А в руке твоей стекло

На самом деле, солнце всё ещё светило. Но лишь для всех остальных, конечно. Вместо солнца Айгель довольствовалась надоедливой больничной лампой. Мать настояла на том, чтобы вызвать скорую, ведь не могла помочь дочери с переломом. После того, как её подлатал врач, музыкантка думала лишь о том, когда ей скажут про состояние руки. Было почти четыре часа утра, и девушку отправили отдыхать, не сказав о здоровье ни слова. Молчаливый попался врач, конечно. В голове мелькало много вопросов. Да что там с Айгуль, в конце-то концов? А с Валерой? Девушка проворочалась бы всю ночь, думая, но из-за побитой головы, теперь замотанной бинтами, всё-таки уснула. Сон, конечно, оказался недолгим, ведь в больнице все плевали на то, сколько ты хочешь отдыхать. Аля назойливо расспрашивала пришедшего врача, который отнекивался простым: «Я только родителям диагнозы говорю». Это бесило. От лекарств стало уже намного лучше — голова могла генерировать адекватные мысли. И музыкантка осознала: да, она поступила глупо. Но правильно. От ментов ничего не дождешься. Ни мамы, ни брата не было. Айгель сидела в пустой палате одна, смотря на некрасивые стены. Ещё немного такого одинокого пребывания, и они бы с ней заговорили. Глаза наполнялись слезами из-за каждой мелочи. Грубо ответили, не поддержали, лицо вчера сломали. Когда комната всё-таки заполнилась стуком в двери, девушка обрадовалась. Но то, что там был брат или мама, было поспешным выводом. В палату заглянул какой-то милиционер, открывая дверь и запуская ещё одного. Теперь в палате людей было трое: Ильдар Юнусович, она и какой-то незнакомый Але человек. Ну, ещё была ругающаяся в коридоре блондинистая медсестра. Сидящая на кровати музыкантка удивилась такой компании. Знакомый ей мужчина что-то сказал своему коллеге, поэтому в комнате они остались один на один. Юнусович взял стул, стоящий возле койки, и сел, готовясь говорить. Бегающий взгляд Айгель выдавал сменяющиеся в её голове мысли. Милиционер, видя это, начал: — Твоя мама заявление написала, — в подтверждение своих слов он показал скомканную и исписанную бумажку, — надо детали уточнить. Девушка до последнего думала, что брат успокоит бушующую мать. Но, конечно, когда твоя единственная дочь приходит такая, становится тяжело сдерживаться. Только был вопрос — а что им сказать? Айгуль нельзя было подставлять. Универсам тоже. А Дом Быт должен был иметь причину. Мужчина продолжил: — То что, по твоему мнению, случилось? Музыкантка перевела взгляд на галстук мента. Её губы даже не дрогнули. Это было хорошим решением. Не знаешь что сказать — молчи. Но Ильдар Юнусович всё-таки любил добиваться своих целей. — Айгель, — от своего полного имени девушку передернуло, — ну, ты ж девушка красивая, правильно? Они если вчера ударили, то завтра добьют. Ты не бойся, скажи, мы же порешаем всё. Обзор опять начали закрывать подступившие слезы. — Ты, случайно, не с Ахмеровой дружишь? Раз про себя говорить не хочешь, давай про неё поговорим. Аля подняла взгляд и злостно процедила менту: — Не хочу. Юнусович устало вздохнул. Музыкантке хотелось, чтобы он уже поскорее смылся с палаты. Было желание захлопнуть дверь и заплакать. А больше этого хотелось поговорить с братцем. Миллиционер молчал минуты две, но потом заговорил: — Ты что, ничего больше и не скажешь? — Угадали. Мужчина ещё немного попытался терроризировать девушку своим присутствием, но вскоре начал что-то писать на оторванном клочке бумаги. Он вручил его перед тем, как уйти, кинув искренне заинтересованную фразу: — Если тебе очень тяжело будет. И наконец вышел. Подрагивающими пальцами музыкантка открыла сложенную вдвое записку, но обнаружила там номер стационарного телефона. Ильдару она доверяла больше, чем остальным ментам. Он выглядел, хотя бы, прилично. И вел себя заинтересованно, пусть и сдержанно. Мама его уже однажды приводила домой, жалуясь на в конец избитого сына. Мент, правда, надолго дома не задержался. Разъяренный Хади порвал мамино заявление и выплюнул мужчине вслед что-то вроде: «Я с мусорами дел не имею». Но, конечно, звонить девушка ему не собиралась. Хотя номер положила под твердую и неудобную больничную подушку. Через минут двадцать в дверь снова постучали. Персонал заходил сам, поэтому Аля посчитала, что это вернулись те самые мусора. Но в дверном проеме мелькнула фигура брата. Музыкантке сразу кинулось в глаза одно: лицо было абсолютно не побитым. Так куда он Валеру потащил? Или Турбо просто не отбивался? Это было странно. Когда паренёк вошёл в палату, девушка заметила ещё и сбитые в хлам костяшки на руках. К пальцам тянулись обширные синяки, а одна из рук была и вовсе замотана бинтом. Раны ложились друг на друга, заменяя старые более свежими. Из-за болезненного состояния, сопровождаемое слабостью и тошнотой, музыкантка отвернулась через пару секунд наблюдения крови. Было противно. Группировщик кинул непонимающий, а после просветленный взгляд на стоящий у кровати стул. На его плечи был накинут чей-то белый халат. Хади спокойно уселся на еле держащуюся мебель, начиная диалог вопросом: — К тебе менты, что-ли, приходили? Аля покосилась на него. Чего не поздоровался-то? Ей хотелось на стены лезть от волнения за свою руку. Ему же всё точно рассказали. В отличии от музыкантки. — Приходили. Девушка попыталась ответить ему в язвительном тоне, но это больше смахивало на ругань старой и вечно недовольной бабки. Брат в ответ на это лишь вздохнул и решил спросить: — Что случилось-то? — Долгая, — Айгель не знала, что сказать, не похоронив тем самым подругу, — история. Группировщик откинулся на спинку стула, разведя руки в знак негодования таким ответом. — Ну, раз долгая, раскрасил тебя кто? Раскрасил. Это было хорошим синонимом к слову «избил». Но в этот раз она ответила честно. Музыкантка искренне желала, чтобы этого бессердечного пацана чушпана загасил брат. Посмотрим ещё, у кого тут ума не хватает. — Колик, — девушка надеялась, что тогда не ошиблась, — он с Дом Быта. На лице пацана застыл неподдельный шок. Аля даже не поняла, почему он так удивился: чё, знал его, что ли? Но Хади лишь промолчал, не объясняя этой реакции. Когда он вновь открыл рот, собираясь что-то сказать, музыкантка кинула злобное: — Вы мне скажете что с рукой, в конце концов? Или боитесь, что я как узнаю — в окно сигану? Теперь брат вовсе был в ступоре. — Да я сам не знаю, у медсестры спроси. И в окно не надо, мать вообще помрёт тогда. Однако Айгель уже демонстративно отвернулась. В глазах помутнело от резкого поворота головы, но она не собиралась посвящать группировщика в такие подробности. Почти сразу же после этого в палату заглянула противная бабка, почти крича в палату о том, что часы приема закончились. Хади попытался возразить, но женщина уже пошла сообщать это остальным. Он со вздохом встал, возвращая стул на прежнее место. Перед тем, как под кипиш покинуть маленькую палату, брат решил похлопать по плечу сидящую на койке сестричку. Музыкантка почувствовала себя как тогда, в детстве, где её самым большим желанием было подражать ему. Парень захлопнул за собой дверь, выходя в коридор. Даже не сказал, когда в следующий раз придёт. Вот же невоспитанный, конечно. Довольствуясь мыслью о том, что медсестра ей всё расскажет, Айгель устало растянулась по периметру кровати и наконец поняла: Колика будут кошмарить. Возможно, она лишь надеялась. Но ради этой мысли стоило бы жить. Девушка никогда не выносила вердикт: за или против насилия. Просто жила, смотря как брат изворачивается в попытке выжить. И её защитить. Может. Голова наполнялась разного рода мыслями, всё больше и больше размышляя над криминалом. Самым ярким показателем криминала в их семье был он — родной батёк. Папина фотография всегда висела над её столом, дома, прикрепленная к стареньким обоям. Даже перед тем, как сбегать из дома, музыкантка стыкалась с его глазами. И он, на удивление, всегда смотрел так, будто живой ещё. В детстве Аля о таком много думала: а вдруг папуля придёт и всё хорошо будет? Представляла, как семья встретится, заплачет и больше никогда не будет расставаться. Но с каждым прошедшим годом голова всё больше начинала понимать — папуля этот — криминальный элемент. И не просто какой-то там преступник, ворюжка, уличный пацан, а кто-то вроде Кащея. Может они даже кололись вместе? Голова наполнялась бессмысленным гулом. Было неясно, почему Айгель вообще пришли такие мысли. Обстановка и так была не столь спокойной, а она ещё и нагнетала. Желая, в общем-то, уснуть, музыкантка вертелась, пытаясь найти удобную позу. Но ничего не увенчалось успехом — голова раскалывалась. Не очень довольно поднявшись с койки, которая была тверже любого камня, девушка пыталась смыслить то, чем ей тут заняться. Медсестру надо было ждать. К ней можно было, конечно, прийти, но назойливую пациентку вряд-ли бы пустили. Аля сидела, пялясь в пол. Зеркала в палате не было, поэтому осмотреть свое лицо было проблематичной затеей. На более-менее здоровой руке виднелось множество кровоподтеков и царапин. Развлекаться хоть чем-то надо было, поэтому дама решила направиться к двери. У неё имелся лишь клочок бумаги от мента и этого уж точно было мало. Уже почти выйдя в коридор, девушка прислонилась к старой стене, вновь ловя головокружение. Но это было не помехой. Чтобы найти хоть кого-то, нужно было спускаться на первый этаж. Нервно перепрыгивая по две ступеньки сразу, она думала о том, что случилось с подругой. Ну, что сделали с ней Дом Бытовские было понятно, а сейчас-то с Ахмеровой что? Девушка даже не могла представить её чувства. Как с ней Марат будет ходить теперь? Нечистая же. Подходя к будке, которую называли регистратурой, мысли в голове начинали смешиваться в кашу. Старая, измученная бабушка непонимающе на неё посмотрела, так и норовя отправить обратно в палату. — Здравствуйте, а вы можете, — просьба казалась крайне странной, — мне листочек дать? Работница лишь подняла брови, хмыкнула и начала искать по столу бумагу. Але просунули лист, который она так просила, но была загвоздка: ручки всё ещё не имелось. — А ручку? Я вам принесу потом, честно. Женщина кинула что-то вроде «ой, ну», но канцелярию всё-таки одолжила. Музыкантка, наверное, правда плоховато выглядела. Сказав в ответ благодарность, девушка побрела обратно. На ступеньках ей встретился врач, который, казалось, сейчас упрекнет её за гуляние по больнице, но этого, к счастью, не случилось. Дверь в её палату с глухим звуком закрылась. Айгель поняла, что от рвения высказаться на бумаге не осталось ни следа. По этажу ходили санитарки и медсёстры, так что времени, в принципе, было маловато. Мать говорила, что она с самого детства дружила с рифмой. Раз уж дочь ещё и, небось, поэтессой оказалась, то на этом листочке целую тираду распишет. Это оказалось, пускай, и не совсем правдой, но Аля была совершенно довольна собой: на тонкой бумаге выводились размашистые буквы, соединяясь в безудержную смесь. Её почерк был маленьким, но из-за того, что приходилось писать левой рукой, он получался корявым и огромным. Строчки через две рука начала подрагивать. Музыкантка не вспоминала происходящее тогда, желая, возможно, наконец-то выдохнуть. Но пытаясь высказать накатившееся волной чувство, мысли невольно возвращались на холодный пол кафе. Вдалеке были слышны неспешные шаги медсестры, но она знала, что на самом деле ей слышался лишь хриплый подростковый плач, исходящий из комнатки базы Дом Быта. Девушка поставила последнюю точку, сдерживая в себе ещё тонну слов, которым было не суждено вырваться. Снизу получившегося «стихотворения», если это можно было так назвать, авторы обычно ставили дату или писали псевдоним. Айгель задумчиво смотрела на листок, не зная, что и написать. Почти в синхронность с открытием двери, музыкантка сделала маленькую и неразборчивую подпись: «Аля». В палате оказалась медсестра. Теперь девушка наконец могла узнать правду. Спрятав бумагу под подушку, дама уперлась взглядом в блондинистую девушку. Она совершенно не вписывалась в татарский менталитет Казани своей необычностью. Медсестра принялась ходить по палате, ставя лекарства на какую-то тумбу. Музыкантка сидела, не нарушая тишины, которая образовалась из-за того, что никто не поздоровался. Девушку звали, кажись, Наташа. Она стояла возле головы Али, начиная лезть к бинту. Его наконец можно было снять. Это радовало. Айгель немного посидела молча, но в конце концов решила сама начать диалог. И с самого главного, конечно: — А что с моей рукой? Наташа кинула на неё спешный взгляд, начиная раскручивать повязку. — Не знаю, у врача спроси. Ох. Все вновь и вновь переводили стрелки. — Ну, вы же знаете, — Айгель пыталась обвинить медсестру в неискренности, — а я — пианистка. Если играть не смогу, честно, жить не буду! Она давила на жалость. Хотя в её словах было много правды. Наташа положила снятые бинты рядом с препаратами, а сама взяла остальные лекарства, начиная говорить: — Все с твоей рукой хорошо будет. Перелом не тяжелый. Срастётся. Музыкантка поверила. На сердце стало легко. Казалось, словно всё, что она пережила, выветрилось за одну фразу. Колик не сломал ей жизнь. В этом была победа. Но в том, что для Ахмеровой жизнь и вправду стала разбитой, было большое поражение. В реальность возвращало пекущее от укола плечо — ничего ещё не прошло и не зажило. Всё никогда и не смогло бы зажить. Всегда оставалось что-то. Насилие даром никогда не проходило. Медсестра справилась с лечением Али быстро. Уже направляясь к двери, музыкантка кинула ей вслед одно очень искреннее «спасибо». Оно имело большое значение, правда. Девушка вновь осталась в палате одна. Но больше её не мучали вопросы — наступило спокойствие. Ложась на подушку, под которой хранился целый склад бумаги и одолженная ручка, Айгель думала о том, когда же всё наконец наладится. От мыслей, переполняющих её сейчас, хотелось истерически смеяться. На самое большое в мире удивление, она хотела не мести, не скорейшей выписки, а почувствовать тёплые руки знакомого человека на своей талии. Если бы дама могла, то думала и представляла бы это всю ночь, но очень скоро сон обволок её своими липкими щупальцами и утащил с собой. В привычные восемь утра больничная палата всё ещё пустовала. Музыкантка лежала в постели, думая, когда же придёт медсестра. Но никто к ней так и не зашёл. Забыли что-ли? Но даже эта мысль не помешала девушке со спокойной душой продолжить отсыпаться. Часов, возможно, в одиннадцать (или двенадцать), Аля наконец подумала о том, чтобы занести ручку. Неприлично, всё-таки, так просто её потерять. Почти выйдя из палаты, в дверь постучали. Айгель отошла, подумав, что это врач, но в распахнувшихся дверях была мама. Наконец. Её музыкантка ожидала увидеть раньше. Думала, что она отходить от своей дочери не будет. А женщина, видимо, решила, что нужно немного подождать. Девушка удивилась, но несмотря даже на забинтованную руку, полезла к матери обниматься. Они немного постояли у дверей, но довольно быстро женщина начала раскладывать принесенные вещи: одежду и еду. Девушка крутилась рядом, так и норовя что-то быстрее утащить из пакета. Хотя это всё равно было для неё. Мама шуршала вещами, а диалог начала не с приветствия: — Валера твой, — женщина кинула эти слова максимально пренебрежительно, — звонил вчера. Спрашивал где ты. У Айгель перехватило дыхание. Во-первых, откуда она знает, как зовут Турбо? Во-вторых, ура, группировщик ещё живой. — И что ты сказала? Вопрос должен был получиться ненавязчивым. Но он всё-таки выдавал заинтересованность дамы в пацане. — Ну, что сказала, — мама загадочно протянула последний слог, — послала его к лесу. Такого музыкантка от матери точно не ожидала. Надо же было её так выбесить, чтобы она человека куда-то послала. Радовало одно — с Валерой всё было хорошо. Женщина села на скрипучий стул у двери. Утренние посещения заканчивались в час дня, поэтому у них было около тридцати минут. Мать много говорила, смеялась и рассказывала истории: Аля лишь слушала и кивала. Было немного дурно, но, по сравнению с прошлыми днями, её самочувствие значительно улучшилось. В какие-то моменты музыкантка витала в облаках, а в некоторые даже что-то обсуждала. Слезливость почти полностью прошла, оставив за собою более адекватное поведение. Разговор хорошо завязывался. Темы шли, как по маслу. Но чрезмерно быстро время рассказов закончилось, а надоедливая бабка также, как и вчера, крикнула прямо в дверь: «Выходите из палаты». Мама кинула грустный взгляд на дверь, вновь обняла дочь на прощание, и по просьбе персонала удалилась с покоев. Айгель вновь осталась одна в четырех стенах. Мысли о Турбо вселяли надежду, но с каждым днём тревоги об Ахмеровой отравляли ей воздух. Музыкантка пару минут просто смотрела в стену. Поняв, что делать тут нечего, девушка спешно перечитала написанное вчера и принялась открывать дверь в коридор. Ручка её определенно преследовала. В коридоре толпилось много людей. Не все ещё покинули здание, мешая врачам перемещаться. В регистратуру стояла огромная очередь, поэтому Аля вернулась обратно, по пути встретив Наташу. Медсестра пошла с ней, помогая принять лекарства, и даже намекнула о скорой выписке. Девушка радовалась, но вскоре заниматься стало нечем. Она уже даже пыталась рисовать. Левой рукой получилось не очень удачно. Часов в девять вечера в больнице был отбой — все лестничные клетки опустели. Иногда гремели врачи на сменах. Музыкантка лежала, пялясь в потолок. Сна не было ни в одном глазу. В голове всё больше и больше мелькал Валера. Она хотела бы обнять его ещё раз. В более хорошей обстановке. Спустя некоторое время, которое Айгель не смогла определить, в коридоре послышался уж очень громкий грохот. Девушка приподнялась, прислушиваясь к происходящему за дверями. Медсёстры и врачи бегали по коридору, пытаясь найти источник звука. Грохот повторился ещё несколько раз — такой, будто кто-то ронял что-то тяжелое. Шаги людей стали громче. Голоса отдалялись, но какой-то человек шёл в сторону палаты Али. Через минуту напряжения, при котором топот ставал всё быстрее и громче, двери и вправду распахнулись. В комнату влетел человек спортивного телосложения, но из-за темноты музыкантка не сразу смогла его рассмотреть. Он поспешно оглянулся на дверь, а потом последовал к кровати девушки. На секунду в её голове пронеслась очень пугающая мысль: а если это Колик? Пришёл добить, чтобы ментам не рассказала? Но перед испуганными глазами Айгель предстали более знакомые черты лица. Губы были разбиты, на щеках виднелись множестенные синяки и гематомы, но красоту группировщика нельзя было испортить пацанскими разборками. Парень наклонился у койки, смотря на девушку, и она точно поняла — Валера. Девушка, казалось, даже прошептала его имя в полном удивлении. Турбо пододвинул к себе стул, улыбнулся, а музыкантка всё ещё была в шоковом состоянии. Он начал шуршать каким-то пакетом, почти оказавшимся под кроватью. Аля сначала даже не заметила, что у него было что-то в руках. — Ну, короче, — словарный запас группировщика был скудный, — это тебе. Обещал же. И протянул это «чудо». Упаковка была потертой и выглядела странно, но девушка всё-таки начала пытаться вытянуть содержимое одной рукой. Как только Айгель увидела часть подарка, состоящую полностью из кирзы, дело пошло быстрее. Откинув от себя пакет, музыкантка восторженно попятилась на новые сапоги, которые было тяжеловато удержать лишь левой рукой. На лице невольно расплылась улыбка. Она была невероятно удивлена. Голову переполняли эмоции и, казалось, все её страдания были не зря. Подняв глаза на Валеру, она уперлась взглядом в такую же умопомрачительную лыбу. Турбо рассмеялся, скидывая упаковку на пол. С минуту пара подростков так и сидела, пялясь друг на друга. Первой молчание прервала Айгель: — Во-первых, ты не обещал. Во-вторых, — девушка сделала паузу, — спасибо. Но группировщик не отреагировал на её слова и начал свою тему: — Ты как? Было неясно, что он имел ввиду. — А по мне не видно? Аля пыталась свести всё в шутку. Но по её внешнему виду, конечно, было всё и вправду видно. — Случилось-то че? Теперь Валера был серьёзным. Музыкантка не могла рассказать даже ему — Айгуль пострадает. Поэтому соврала: — Меня по башке ударили, я не помню. Турбо поджал губы, но понимающе кивнул. Как он вообще сюда пробрался? Сам грохот устроил что ли? Девушка сидела на постели, свесив ноги, и думала о том, что будет дальше. Хотелось, чтобы историю замяли. Иначе пришлось бы делать конкретную перестройку в Универсаме. Впервые в жизни она забеспокоилась за Марата. Группировщик часто поглядывал на дверь. Музыкантка и сама начала туда смотреть, но вскоре поняла причину беспокойства: а выйти-то ему как? Второй этаж, на окнах решетки. — В ДК дискач послезавтра, придёшь? — Приду. Алю могли не выписать до этого «послезавтра», но это мало кого волновало. Валера улыбнулся и хотел что-то сказать — его прервали. Дверь вновь распахнулась, хотя в этот раз на пороге стоял мускулистый врач. Турбо сразу подорвался с насиженного места, а мужчина начал ругаться. Он полез к группировщику, так и норовя выкинуть его с палаты, словно агрессивного щенка, но получил от пацана в фанеру. Пока врач согнулся, а музыкантка ахнула и начала подходить к нему, Валера скрылся. На кровати всё ещё лежали новые сапоги, напоминая о кратком и тайном присутствии любимого человека. Мужчина отмахнулся от Айгель, злобно захлопнув за собой дверь. Девушка осталась одна в тёмной комнате, с сапогами и большим счастьем. И надеждой на то, что её успеют выписать до дискотеки. Возможно, она пройдет мирно. Так, как она хотела. Вновь оказаться в объятьях Турбо музыкантка желала больше обычного. Было неясно, как Аля будет танцевать в таком виде, но группировщик сам её пригласил. Тяжелее было получить разрешение брата. Поставив сапоги в угол комнаты и подняв валяющийся на полу пакет, музыкантка легла обратно в кровать, однако не смогла уснуть ни через час, ни через два. В животе летали самые настоящие бабочки, рука, что находилась не в гипсе, подрагивала, а в голове творилась-писалась целая пьеса о любви. Сон победил лишь под утро, пусть и ненадолго. Вся больница гремела, готовя пациентов к выписке, так что просыпаться-таки пришлось. По коридорам бегали медсёстры, в том числе и Наташа, с которой Айгель даже начала здороваться. В свете дня девушка не могла налюбоваться сапогами. Они были просто шикарные! Дорогие, наверное. Когда за дверями палаты всё начало постепенно успокаиваться, захватив эту злосчастную ручку, музыкантка поплелась коридорами. Шла, видя разных людей, но в каждой девочке ей мерещилась подруга: с пустым взглядом и взъерошенными волосами, руками, держащими скомканную часть платья. Чем больше голова наполнялась воспоминаниями оттуда, тем больше лица мимо проходящих плыли во взгляде девушки. Тело пробивал тремор, голова начинала кружиться, а мгновенье спустя Аля уже оперлась о стену, так и остановившись на ступеньках. Ощущение себя в пространстве бесследно пропало, заставляя идти медленно. Айгель шла, словно слепой человек, хотя глаза её были открыты. К регистратуре она дошла криво и косо, «так, как тогда», — всплывало в голове. Оперлась о стену, сунула женщине ручку с короткой фразой: — Я у вас брала пару дней назад. Отошла на пару шагов назад от регистратурного окошка, перестала за стену держаться, вот в глазах совсем и потемнело. В обморок упала. Очухалась в палате, Наташа бегала вокруг да около, капельницу ставя. Вот и сходила ручку занести, называется. А думала ведь, что выпишут скоро. Не надо было так переживать об Ахмеровой, наверное. Но как тут не переживать, раз такой случай? Медсестра в это время ходила, писала что-то, на капельницу поглядывала. Всё плохо, видимо. — Что случилось? Аля так и покосилась на неё. Брови нахмурила, не поняла вопроса. Но под серьёзным взглядом медсестры начала рассказывать: шла, занервничала за подругу, вот и поплохело. Думала, что теперь точно торчать тут до конца недели, поэтому была озадачена фразой Наташи: — Можешь вещи собирать, завтра выписка. И, если бы музыкантка могла, точно бы начала прыгать от счастья. Даже побоялась спрашивать, почему её после такого выписывают. Медсестра себе ещё что-то под нос пробурчала, а потом пошла из комнаты прочь. Айгель лежала под капельницей, но чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Она наконец сможет увидеть подругу.

***

Грохот больницы ломал все надежды на отдых. С самого утра у регистратуры торчала мама, ожидая карточку дочери. Выписывали больных раньше, чем хотелось бы, поэтому Аля выглядела, словно сонная муха. Врач назначал какие-то препараты, а вот уже любимой медсестры, Наташи, в коридоре видно не было. Видимо, была не её смена. Когда женщина наконец зашла в палату, а музыкантка продолжала собирать вещи, мамин взгляд устремился на новую пару стоящих в углу сапог: — Это что? Девушка обернулась на обувь, понимая, что забыла спрятать самую интересную вещь. Оставалось кинуть лишь тихое: — Валера подарил. Глаза матери бегали то к сапогам, то к дочери. — Ты что, в ворованных ходить будешь? — Они не ворованные, мам, — Аля возмутилась таким высказыванием, — и вообще, дареному коню в зубы не смотрят. Женщина кинула пренебрежительных взгляд на обувь, но всё-таки засунула их в пакет. Айгель и не протестовала: хотелось испытать сапоги на дискотеке. А к дому можно было и в старых дойти. Вскоре, мать таки уверенно пошла к выходу, не оставляя шанса музыкантке идти медленно. Возможно, это было и к лучшему, ведь обувь была очень потрёпана, а мерзнуть не хотелось. На улице, среди уходящих домой врачей, которые задержались на работе, лица Наташи всё-таки было не видно. Девушку это расстраивало, но, в конце концов, все эти мысли растворились в холоде. Дом возник перед глазами как-то очень быстро. Хотя, возможно, Аля просто забылась в собственных размышлениях. Мама рядом начала идти более медленно, устав, но вот её дочь наконец совсем проснулась и зашагала уверенней. Ей хотелось поскорее заглянуть в зеркало, привести себя в порядок перед встречей с Турбо, и, наверное, позвонить Ахмеровой. Может быть, она возьмет? Музыкантка в этом сомневалась. Но надежда умирает последней, поэтому некий шанс всё же был. Квартира встретила своей обычной пустотой — брат был с пацанами. Мать рассказала Айгель о лекарствах, еде, которую приготовила, а сама отправилась в свою больницу. Сказала, мол, замес крупный был, врачи на сменах не справляются. Но девушке дважды повторять не надо: отсутствие кого-либо в квартире лишь шло на руку. Первым делом после того, как старенькая дверь захлопнулась, Аля побежала к телефону. Набрала номер, который выучила уже наизусть, но кроме гудков ничего не последовало. Она уже даже подумала, что подруга возьмет трубку, но чуда не произошло. К сожалению. Устало отложив стационарный телефон, Айгель поплелась к себе. Зеркало встретило её не столь удовлетворяющей картинкой: рассеченная бровь, синяки, мелкие царапины. Нос полностью состоял из ран. Ну, хоть с головой теперь всё было в порядке. Музыкантка вздохнула, думая, что надеть на дискач, но сердце так и тянуло пойти к фортепиано. Головой она то понимала, что левой рукой сыграет лишь какую-то мелодию из первого класса, но поделать с собой ничего не могла. Уже стоя над инструментом, дама думала лишь об одном: Наташа ведь ей не соврала?