Я жду. Я настраиваюсь. Я должна настроить себя, как настраивают фортепьяно. Я должна звучать в тональности сотворённого, не рождённого. "Рассказ служанки" М. Этвуд
— Ты изменился. Наверное, не это ожидал услышать Эстель, планируя прогулку с Шэдоухарт. Девушка познавала жизнь, свободную от служения отрицающей наслаждения Шар, и многое за годы аскетизма ей было незнакомо. А Эстель, честно говоря, просто соскучился за старой компанией. Разумеется, ему было грешно жаловаться — жизнь его была полна благ, и стоило попросить у Астариона хоть что-нибудь, желания тут же исполнялись. Но, наверное, истосковаться по простым будням нормально. К тому же, мало кто любит гулять в одиночестве. — Ты так считаешь? — С напускной легкомысленностью спрашивает Эстель и улыбается, смотрит вдаль, за реку. Интересно, как там остальные? Если попросить, позволит ли ему Астарион отправиться в путешествие? С одной стороны, разве должен Эстель вообще спрашивать о таких вещах? Раньше он мог рвануть в момент, куда бы ни пожелал, но во Вратах Балдура всегда было больше работы, приходившейся Эстелю по душе. Но сейчас внутри неспокойно от одной мысли спонтанно отправиться в путь. — У тебя потерянный взгляд. Ты молчаливый и больше не пытаешься вывести из себя каждого, кто скажет хоть фразу, за которую ты мог бы зацепиться. И в целом ведешь себя как-то скованно. Шэдоухарт окидывает его ещё одним непроницаемым взглядом. — Ты преувеличиваешь. Я счастлив. Он улыбается, казалось бы, как и миллионы раз до этого. — И врать ты тоже стал паршиво, Эстель, — как припечатывает девушка. Стоя за изгородью парка, под сенью деревьев, Шэдоухарт оглядывается с большей осторожностью, чем требовалось бы. Потом — выдыхает и говорит негромко, но чётко: — Я не хотела поднимать эту тему, но с тех пор, как всё закончилось… — Она качает головой. — Нет, не так — с тех пор, как мы позволили Астариону вознестись, и ты стал вампирским отродьем, потакая всем его прихотям, я не узнаю того вороватого юношу, с которым встретилась на иллитидском корабле. В её взгляде сквозит горечь, сожаление, беспокойство — целая гамма чего-то, чему, как думалось Эстелю, не должно быть места в его сторону. — Быть может, я просто вырос, — бросает он более резко, чем хотел бы, и скрещивает руки на груди. — У меня есть всё, в чём бы я ни нуждался, Шэдоу. Всё. Никто и никогда с очень давних пор не делал для меня хотя бы толики того, что я получаю теперь. Может, мне просто больше не надо лезть вон из кожи за каплю внимания? — Ты не вырос, ты закрылся. Вспомни, когда ты последний раз не думал о том, что скажет Астарион на любое твоё решение? — Её голос саркастичный, но обеспокоенный. — Пойми, Эстель, я сама жила столько лет в услужении Шар, я знаю, каково это — думать, что все твои действия продиктованы собственным желанием. Но задай себе вопрос, обращался ли ты раньше хоть к кому-то, прежде чем сотворить своё типичное безумие? — Это разные вещи, Шэдоу, нельзя сравнивать жречество и отношения. Он нервно отстукивает пальцами ритм на собственном плече, вытянувшись точно по струне. Эстель делает, что хочет, он лишь не собирается доставлять неудобств тому, кто о нём заботится, тому… — Боюсь, что в твоём случае Астарион для тебя такой же бог, какой для меня была Шар, — с горечью произносит она и, видя, как Эстель хмурится, добавляет, — я не хочу ссориться с тобой, потому что знаю, что не смогу переубедить тебя. — Верно. Не сможешь. — Просто… пообещай подумать над моими словами. И не забывай, что у тебя всё ещё есть друзья, которым не всё равно. Взгляд, которым Шэдоухарт смотрела на него, заставлял всё внутри сворачиваться в неуютный беспокойный клубок. — Мне не нужна помощь, — осевшим голосом отрезает Эстель, делая шаг назад, в тень деревьев. — Конечно. Разумеется. Её зелёные глаза слишком грустные, чтобы Эстель мог продолжать в них смотреть.***
Вернувшись в поместье, всё кажется перевёрнутым с ног на голову, пусть и лежит на привычных местах. Где-то в коридорах снуют отродья, ещё не отправленные Астарионом на поручения; горничные приводят в порядок и без того идеально чистое убранство. В комнате так и лежит незакрытая книга на столике у красивого антикварного дивана, где Эстель праздно растянулся утром перед тем, как упорхнуть в город. И алые розы, с вечера казавшиеся близкими к увяданию, вновь заменены на пышущие красотой и живостью свежие, срезанные утром. Эстель любил цветы, но красный последнее время необычно тревожил, и было нечто печальное в короткой жизни сорванных цветов, лишь бы порадовать глаз хозяину дома и ему. «Здесь всё-таки нет ничего моего», — отвлечённо думает Эстель и стягивает роскошный расшитый приталенный жилет на диван. Быть в рубашке и брюках куда ближе к его привычному повседневному наряду, он уже наигрался в прекрасного принца, на сегодняшний день — точно. Впрочем, Астарион будет недоволен, если его прелестный консорт не будет выглядеть как подобает. Разочарованно цокнув, Эстель всё же откладывает наряд на более позднее время, кидая безразличный взгляд на ткань и все изыски ювелиров, которые, честно говоря, наедине с собой ему явно ни к чему. Астарион занят до вечера — важные дела, докучливая документация, связи, связи и ещё раз связи. Эстеля мутило от одной мысли о бюрократии, а если представить встречи с аристократами… нет уж, увольте! Власть никогда не была для него, но если Астариону нравилось, если он был создан для этого, Эстель любезно поможет, как делал с самого начала своей робкой симпатии к загадочному вампиру, связанному с ним незавидной угрозой превращения в свежевателя разума. Быть может, через пару часов он и проскользнёт в кабинет возлюбленного, ведомый любопытством и наивным желанием увидеться, но сейчас Эстель был слишком встревоженным чем-то разбуженным неудачным и неловким диалогом с Шэдоухарт. Он думал написать письмо Лаэзель — с ней поладить было проще, и её внутренний стержень всегда импонировал Эстелю вместе с суровой прямолинейностью, но как сформулировать беспокоящие вопросы? В чём ему нужен совет? Он берёт книгу с начатой пьесой, по которой планируется спектакль. Скользит глазами по строчкам, но забывает их тотчас, стоит только прочесть. «Астарион для тебя такой же бог, как для меня была Шар». Какая несусветная глупость! Эстель зло хмыкает, захлопнув ни в чём неповинную книгу и откладывая её, наконец. Шар не беспокоилась о ней — лишь причиняла боль за любое неугодное действие, игралась, использовала! Астарион не такой. Он заботится о нём, о его комфорте, безопасности, счастье. Просто любые блага имеют ограничения, и это нормально. Это нормально… Расписной потолок слегка плывёт перед глазами, когда слёзы скапливаются в уголках глаз. «Ты ведь всё понимаешь», — впервые за невообразимо долгое время звучит знакомый голос. Эстель качает головой и быстро моргает, продолжает лежать на спине, будто пытаясь слиться с ажурной тканью дивана. Вставать не хотелось, и он замирает, устраивая ладони на груди, где когда-то билось его пылкое сердце. Он закрывает глаза, позволяя появиться в воображении образу развёрзнутой пустой грудной клетки, где сердца будто и не было. Странная картина… почему из тысячи увиденных и свершённых убийств Эстель помнит именно это? Губы сами растягиваются в грустной улыбке. Кажется, что у них с той жертвой есть что-то общее. Интересно, мог бы Астарион забрать его сердце так же, если Эстель однажды разобьёт его?..***
Эстель сквозь сон чувствует прикосновение прохладных пальцев к щеке. — Мой прекрасный спящий красавец, — мурлычет Астарион и убирает выбившиеся рыжие пряди за ухо. — Неужели прогулка с нашей старой подругой так утомила тебя? Мне доложили, ты был здесь порядка нескольких часов. — Надеялся, что я загляну в твой бюрократически-аристократический ад? — Эстель сонно хмыкает и садится, потягиваясь. Одежда смята, а волосы растрёпаны — совсем не образцовый вид для его нынешнего статуса. Астарион чуть щурится, разглаживая складки рубашки на его плечах, и садится на диван. — Твоё присутствие бы изрядно скрасило день, сладость моя. А теперь будь славным мальчиком и позволь мне исправить это невразумительное гнездо на твоей голове. — Как скажешь. Эстель пожимает плечами и слезает на пол, устраиваясь на ковре подле его ног, позволяя расплести его простую по меркам последних лет причёску и мягко пройтись щёткой по густым волосам. Это приятно, но не ушедшая ото сна тоска всё ещё давила на горло. — Моя пташка чем-то раздосадована? — Негромко спрашивает Астарион, слегка потянув одну из прядей густых рыжих волос, будто привлекая внимание. — Я просто… размышлял немного обо всём, что происходит. — Да? И к чему же ты пришёл, мой славный? Трудно считать интонацию Астариона. Он ловко переплетает волосы Эстеля и, наверное, то, что можно было принять за напряжение, простая сосредоточенность. — Кто я для тебя? — Разве это не понятно, мой милый глупышка? Я говорил тебе сотни раз, но, видимо, твоё нежное сердечко нуждается в более частом подтверждении, — голос его мягкий, почти смеющийся. — Ты мой вечный спутник, прекрасный возлюбленный, самая важная драгоценность. Я сделаю всё для тебя… Эстель быстро облизнул пересохшие губы, готовясь сказать то, ради чего начинал этот разговор. — И ты бы отпустил меня, если бы я пожелал уйти? Ловкие пальцы на мгновение замирают, а потом больно тянут пряди – Эстель ойкает и тихо шипит. — Мой славный, откуда в твоей очаровательной голове берутся такие вопиюще глупые мысли? — Лёгкость голоса Астариона исчезает, оставляя лишь сладкий яд. — О чём же таком спросила тебя наша давняя подруга Шэдоухарт, что ты задумался о том, чтобы покинуть меня? Атмосфера в комнате потяжелела, и Эстель не мог встать и побродить по комнате, сбрасывая нервозность — не сейчас, пока его волосы в руках Астариона. Он сжал ладони, впиваясь ногтями в мягкую кожу ладоней. — Ни о чём. Мы просто болтали. Я просто… — Просто расстраиваешь меня, — разочарование слышится слишком отчётливо, чтобы Эстель не почувствовал укол вины. — Разве я делаю недостаточно, чтобы ты был счастлив и ни в чём не нуждался? Ты единственный, к кому я столь благосклонен, Эстель, единственный, кого я хочу видеть подле себя во всех возможных амплуа. Зачем тебе уходить? Кто ещё будет думать о тебе столько, сколько это делаю я? Эстель опускает голову, но его пряди вновь тянут, заставляя смотреть прямо. Мысль снова остаться одному напомнила о себе чувством пугающей пустоты и дома – номинального, — где никто не будет ждать его. Он поджал губы. — Прости меня… Слова сорвались быстрее, чем их удалось осмыслить. Было ли за что извиняться? Эстель не совершил ничего предосудительного, лишь задал вопрос. — О, моя милая ведомая пташка, — тяжело вздыхает Астарион и вновь гладит его по голове незатейливой лаской, — не верь ничему, кроме того, что я тебе говорю. Эти люди не знают ничего о тебе. Не знают ничего о нас. Я уверен, мой славный, что это не твои желания, верно? Ладонь лежит на его затылке давяще, и Эстель быстро кивает. — Вот и всё. Астарион заканчивает с его волосами, заплетая причудливое множество переплетений кос, больше похожих на сеть, и привычно предлагает Эстелю устроиться на его коленях — зачем же просто сидеть рядом на диване? Он гладит притихшего мальчишку по спине, скользит ногтями по линии позвоночного столба. — Думаю, что тебе не следует больше видеться с Шэдоухарт. Ты так подавлен, милый мой, совсем расстроенный. Это ранит меня в самое сердце. За заботой в голосе — скрытый холод. Но Эстель лишь покорно прикрывает глаза, впервые ощущая нечто опасное совсем близко. Столкнуться с этим он пока не готов.