А в руке твоей стекло

Время шло неумолимо быстро. Валера никак не уходил, так и ошиваясь по квартире Али. Они даже смогли поговорить, при этом не кидаясь оскорблениями. Достижение. Музыкантка заставила себя не думать о Айгуль, желая утилизировать чувство вины. Она действительно считала, что бросит Турбо, только лишь наберется сил. Обманывать себя было приятно. Группировщик бродил по комнате девушки, разглядывая рандомные предметы. Айгель наблюдала за ним, но особо не вмешивалась. Ей вообще не хотелось делать лишних телодвижений. Пацан много говорил, пытаясь начать диалог, однако дама отвечала немногословно. Она витала в облаках. Уже перевалило за первый час, а подросток выхаживал туда-сюда и дальше. Стационарный телефон, стоящий на кухне, прервал повисшую между парой тишину громким звоном. Аля недовольно пошла поднимать трубку, немного прихрамывая. Валера, почему-то, последовал за ней, поэтому маленькая комната, казалось, сейчас треснет от переизбытка людей. На столе стояла уже пустая кружка из-под чая, заваренного ещё утром. Парень разглядывал вообще всё, поэтому и её не лишил внимания. Музыкантка подняла телефон, даже не успев поздороваться, как звонящий начал говорить. Это была всем знакомая Машка — девочка из класса Айгуль. Они пару раз пересекалась на уроках, однако девушка даже не понимала, откуда она узнала её номер. Маша говорила быстро, съедая окончания слов и перепрыгивая с темы на тему. Айгель не очень хорошо понимала, о чём вообще разговор, но покорно продолжала слушать школьницу. В предложениях иногда мелькала Ахмерова, а Аля хмурилась у телефона и не могла понять смысла сказанного. Турбо смотрел на неё с интересом, умостившись на старенькой табуретке. Спустя с минуту, девочка с другого конца всё-таки закончила тираду: — …поэтому я думаю, что другого исхода, чем смерть, и быть не могло. — Какого исхода, — музыкантка даже не вдумывалась в её слова, — какая смерть? — Ты меня вообще слушала? Ещё раз повторяю, Айгуль! Девушка ещё сильнее нахмурилась. В голове всё стало намного запутанней. — Смерть Айгуль? Что? — Да с окна она выпрыгнула, с окна. Не дошло что-ли? Я сама скорую у неё возле дома видела. Группировщик смотрел на Айгель с ещё большим интересом. Она стояла, слабо прижимая к уху телефон, и была готова начать читать молитву, лишь бы оказалось, что Маша всё это придумала. — Это точно? — На все сто! Папа подтвердил, а он, между прочим, товарищ майор! Слово этой девушки никогда не было чем-то серьёзным. А вот подтверждение её и вправду грозного отца имело некоторый вес. Сердце стучало так громко, что слышалось эхом в ушах. Аля оперлась на стену, дабы не терять равновесие, и, даже не попрощавшись, положила телефон на место. Мир рушился, словно картонный домик. Голова была готова взорваться от кучи мыслей, переполняющих её. Музыкантка не верила в то, что Айгуль могла выйти в окно. Маша ведь просто пошутила, да? Валера встал, собираясь подойти к ней и, наверное, спросить, что происходит. Девушка смотрела вниз, на свои ноги, судорожно хватая воздух. Нет, Ахмерова никогда бы так не сделала. Но, может, она не справилась со всем этим? С каждого угла твердили о том, что она теперь никто и ничто. Грязь. Дама собралась с силами лишь на одно действие: ровную стойку. Перед глазами ничего не плыло. Пацан стоял рядом, не понимая происходящего, но Айгель не была в состоянии ему объяснять. Её резко начало тошнить. Вот и наступил этот момент. Возможность бросить Турбо всё-таки нашлась. Универсам определенно заигрался в эти дворовые игры. Вообще вся Казань в них заигралась. Алю распирала ярость на группировщика — он ведь всё испортил. Абсолютно всё. Прямо перед девушкой стояла прозрачная чашка, которая, казалось бы, была самой обычной, но она видела в ней нечто другое. В голову ударила уверенность и желание справедливости, так, как когда-то в кафе перед Дом Бытом. Тогда это закончилось плохо, однако кто сказал, что так будет и сейчас? Музыкантка смотрела на кружку ещё несколько секунд, пока Валера подходил ещё ближе к ней, и голова отзывалась мыслями о том, что она реально дура. Но человек, поставивший последнюю печать над самоубийством Айгуль, стоял прямо-таки рядом. Геля схватила полупрозрачную кружку, не даваясь в руки парню. Он застыл на месте, готовясь говорить, но отлетел назад, когда по лицу проехались куски стакана — стекло. Турбо ударился головой о шкафчик, находящийся сзади. Один из рукавов Айгель намок, ведь кружка была не полностью опустошена, а осколки от неё валялись по всей кухни. Сама кружка не сильно разбилась от удара по лицу, а разлетелась после соприкосновения с полом. Силы для нападения от одной руки было маловато, ведь вторая всё ещё покоилась в бинте. Пацан растирал лицо рукой, втирая в кожу маленькие осколки от чашки. Он был в самом настоящем ступоре, таком, что даже не успел среагировать. Аля стояла напротив и сама выглядела обескураженно, но отступать было поздно. По венам качало пречистый гнев. На том же столе, рядом, стояла ваза, напряженно пошатываясь от суматохи, которую создали подростки. Валера начал что-то говорить, однако в ушах уже слишком сильно звенело, дабы девушка могла его услышать. Она посмотрела на посудину, а потом кинулась к ней, вытягивая цветы и случайно опрокидывая на пол. Ваза с грохотом упала, ещё раз покрывая паркет стеклом. Музыкантка и в самом деле отчаянно размахивала бедными растениями, пытаясь дать группировщику по лицу ещё раз. Это выглядело со стороны, наверное, очень странно и смешно. Турбо ринулся к выходу из кухни, отбросив мешающую это сделать Айгель в сторону. Девушка и сама не смогла удержаться ровно, поэтому поскользнулась и налетела на стол, в конце концов оказавшись среди осколков на полу. Но мотивация подняться была больше всякого страха порезать себе что-нибудь. Душа так болела, что отчаяние переходило в действия. Аля попыталась подняться, но почти сразу вновь поскользнулась, порезав левую руку. Однако вечно на кухне оставаться нельзя было — выйти всё-таки получилось. Входная дверь осталась распахнутой, пока Валера спускался по лестнице, перешагивая ступеньки по четыре за раз. Музыкантка выбежала на пролет и, перевесившись через перила, наблюдала за тем, как знакомая фигура пропадает из поля зрения. Ей хотелось что-то сказать. Оправдаться. Или попросить прощения, а может и обвинить. Чувства девушки были спорными, однако теперь больше не осталось сомнений — они никогда не будут вместе. Теперь. Перестройка… — Ты, — Айгель даже не знала, что ей сказать, поэтому крикнула Турбо ещё сильнее, — Да я весь Универсам в ментовку сдам! Голос истерически срывался к концам слов, и чувства вырывалась свистом дыхания. Але было полностью всё равно, услышит их кто из незнакомых или нет. Сейчас важнее всего было сказать всё, что было возможно. Всё, что так и вертелось на языке. Вдохнуть уже не получалось, рука кровоточила, а осознание ударило в голову чьим-то смыслом. Девушка добавила уже не криком, но всё равно громко: — Убийца. Дверь подъезда хлопнула. Всё было разрушено. Музыкантка стояла, бездумно потупив взгляд вперёд. В голове была каша. Соседи начинали ворчать в квартирах, желая пойти разбираться с нарушителями покоя, но никто так и не решился этого сделать. Холодный пол пролета морозил ноги. Сначала всё было хорошо и обычно, однако одно недоразумение потянуло нить остальных. Им не стоило тогда идти в салон. Им вообще не стоило туда идти, если так подумать. Айгель желала не плакать, как тогда, ей хотелось бить и крушить. Ломать, желательно кому-то головы. Это было неадекватно. Хотя какая разница? Она стояла бы в подъезде и дальше, но голова болела, и всё выглядело так, будто вмиг оказалось ненастоящим. Аля медленно зашла обратно домой, даже забыв закрыть дверь на замок. Некоторые осколки вазы и кружки долетели до прихожей, валяясь у ног. Кухня выглядела, как поле боя. Там, так-то, и вёлся бой. Между парой и мыслями в голове. В прихожей стоял шкаф, куда все складывали вещи, и он никогда не казался девушке красивым. Но сейчас во всём, находящимся в квартире, веяло чем-то родным. Успокаивающим. Она развернулась к мебели спиной, присев рядом на пол. Перед глазами была дверь, поэтому первое, что застанет входящий, будет она. Очень презентабельно и хорошо, да, так держать. Было горько. Даже не из-за Турбо, кому он теперь сдался вообще? В голове буквально не укладывалось то, что Айгуль могла быть мертва. Маша постоянно врала, подумаешь, и в этот в раз сказанула лишнего. Пол был грязный от следов. Аля сидела, размышляя, хотя в мыслях крутилось одно слово: «Дура». По другому и нельзя было сказать. Раньше подумать не могла. Сама с Валерой не связалась бы, и подругу от Адидаса смогла оттащить. Наверное. Жизнь начала работать по-другому. Со временем тихое спокойствие, которое на самом деле было ужасом, сменилось на приступ обжигающего понимания. Конечности, к удивлению, не дрожали, как обычно было при истериках. Дама много их повидала за последнее время. Только спустя некоторое время слезной неверии, Айгель осознала, что не может управлять одной частью тела. Вот и приехали — инсульт что-ли. Рано ей было ещё к таким болячкам, но в ситуации, где рядом уже и вовсе никого нет, можно поверить и не в такое. Паника жила внутри огромным клубком запутанных ниток. Запутанных ситуаций и чувств. Глаза музыкантки перемещались с одного предмета к другому, молясь, чтобы кто-нибудь открыл эту тупую входную дверь. Ей определенно не хотелось умирать. Хотя бы не вот так. Точно не вот так. Воздуха становилось критически мало. Мир не то чтобы рушился, его остатки осыпались пеплом. Стены готовы были начать извиваться так, будто резко ожили, и время уж теперь определенно застыло на одной и той же минуте. Смириться с погибелью мог не каждый. И девушка тоже не могла, беспорядочно пытаясь вырваться из капкана временного паралича. Страх был в несколько раз больше, чем она. По горлу начинала металлическим вкусом течь кровь, наверное, из носа. Казалось, будто Аля оказалась в агонии, но за шаг до воображаемой кончины на пороге всё-таки появился брат. Она никогда не была ему так рада, как сейчас. Хади был буквальным спасением. Парень сначала захлопнул дверь, дочитывая какую-то бумажку в руках, а потом узрел сестру на полу. Это было явно неожиданно. Геля, сидящая среди каких-то осколков, была глупо и странно одета, и с глазами, полными обиды. Хотя, может быть, это было что-то другое. Такой, казалось бы, белый свет не переставал удивлять её своей жестокостью. Сейчас или вообще. Брат кинул на тумбочку, по всей видимости, письмо и принялся помогать девушке подняться. Боль с порезанной руки не чувствовалась и вовсе, когда к Айгель наконец вернулась возможность ею двигать. И она даже стояла на ногах ровно. Хади был обеспокоенный всему, что увидел. Его глаза стали размером с пять копеек, когда он заглянул в кухню. Подростки развели самый настоящий хаос в квартире. Группировщик пытался расспросить сестру о том, что произошло, будучи готовым набить рожу любому обидчику, но музыкантка теперь лишь глупо смеялась, не будучи в состоянии сказать и слово. Самая настоящая истеричка. В конце концов, брат просто повёл Алю в комнату, так и не узнав обстоятельств. С её лица можно было вынести только один итог — всё плохо. Девушка сидела у себя, слыша, как звенит стекло, которое, по всей видимости, паренек пытался убрать перед приходом матери. Она не оценила бы такого свинарника в квартире. Его мало кто вообще мог оценить. Ей было крайне интересно то, что дальше будет делать Валера. Скажет всем, что она дура, или… а второго варианта она и не придумала. Это было бы слишком позитивно. По телу распространялись фантомные боли. Комната выглядела тускло, так же, как и её обладательница. Айгель опять заливалась слезами, выдыхая вместе с соплями желание жить. Брат ходил по квартире, что-то ища, однако звуки долетали, словно из-под слоя воды. Школьница подорвалась со стула, панически выхаживая туда-сюда, а потом умостилась на расстеленную кровать, закрывая себя всеми возможными одеялами. В своем собственном убежище должно было быть безопасно, но ничто больше таковым не казалось. Никакие пледы не могли согреть разбитое сердце. Что за комбо неприятностей? Всё слилось в одну чёрную лужу поражений и, казалось, собиралось навсегда остаться таким. За приоткрытыми дверьми слышался разговор сородичей, а рука кровоточила прямо на простынь. Мама, наверное, знала о смерти Айгуль, потому что не зашла к дочери ни через час, ни через два. Музыкантка лежала, проклиная всех и вся, и искренне ненавидела свою жизнь. Теперь. Раньше, конечно, её всё вполне устраивало. Как и Ахмерову. Утро встретило своей серизной. На часах застыло время, пролистнувшее уже пару уроков, но никто не делал из этого скандал. Квартира пустовала второй день. На кухне лежала записка от мамы, которую Аля даже не прочла. Рана за ночь приклеилась к постельному белью и не пережила её пробуждения, вновь начиная болеть. Мусорник в углу столовой был к самому верху заполнен осколками — забыли вынести. Девушка грызла губы, сидя в спальне, чьи окна были наглухо закрыты шторами. Перед глазами была фотография отца. Почему-то Айгель показалось, что именно в этот момент она его понимала. Будто бы мужчина сам выбрал умереть, а не жить вот так. Удосужилась ли судьба дать ему хоть немного больше счастья, чем ей? Или это было плохим наследием? Уж какое получилось. Телефон разрывался от звонков, но музыкантка не подняла ни одного. Обойдутся. Возможно, это звонили пацаны брата или коллеги мамы, однако она боялась услышать в трубке его голос. Тогда всё было бы по новой. В советском союзе было непринято говорить о больных. Особенно о тех, кто страдали психическими болезнями. Ещё до перестройки всем втискивали в голову, что они «нормальные» и к остальным не имеют дела. Нужно было трудиться, женщинам — делать быт, и никогда не жаловаться. О смерти вовсе никогда нельзя было думать, вы что! Позор! Однако это было до перестройки. А она всё изменила. Навсегда. Люди каждодневно сходили с ума и выкидывались с окон, и… это, в общем-то, никого не волновало. Родственники то уходили, то приходили. В календаре менялась лишь дата, но ни в коем случае не чувства внутри. Мать не спрашивала про школу и пыталась уговорить Алю хотя бы поесть. Она лишь днями сидела в комнате, зарывая себя во снах, где всё было хорошо. Стадия отрицания прошла, сменяясь изоляцией от мира. Разумные мысли давно покинули голову, растворившись вместе с битым стеклом в мусорке. Брат старался не мельтешить перед ней и боялся, наверное, усугубить положение вещей. Это было сделать проще простого. Девушка даже не знала, сколько времени прошло. Ночь сменялась днём, день сменялся ночью. Каждая тема разговора была потенциально взрывоопасной, потому что могла вызвать не обусловленную реакцию. Мама заходила пару раз в день, пытаясь вытащить даму из комнаты и открыть шторы. Комната была освещена, и даже размышления вновь вернулись к Айгель, однако были отнюдь не полезны. Потому что возвращались либо к Валере, либо к Колику. Стоп, Колик… Вот и решение! Среди запыленных мыслей о подставе от Турбо, музыкантка забыла о самом главном виновнике. Так ещё и живом. Его можно было сдать, разве что, в милицию. Но государство ведь и не столь плохое, правильно? Смысл не умереть во сне вновь появился. Возможно, это звучало глупо, но ей хотелось мстить за Айгуль. И не просто мстить, а разрушать чьи-то картонные замки. Такие люди не должны были гулять на свободе. Хади бы не оценил дел с ментами, ведь это дурная слава, но Але было совершенно плевать. Голова наконец отлипла от подушки. Девушка бродила по комнате, даже срываясь на бег, пытаясь быстрее одеться. И, конечно, сделать вид, будто всё последнее время не лежала пластом в апатии. Колени болели, не понимая такой резкой нагрузки, но она не переставала перемещаться туда-сюда с блеклым энтузиазмом. Мать слышала шум из комнаты, поэтому была уже на пороге, когда полусобранная дочь вылетела из комнаты, чуть не прихлопнув её дверьми. Школьница даже забыла расчесаться, натягивая шапку поверх лохматых волос. Вот, что называется — смысл. Женщина стояла в прихожей, непонимающе пялясь в сторону Айгель: — Ты куда? Уже натягивающая сапоги одной рукой музыкантка ответила: — Мне, — а вот что сказать ей, было вопросом, — мне к Маше надо. Очень надо. Мама выглядела максимально удивленно. Аля давно не видела её такой, но сейчас не придала этому никакого значения. Её волновало лишь то, примут ли от несовершеннолетней заявление. Вслед за захлопывающейся дверью, женщина впихнула девушке перчатки в карманы, ругаясь, что замерзнет. На улице была слякоть, которая в последний раз наблюдалась в их краях совсем давно. Хоть что-то новое. Во дворе сидели алкаши, совершенно не обращающие внимания на юную соседку. Участок располагался совсем недалеко от дома. Идти к нему было битых минут десять, однако ужасная погода всё портила. Почти все улицы пустовали, ведь девочки были в школе, а пацаны в это время могли зависать где угодно. Милиция раньше была ярким зданием, но теперь выцвела и выглядела совершенно также скучно, как и всё остальное. Казань и сама была сплошным серым пятном, хотя почти каждодневно разбавлялась кровью. Заходить было тревожно. Даже не страшно. Айгель пришлось толкать тяжелую дверь со всей силой, которой сейчас стало крайне мало, дабы войти. В главной части здания было пусто — вовсе никого. И обезьянник тоже пустовал, хотя обычно был заполнен кучками буйных подростков. Пришлось идти искать ментов по кабинетам: первый закрыт, второй пустовал, а вот с третьего было видно свет. Музыкантка пару секунд держала руку у двери, а потом всё-таки удосужилась постучать и заглянуть в комнату. Прямо напротив дверей сидел мужчина из комиссии ВЛКСМ, которого все ребята из школы называли просто Коневич, потому что постоянно забывали отчество. Да что отчество, ей даже имя не было известно, а она то числилась в составе комсомольцев. Возле стены сидел Ильдар Юнусович, который сразу же попятился на дверь, когда она открылась. Девушке показалось, что она прервала важный диалог, поэтому логично было бы подождать в коридоре, но эта мысль стала костью в горле, когда рядом ей увиделся Марат. Она так и стояла на пороге, смотря на него. Прилипла взглядом, не иначе. Однако быстро спохватилась и ринулась назад, кидая тихое «извините». Сзади, за пальто, ее уцепила чья-то рука, вновь затягивая обратно. Милиционер кивнул в сторону комсомольца, который прилежно встал со своего места и, вполне насильно, за плечи усадил её туда. Ильдар продолжил втирать о чём-то младшему Адидасу, а Аля пока рассматривала кабинет, вслушиваясь в слова: — …конечно, помощь твоя понадобится. Поможешь? Да я всё понимаю, понимаю… Пистолет, — офицер перешёл на шепот, — где? В голове стояла несостыковка. Айгель не могла понять, о каком пистолете идёт речь, но всё-таки припомнила одну ситуацию, связанную с оружием. Наверное, ту, когда Вова Дом Бытовских решил проучить. Её нервный взгляд поднялся к лицу Суворова. Не может же он собственного брата ментам сдать, правильно? Сам Марат тоже посмотрел на неё, поэтому подростки обменялись чем-то вроде предупреждений. Не хотелось, чтобы человек, заступившийся за них с Айгуль, оказался на расстреле. Девушка ведь и не собиралась сдавать Вову— зачем надо? Она пришла о Колике скандалить, а не колотить универсамовских. Хотя Валере этого и наобещала, ишь, соврала. В комнате повисла тишина, но спустя минуту была прервана кратким ответом: — Не знаю. Музыкантка аж выдохнула с облегчением. Адидас младший держался молодцом, однако в голове вспыхнула тревожная мысль: «а он, разве, не чушпан теперь?». Это всё меняло в корень, ведь чушпаны пацанов сдавали на раз-два. Хотя, наверное, группировщик не поступил бы так с бывшими собратьями. Слишком мало времени он был в отшельниках, чтобы забыть о всех их совместных вылазках. Или Айгуль стала ему дороже? Не с пацанами он семью строить хотел, раз уж на то пошло. Мужчина ждал другого ответа. Какая разница, кого за убийство отдавать на суд? Главное, что дело закрыли. — Ну, Марат, — его речь была не столь внятной и адресованной именно пацану, — вспоминай. Ты ж теперь человек нормальный, расскажи, дай клички какие-нибудь, да не молчи хотя бы. Я же тебе обещаю, мы всех виновных накажем. Вот зачем тебе покрывать таких недостойных людей? И неродных даже. Ильдар уговаривал пацана, как мог. Конечно, уже повзрослевшим людям было далеко к подростковым понятиям. Аля до конца верила, что Марат ничего не скажет. Ей казалось глупостью рассматривать другой вариант развития событий, ведь виноват, по факту, Колик. Девушка вновь столкнулась взглядом с ним, но младший Адидас быстро отвернулся к мужчине. Секунд пятнадцать Суворов смотрел на него, а потом оперся головой о стену и начал говорить устало и тихо-тихо: — Сборы завтра, — Айгель сжала зубы, не желая слышать продолжения, — придите, проверьте, раз не терпится. Музыкантка блуждала взглядом по кабинету, однако ошеломленно подняла глаза на Марата, так и спрашивая: «Что ты творишь?». По-другому и нельзя было сказать, вы что, нет, он не мог сдать Универсам ментам. Парень в свою же очередь никуда дальше пола и милиционера не смотрел. Аля чувствовала, как внутри утихает то приподнятое чувство, которое и привело её в милицию. Брат был прав — мусора. Казалось, скоро начнутся финальные титры. Юнусович покашлял и начал блуждать в своих мыслях, забывая о существовании людей в участке. Девушка сидела, пялясь в пол, думая о том, что лучше бы не приходила и вовсе. Ей не стоило такое слышать. Определенно нет. Айгель перестала считать Валеру хорошим человеком, но сомневалась, что переживет, если он сядет. Невыносимое мучение. Неужели Марат был готов сдать собственного брата? А Андрея? Но Айгуль ведь стоила этого. Они от неё отказались, будто сами не были в этом виноваты. Турбо сделал это первым. Лицо музыкантки всё больше и больше бледнело. Рядом, на столе, лежал её шарф, поэтому во избежание будущих проблем и расспросов, она схватила его и кинулась к двери, кидая вслед ещё одно извинение. Погода изменилась: стало ужасно холодно и снежно. Так же ужасно, как и было на душе. Девушка брела по улице быстро, надеясь, что сзади не мелькнет Коневич. Он умел менять мнения детей. Что-то внутри дрожало, но Айгель даже не понимала, что. Душа, наверное. Или здравый смысл в конец умер, кто ж знает. С такой-то жизнью, что угодно могло быть. Аля провела последние дни, борясь со злостью и сожалениями. До того, как двери в милицию открылись, даже получалось. Ногти мешали сжать ладонь в кулак, пнуть ногой было нечего, а сердце разрывало желание образумить Марата. Наверное, потому что он был поистине прав. Музыкантка шла, пытаясь смыслить, что теперь делать. Будто бы задержание Валеры могло поменять что-либо в их разрушенных отношениях. Просто невозможно было так просто потерять двух самых родных людей — не считая маму и брата — вот так глупо. Воспоминания с дискотеки притупились, поэтому то, как Турбо пустил слухи про Айгуль, уже было не столь эмоционально окрашено. А вот почти стопроцентная вероятность, что его в тюрягу запихнут, пульсировала и текла по опустевшим венам. Страшно — вот как было. Подъезд стал ещё темней, чем был, когда она уходила. Мир выцвел уже давно, но жизнь Айгель стала в тон ему только недавно. И жить так не нравилось. Вряд-ли кому-то вообще нравилось проживать года в таком городе. Завтра никогда не было лучше вчерашнего дня, такое чудо могло случиться, наверное, лишь когда союз уже развалился бы. Этого ждали все. Буквально. От детей до старых бабушек, переживших войну, все знали, что жить сейчас сложно и тяжело. Идя по запыленным пролетам, стирая слёзы холодными руками, девушка вдруг осознала, что хотела бы повидаться с ним. Это звучало глупо и мерзко, а от мысли о смерти Ахмеровой, слёзы принимали более горестный оборот. Она не собиралась его спасать. Вовсе нет. Хотела лишь увидеть в последний раз, перед абсолютным и единственным расколом их истории. Пытаться реанимировать «их» было глупо и невозможно. Но как с Валерой можно было встретиться? Разве что на последних сборах. Постоять рядом, посмотреть, как их повяжут всех. Звучало больно. И правильно. Айгель зашла домой тихо, но точно красноречиво. Мама знала, что ей ни к какой Маше не надо. Лицо музыкантки было ответом на все вопросы, которые женщина даже побоялась озвучить. Настольные часы в руке казались тяжелее, чем обычно, а комната меньше. Стены давили. Аля крутила их, заводя будильник на самую рань. Она не хотела опоздать, а исходя из того, что путь на сборы состоял через Суворова, то всё могло оказаться проигрышным планом. Однако дама хваталась за любую возможность. Хоть какая-то причина должна существовать, правильно? Аж до самого утра делать было нечего. Она стояла у окна, высматривая прохожих. Начинало темнеть, и ночь обещала быть холодной. Спать, как она обычно делала, больше не было желания, ведь как только мысли утихали, вновь появлялись воспоминания. Темные воспоминания, теперь уже обо всём — большую часть занимала подруга, а в остальных покоился Колик. Хотелось вернуться в самое начало, не пойти в салон и оставить себе любовь и подругу. Марату, наверное, тоже было непросто. И он тоже разрывался между двух сторон, но сделал правильный выбор. Аля знала, что было правильно, и ненавидела этот вариант. Среди Айгуль и Валеры нужно было выбирать.