождливую, мерзкую погоду он убегал от преследования. Сама смерть дышала ему в спину, хотя он чувствовал, что это намного страшнее. Он не знал, как долго он уже бежал, он не знал, болят ли его ноги или нет, и он не знал, что у его лёгких есть предел. Он не знал, как долго его рука сжимала копье, и он не знал, когда именно очередной поворот приведет его в тупик. Он пытался остановиться. Он пытался завести разговор, объясниться. Он думал, что его возможно понять. Но то, что страшнее смерти, никогда не слушало его, не хотело слушать. И было оно настолько упертым, что иногда и сам Дань Хэн начинал задумываться о его правоте. Может и вправду существует такой великий грех, что накладывает отпечаток не на саму жизнь, но на само твое существование? Может, пора сдаться? Отказаться от своей новообретенной свободной жизни и вернуться обратно во тьму, где лишь звяканье цепей будет напоминать ему о том, что он один? Нет… Никогда. Он сам не знает, как так получается, но почему-то то, что страшнее смерти, никогда не может его ни ранить, ни убить. Сколько раз он встречался с этой красной бездной, столько же раз ее и убивал своим копьём, прямо в сердце, без раздумий, без промедлений, без сожалений. В эти моменты он старался не смотреть ей в глаза, ибо лишь раз взглянув, в нем снова просыпалось давно забытое чувство предательства — кто именно был предателем? Жажда свободы говорила в нем, что предателем мог быть кто угодно, кроме него, а вот тревожное чувство в душе, что сковывало горло и сознание, говорило об обратном. Но эти мысли никогда не задерживались надолго, потому что после встречи с красной бездной ему нужно было уходить как можно дальше. Далеко-далеко за пределы видимости, чтобы когда то, что страшнее смерти, вновь нападет на его след, он был бы уже недосягаем. Ему снилось… Многое. После этих снов он обычно просыпался в страхе, оглядываясь вокруг в поисках невидимых цепей или же высматривая красный. Но запах железа ощущался фантомным, пришедшим из его сознания, а не из реальности, и вокруг была все еще привычная комната архива и ее успокаивающий гудящий шум аппаратуры. Ему снилось… Многое. Многое, но не все. После встречи с заоблачным квинтетом ему сделалось особенно неспокойно. Подсознание уже давно соединило все недостающие пазлы достаточно непонятной картины и било тревогу, но сознанием Дань Хэн старался не подпускать эти мысли особенно близко к себе. И поэтому, ему снилось… Легкий ветер, что дул со стороны моря, обдувал его покои через настежь раскрытые окна. В это время года деревья сменяли свою старую листву на новую, отдавая отслужившее ветру, но он не был против. Листья тоже пахли. Они пахли воспоминаниями о приятном. Приятном, но почему-то таком далеком… Он видел лишь отголоски этих образов, тянул за ними руку и они растворялись в воздухе, словно дымка, пронесшаяся в комнату вместе с ароматом. На душе было спокойно. Словно безмолвная гладь воды, словно штиль после сумасшедшей бури, он чувствовал успокаивающее тепло. Прикрыв глаза, он мог прислушаться к умиротворению внутри себя, услышать биение собственного сердца, звуки вдохов и выдохов и даже скорость течения крови по его венам. Этот фон действовал на него интересным образом медитативно. Казалось, даже время здесь не имеет своей власти, оно обтекает его, словно вода камень, обходит стороной, едва касаясь кончиков пальцев. Нечасто ему доводилось испытывать такого рода безмятежность. Все заботы минувших дней растворялись в его идиллии, настолько сильно, что он даже забыл о самом факте их существования. Все то, что происходило с ним до этого момента ощущалось как нечто нереальное, из сна или из другой жизни, которое происходило не с ним и принадлежало не ему. И то, что есть у него — гармония с самим собой и с миром вокруг, который словно подстраивается под него, ощущая его спокойствие, и приходит в порядок вслед за ним. Воистину драгоценное чувство… Внезапно на него дует сильный порыв ветра. Прозрачная тюль мазнула ему по щеке, словно нежное любовное объятие, и также резко оставила его, как и появилась. Что случилось? Ветер же был несильным. Словно сквозь толщу воды он начинает понимать, что его идиллии пришел конец. Его чешуйки улавливают колебания ветра и звуков вокруг, словно что-то сюда вторглось, но разум еще не успевает обработать происходящее рядом с ним. Так не хочется знать, что же там происходит… Почему ни один вопрос не обходится без его прямого вмешательства… — …о думаешь? …эн? Дань Фэн? Боже мой, ну сколько раз можно повторять, я не Дань Фэн… — Не говори, что ты спишь? Или медитируешь? Мы же договаривались с тобой!.. Дань Фэн! Он так устал каждый раз их поправлять. Снова и снова, одно и то же. Неужели не понятно, что… — Я не Дань… Он открыл глаза и разучился дышать. Этот человек напротив него… Этот человек… Напротив него… — Мм? Что ты там бормочешь? В груди кольнуло так сильно, что мурашками боль разбежалась по всему его телу, откликаясь слезами в уголках глаз. Он не мог поверить тому, что видел. Это неправда. Это нереально. Это не с ним. Этого не может быть. Это не с ним… Да, точно… Это не с ним. Бегло оглядев пустым взглядом комнату и вид снаружи, он сообразил, что находится где-то на Лофу Сянчжоу, в Чешуйчатом ущелье. Он никогда не был здесь. А значит… Прямо сейчас он что ни на есть самый настоящий Дань Фэн. Со стеклянным взглядом он повернулся обратно, к человеку. Такое знакомое лицо и такие непривычные черты. Значит, вот как ты выглядел тогда… Инсин. — Слушай, с тобой все хорошо? Выглядишь ты как-то не очень, — тот потянулся рукой к его лбу. Ладонь эта была шершавой и до невозможности горячей. Это нормально — иметь такую температуру тела? — Ну и ну, да ты ледяной! Заболел, что ли? Хотя, если честно, я не знаю, какая температура тела для видьядхар считается нормой… Он не мог оторвать взгляда. Каждая эмоция на лице, каждая интонация в голосе — все это ощущалось таким родным и далеким одновременно. Словно воспоминание, залетевшее к нему сквозь распахнутое окно. Он растворится в воздухе, если протянуть к нему руку, как все остальные? Стоило только подумать об этом, как он тут же воплотил свое желание в действительность. Нет. Не растворился. Он чувствует тепло чужого тела даже сквозь одежду. Инсин в недоумении посмотрел сначала на его руку, потом на него самого. — Не думаю, что ты здоров. Он должен ему что-то сказать, верно? Не станет же он все время просто молча смотреть на него. Но он не знает, что ему говорить. По идее, он — Дань Хэн — никогда с Инсином не контактировал. Все, что он знает о нем, пришло лишь в качестве отголосков воспоминаний, и даже его внешность для него толком не была известна до этого момента. Может быть «сидеть и молчать» — не такая уж и плохая тактика в его случае. — Эх, полагаю, в таком состоянии никуда ты сегодня не пойдешь. А ведь я, между прочим, специально освободил сегодняшний день. — П-прости. — Да за что тебе извиняться? Ты же не виноват. В конце концов, даже Верховный старейшина может заболеть. Ты когда-нибудь раньше болел? — Не знаю… — Это как так? — Нет… Или да… Скорее да, чем нет… Когда он работал на КММ, то подхватил мимолетную простуду, но у него не было особо времени отлеживаться под одеялом. Поэтому он просто выпил какую-то микстуру, которую ему предложили работники. Она считалась самым популярным средством от всех вирусов. Так ли это было на самом деле или это был лишь маркетинговый ход — он не знал, но через пару дней от его болезни не осталось и следа. Но это он, Дань Хэн, болел. А болел ли когда-нибудь Дань Фэн? Дань Фэн, Верховный старейшина видьядхара… Действительно ли даже он мог заболеть? Так странно. Но ведь он не болен. Это Инсин так решил, потому что Дань Хэн не понимает, как себя вести… Инсин вздохнул. — Ты мне не помогаешь, знаешь ли. Ладно. Не знаю, как лечатся видьядхары, но могу показать тебе, как лечатся люди. Подожди здесь. И он вышел за дверь. Вокруг него снова воцарилась тишина, но гармонии в ней больше не было. Скорее, пустота. В сравнении с жизнью в интонации Инсина тишина казалась совсем безжизненной. А может, просто единожды нарушив свою идиллию, вернуться к ней уже не предоставится возможным. Но скорее всего, дело было в нем самом. Увидев Инсина, в его душе поселились хаос и смятение, а значит, в данный момент в свое спокойствие ему не возвратиться. Дань Хэн огляделся вокруг еще раз, в этот раз повнимательнее. Он сидел на полу в медитативной позе, окно и в самом деле было распахнуто, а с улицы доносился шум таких знакомых, родных вод. Должно быть, это спальня Дань Фэна. Никакого бардака или лишних вещей — здесь было только то, что должно быть, в том количестве, в каком необходимо для душевного равновесия, и там, где должно. В этом плане Дань Хэн был с ним солидарен. Куда ушел Инсин? Каким образом он собирался показать ему, как лечатся люди здесь, в Чешуйчатом ущелье? Либо он что-то задумал, либо ему придется ждать его невесть сколько. А он будет его ждать? Это же всего лишь сон. Да, приятный сон, который он может прожить как угодно, пока не проснется. Можно было бы выйти погулять по апартаментам или по самому ущелью. Инсина же здесь нет. Ему не нужно никуда уходить, ни за какими отварами и микстурами, или за чем бы то ни было другим. На самом деле, ему не нужно преодолевать все эти расстояния, какими бы они ни были. Он может появиться буквально в эту же секунду, стоит Дань Хэну только захотеть. Или вообще проснуться. Да, проснуться прямо сейчас, по щелчку пальцев, и не проживать это недовоспоминание. Все, что связано с Дань Фэном, его не касается. Это уже никак не исправить, не изменить, и любая информация из той жизни в нынешней ситуации принесет Дань Хэну лишь страдания. К этому не стоит тянуться. Не стоит. Но все равно, почему-то… Он хочет дождаться. Видеть и слышать того, кем Блэйд был когда-то, ощущалось… Будоражаще. За эти несколько секунд он прожил невероятный спектр эмоций, от приятных до не очень. Путаница и сумбур в его голове привносили смятение, но несмотря ни на что, вопреки всем своим чувствам, он хочет быть здесь. Даже если потом он будет жалеть. Он хочет узнать, всегда хотел знать, кто тот человек, который… Звук открытой двери вновь прервал его мысли. Инсин действительно за это время успел сходить туда, куда хотел, или он появился здесь так быстро, потому что этого пожелал Дань Хэн? А быстро ли? Сколько прошло времени с момента его ухода? — Вот и я. Не скучал без меня? — заискивающе начал он. — Впрочем, неважно. Сейчас быстро поставим тебя на ноги. Со стеклянным перезвоном он поставил на прикроватный столик свою сумку. Видимо, он действительно много всего принес. Инсин вышел в центр комнаты, направив свой взгляд за окно, о чем-то раздумывая. — Хм-м-м… Это окно… — пробормотал он. Поколебавшись немного в раздумьях, он всё-таки прикрыл створки окна, видимо придя к какому-то определенному выводу, для Дань Хэна недоступному. — Конечно же ты заболел, под открытым окном на полу сидеть, — ворчал он, больше для себя, чем для собеседника. — Вот и сколько времени ты так просидел в своей медитации, а? Удивительно, что ты не заболел раньше. Дань Хэн смотрел на него, как зачарованный, все ещё не в силах принять это видение. Он бы ни за что на свете, никогда бы не подумал, что этот человек может так себя вести. И именно поэтому сейчас хотелось запомнить все, каждое мгновение, каждую эмоцию и движение, которые это видение может ему дать. Ведь больше он нигде и никогда не сможет этого застать вновь… Инсин развернулся к нему лицом, уперев руки в бока. — Значит так. Во-первых, поднимайся с пола. Давай-давай, прямо сейчас, нечего медлить. Дань Хэн, робея, замешкался, но всё-таки поднялся. Почему-то каждое действие Инсина, каждая его фраза, обращённая что в воздух, что к нему, парализовывали. Такое чувство, что даже если у них будет целая вечность — все равно не привыкнет. Пока Дань Хэн перемещался на просторную, громадных размеров кровать, Инсин занимался своей сумкой. Из ее глубин он вытаскивал разные банки без опознавательных знаков, но явно не купленные на Сянчжоу; какие-то травы и мешочки с сыпучими порошками, по запаху напоминающими густые, ароматные леса. Что он собирался делать с этим?.. — Фух, — он снова одарил Дань Хэна… Дань Фэна, своим вниманием, — так, мне нужна будет горячая вода… А ты пока раздевайся. Но голым не сиди, укройся одеялом, пока я не приду. Дань Хэн опешил. — Что? Зачем раздеваться? — Если я сказал, что нужно раздеться, значит, так надо. Потом мне спасибо скажешь. Давай-давай. И он снова вышел. Должно быть, он очень часто сюда приходил, раз так уверенно и по-хозяйски ведет себя в чужом доме… Почему-то эта мысль легла на душу уютным теплом. Но, действительно, раздеваться? Дань Хэн еще не успел толком сформулировать для себя полноценное возмущение, а руки уже потянулись к подвязкам на многослойных одеждах. Ему даже становилось любопытно. Через несколько минут Инсин вновь вошел в комнату. В этот раз он принес с собой чайник с горячей водой и миску и разместил все это на прикроватном столике. — Ложись на живот, — приказное. Дань Хэн со скепсисом на него смотрел. — Так что ты- — Никаких вопросов, Верховный старейшина. Делай, что сказано. Он присел рядом, выбирая из всего своего арсенала мешочки с каким-то порошком. Сперва он потряс их в руках, потом налил в миску воды из чайника и окунул мешочки туда. Стянув с чужой спины одеяло — что сопровождалось морозной дрожью из-за потери тепла — он начал выкладывать ему на спину эти мешочки, методично, один за другим, по всей спине. Странное чувство. Горячая вода остывала, неприятно обветривая прохладой спину — и это-то метод лечения людей?.. Но все внимание Дань Хэна было сконцентрировано на сосредоточенном лице Инсина. Никаких шуток, заигрываний или комментариев. Видимо, он воспринял идею вылечить Дань… Дань Фэна очень близко к сердцу. Интересно, он всегда выглядит так, когда занят? Взгляд его сине-лиловых светлых глаз потемнел, словно его владелец окунулся в свой внутренний мир — мир работы? — и не видит ничего и никого вокруг, кроме поставленной задачи. От этого у Дань Хэна мурашки побежали по коже, и всем своим нутром он чувствовал ее, эту цель — смотреть-смотреть-смотреть, отпечатать в памяти навечно, сожрать это видение и никому не отдавать. От этого видения… И от начавшегося ощущаться непривычным по спине жжением. Что же Инсин ему выкладывает на спину? — Уже можно задавать вопросы? — начинает он. Инсин растерянным взглядом остановился на нем. — Что? — Собираешься ли ты объяснять мне, что ты делаешь? Насколько мне известно, даже люди на Сянчжоу не лечатся таким методом. К тому же, оно начинает жечь. Это нормально? — Да, так и должно быть. Ты должен перетерпеть это несколько минут. Чем дольше, тем лучше. Это значит, что твое тело прогревается изнутри и получает полезные вещества. — Что это за метод такой? Инсин улыбнулся, как-то печально, но приятно, ностальгически, укрывая сверху одеялом. — Так меня лечила мама. О. Что-то подсказывало Дань Хэну — интонация, выражение лица — что эту тему развивать не стоит. И Инсин не планировал ее развивать тоже. Мама… Что он, Дань Хэн, знает об Инсине? Что тот на Сянчжоу иностранец, маложивущий человек, но гениальный мастер даже по меркам долгожителей Сянчжоу. Знает ли он что-нибудь о его жизни до Альянса? Как Инсин здесь оказался? Его мама… Если он все еще помнит ее, то, должно быть, это очень важные воспоминания. Если они покрыты шлейфом печали то, должно быть, что-то случилось. Знал ли Дань Фэн? Дань Фэн. Все, что касается Инсина, упирается в его воспоминания. И это начинало раздражать на периферии. Он постоянно возвращался к нему, как бы быстро не убегал. От себя не убежишь, хах? От неприятных мыслей отвлек звук открывающегося со скрипом комода. — Где ты хранишь свои носки? — Чего? — Носки твои где, спрашиваю? — Зачем тебе мои носки? В ответ он получил только красноречивый, долгий взгляд, внимательно на нем задержавшийся. Обречённый выдох. — Я… — и понимание того, что он ничего не знает о себе… о Дань Фэне, здесь. Снова Дань Фэн. — Я не знаю. — В смысле? — негодование в голосе этого человека словно заразило воздух вокруг них. И Дань Хэн понимал, как это глупо звучит — Верховный старейшина, да и не знает, где его носки хранятся? Какая глупость… Что ему на это ответить? Как объясниться? Но Инсин опередил его мысли и действия, сам что-то для себя решив. Опять. Как всегда? — Неужели тебя здесь избаловали настолько, что ты не знаешь, где твоя собственная одежда? — начал с издёвкой он. — Верховного старейшину обслуживают слуги, и он сам понятия не имеет, где что лежит, словно маленький? Да, господин? — Это не так, — с возмущением начал он. У Дань Фэна может и были свои грехи и недостатки, но конкретно этой проблемы у него не было. Это все — вина Дань Хэна, и он не позволит незаслуженно опорочить чужое имя по его вине. Пусть даже речь идет и о Дань Фэне. — Мне просто… Нездоровится. Сам же видишь. В голове туман и не могу толком соображать. — Ага, как же, — шумно выдохнув, Инсин отвернулся от него, возвращаясь к копошению в шкафах. — Ладно, лежи, сам найду. Гос-по-дин. Спустя пару минут Инсин таки нашел искомое — в самом крайнем шкафу, на нижнем ярусе. Вернувшись к «больному», он снова начал копошиться над мешочками с порошком, но на этот раз — по-другому. Он разорвал пару из них, высыпав содержимое в каждый носок. Дань Хэн наблюдал за ним с интересом. Но когда Инсин без предупреждения взял его голую ступню и начал надевать на нее носок, стало не до шуток. По всему телу пробежали мурашки. Вновь. Легкая щекотка вперемешку со смущением, которому удивился даже он сам. Ну подумаешь, голые ноги трогают. Что в этом такого? Тем более, это действие не имеет никакой скрытой подоплеки. Инсин пытается его лечить. Там в носках какое-то лекарство. Видимо, так надо. Видимо… Видимо, все попытки убедить себя — безуспешны. Щеки предательски алеют, а сердце испуганно ускорило свой равномерный ритм. Это всего лишь касание. Обыкновенное касание, но воспринимается оно так интимно, так невозможно-сладко, слаще концентрированного сахара. Оттого, что бесцеремонно. Оттого, что абсолютно невинно. Оттого, что раньше никогда не. — И, — начал Дань Хэн, но голос тоже предательски задрожал, захрипел, упал на несколько тонов ниже. — Кхм, и для чего это? — Голова — в холоде, ноги — в тепле, — получил он гордый ответ, со знанием дела. — Они были бы в тепле и без этого порошка. — Да, но этот порошок выступит катализатором, который позволит тебе быстрее пропотеть. К тому же, он высосет из твоего тела всю заразу. Ступни — самое уязвимое место. — Впервые слышу. — Не спорь с многовековым знанием предков! — Ладно, — Дань Хэн вздохнул. — Ладно. И что дальше? — Дальше — подержим все лекарства на тебе еще немного. Сколько прошло времени? — спросил он, скорее в пустоту, чем к кому-то конкретному, взглядом по комнате ища часы. Он их нашел. — Думаю, еще несколько минут хватит. Носки оставим, порошок там не мокрый, жечь не будет, так что спать будешь в них. Дам тебе еще перед сном настойку на травах, она должна успокоить нервы и снять температуру. И распрощаемся с тобой на сегодня. Будешь отдыхать. Только чтоб без фокусов! Тебе необходим постельный режим. Завтра приду — проверю. Дань Хэн сначала молча смотрел на него после такой тирады, а затем усмехнулся. — Какой же ты всё-таки дотошный, — пробормотал он для себя, но был услышан. — Ха? Звучит, как оскорбление, — раздалось недовольное. Дань Хэн прикрыл глаза, показывая, что комментировать это не станет. В самом деле, ведет себя как бабка старая. Народная медицина? Врать не будет? И это говорит гениальный мастер, который из любого металлолома может создать шедевр? Что ж. У каждого свои тараканы. Однако представить Блэйда, который бы так же корпел над ним больным — нет, он в принципе не станет его выхаживать, это и так понятно, но если подумать просто о подобном поведении — Блэйд, который уповал на народную медицину? И закутыввл бы кого-то в три одеяла, отпаивал настойками и лечил порошками? Хах, Дань Хэн бы скорее поверил, что таким образом он маринует свою жертву, чтобы потом ее сожрать. Какая ирония, что когда-то он был таким человеком. Пока Дань Хэн пребывал в собственных мыслях, Инсин готовил свою настойку, используя ингредиенты в стеклянных баночках. Дань Хэн не мог с первого взгляда понять, что внутри были за травы — и ягоды? Или что это за засушенные плоды такие? Интересно, где же всё-таки он это все достал. Это сон, и происходящее — то, как он, Дань Хэн, Инсина представляет, владея информацией из обрывочных кусков воспоминаний, или это сон, в котором Инсин ведет себя именно так, как когда-то вел, как полноценная личность, существующая без влияния его, Дань Хэна, сознания? Он не знал. Но даже если и подумать, что в этом сне виновато восприятие Дань Хэна… То он никогда не думал об Инсине, как о человеке, который мог бы таким образом поступать. Ему было интересно наблюдать за ним со стороны. Слушать его. Проникаться. Но додумывать его поступки — это не про Дань Хэна. — Вот, готово. Пока что напиток — чистый кипяток, так что пусть остынет немного. А я пока сниму с твоей спины горчичники, как раз время. — Как ты это назвал? — Ай, да не бери ты в голову. В пару ловких движений Инсин снял с него все лишние лекарства, протерев после этого полотенцем спину. Ощущения были… Странные. Дань Хэну подумалось что, должно быть, именно так ощущают себя ящерицы во время линьки, хотя он и не знал, правильная ли это была ассоциация или нет. — Можешь одеваться. Но потом обязательно ляг обратно под одеяло — ты должен пропотеть. — Может мне тогда не одеваться? — А что такое? — протянул он с издевкой. — Господин переживает за то, что его слугам прибавится больше работы? Дань Хэну нечего было на это сказать. — Хах. На самом деле, как хочешь. Но чем больше на тебе будет одежды, тем лучше. С потом выйдет и болезнь. Что ж, лучше ему в любом случае одеться. Через пару минут Дань Хэн уже сидел на кровати одетый и укутанный в одеяло. В руках у него покоилась кружка с остывшей настойкой. Она все еще была горячей и от нее все ещё валил пар, но уже хотя бы можно было пить. Напротив кровати, на пуфе, сидел Инсин. Он налил настойки и себе и теперь расслабленно восседал с умиротворением человека, что в идеале выполнил свою работу, которой можно было гордиться. — А тебе зачем настойка? — спросил Дань Хэн. Хотелось говорить. — Для профилактики. К тому же, мне нравится вкус. Лишним точно не будет. — И часто ты так лечишь других людей? Инсин сделал глоток напитка и открыл глаза, устремив свой взгляд сине-лиловых на него. Взгляд был задумчивый, цепкий, но не тяжелый. Затем он усмехнулся. — Скажи еще что-нибудь. — Что? — Скажи мне что-нибудь еще. Дань Хэн растерялся. Что это за просьба такая?.. Вообще-то, Дань Хэн о многом хочет спросить. Самые разные вопросы, начиная от глубоких и сложных философских, заканчивая неважной глупостью. Расскажи о своей маме. В каком мире таким образом лечили людей? Что было между тобой и Дань Фэном? Почему ты переехал с Чжумин на Лофу? Что случилось в тот самый день?.. — Ты ведь не Дань Фэн. Как гром среди ясного неба. Как внезапная боль в сердце. Как будто перекрыли доступ к кислороду, не успев перед этим сделать хотя бы финального вздоха. Словно все вокруг исчезло, а он падает, падает, падает глубоко бесконечно вниз, в объятия баюкающей тьмы бездны. Только руки предательски задрожали, а взгляд прикован к человеку напротив, который внимательно и спокойно глядит в ответ. — Что?.. — прошептал Дань Хэн на грани слышимости, настолько, что он даже не был уверен, а открывал ли он рот вообще. — Это интересно. Но ты абсолютно точно не Дань Фэн. Кто же ты? Он прочистил горло. Руки крепче обхватили кружку. Глоток горячего напитка. — С чего ты это взял? — Это же очевидно, — навеселе сказал Инсин. — Если ты пытался косить под Дань Фэна, то из тебя очень хреновый актер. — Очевидно?.. Очевидно, что я не Дань Фэн?.. В глазах защипало. Сколько раз он пытался убежать от этого клейма. Его дамоклов меч, его метка, наживую выжженная на теле, его судьба, его карма, его грех, что омерзительным кровавым следом тянется за ним по пятам из одной жизни в другую, сопровождаемый страшным взглядом таких же кроваво-красных глаз, иногда злых, иногда печальных, иногда полных отвращения или чего-то, близкого к безумию. Все для того, чтобы услышать, что он очевидно не Дань Фэн? От этого человека? Еще один глоток. Кружка, греющая руки, словно якорь, возвращающий к реальности — реальности? — И что же… Меня выдало? Самодовольная улыбка растянулась на лице напротив. Ну конечно. Он ведь получил подтверждение тому, что прав. Чутье не подвело его. — Твоя манера говорить. Чуть что, ты сразу уходишь в себя. Дань Фэну всегда есть что сказать, даже на самый неудобный вопрос. Манера себя держать. Выглядишь совершенно как потерянный котенок, оторвавшийся от мамки. И я ни за что не поверю, что Дань Фэн не знает, где и что у него лежит. Он бы ни за что на свете не позволил кому бы то ни было себя обслуживать, как неразумное дитя, для этого он слишком горделив. Вопросы, которые ты задаёшь. На некоторые из них Дань Фэн и так знал ответ. Даже некоторые движения выдают в тебе кого-то другого. Я слишком хорошо знаю Дань Фэна, чтобы отличить тебя от него. Дань Хэн пораженно выдохнул — он и не заметил, что все это время задерживал дыхание. — И… Как давно ты это понял? — Заподозрил почти сразу, как вернулся. Но поначалу я и вправду списывал это на твоё состояние. Мало ли что, а я никогда не видел, как Дань Фэн болел. Но потом становилось все очевиднее, что ты — не он. А я еще и про перерождения вспомнил, подумал, что это может быть как-то связано. И оказался прав, — с ухмылкой закончил он. Дань Хэн усмехнулся тоже. Так он, выходит, был обречён на провал с самого начала? — Итак, — церемонно. — Кто же ты? — Я… Кто ты, Дань Хэн, такой? Кто ты такой — тысячами взглядов в спину. Кто ты такой — любопытное незнание. Кто ты такой — покровительственное тепло. — Путешественник. — Ты — следующее перерождение Дань Фэна, не так ли? Я думал, что, будучи Верховным старейшиной, ему нельзя покидать Лофу. — Я не Верховный старейшина. — Вот как? Разве так можно? — искреннее удивление. — Как видишь, да. — Э-эх, ты не особо многословен. Как хоть звать-то тебя? — Дань Хэн. Инсин скривился в лице. — В оригинальности тебе не занимать, конечно. — Я… — хотел было начать защищаться Дань Хэн. Но что ему сказать? Что он долгие, долгие годы просидел в холодной, темной тюрьме, где не было ничего, что бы подсказало ему о его личности, кроме копья с выгравированным иероглифом «Дань»? Что он отчаянно вцепился в то, что у него было, что ему осталось, даже пусть такое малое и непонятное, но то, что приносило ему уют и успокоение? Сказать, что Инсин был для него — воистину незримой путеводной звездой в этой новой, сложной жизни, где он даже не знал, с кого спросить свое собственное имя? Дань Хэн выдохнул. — Пусть так. — Хах, видишь, ты снова уходишь от разговора. Почему бы тебе не сказать мне то, что ты хотел? — Это неважно. Инсин смотрел на него, изучая. Взгляд его блуждал по всему телу — проницательный, внимательный, словно исследователь наблюдает под микроскопом доселе неизведанную ему диковину. — Знаешь, — но он изучил ее достаточно, чтобы прийти к своим собственным выводам, готовый сообщить ее всему миру, осознавая вес ответственности на своих плечах, выдерживая эту ношу достойно. — У меня ощущение, что ты — глубоко печальный человек. Неужели путешествия — это настолько плохо? Насколько я знаю, Байхэ- — Дело не в путешествиях, — перебил он. — Не они делают меня несчастным. — А что же? Какой-то сюр. Его ведь обличили. Причем случилось это так, будто само собой разумелось. Инсин не удивлен, не злится, не насторожен. Он продолжает разговаривать с ним, как ни в чем не бывало. Почему? Это из-за сна? Или он сам по себе такой? Почему из-за того, что Инсин не стал заострять на этом внимание, становится так невыносимо больно? Он выхаживал его от болезни, прекрасно зная, что он — не Дань Фэн. Сварил ему вкусный и полезный напиток, от которого приятно пахнет, и который комом застревает в горле непролитыми слезами. Дань Хэну казалось, что лучше бы он упал в ту бездну, в ее объятия, и никогда бы больше не открывал глаз, чем испытавал то, что испытывает сейчас. Почему забота и нежность так нестерпимо сильно ранят его сердце? Почему из-за этой доброты он задыхается, не в силах пошевелиться? Почему в сравнении с сине-лиловым бризом кроваво-красное цунами кажется долгожданной передышкой? Инсин внимательно смотрел за его муками, не отводя взгляда. Казалось, он знает — или хотя бы догадывается — о причинах его страданий, своим всеведущим взглядом пролезая в самые потаенные уголки сознания. — Нет, — улыбнулся он. — Кажется, я погорячился. В вас есть схожесть. Но что интересно — вы так похожи и так отличаетесь одновременно. Дань Хэн в шоке поднял взгляд. Хах. Вы так похожи и так отличаетесь одновременно. Он смотрит в это знакомо-незнакомое лицо человека напротив, игривого, наслаждающегося жизнью, совершенно беззаботного. Если бы он только знал, насколько прав. Если бы он только знал, что он сам… Если бы только… Почему он задыхается, да? Если бы только не Дань Фэн. Почему, ну почему он ничего не помнит об этом проклятом эпизоде его жизни? Ему вспоминаются однообразные дни заключения в тюрьме, иногда разбавляемые бесчеловечными пытками и возгласами презрения на чужих, когда-то близких, губах. Ему вспоминаются моменты уединения, когда вино лилось рекой, а знакомые лица были украшены улыбками счастья и свободы. Ему вспоминаются оживленные улицы, приветствующие его поклонами в ноги и благоговейными взглядами, полными обожания, зависти, неприязни. Вспоминается. Но не то, что тяжёлым грузом лежит на сердце, не то, в чем он готов раскаяться, принять, загладить свою вину, даже если это будет и против чужой — красным холодом мазнул по неуверенной фигуре разъяренный несправедливостью взгляд — воли. — Слушай, — не выдержал Инсин гнетущего молчания. — Если не хочешь говорить на эту тему — не рассказывай, я не заставляю. — Нет, ты прав. Я печален. И жалок. И несчастен. Я настолько никчемен, что даже собственный разум мне об этом говорит. — И… Мне, действительно, есть что сказать. Тебе. И не только. Многим, — продолжил он, выискивая в лице напротив что-то такое, что должно ответить на самый главный вопрос его жизни, словно там находится его последняя надежда на существование, на спасение. Человек напротив теряется от такого новообретенного напора и решимости и только и может, что смотреть в ответ. Что-то для себя решив — нашел ли он то, что искал? — Дань Хэн продолжает. — Но сейчас, позволь сейчас мне сказать только одно. Вдох. — Я… …тебя… — Я хочу извиниться. — Ха? — казалось, он совершенно сбил Инсина с толку. — За что? Хах. Выдох. — За все, — был ему ответ. Голос Дань Хэна дрожал. Он понял, что все, это конец. Больше он не выдержит. Он старался, он правда старался, но здесь он встретил свой предел. Это для него слишком — наблюдать за нескрываемым волнением на лице человека, на котором до этого он видел в свою сторону лишь презрение и оскал обиженного, преданного всеми — единственным важным человеком. Одинокая слеза скатилась по его лицу, но он ее даже не заметил. Он взял чужие ладони в свои — человек напротив вздрогнул от внезапности и горячности порыва, но не сдвинулся с места и взгляда не отвел. Лишь только расширились его глаза. — Слышишь? Слышишь меня? — надтреснутым отчаянием голосом; лбом, упирающимся в грудь. — Прости. Пожалуйста, прости меня… И не меня тоже прости… — Хорошо-хорошо, — поспешно начал Инсин, придвигаясь ближе. Он ничего не понимал, кроме того, что Дань Хэну по какой-то причине плохо. — Что бы ни случилось, я тебя прощаю. Все хорошо. Дань Хэн замотал головой в отрицании. Он не понимает. Он не понимает ничего. Так в чем смысл? — Нет… Ты не понимаешь… — Дань Хэн, — начал Инсин, аккуратно вырываясь из тюрьмы чужих рук и поднимая лицо, уткнувшееся ему в грудь, на уровень своих глаз; Дань Хэн, услышав свое имя, ощутимо вздрогнул. — Посмотри на меня, Дань Хэн. Видишь? Все хорошо, — он вытер слезы с его глаз и ободряюще улыбнулся. — Говоришь, я не понимаю? Ну и что? Я все равно тебя прощаю. Что бы ни случилось — прощаю. — И не ненавидишь? — Да как же я могу тебя ненавидеть? — ласково. Легко — твердит из подсознания. То, что страшнее смерти, является ему напоминанием, дышит холодным дыханием прямо в затылок, заставляя сильнее сжимать копье. Но все равно, так хочется верить. Раскрасить свою баюкающую бездну в сине-лиловый, красивый легкий цвет. Поэтому он тянется вперед. Утыкается в сухие горячие губы с отчаянием умирающего путника в пустыне, на исходе своей жизни нашедший воду. Он не знает, какое выражение на лице Инсина, но чувствует объятия на своих плечах. Так тепло. Сине-лиловая бездна окутала его полностью, проникая в самые темные потаенные уголки его души. Дань Хэн заваливается вперед… И в сине-лиловую бездну попадает капля кроваво-красного, дамокловым мечом висящим над его новой жизнью, пожирая пастельные оттенки, все до единого, словно вирус, коррозия, оставляя за собой лишь мертвую пустоту и омерзительную ржавчину, запахом железа проникая в каждую клеточку души и тела. Он проснулся. Губы все еще помнили тепло и ответный поцелуй. По щекам стекали слезы, а в воздухе витал сильный металлический запах. Дань Хэн привык к кошмарам. Ему снилось… Многое. Но такое? Впервые. И это было… Это было… Воистину жестоко.